Вступление 11 страница. Но мы‑то – мы‑то могли знать

Но мы‑то – мы‑то могли знать! Мы‑то ведь были знакомы с опытом других наркоманов, не раз пытавшихся выйти. Нет, мы просто не хотели серьёзно думать об этом! Мы всё же были очень ещё наивными детьми! И то, что мы пережили ломку, казалось нам выдающимся подвигом!

Почти четыре недели мы строго придерживались нашего плана. Никто из нас не ходил на панель. Мы вмазывались только, если кто‑то оставлял нам, или у нас вдруг оказывались деньги. Вся разница была в том, что теперь мы, вместо того, чтобы работать и искать клиентов, каждую минуту искали спонсоров. Несознательно, конечно.

Эти недели были чудесным временем. Мне не надо было ходить в школу – мама хотела сделать мои первые чистые дни особенно радостными. Детлефу было разрешено и дальше жить у нас. Я узнала Детлефа теперь по‑новому и любила его, пожалуй, ещё больше – больше, чем это было возможно! Он был беззаботным парнем, весёлым и каждую минуту полон всяких идей. Мы были просто двумя весёлыми подростками, – по крайней мере, старались вести себя именно так.

Мы ездили в Груневальд и подолгу там гуляли. Иногда брали с собой моих кошек и запускали их лазить по деревьям. Почти каждую ночь спали вместе. Всё было просто здорово! Иногда мы обходились по два дня без героина, иногда даже по три. И когда нам случайно доставался порошок, мы со всех ног бежали прочь с грязных героиновых точек. Больше всего нам нравилось гулять по Курфюрстендамм, мешаясь среди пешеходов и глазея на витрины. Может быть, мы хотели быть такими же обыкновенными пешеходами – ну, только чуть‑чуть другими! Во всяком случае, мы хотели и себе, и другим показать, что мы не какие‑то там заколотые нарки, даже если и были втёрты.

Под героином мы заваливались на обычные тинейджерские дискотеки, типа «Флэш» или «Биг Эден». Сидели там совершенно обдолбанные и думали: да мы почти как и все тут – нормальные ребята! Иногда мы на весь день оставались дома. Мы могли целыми днями смотреть в окно или просто говорить друг с другом. Собирали старые листья с больных деревьев, которые стояли перед нашим домом в Кройцберге.

Я высовывалась из окна так далеко, как только могла, Детлеф крепко держал меня за ноги, и я могла дотянуться до веток. Мы тискали друг друга, буйствовали, и иногда вели себя совершенно глупо. И мы ни разу серьёзно не говорили о нашем будущем.

Редко‑редко мне приходилось задумываться. Только, если вдруг всплывала какая‑то проблема, когда мы ссорились с Детлефом из‑за какой‑то мелочи. Я была не готова решать проблемы. Я просто делала вид, что проблем – их нету! – просто чтобы не сорваться. Тогда меня особенно тянуло вмазаться: я знала, что все проблемы исчезают с уколом…

Потом начались настоящие неприятности: Клаус, мамин друг, начал наезжать на Детлефа. Всё бубнил, что квартира слишком мала, чтобы устраивать тут ещё ночлежку для наркоманов. Мама не смогла ему возразить, и я опять оказалась бессильна. Это было примерно как в тот день, когда Клаус приказал выставить мою собаку. Одним ударом с этой прекрасной жизнью было покончено. Через три недели мне снова пришлось отправиться в школу, а Детлефу домой – спать!

В школе даже не заметили, что я отсутствовала три недели. Я и так уже давно потеряла всякий контакт со школой. Теперь у меня появилась новая проблема – курение. Если я была чистой, то выкуривала в день по четыре‑пять пачек. Я курила одну сигарету после другой. И сейчас оказалось, что я просто не могу выдержать сорок минут без сигареты. Пришлось с уроков выходить в сортир на – перекур. Две сигареты. Я накурилась в этот первый день в школе до тошноты и блеванула в корзину для бумаг. В классе я решила больше не показываться.

Это был первый за три недели день, который я провела без Детлефа. Просто ужасно! И на следующий день я, повинуясь старому инстинкту, после школы отправилась на Цоо. Ну – мой Детлеф уже стоял там и ждал клиента!

Я не поняла прикола. Как это?! Опять? Стоит на омерзительном вокзале и ждёт омерзительного фраера?! Но Детлеф сказал, что у него ни гроша в кармане, и он не знает, что ещё делать. Оказалось, что Детлеф ночевал у Акселя и Бернда. Теперь он каждый день бывал на вокзале и каждый день ширялся. А я? Теперь, если я хотела видеть Детлефа, мне приходилось ехать на Цоо. А я хотела видеть Детлефа! Детлеф был моим единственным! Я не смогла бы жить без него. И снова почти каждый день я была на вокзале.

Мама Кристины:

В то воскресенье, когда я нашла следы крови в ванной и взглянула на руки Кристины, у меня словно пелена с глаз упала. Это был тяжёлый удар! Кристина выставила мне, так сказать, счёт за моё воспитание, которым я так гордилась! И теперь я увидела, как ошибалась – ошибалась только потому, что не хотела повторить ошибки своего отца!

А что? Когда Кристина, например, начала ходить в «Саунд», я, конечно, не была в восторге от этого, но и её подруга Кесси и другие ребята из «Дома» тоже постоянно ходили туда. Я сказала себе, ну хорошо, а почему бы и Кристине не побывать там разок. Ведь вся наша молодёжь стремилась туда! И я вспомнила обо всех тех безобидных вечеринках, которые отец запрещал посещать мне в детстве, и – разрешила.

С таким же великодушием я отнеслась и к её знакомству с Детлефом, с которым они познакомились в «Саунде». Детлеф произвёл на меня очень хорошее впечатление. Парень умел себя вести, у него были хорошие манеры и весёлый нрав.

В общем – чрезвычайно милый молодой человек. И мне показалось совершенно естественным, что Кристина в первый раз воспылала чувствами. Такой уж возраст!

Главное, думала я, что парень порядочный. Я ведь видела, что и Кристина ему очень нравится.

Если бы мне кто‑нибудь и сказал тогда, что они уже в это время вместе балуются героином, я сочла бы его сумасшедшим. Потому что, кроме дочкиного увлечения Детлефом, я не замечала в её поведении ничего необычного.

Напротив, мне показалось, что Кристина стала намного спокойнее и уравновешеннее, тогда как раньше она была просто строптивой, упрямой и непослушной девчонкой. Даже в школе её дела пошли лучше. После школы мы часто созванивались с ней, и она рассказывала, чем занимается. Гуляет со школьными друзьями или встречает Детлефа с работы. Против этого я не возражала. В будние дни она обычно появлялась дома к ужину. И если запаздывала, то обязательно звонила и приходила максимум на час позже. Иногда она ещё ходила в «Дом», или встречалась с друзьями, – так она говорила.

Она снова помогала мне по хозяйству, и я ценила это, поощряя её подаренной пластинкой или лишней парой марок на карманные расходы. Моему другу Клаусу это казалось ненормальным. Он говорил, что я должна и о себе подумать. Кристина, мол, меня только использует. В определённом смысле он был, вероятно, прав. Но у меня всегда было такое чувство, что я обязана сделать для неё что‑то особенное, чтобы возместить ей этот очевидный недостаток заботы и ласки.

Мой друг был также против того, что я позволяю ей ночевать у подруг. Он просто не верил, что она действительно спит у них. Но шпионить – не мой стиль. Так постоянно поступал мой отец: шпионил за мной, хотя я и не делала ничего плохого.

Однажды Кристина рассказала мне, что они переспали с Детлефом. «Мамочка, – сказала она, – он был так ласков со мной, ты себе даже представить не можешь!» Теперь мне стало понятно, почему она так хотела ночевать у «подруг» по выходным!

Но это случилось лишь однажды. И что с того – это же вполне нормально! Я и дальше думала, что всё в порядке. С той поры я время от времени разрешала ей ночевать у Детлефа.

Да и как бы я могла помешать им спать друг с другом? В газетах и по телевизору психологи постоянно подчёркивали, что сегодняшняя молодёжь созревает быстрее, и что не надо пытаться подавлять их сексуальность. Ну и я тоже так думала!

У Кристины всё же был постоянный друг. Другие девочки по соседству ходили сегодня с этим, а завтра с тем. Поэтому постоянные отношения с Детлефом меня даже успокаивали.

С другой стороны, если говорить честно, всё это иногда казалось мне сомнительным. Прежде всего, её новые друзья и подруги, с которыми она познакомилась в «Саунде». Она рассказывала мне, что некоторые из них принимают наркотики. О героине она, правда, не говорила. По её словам, они курили гашиш и ели «кислоту». Он живописала мне совершенно ужасные картины, говоря, например, что её подруга Бабси – законченная наркоманка. Но она рассказывала об этом с таким отвращением, находя это настолько отталкивающим, что мне просто не пришло бы в голову, что и она сама так делает!

Тогда я спрашивала: «Зачем же ты вообще общаешься с такими людьми?» Она говорила «Ах, мамочка, мне их так жалко! Никто не хочет с ними общаться! Они просто рады, если с ними поговоришь. Им же нужна помощь!» А ведь Кристина всегда была готова помочь. Сегодня я знаю, что тогда она говорила о себе: это ей нужно было помочь!

Как‑то вечером среди недели она пришла домой только в одиннадцать. Сказала: «Мамочка, не ругайся, пожалуйста! Мы были с людьми в наркологическом центре».

Я спросила: «А что случилось?» «Да, мы там разговаривали, хотели помочь им завязать с наркотой!» – и потом она ещё добавила: «Если я вдруг стану наркоманкой…», – и вдруг захихикала. Я, шокированная, посмотрела на неё. Она сказала: «Да нет, это я просто так. Со мной всё в порядке!» «А с Детлефом?» – спросила я. «Дурацкий вопрос, да это даже представить невозможно!» Это было зимой семьдесят шестого года. С тех пор у меня было нехорошее чувство, но я всё старалась забыть о том разговоре. Своего друга я тоже не слушала. Он, между тем, готов был спорить на любые деньги, что Кристина принимает наркотики, но я не давала её в обиду. Никто же признается так просто, без разговоров, что всё напрасно, что ты не справилась как мать! Моя дочь не делает этого! – и тут я просто не отступалась.

Я, правда, попыталась взять Кристину на короткий поводок. Но когда я говорила: «Ты будешь дома к ужину!» – а её не было, я ничего не могла сделать с этим. Где мне искать её в этом городе? То, что она одна ездила на Цоо, я не могла бы и предположить. Я радовалась, когда она звонила в половине девятого и говорила: «Мамочка, не беспокойся! Я сейчас буду». Я просто не справлялась больше с Кристиной…

Иногда, она, конечно, придерживалась моих запретов. Тогда она гордо говорила по телефону подруге: «Нет – сегодня мне нельзя. Я остаюсь дома». Как будто это не имело никакого значения для неё. В этом было противоречие. С одной стороны, она часто хватала через край, выходила из всех рамок приличий, дерзила невероятно.

С другой стороны, она относилась ко мне с должным уважением, когда ей говорили, что можно, что нельзя.

И вот в конце января семьдесят седьмого года наступил момент истины! Это было ужасно! Мне надо было в ванную. Дверь была закрыта. Кристина была внутри и открывать не собиралась. В этот момент я уже была уверена. И одновременно мне стало ясно, что уверена‑то я была всегда, но всё это время просто обманывала себя. А иначе… – иначе я не смогла бы внезапно догадаться, что там происходит за дверью!

Я стала барабанить в дверь, но она всё не открывала. У меня просто буйное помешательство началось! Я ругалась, я молила – открыть, наконец, дверь! И вот дверь открылась, Кристина пулей вылетела вон. В ванной я нашла закопчённую ложку и брызги крови на стенах. Достаточно красноречивое подтверждение! Я знала это всё из газет. Подошёл Клаус, спросил: «Ну – а теперь ты веришь?» Я вбежала в комнату вслед за ней. Спросила: «Кристина, что ты делала там?» Я была совершенно убита. Меня трясло. Я не знала, что мне – зареветь, завыть или заорать. Нет – сначала надо было поговорить с ней, а она только плакала, разбивая мне сердце: не могла и взглянуть на меня. И я спросила: «Ты кололась героином?» Она не отвечала. Ревела навзрыд и просто не могла вымолвить ни слова. Тогда я силой завернула ей руки, и – вот тебе! По обеим сторонам – следы от уколов!

Особенно ужасно они не выглядели. Совершенно нет! Только две, три дырочки – под ними свежий укол. Он один был ещё достаточно красным.

И тогда она призналась, вся в слезах. Я в тот момент только подумала: «Ну всё – я должна умереть!» Лучше бы я уже давно умерла! Я так отчаялась, что вообще не могла включить голову. Я совершенно не знала, что делать. Тогда я спросила у неё: «Что будем делать?» Этот вопрос я задала Кристине! Я была совершенно беспомощна!

Да, это был тот самый удар, от которого я так долго старалась увернуться. И это было именно то, что я так старалась выпустить из виду. Но я же действительно не знала, как выражаются симптомы! До того момента у меня и вовсе не было формальных причин подозревать Кристину. Как правило, она была очень живой и весёлой. Иногда, правда, стремилась побыстрее исчезнуть в своей комнате, если приходила домой слишком поздно. Но я относила это на её угрызения совести из‑за опоздания.

Когда я немного успокоилась, мы стали думать, что делать, как быть дальше, как бросить. Кристина призналась мне тогда, что и Детлеф употребляет героин. По её словам, всё дело только тогда могло иметь смысл, если и он попытается бросить одновременно с ней. В противном случае они лишь будут провоцировать друг друга снова взяться за шприц. Меня это убедило. Мы решили, что начнём прямо сейчас.

Кристина вела себя открыто и искренне. Она призналась, что Детлеф зарабатывал деньги на героин, продаваясь гомосексуалистам, на вокзале. Это просто ужаснуло меня! То, что и она отдавалась мужчинам за героин – об этом речь даже не шла. Я не могла этого представить, в конце концов, – она ведь любила Детлефа. А он, говорила Кристина, всегда зарабатывал достаточно…

Кристина клялась: «Мамочка, верь мне! Я так хочу отколоться! Действительно!» Вечером мы поехали искать Детлефа, и тут я словно в первый раз увидела всех этих до крайности истощённых, достойных сожаления персонажей, что входили и выходили из вагона метро. И Кристина сказала: «Так я не хочу кончить! Да ты только посмотри на этих затраханных типов!» Она сама‑то выглядела ещё достаточно чисто и опрятно. Мы так нигде и не наши Детлефа, и поехали тогда к его отцу. Он знал о зависимости сына – не знал только, что и с Кристиной тоже всё так. Я стала его упрекать. «Почему – спросила я, – вы не сказали мне?» «Стыдно было…» – ответил он.

Теперь отец Детлефа вздохнул с облегчением. Он хотел участвовать деньгами.

Вплоть до недавнего времени он напрасно старался помочь своему сыну, и я, должно быть, показалась ему настоящим ангелом‑спасителем. Я и сама почувствовала в себе уверенность! Ох, я не имела ни малейшего понятия о том, что меня ожидает!

На следующий день я вышла из дому, чтобы посоветоваться с кем‑нибудь о предстоящем нам деле. Сначала зашла в районное управление по делам молодёжи и сказала: «Моя четырнадцатилетняя дочь – героиновая наркоманка. Что мне делать?» Молчание… Они ничего не смогли посоветовать. «Отдать, может, в приют…» – сказали они. Я сказала, что об этом и думать нечего! Кристина просто почувствует, что от неё отделались. Кроме того, они и не знали ни одного приюта, куда берут наркоманов. Сначала им пришлось бы разыскать подходящий приют, а это займёт много времени. Хорошие места для трудных подростков – дефицит, что поделаешь! Я ответила: «Это тут совершенно не при чём! Она не трудный подросток, она – наркоманка». Чинуши только смотрели на меня и пожимали плечами. Напоследок посоветовали обратиться в детскую консультацию.

Когда я предложила это в свою очередь Кристине, она сказала: «Ерунда – что они понимают! Чего мне не хватает – так это терапии». Но чиновники ничего не смогли предложить и в этом смысле. Я исходила все наркологические консультации в городе – в Техническом университете, в Карита, и я не знаю, какие ещё… Я просто не знала, как же мне решить эту проблему.

В консультациях мне посоветовали не питать больших надежд по поводу выхода на дому. Без терапии откол – дело достаточно бессмысленное. Но, поскольку Кристина ещё так молода, сказали они, то можно попытать счастья и дома. И без того свободных мест у них не было и в ближайшие три месяца не ожидалось. Они дали мне рекомендации касательно питания, чтобы грамотно противостоять нежелательным осложнениям.

Откол состоялся в первую же неделю… Они оба не сопротивлялись, не увиливали ни от чего, и надежда вернулась ко мне. Через восемь дней я была уверена: слава богу, всё получилось у нас! Кристина снова стала ходить в школу и даже якобы участвовать в занятиях.

Но потом она снова начала заниматься не пойми чем. Каждый раз она говорила мне, где была. Она приводила неопровержимые алиби. Звонила в восемь вечера и говорила: «Мамочка, я в том‑то и том‑то кафе. Встречаюсь с тем‑то и тем‑то. Скоро буду!» Всё время я была настороже. Я контролировала её руки, но свежих следов не находила. По выходным ей, правда, больше не разрешалось ночевать у Детлефа, но, с другой стороны, я хотела показать, что доверяю ей. Поэтому давала ей погулять по субботам. Я была крайне подозрительна, но просто не знала, как же мне себя вести, и постоянно ломала голову над одним вопросом – так что же нам делать!

Я испытывала панический страх перед героином: я же не хотела снова подсесть!

Но если Детлеф был обдолбан, а я чиста, то между нами как будто и не было ничего, мы были как чужие друг другу. Поэтому и приходилось брать героин, который он мне давал. И снова и снова, вводя иглу в вену, мы говорили себе, что кошмар не повторится. Мы уверяли себя, что каждый день можем соскочить, а между тем снова боялись, что на утро у нас не окажется ширева. Всё говно началось с самого начала.

Но теперь мы даже не понимали, как глубоко увязли, потому что ведь старательно изображали – всё под контролем…

Снова Детлеф зарабатывал для меня. Это, естественно, продлилось недолго, и мне пришлось выйти на панель, но поначалу я была даже рада встретить там своих старых клиентов, и работа не показалась мне такой отвратительной.

Ещё в первый день, когда Детлеф снимался, он взял меня к Юргену. Этот Юрген был достаточно известной личностью в берлинских деловых кругах. У него были огромные бабки, и обедал он с сенаторами. Ему было за тридцать, но он косил под такого «молодёжного» типа. Говорил на одном с нами языке и понимал наши проблемы… Короче, явно не был одним из этих задроченных менеджеров, что денно и нощно думают лишь о деньгах.

Так я впервые оказалась у Юргена. Вокруг огромного деревянного стола уже сидела дюжина молодых людей. Горящие свечи стояли в серебряных подсвечниках, на столе – бутылки дорогого вина. Все непринужденно болтали между собой. Я поняла, что подруги и парни за столом – из одной компании, все знают друг друга.

Юрген был заводилой. И я подумала, что вот у него‑то котелок варит! У него была такая улётная квартира – определённо стоила кучу денег, и это импонировало мне страшно! И при всём при этом он ещё как‑то умудрялся оставаться свободным и приятным, как нормальный человек.

Он и другие разговаривали с нами, как со старыми друзьями, хотя, кроме нас, там не было никаких наркоманов. Мы всё болтали и болтали, и одна парочка, наконец, спросила, нельзя ли им принять душ. Юрген сказал: «Ну конечно – зачем же он тут стоит!» Душ был прямо в комнате. Эта пара пошла туда, а потом к ним влезли ещё двое.

Вдруг они вернулись голые и спросили, где полотенце. Я подумала, что это, должно быть, очень крутое общество, в котором все любят друг друга. И мне было приятно представить себе, что позже и мы с Детлефом будем иметь такую роскошную квартиру и таких роскошных друзей, которых будем приглашать в гости… Между тем, эта голая пара уже бегала по квартире с полотенцами на бедрах, занимаясь друг другом. Ещё одна парочка пошла в спальню, где стояла огромная кровать: её можно было поднимать и опускать. Там был такой большой проём между спальней и гостиной, и можно было видеть, что происходит в спальне. Они сначала грубо ласкали друг друга, и потом затащили и других в эту кровать. Парни возились с девушками, и даже парни с парнями. Некоторые делали это прямо на столе!

Наконец я просекла, что тут идёт как бы настоящая оргия. Нас с Детлефом тоже хотели привлечь к действу, но я была не в восторге от этой затеи. Я не хотела, чтобы меня кто‑то тискал, кроме Детлефа, хотя мне, в общем‑то, совершенно не претило происходящее.

Напротив, я тащилась от того, как откровенно они там развлекались. И именно поэтому я хотела быть с Детлефом.

Мы с ним зашли в соседнюю комнату. Стали медленно раздеваться, лаская друг друга. Неожиданно в комнату вошёл этот Юрген, сел рядом и стал пялиться на нас.

Мне это не сильно мешало, во‑первых, потому что такое поведение было тут в порядке вещей, а во‑вторых, я надеялась, что мы всё же получим от него денег.

Только бы ему не вздумалось присоединиться, думала я!

Но нет, слава богу, Юрген только смотрел на нас. Нет, не только: пока мы любили друг друга, Юрген дрочил. Мне надо было домой, и когда мы, наконец, собрались уходить, он как бы мимоходом сунул Детлефу сто марок…

Так Юрген стал нашим постоянным клиентом. Он был бисексуалом. Как правило, мы ходили к нему вдвоём: я занималась им сверху, Детлеф снизу. И каждый раз мы получали за это сотню. Иногда к нему ходил только кто‑нибудь один из нас. За шестьдесят марок. Определённо, Юрген был фраером, и, как и все фраеры, почти так же неприятен нам. Но он был единственным моим клиентом, по отношению к которому я испытывала что‑то вроде дружбы. Я уважала его! Мне нравилось говорить с ним. У него было полно идей, и он всегда был в курсе всего. Он умел жить!

В первую очередь меня поражало то, как он обращался с деньгами. Это было едва ли не самым интересным. Он рассказывал, как он размещает свои деньги там‑то и там‑то, и как их автоматически становится больше. Он был очень щедрым.

Остальные участники оргий не получали от него денег – по крайней мере, я этого не видела. Впрочем, как‑то раз он дал одному парнише несколько тысяч – тому не хватало на тачку. Юрген не говорил много, он просто подписал чек и сказал: «На – получи свою машину». Юрген был единственным фраером, к которому я могла зайти, даже если мне ничего не было нужно от него, а ему от меня. Иногда по вечерам смотрела у него телевизор, и мир тогда казался мне ещё ничего.

Мы с Детлефом снова были на сцене. Целиком и полностью. Все эти нормальные подростковые дискотеки больше нас не интересовали. И если меня не было на Цоо, значит, я болталась где‑то вокруг метро «Курфюрстендамм». На маленьком перроне станции часто бывало по сотне нарков. Там торговали. Туда же приходила и клиентура, специализирующаяся исключительно на наркоманах.

Я ходила от группы к группе и болтала со знакомыми. Иногда, когда я вот так шлялась среди этой толпы, мир казался мне просто прекрасным. Я шлёпала по платформе станции, как звезда среди звёзд. Я смотрела на бабушек с их связками кульков, возвращавшихся из «Вертхайма» или из «Билки», на то, как они в ужасе оборачивались по сторонам, и думала: насколько всё же мы – нарки – круче! Просто на голову выше их! Конечно, мы ведём такую жестокую жизнь, мы каждый день можем умереть, и мы скоро умрём. Но другая жизнь нам просто не нужна, мы не хотим по‑другому! Мне, по крайней мере, нравилось и так! Я думала о деньгах, которые я зарабатывала. Каждый день мне одной нужно было сто марок только на ширево. С учётом всех накладных расходов мои ежемесячные траты составляли где‑то тысячи четыре марок, и я таки их доставала! Я думала, четыре тысячи чистыми получает ну разве что директор фирмы. Я зарабатывала их в свои четырнадцать лет!

* * *

Определённо, проституция – мерзкая работа. Но под героином так не кажется. Мне вообще везло. По крайней мере, моя работа оплачивалась по таким завышенным тарифам, что я до сих пор удивляюсь, как это было возможно. Условия всё ещё определялись мной. Я не трахалась с клиентами.

Среди нас были и более яркие звёзды, чем я. Так, например, некоторые ребята рассказывали, что им нужно четыре грамма в день. По тем ценам такое количество обходилось им от пятисот до восьмисот пятидесяти марок в день. И, не знаю как, но они почти всегда находили эти деньги! Да, эти ребята зарабатывали всяко больше, чем любой генеральный директор, и полиция не трогала их. К этим‑то звёздам я и ходила на Курфюрстендамм, и они всегда были не против пообщаться со мной.

Такими в то время, в феврале, марте, были мои мысли и чувства, когда я, хорошенько ширнувшись, бродила по городу. Не скажу, что всё было здорово, но героин всё же ещё не убил меня. И я постоянно врала себе, что ещё не сижу. Я полностью вжилась в роль наркоманки. Я находила себя обалденно крутой. Я ничего не боялась.

Когда я ещё не сидела на героине, я боялась всего. Отца, потом друга моей мамы, долбаной школы, дворников, инспекторов дорожного движения, контролёров в метро. Под героином я чувствовала себя неприкосновенной. Мне не было страшно. И ни разу я не обосралась при виде копов в гражданском, которые иногда наводняли вокзал. Всякий раз с холодной головой уходила от облавы.

Мне казалось, что некоторые нарки знают, как жить с героином, и я всячески старалась поддерживать с ними знакомство. Вот, например, Атце и Луфо. Атце был моим первым другом. Единственный парень, с которым мы ещё до Детлефа были в тесных отношениях, в которого я была влюблена. Луфо, Детлеф, Атце – они все были из той ещё гашишной компании семьдесят шестого года. Атце и Луфо пересели на героин незадолго до меня. Сейчас оба жили в потрясающей квартире с французской кроватью, кушеточным гарнитуром и полом, устланным коврами. У Луфо даже была настоящая работа – он был ассистентом у Шварцкопфа. Оба утверждали, что ещё не чувствуют зависимость и по месяцу, по два могут обходиться без дозы. Я верила им, хотя они и были всякий раз, когда я их видела, в черную обдолбаны.

Атце и Луфо были настоящими кумирами для меня. Я не собиралась так плотно подсесть на геру, как тогда, перед моим первым отколом, и хотела поучиться у них. Я ведь тоже могла бы жить в такой квартире с французской кроватью, кушеточным гарнитуром и коврами на полах, если бы только поаккуратнее обходилась с порошком.

Они оба, Атце и Луфо, были ещё не такими злыми, как другие нарки. У Атце была классная подруга, Симона, – та вообще не кололась. Мне страшно нравилось, что, несмотря на это, они замечательно понимают друг друга. Я охотно бывала у них и спала там на кушетке Луфо, если мы срались с Детлефом.

Когда однажды вечером я пришла домой и даже села в гостиной с мамой, – совсем задвинулась, наверное, – она без слов достала газету и протянула мне. Я поняла, в чём дело. Она всегда в торжественном молчании вручала мне те газеты, в которых стояло очередное сообщение о «жертвах героина». Меня это нервировало. Никогда не читала эти бредни!

Всё‑таки я взяла газету и стала читать:

Ученик стекольщика Андреас В. (17) давно хотел избавиться от своего пристрастия к наркотикам; его шестнадцатилетняя подруга, ученица медтехникума, пыталась помочь ему в этом: тщетно! Тиргартен: в квартире, роскошно обставленной отцом Андреаса для молодой пары, молодой человек всадил себе «золотой укол…»

Я не сразу врубилась в тему, потому что просто не смогла. Но нет, – здесь всё подходило одно к другому! Квартира, ученик стекольщика, подруга, Тиргартен и этот «Андреас В.» Андреас Вичорек, которого мы называли просто Атце…

Я только подумала сначала: «Вот так говнище!» У меня пересохло в горле, и мне стало плохо. Я думала, что нет, – это не может быть правдой! Атце просто не мог убиться золотым уколом! Именно Атце, который так расчётливо и аккуратно относился к ширеву. Я не хотела показывать матери, как меня прибила эта заметка, – она же не знала, что я опять сижу! Я взяла газету и пошла в комнату.

Я не видела Атце уже целую вечность, и теперь вот узнала из газеты, что случилось с ним за это время. Всю последнюю неделю он мощно двигал и загремел, в конце концов, в реанимацию. Его подруга Симона, узнав об этом, вскрыла себе вены.

Обоих спасли. За день до своей смерти Атце пошёл в полицию и сдал всех дилеров, которых знал: среди них двух девушек, их звали «близняшками», и у них всегда было отменное ширево. Потом написал прощальное письмо, которое также приводилось в газете:

«Я кончаю с жизнью, потому что наркоман доставляет своим родным и друзьям только досаду, горечь и отчаяние. Наркоман разрушает не только себя, но и окружающих. Спасибо моим любимым родителям и моей маленькой бабушке.

Физически я уже нуль… Быть наркоманом – последнее говно. Но кто обрекает на это несчастье людей, которые молоды и полны сил? Это должно стать предупреждением всем тем, кто говорит себе: ну, давай…, попробую, что ли! Вы, посмотрите же на меня! Прощай, Симона, теперь у тебя не будет забот, живи счастливо!»

Я легла на кровать и подумала: ага, а вот и твой первый друг… В могиле. Я даже не могла плакать. Я не была способна на чувства.

И когда на следующий день я появилась на точке, там вообще никто не плакал по Атце. На сцене вообще не плакали… Некоторые ребята страшно дулись на Атце.

Потому что он сдал нормальных дилеров, у которых всегда было нормальное ширево, – они уже сидели в тюряге, – и потому что он остался многим должен.

Дата добавления: 2015-09-05