Глава 2. Робер в сотый раз оглядел пресловутую шкатулку и водрузил на стол

Агарис

«Le Deux des?p?es» [97]

Робер в сотый раз оглядел пресловутую шкатулку и водрузил на стол. Красой реликвия рода Раканов не блистала – облупившиеся миниатюры казались чудовищными не столько по содержанию, сколько по исполнению. Некогда дубовый ящик украшали драгоценные камни, но их давно продали, и на их месте зияли дырки, делавшие ларец еще менее привлекательным.

– Ну что? – Альдо с интересом следил за манипуляциями друга. – Отдаем?

– Как бы Енниоль не решил, что мы над ним издеваемся.

– Ну, – засмеялся принц, – достославный сам пристал к нам с фамильной рухлядью, вот пусть это чудище и забирает. Главное, чтоб в ней никаких тайников не оказалось, а то обидно будет.

– Да вроде она без секретов, – с некоторым сомнением произнес Иноходец, но все же вновь взялся за реликвию. Та, не считая крышки, казалась выдолбленной из цельного куска дерева. Внутри сохранились следы лака, снаружи дерево было инкрустировано грубо выполненными золотыми и серебряными символами Великих Домов – Волной, Скалой, Молнией и Вихрем. Странного вида завитки и зигзаги обрамляли эмалевые медальоны с летящими ласточками, дерущимися жеребцами, морскими чудищами и осенними вепрями, на крышке же древний художник изобразил нечто вовсе немыслимое. Среди похожих на подушки облаков парил разноцветный зверь, четырехглавый и нелепый. Какой-то безумец к птичьему телу добавил четыре змеиные шеи, между которыми извивались щупальца, а на самих шеях сидели изрыгающие молнии конские и кабаньи головы – черные и белые.

– Вот ведь тварь, – вздохнул Эпинэ, – приснится – не проснешься.

Стук в дверь возвестил о приходе слуги, принесшего на блюде письмо от торговца лошадьми. Альдо и Робер переглянулись, затем Иноходец завернул дубовое чудовище в плащ, взял под мышку, и приятели вышли, громко разговаривая о достоинствах некоего морисского жеребца. Жеребец существовал на самом деле, и его пришлось «купить» – Енниоль не терпел небрежности даже в мелочах.

Мориск и в самом деле был хорош и полностью оправдывал свое имя. Истинный Шад! Очарованный Эпинэ так увлекся беседой с конюхом о привычках рыжего красавца и налаживанием добрых отношений с ним самим, что, когда открылась потайная дверь, с трудом вспомнил, в чем дело. Пришлось оставить благожелательно хрумкающую морковкой лошадь и заняться политикой. На сей раз талигойцы оказались в тесной комнате, расположенной под конюшнями. Достославный Енниоль, показавшийся Иноходцу старше, чем в прошлый раз, приветствовал их с уже знакомой витиеватой учтивостью.

– Блистательные желали видеть детей Гоховых, да будем мы в силе разрешить трудности и устранить сомнения.

– У нас одна трудность, – без обиняков заявил внук Матильды, – я нашел одну штуковину, сделанную до эсператистов, но уж больно страшную. Как бы вы не решили, что мы над вами издеваемся.

– Пусть блистательный не думает о мелком, – в карих глазах гогана вспыхнул хищный огонек, – где эта вещь?

Робер покорно развернул плащ и водрузил дубовый гробик на покрытый желтым бархатом стол. Енниоль благоговейно коснулся облупленного бока.

– Знаки Четверых и Зверь, позабывший имя свое. Блистательные не понимают?

– Нет, – честно признался Альдо, – нелепость какая-то…

– Во времена, когда помнили ныне забытое, Зверь был знаком владык земных.

– Выходит, это, – Эпинэ запнулся, – это… старый герб Раканов?

– Можно сказать и так. – Старик предпочитал обращаться к Альдо. – Зверь украшал щит первородных, стяги с ним реяли над золотой Гальтарой, а тень их закрывала весь мир.

– По мне, так хорошо, что его теперь нет, – пробормотал Альдо, – жуть берет на такое смотреть.

– Дети Гоха с радостью освободят блистательного от неприятного ему.

– Достославный, – Альдо явно колебался, – а что это за Зверь, и почему он был на нашем гербе?

– Зверь был сотворен сынами Кабиоховыми. Кэртиана не рождала создания прекрасней и сильней, но все проходит, скалы становятся песком, море – пустыней, огонь – пеплом, а от ветра не остается даже следа. Семя Первородных забыло главное, затем умерло второстепенное, а ныне не осталось ничего. – Енниоль поднялся, бережно держа в сухих коричневых руках ларец, показавшийся Роберу куда менее нелепым, чем час назад. – Блистательные держат свое слово, а дети Гоховы платят за золото золотом, а за смолу смолой. Скоро с Саграннских гор сорвется первый камень, он стронет другие, и враги блистательных сгинут под обвалом.

Интересно, как это Хогберду удается становиться все противней и противней? Вдовствующая принцесса, с трудом скрывая неприязнь, протянула учтивому барону руку.

– Не ожидала вас так рано, Питер. Неужели получили ответ?

– Нет, Ваше Высочество, – пегая борода значительно колыхнулась, – пи?сьма в лучшем случае придут в начале следующей недели. Я пришел сообщить, что утром у Эсперадора был удар. Врачи полагают, что счет идет на дни, если не на часы.

Эта новость могла быть как плохой, так и хорошей. Умирающий Адриан был убежденным сторонником мира с Талигом, но при этом защищал всех, отдавшихся под его покровительство. Дораку не удалось ни убедить, ни принудить Эсперадора выдать бежавших в Агарис повстанцев, да и к ней самой Адриан в свое время проявил участие. Именно он в свою бытность адептом ордена Славы обвенчал молоденькую паломницу с родившимся в изгнании Анэсти Раканом. Отец, мечтавший выдать Матильду за герцога Гаунау, отказался от непокорной дочери, она так больше и не увидела поросших елями Алатских гор, медленного Кайна, высящихся на холмах белых замков с причудливыми флюгерами на башнях…

– Вы, как всегда, узнаете новости первым. – В низком голосе Матильды не было ничего, кроме естественного для играющей в политику женщины интереса. – Кто станет преемником Адриана?

– Трудно сказать, – развел руками Хогберд, – я надеюсь, что Луциан, боюсь, что Леонид или Диомид, но скорее всего магнусы и кардиналы остановятся на Юнии.

– Он же старше Адриана. – Матильда давно усвоила, что мужчинам, особенно тем, кого хочешь обмануть, следует задавать глупые вопросы.

– Именно поэтому, – Питер с головой ухнул в ловушку, – силы сторонников Леонида, Диомида и Луциана примерно равны. Никто не может быть уверен в успехе, но все надеются привлечь на свою сторону колеблющихся и прежде всего этого безумца Оноре. Удобней всего заключить временное перемирие и отдать Светлую мантию Юнию. Старик все равно через пару лет умрет, его избрание не более чем отсрочка.

– То есть два года ничего не изменится?

– Моя принцесса, – галантно произнес барон, – вы умнейшая из женщин.

Всяко не глупей тебя, трус зажравшийся! А Адриана все равно жаль, с ним уйдет еще один кусок прошлой жизни. Матильда старалась пореже вспоминать о своем замужестве. Красавец Анэсти оказался слабым и грустным человеком, а его друзья вызывали у принцессы желание взяться то ли за кнут, то ли за отраву для крыс. Зато о мориске Матильда нет-нет да вспоминала – тот был смелым, дерзким, уверенным в себе. В глубине души принцесса полагала, что ее побег лишь распалит шада, но он не вернулся, а Анэсти ей изменял со служанками… Принцесса узнала об этом много лет спустя и тогда же поняла, что мужа привлекали покорность и слабость.

«Великолепная Матильда» для принца-изгнанника была слишком шумной, слишком напористой, слишком яркой. Зачем она хранила верность Анэсти? Впрочем, овдовев, она своего не упустила…

– …нам выгоден, – возвысил голос Хогберд и замолчал, вопросительно глядя на собеседницу.

– Вы во многом правы, барон, – значительно произнесла вдовствующая принцесса, – но мы не можем позволить себе ошибиться.

– Вы думаете, это ловушка? Но Адгемар не пойдет на союз с Олларами.

– Вернее, Дорак не пойдет на союз с этим лисом, – буркнула Матильда, забыв о том, что нужно быть глупее собеседника. – Адгемар, если ему хорошо заплатят, собственные уши продаст, не то что союзников.

– Вы совершенно правы, рисковать наследником Раканов мы не можем, Адгемар не тот, кому следует доверять. И вместе с тем его предложения кажутся весьма заманчивыми. К счастью, у нас есть Робер Эпинэ, он может заменить Альдо.

Твою кавалерию… Она замечталась и пропустила что-то и в самом деле важное, дура старая.

– Эпинэ в состоянии сам решить, куда и зачем ему ехать, – отрезала Матильда, – я не хочу разлучать его с Альдо. Если Адгемару чего-то нужно от Раканов, пусть обращается к Раканам. Я весьма ценю вашу дружбу и вашу помощь, барон, но чем больше посредников, тем больше непонимания.

– Значит ли это, что посол Адгемара может нанести вам визит?

– Разумеется, барон. Именно это я и имею в виду.

Вот и прекрасно. Послу в любом случае придется рассказать все с самого начала, а она возьмет себя в руки и не станет витать в облаках, тем более облака эти давным-давно рассеяны ветрами.

– В таком случае разрешите откланяться, уже поздно.

– До свидания, сударь.

Кто же это сказал, что в визитах Питера Хогберда есть особенная прелесть? Дескать, радость, которую испытываешь, видя, как за бароном закрывается дверь, перевешивает огорчение, вызванное видом его физиономии. Но неужели Адриан умирает? А почему бы и нет – Эсперадор давно болен, и ему уже под восемьдесят. А тогда? Сколько же было ему тогда? Ей – семнадцать, Анэсти двадцать шесть, а Адриану… Тридцать семь или тридцать восемь. Он хотел, чтоб Матильда осталась в Агарисе, а она, дура, не поняла. Ей был нужен только Анэсти с его голубыми глазками и нытьем, а теперь уже поздно… Шад не вернулся, а Адриан стал Эсперадором и теперь умирает. Ему уже все равно, да и ей тоже.

Матильда тихонько свистнула, призывая Мупу. О политике она подумает завтра, а сегодня помянет молодость старым кэналлийским. И вообще нет ничего глупее расчувствовавшихся старух. Что прошло, то прошло.

За дверью раздался истошный вопль, и Эпинэ с удовольствием проснулся. Самая противная реальность была лучше сна, в котором он оказался одной из голов дурацкого Зверя. Перед ним стояла огромная дубовая шкатулка, наполненная вареной морковью. Ее нужно было съесть во имя победы Раканов, но, сколько Робер ни жевал, проклятая морковка не убывала.

Когда неизвестная женщина вырвала Иноходца из объятий кошмара, он еще ощущал во рту ненавистный сладковатый привкус. Робер вскочил и высек огонь, думая лишь о том, чем бы запить приснившуюся муть. За окном висела густая, синяя мгла, судя по всему, ночь едва перевалила за половину, можно спать и спать. В буфете отыскалась бутылка «Девичьих слез» – последняя из принесенных Мэллит, но откупорить ее Робер не успел. Вопль повторился, к нему присоединился другой и третий. Теперь орали по всему дому. Талигоец помянул Разрубленного Змея, закатных тварей, Леворукого и прочие прелести и потянулся за рубашкой.

Одевался Иноходец под несмолкающие крики, которые были какими-то странными. Эпинэ в своей жизни побывал во всяких переделках, но ничего подобного ему слышать не доводилось. Опоясавшись шпагой и кинжалом, талигоец выскочил в коридор и столкнулся с толстым хозяином, на котором висела его тощая чернобровая супруга. Женщина самозабвенно вопила, мужчина казался раздраженным и слегка испуганным.

– Что случилось? Пожар?

– Крысы, сударь, – несколько неуверенно пробормотал трактирщик, – как есть рехнулись.

– Крысы? – потряс головой Иноходец.

– Они… Помолчи, Анита. Да вы в окошко гляньте, сами увидите…

Совет показался Роберу разумным, и он подошел к небольшому чистенькому окошку, на котором торчал горшок с разлапистым пестрым цветком. До рассвета было далеко, но Агарис славился своими фонарщиками, так что света хватало. Сначала талигоец ничего не понял, потом до него дошло – улицу запрудили крысы.

Твари сплошным потоком текли вниз, к городским воротам. Зрелище было столь странным и жутким, что Эпинэ ущипнул себя за ухо, чтоб проснуться. Боль не помогла – крысы никуда не делись. Анита вновь заорала, и Робер отчего-то разозлился сначала на нее, потом на себя. Смотреть на живую реку было противно и страшно, но привыкший идти навстречу страху Эпинэ спустился вниз. Парадная дверь была заперта и завалена тяжелыми дубовыми стульями, и талигоец воспользовался ведущим во двор черным ходом, предварительно отодвинул внушительный сундук.

Двор был пуст, если не считать груды бочек и пары толстых котов, настороженно замерших у запертых и подпертых перевернутой телегой ворот. В Агарисе, как и во всех эсператистских землях, спутниц Леворукого не жаловали, но трактирщики и повара, выбирая между оскорбившими Создателя кошками[98]и грызущими припасы мышками, предпочитали первых, а церковники, исключая разве что самых рьяных, закрывали на это глаза. Считалось, что кошки, как и мыши с крысами, заводятся сами и извести их невозможно. Эпинэ, хмыкнув при виде разожравшихся желтоглазых хищников, вскочил на телегу, ухватился за кромку стены, подтянулся и уселся на толстой воротной перекладине. Крысы продолжали свой марш, не обращая никакого внимания ни на Эпинэ, ни на то и дело вспарывающие тишину крики, ни на мелькавшие в домах огни.

Робер знал, что серые твари покидают обреченные корабли, но почему они уходят из города? Вроде бы где-то на севере Седых земель живут какие-то похожие на мышей существа, которые порой сходят с ума и тысячами топятся в море. Может, агарисские крысы тоже рехнулись? Наследник рода Эпинэ, сам не зная почему, не мог оторвать взгляда от диковинного зрелища. Он не знал, сколько прошло времени, оно, казалось, остановилось, бьющийся в стены домов и заборы серый поток тек и тек, в ночной мгле покидающие город животные сливались друг с другом.

Где-то ударил колокол, ему ответил другой, над городом, смешиваясь с женскими воплями, поплыл скорбный, торжественный перезвон, навевая мысли о скоротечности бытия и ничтожности человеческой. Крысы все еще шли, но их стало заметно меньше, они больше не напирали друг на друга, а скоро поток и вовсе разделился на два ручейка – зверьки схлынули с дороги и теперь бежали, прижимаясь к стенкам домов. Близилось утро, на позеленевшем безоблачном небе мерцали звезды, острые, как конец иглы. Робер в последний раз глянул вниз и спрыгнул на землю. Спать не хотелось, и Эпинэ, как всегда, когда его тревожило что-то непонятное, забежал на конюшню.

Лошади не спали – волновались, мориск Робера немедленно учуял хозяина и призывно заржал, Эпинэ прошел к жеребцу, Шад топнул ногой и потянулся мордой к хозяину. Они были вместе очень недолго, но Эпинэ успел покорить сердце мориска.

– Такие дела, сударь, – выглянувший на шум конюх изнывал от желания поговорить, – не иначе Великий Суд скоро, отродясь такого не видал.

– Крысы? – Талигоец протянул Шаду морковку.

– Они, подлюки, всю ночь шли. Я здесь ночевал – Фиалка вот-вот разродиться должна, и вдруг как бросятся изо всех углов, как побегут, прямо по мне. И все во двор! Я спервоначалу решил, что горим, ан нет! Прошелся по конюшне – ни дыма тебе, ни огня, а лошадки волнуются. Я к хозяину, бужу, стало быть. Он меня облаял по первости, а как глянет в окно! Мама родная! Крысы, да здоровые такие, придворные, видать. Крысью матерь на горбу тащили, тьфу, мерзость!

– Крысью матерь? – переспросил Робер. – Я думал, сказки это!

– Как же сказки, – вскинулся старик, – мулы и те знают – в каждом местечке у крыс есть королева. Здоровая, что твоя собака!

– И ты так вот в темноте и рассмотрел?

– Да так вот и рассмотрел, господин хороший. Как есть с собаку, а при ней холуев дюжины две. Эти трошки поменьше, но все одно – жуть. Не к добру это! Ох, сударь, прощения просим, никак Фиалка!

– Помочь?

– Спасибо скажем, господин хороший. Оболтусов моих сейчас не докличешься! Только не зазорно ли вам?

– Чушь, Джулио, я вырос на конюшнях. У меня на гербе лошади, а ты – зазорно. Пошли…

Они провозились часа три, когда все закончилось, никаких крыс не было и в помине, на улице было тихо и пустынно. Эсперадор все-таки умер, потому и звонили, как он сразу не сообразил.

В знак траура уличная торговля была запрещена. Уставший Робер немного постоял у открытых ворот – молчаливая Калья Меркана казалась таким же мо?роком, как и заполненная уходящими грызунами. Надо же, крысья матерь!.. Хоть одна сказка оказалась правдой, и на том спасибо. Жаль, он не видел, ну да не гнаться ж за тварями. Теперь чашу пунша и спать. До вечера!

Вернуться Робер решил черным ходом и по дороге чуть не наступил на кота, караулившего лежащий на боку сапог, видимо, принадлежавший кому-то из слуг. Здоровенный рыжак злобно зыркнул на человека и исчез. Сам не зная почему, Эпинэ поднял сапог и хорошенько тряханул. К ногам талигойца свалился окровавленный крысенок, видимо, отставший от своих, побывавший в кошачьих лапах и как-то вырвавшийся. Самым умным было его добить, но добивать кого бы то ни было Иноходец не умел. Робер оглянулся – кот исчез, людей тоже не было видно. Талигоец вслух обозвал себя придурком и осторожно поднял жалкий серо-красный комочек.

---

Дата добавления: 2015-09-04