Февраль в Москве. — Тревога и озабоченность. — Газета «Труд». 5 страница

И в самом правительстве не всё обстояло благо­получно по этому пункту. Новый военный министр ген. Верховский защищал необходимость скорейшего выхода из войны, а министр иностранных дел, сменив­ший Милюкова, Терещенко, вдруг вернулся на апрельские позиции Милюкова. После сенсационного заявления Верховского, сделанного в комиссионном заседании, и рез­кого отпора ему со стороны Терещенко, ко мне подо­шел сменивший Набокова управляющий делами прави­тельства, Гальперн, Александр Яковлевич, и стал зон­дировать почву, как отнеслись бы эс-эры к замене Те­рещенко Нольде?

{313} — Внешняя политика требует гибкости, а Тере­щенко ее не обнаруживает.

Я не был подготовлен ни к вопросу, ни к ответу и ограничился указанием, что кандидатура Нольде не вы­зовет энтузиазма у эс-эров, по моему мнению; сам я «большой политики» не делаю, но, если нужно, могу навести справку. Дальнейшего продолжения разговор не имел.

Как ни жгучи были вопросы об обороне и внешней политике, непосредственная угроза в эти дни нависла с другой стороны. Уже 10-го октября большевики вы­зывающе-открыто создали свой Военно-революционный комитет для овладения властью. Тогда же было избрано первое большевистское Политбюро — из семи человек в составе Ленина, Сталина и пяти других, признанных позднее самими большевиками «врагами народа». Боль­шевики были уже не у ворот, а в воротах, а глава пра­вительства оптимистически заверял членов Предпарла­мента 13-го октября, что «никаких оснований для пани­ки не должно быть: всякая попытка, если бы она была, противопоставить воле большинства и Временного Пра­вительства насилие меньшинства встретит достаточное противодействие». Можно было предполагать, что эти слова свидетельствуют о хладнокровной решимости осу­ществить разработанный план. Увы, это было не так.

К решительным мерам правительство приступило лишь 23-го октября, когда было уже слишком поздно. Однако, и в это время в правительстве не было согла­сия. Предложение об аресте членов Военно-революцион­ного комитета встретило возражения со стороны мини­стра юстиции Малянтовича, Павла Николаевича, кото­рого поддержали двое его коллег. Компромисс был найден в том, чтобы обратиться за поддержкой к Совету Республики. Такое обращение перекладывало ответственность на плечи Предпарламента, к тому вовсе {314} не призванного. Если нужно было лишнее фатальное решение, оно было налицо.

Министр внутренних дел Никитин и глава прави­тельства Керенский явились днем 24-го октября в Мариинский дворец и произнесли драматические речи. Ни­китин потребовал от Предпарламента, чтобы он санк­ционировал применение вооруженной силы и репрессий для борьбы с «анархией». Его поддержал Керенский, заявивший, что восстание уже происходит и предъявил требование, чтобы «сегодня же в этом дневном заседа­нии Временное Правительство получило ответ (?), мо­жет ли оно исполнить свой долг (!) с уверенностью в вашей поддержке».

Четыре часа фракции совещались. А когда засе­дание возобновилось, левые эс-эры заявили, что прави­тельству не доверяют. Дан сообщил, что он и его еди­номышленники одновременно и против поднятого боль­шевиками восстания, и против насильственного его подавления правительством. Большинство Предпарламен­та 113 голосами эс-эров и меньшевиков — приняло резолюцию о том, что «вооруженное выступление, име­ющее целью захват власти, грозит вызвать гражданскую войну» и потому «необходимо немедленное принятие мер» для ликвидации «проявления анархии и разрухи». Вместе с тем в резолюции говорилось, что, помимо объ­ективных условий войны и разрухи, благоприятную почву для агитации создало «промедление проведения неотложных мер, и, потому, прежде всего (!) необходим немедленный декрет о передаче земель в ведение земель­ных комитетов и решительное выступление по внешней политике с предложением союзникам провозгласить ус­ловия мира и начать мирные переговоры».

Всё это — за две с половиной недели до выборов в Учредительное Собрание и главное, когда большевики заканчивали последние приготовления к захвату власти.

{315} Против резолюции голосовали 102 лица; воздержа­лись 26, — в их числе был и я.

Принятую «формулу перехода» Дан с Гоцем повезли к Керенскому. Он расценил ее как выражение недоверия правительству и заявил, что оно выходит в отставку. При помощи экстренно вызванного Авксенть­ева удалось убедить Керенского, что резолюция не­удачно формулирована, но недоверия в ней нет. Отставки правительства удалось избежать. Был уже первый час ночи на 25-ое октября. Гоцу с Даном предстояло еще экстренное собрание Центрального Исполнительного Ко­митета рабочих и солдатских депутатов совместно с Исполнительным Комитетом Всероссийского Совета крестьянских депутатов и приехавшими на предстоящий Съезд Советов делегатами.

На этом заседании Дан от имени «революционной демократии» подтвердил, что «ЦИК, верный своей по­литике,... будет стоять посредине между двух вражду­ющих станов, и только через труп ЦИК-а штыки двух враждующих сторон скрестятся между собой». Его пре­рвали: «Да, это уже давно мертвый труп»...

Не прошло после этого и двенадцати часов, как вооруженные солдаты и матросы оцепили Мариинский дворец и выставили караулы у входов и выходов. По соседству появился броневик. Командовавший отрядом прапорщик потребовал, чтобы собравшиеся немедленно покинули помещение, не то пустят в ход оружие. Совет старейшин принял наспех резолюцию — последнюю — с выражением «решительного протеста против насилия безответственных элементов, под угрозой штыков пре­пятствующих работе и деятельности Временного Совета Республики».

Стали направляться к выходу. Я стал у дверей, чтобы убедиться, что никого не задержат, Милюков, пунцовый от волнения, но внешне спокойный, благопо­лучно миновал караул. В полной генеральской форме {316} проследовал и ген. Алексеев. Остановили почему-то Авинова.

— В чем дело?

— Так что приказано задерживать всех министров.

— Но H. H. Авинов бывший товарищ министра.

Отпустили и его. Прошли все. Закрылись и за мной двери Мариинского дворца, в котором я провел ровно пять месяцев, день в день.

Февраль приказал долго жить.

{317}

VII. ОКТЯБРЬ

Между 25 октября и 5 января. — Бессилие демократии и неустой­чивость большевистской власти. — Гражданская война или толь­ко угроза? — Разнобой в рядах большевиков и в лагере демо­кратии. — Двуличие Ленина в отношении к Учредительному Собранию. — Арест Всероссийской Комиссии по выборам. — Пребывание в Смольном. — Урицкий и Красиков. — Избрание членом Учредительного Собрания. — Как мы готовились к Учре­дительному Собранию: фракция, бюро, «Комиссия первого дня», государственно-правовая. — Тезисы Ленина об Учредительном Собрании. — Эс-эры «парламентарии» и «авантюристы». — Без вины виноватые.

Февраль потерпел поражение по многим основа­ниям. Обобщая, их можно свести к упадку воли и бес­силию демократии. Сохранился документ, точно и не­опровержимо устанавливающий пределы этого бессилия. Это лента разговора по прямому проводу между Став­кой Верховного Главнокомандующего и военным ми­нистерством в час ночи на 26-ое октября.

Мой близкий друг подпоручик Шер, в должности начальника Поли­тического управления министерства, докладывал: «Сутки тому назад штаб округа должен был констатировать, что он опирается лишь на женский батальон, две три роты юнкеров, роту ударников и группу офицеров, пришедших из госпиталей. Броневые машины заявили, {318} что не желают активно бороться за Временное Прави­тельство и к утру ушли. Три казачьих полка, находя­щихся в Петрограде, в течение всей ночи вели перего­воры относительно своего прихода к Зимнему Дворцу и к утру прислали 2-3 сотни, рассеявшиеся к сегодняшне­му вечеру...

В общем, в начале восставшие не проявили большой решимости... Большевики растерянно ищут под­держки в других слоях, говоря о совместной работе. Ленин, выступая сегодня в Петроградском совете, за­явил, что немедленного мира ждать невозможно и ре­шительная политика мира не означает немедленного прекращения войны. Как сложится власть, сказать труд­но» («Архив Русской Революции», 1922. Т. VII, стр. 304).

Победа Октября выразились в аресте и в заклю­чении в Петропавловскую крепость большинства мини­стров Временного Правительства; в овладении прави­тельственным аппаратом: захвате телефона, телеграфа и других государственных служб и помещений; в умерщ­влении Главковерха Духонина и назначении на его должность прапорщика Крыленко — бывшего «товари­ща Абрама» и будущего комиссара юстиции; в возглавлении большевиками нового правительства и конкури­ровавших с Временным Правительством Советов; в объ­явлении врагами народа и в переходе на нелегальное положение ряда виднейших деятелей Февраля.

Несмотря на бесспорные успехи, победители в пер­вое время чувствовали себя неуверенно, не ощущали себя господами положения. Образованное 26-ого октяб­ря 2-ым Съездом Советов «для управления страной Временное (!) Рабочее и Крестьянское Правительство, которое будет именоваться Советом Народных Комисса­ров», было создано на короткий срок — «впредь до созыва Учредительного Собрания». К тому же Ленин первоначально пытался вообще уклониться от ответ­ственности и прятался за чужую спину.

«Это не {319} политика большевиков, вообще не политика «партийная», — говорил он полковым представителям петроградского гарнизона 29-го октября, — а политика рабочих, солдат и крестьян, т. е. большинства народа». С предельным цинизмом утверждал он и десятью днями позже на за­седании представителей профсоюзов: «Неправда, что мы не хотим соглашения для избежания (!) граждан­ской войны. С такими силами, как Каледин, Родзянко, Рябушинский, мы готовы заключить соглашение, так как они опираются на реальную силу и имеют значительный общественный вес. Но «соглашательские» партии доби­ваются соглашения, не имея за собой силы. И не поли­тики, а политиканы — Черновы, Даны, Либеры — по­лагают, что соглашение с ними даст стране граждан­ский мир и удовлетворит Каледина и другие контррево­люционные элементы» (И. Н. Любимов, Революция 1917 года, «Хроника событий», том VI. Москва. 1930. Стр. 108).

И до захвата власти большевистскую среду раз­дирали разногласия: не все соглашались на немедлен­ный захват. Когда же его всё-таки произвели под пря­мым давлением Ленина, началось немедленно бегство от переворота. Каменев, Зиновьев, Рыков, Ногин, Милютин, Теодорович, Рязанов, Ларин заявили о выходе из ЦК и Совнаркома, а некоторые из обоих учреждений, так как находили политику ЦК «гибельной, проводимой вопреки воле громадной части пролетариата и солдат, жажду­щих скорейшего прекращения кровопролития между от­дельными частями демократии». (Там же, стр. 72).

Таково было настроение победителей. Не всё счи­талось безвозвратно потерянным и в лагере побежден­ных. Как общее правило можно установить: чем левее была антибольшевистская группа или организация, тем менее безнадежным представлялось ей будущее. По их толкованию, Октябрь был эпизодом, случайным и не­прочным, «авантюрой», «безумной авантюрой». Немного {320} потребуется времени, и, столкнувшись с действительно­стью, зарвавшиеся политические игроки сами убедятся в неосуществимости своих утопических мечтаний и вы­нуждены будут капитулировать. Оптимистический пере­довик «Дела народа» писал 3-го ноября: «ПСР не дол­жна быть партией гражданской войны с правительст­вом большевиков, так как она не борется с теми рабо­чими и солдатами, которые временно идут за больше­виками. Она должна победить большевизм, вскрывая перед демократией всю внутреннюю ложь его».

Это было бы правильно, если бы и большевики с своей стороны «не боролись» с теми рабочими и солда­тами, которые не шли за большевиками. Между тем дело обстояло иначе: Октябрь одержал победу именно потому, что ни в какой мере не считался с мнением тех, кто за большевиками не хотел идти. Большевики под­няли гражданскую войну, но поставили ее на счет своим противникам. В антибольшевистском лагере усилия большинства меньшевиков и эс-эров сосредоточились не столько на оказании активного сопротивления зачинщи­кам войны, сколько на ее ликвидации. Большевистская затея казалась столь антиисторичной и объективно обреченной на провал не сегодня, так завтра, что, заду­мываясь о завтрашнем, мысль парализовала волю сегодняшнего дня. Создавалась в психике некая «линия Мажино», предоставлявшая событиям идти своим чередом в предрешенном историей направлении.

В целях скорейшей и безболезненной ликвидации большевистской авантюры выдвинут был план образо­вать однородное социалистическое правительство без большевиков. Пресловутому ВИКЖЕЛ-е (Всероссийско­му Исполнительному Комитету железнодорожников) удалось в течение первых, наиболее критических для большевистской власти дней, ввести многих в заблужде­ние планом предотвращения гражданской войны путем образования правительства «от большевиков до {321} народных социалистов». Совещание при ВИКЖЕЛ-е с участи­ем большевиков спроектировало даже «Временный На­родный Совет» из 420 членов, обсудило и личный состав нового правительства «на расширенной базе». Но дальше дело, конечно, не пошло. Когда минула острая надоб­ность в затяжке, Ленин не постеснялся признать, что переговоры должны были служить «прикрытием воен­ных действий». (Там же, стр. 47).

Более решительно были настроены Комитет спасе­ния родины и революции и Совещание представителей городских самоуправлений, созванное по почину Петро­градской городской думы. Оба учреждения исходили из факта гражданской войны, поднятой большевиками, ко­торой может положить конец лишь низвержение власти узурпаторов. Но взаимным информированием, заслуши­ванием докладов, прениями по ним и даже бичующими захват власти резолюциями низвергнуть узурпаторов было невозможно. Реальную же силу составлял Петро­градский гарнизон и рабочие, из которых большевики формировали свои красногвардейские отряды. За души этих солдат и рабочих и шла ожесточенная борьба на бесчисленных собраниях и митингах, в газетах и ли­стовках с переменным успехом — в пользу большевиков или антибольшевистских социалистических партий.

И я занят был этим. Писал в «Деле народа» о «дик­татуре против пролетариата», о «самодержцах в Смоль­ном», о том, что «большевики обманули народ, когда обещали ему немедленный мир так же, как обманывают народ, обещая ему немедленно землю и хлеб». Я отме­чал, что в «Известиях» большевики уверяют, что их «правительство не ставит себе непосредственной задачей совершение социалистической революции... Сейчас со­циалистической революции еще никто не совершает». А пятью днями раньше они утверждали как раз обрат­ное. «Так было и так будет и с другими обещаниями большевиков». История, к сожалению, оправдала эти {322} мои слова. Но я ошибся в другом. В той же статье от 2-го ноября я риторически вопрошал: «Кто заграницей согласится договариваться с большевиками? Предатели по отношению к своей родине, своей революции и демо­кратии, большевики, конечно, не остановятся перед пре­дательством чужой страны и народа». Последнее оправ­далось, но относительно иностранцев я оказался со­вершенно не прав: с 1921-го года Германия, а затем Англия с Италией на перегонки бросились договари­ваться с большевистскими «каннибалами» сначала эко­номически, а потом и политически.

Занят я был и изготовлением статьи для сборника, который редакция «Права» предполагала издать ко дню созыва Учредительного Собрания. В. Д. Набоков просил меня дать вступительную статью с общей характери­стикой начал, на которых было задумано Учредительное Собрание и построен закон о выборах. Я ее составил и даже просмотрел гранки набора. Написал и Нольде порученную ему статью об организации выборов на фронте. Другие авторы не успели закончить своих ста­тей, когда выяснилось, что издание не может быть осуществлено по причинам техническим и политическим.

Гораздо реже, чем в печати или в закрытых засе­даниях общественных и политических организаций, вы­ступал я на массовых митингах. Повезли меня как-то в Петергоф на такой митинг. Огромный зал был запол­нен до отказа людской массой — преимущественно в расхлястанных солдатских шинелях. Когда, говоря без особого почтения о захватчиках власти, я снова упомя­нул имя Ленина, вскочил со своего места христообразный солдат с всклокоченной светлой бородёнкой и глубоко запавшими горящими глазами и крикнул по моему адресу:

— Ты не трожь нашего Лёнина (он так и произ­нес: Лёнина). Он святой!

{323} Я продолжал и закончил речь благополучно. Мне много и шумно аплодировали, — без того, однако, чтобы моя речь имела практически осязаемый результат. Но образ уверовавшего в святость Ленина солдата на­всегда сохранился в памяти, как неопровержимое свидетельство того, что в большевистских рядах, особенно вначале, имелись не только преступные элементы, карь­еристы-честолюбцы, «жрецы минутного успеха» и аван­тюристы, но и фанатики — идеалисты и изуверы.

Создалось положение, при котором и те, кто под­няли гражданскую войну, и те, против кого она была поднята, как бы одинаково признали, что сложившаяся обстановка временна — является переходной к тому, что придет с Учредительным Собранием. Вот приедет «барин» — хозяин земли русской, — он нас и рассу­дит... Учредительное Собрание оказалось в центре об­щего внимания, пропаганды, надежд и опасений. Это длилось два с половиной месяца, отделявших октябрь­ский переворот от созыва — и ликвидации — Учре­дительного Собрания.

Яркой иллюстрацией распространенных тогда на­строений может служить речь, которую произнес на ми­тинге союза писателей чуткий и восприимчивый к окру­жающим его «флюидам» Д. С. Мережковский. Со свой­ственными ему экстазом и преувеличениями мистик и духовидец публично исповедовал свою веру в то, что «огни потушить можно, но как потушить солнце? Учре­дительное Собрание — солнце русской земли. Когда оно взойдет, исчезнут все призраки. Или, может быть, упырь захочет потушить солнце? Ну, что ж, пусть попробует!

{324} Не надо быть пророком, чтобы предсказать, что в Учре­дительном Собрании Ленин сломает себе голову!» («Но­вая речь», от 28 октября).

Самый захват власти формально оправдывался не­обходимостью «обеспечить немедленный созыв Учреди­тельного Собрания». На следующий день после перево­рота «Правда» жирным шрифтом подчеркивала: «Това­рищи! Вы своею кровью обеспечили созыв в срок хозяи­на земли русской — Всероссийского Учредительного Собрания». В тот же день происходило заседание Съезда Советов, который должен был санкционировать переворот, и здесь Ленин так защищал свой декрет о земле: «Как демократическое правительство, мы не можем обойти постановление народных низов, хотя бы мы с ними были несогласны... И если даже крестьяне пойдут и дальше за с.-р. и если они даже этой партии дадут в Учредительное Собрание большинство, то и тут мы скажем, пусть так!» Принятый тут же декрет о земле начинался со слов: «Вопрос о земле во всем его объеме может быть разрешен только всенародным Уч­редительным Собранием».

Даже видные большевики, не входившие в ЦК, не знали тогда того, что стало общеизвестным лишь в 1929 г., после опубликования Госиздатом «Протоколов Центрального Комитета РСДРП». Оказывается, еще 10-го октября, когда большинство ЦК одобрило пред­ложение Ленина о немедленном захвате власти, Ленин доказывал, что «ждать до Учредительного Собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно, ибо это значит усложнять нашу задачу». Когда же переворот неожиданно легко удался, возникла иллюзия, — ее одно время не был чужд и Ленин, — что Учредительное Со­брание может пойти за большевиками. Слабость оказан­ного большевикам сопротивления они склонны были принять за собственную силу. И чтобы сломить недо­верие скептиков и связаться с народной толщей, {325} большевики выдвинули тот же самый лозунг — Учредитель­ное Собрание, — который служил знаменем сопротивле­ния Октябрю и борьбы с ним.

«Мы всеми силами стремимся к созыву Учредитель­ного Собрания, ибо только оно может успокоить разо­рённую империалистической войной страну», — доказы­вал большевистский главковерх Крыленко на Юго-Запад­ном фронтовом съезде в Бердичеве. «Да, мы свергли Временное Правительство. Но свергли потому, что оно не хотело созывать именно это Учредительное Собра­ние... Мы хотим, чтобы Советы правили бы страной до того дня, когда раздастся властный голос последнего. И мы хотим, мы требуем от вас, товарищи солдаты, чтобы вы поддержали нас, чтобы вы утвердили лозунг «Вся власть Советам до дня созыва Учредительного Собра­ния».

Для многих это звучало убедительно — тем более, что ряд актов Совнаркома как будто соответствовал подобным утверждениям. 28-го октября за подписью Ленина были в срочном порядке разосланы телеграммы Избирательным Комиссиям на местах с приказом про­должать работу по организации выборов в Учредитель­ное Собрание и обязательно произвести их в установ­ленный — еще Временным Правительством — срок. Такое же предложение было сделано и нашей Всерос­сийской Комиссии с добавлением: лица, арестованные в связи с переворотом 25-го октября, должны быть до­пущены к выборам. Это совпадало и с нашими планами.

Как только минули драматические дни смены вла­сти с беспорядочной уличной стрельбой и беспрестанны­ми визитами красноармейцев, с разгромами ренсковых погребов и пьяным озорством, — Всероссийская комис­сия возобновила свои занятия.

Наружная охрана с Мариинского дворца была снята, и мы, как прежде, собра­лись там и опубликовали заявление, что Комиссия продолжает считать себя органом Временного {326} Правительства, ответственным только перед ним. Работа наша была чрезвычайно затруднена тем, что в ряде случаев необходимо было отступить от общих правил выборов, — например, при соблюдении сроков, образовании местных комиссий и т. п., — а разрешить такое отступление могло лишь правительство, которого не было: Временное Правительство исчезло, а Совнаркома мы не признавали. Тем не менее 11-го ноября, то есть накануне дня выбо­ров, Комиссия циркулярно оповестила, что, по ее дан­ным, «ход подготовительных работ оказался более бла­гополучным, чем то можно было ожидать при составле­нии избирательного закона... Только в 13 округах (с общим числом членов Учредительного Собрания 85) возник вопрос о допущении отсрочки выборов... Пред­виделась возможность произвести 12-14 ноября избрание 626 членов Учредительного Собрания. Что касается пяти фронтовых и двух флотских округов, то в них до 20-х чисел октября подготовительные работы по выборам протекали нормально» (Циркуляр № 1149).

Самые выборы произведены были вполне благопо­лучно по большинству избирательных округов 12-го, 19-го и 26-го ноября. Во глубине России они прошли как в странах с прочно установленной демократией, т. е. как национальный и гражданский праздник. В деревнях слышен был церковный благовест, и крестьяне опускали конверт с избирательной запиской в ящик, крестясь и с твердой верой, что Всероссийское Учредительное Со­брание, всемогущее и праведное, удовлетворит их нуж­ды и невзгоды.

Пока исход выборов не обозначился, большевики вовне или официально соревновались с антибольшевика­ми в выражении преданности и верности Учредитель­ному Собранию. Но как только определилось, что на­селение в своем подавляющем большинстве пошло не за победителями, как естественно было предполагать и как надеялись победители, так отношение со стороны {327} последних к Учредительному Собранию радикально и бесповоротно изменилось. И чем яснее стали проступать итоги выборов, тем решительнее становилось враждеб­ное отношение большевиков. Оно обнаружилось не сра­зу: Ленин должен был предварительно обработать и подготовить свою публику. Как рассказал позднее бли­жайший единомышленник Ленина Троцкий, — «в пер­вые же дни, если не часы, после переворота Ленин поставил вопрос об Учредительном Собрании. Надо от­срочить, предложил он, отсрочить выборы, надо расши­рить избирательные права...

Надо дать возможность обновить списки. Наши собственные списки никуда не годятся: множество случайной интеллигенции, а нам нужны рабочие и крестьяне. Корниловцев-кадетов надо объявить вне закона. Ему возражали: неудобно сейчас отсрочивать. Это будет понято, как ликвидация Учрередительного Собрания, тем более, что мы сами обвиняли Временное Правительство в оттягивании Учредительного Собрания. Ленин со своей позицией оказался одиноким. Он недовольно поматывал головой и повторял: ошибка, явная ошибка, которая может нам дорого обойтись. Как бы эта ошибка не стоила революции головы...

Выяснилось тем временем, что мы будем в мень­шинстве даже с левыми эс-эрами...

— Надо, конечно, разогнать Учредительное Собра­ние, — говорил Ленин, — но вот как насчет левых эс-эров?

Нас, однако, очень утешил старик Натансон. Он за­шел к нам «посоветоваться» и с первых же слов ска­зал: «А ведь придется, пожалуй, разогнать Учредитель­ное Собрание силой».

— Браво! — воскликнул Ленин, что верно, то верно. А пойдут ли на это ваши?

— У нас некоторые колеблются, но я думаю, что {328} в конце концов согласятся, — ответил Натансон» («Правда», № 91, от 20 апреля 24 г.).

До времени Ленин, Натансон, Троцкий и прочие злоумышленники против Учредительного Собрания дер­жали свои планы в секрете даже от ближайших едино­мышленников. Достаточно сказать, что еще 21-го ноября Военно-революционный комитет большевиков пред­ложил Совнаркому организовать канцелярию будущего Учредительного Собрания, а на следующий день тот же ВРК опубликовал обращение ко всем Советам и армей­ским комитетам с указанием, что дальнейшая отсрочка созыва Учредительного Собрания невозможна и что о каждом факте недобросовестной деятельности Всерос­сийской комиссии по выборам надлежит уведомлять Сов­нарком.

23-го ноября назначен был комиссар над Всероссий­ской комиссией — будущий глава петроградской Чека М. С. Урицкий, — на которого возложена была обязан­ность обеспечить правильность подготовительных работ по созыву Учредительного Собрания. В тот же день нас, большинство членов Всероссийской комиссии, аре­стовали. Произошло это очень просто.

Заседание происходило уже в Таврическом дворце, куда перенесена была канцелярия и всё делопроизвод­ство по выборам. Зал для будущего собрания перестра­ивался, чтобы вместить большее количество избранников по сравнению с тем, на которое рассчитаны были Государственные Думы. Неожиданно явился некто, назвав­шийся Урицким. Это был невзрачный, средних лет, коротконогий человечек с пенсне на черном шнурке, в {329} широких брюках, из которых он не вынимал рук. Уриц­кий заявил, что заседания комиссии могут происходить лишь в его присутствии, так как он является комисса­ром «по» выборам. В случае неподчинения этому рас­поряжению члены Комиссии должны будут покинуть помещение.

Комиссия постановила требование Урицкого откло­нить и заседание продолжать. Тогда введен был наряд вооруженных солдат, потребовавший, чтобы собравшие­ся разошлись. Когда мы отказались, Урицкий распоря­дился: «Вывести всех членов Комиссии за ворота». Он добился этого после того, как командовавший нарядом прапорщик вернулся с подписанной Лениным бумажкой-приказом об аресте «кадетской» комиссии и препровож­дении ее в Смольный. Таким образом мы совершенно неожиданно очутились в стане врага, в том самом капище, где творился «Великий Октябрь».

Правда, нас отвели не туда, где заседали больше­вистские вожди и нотабли Октября, а в тесную, узкую и низкую комнатку, в которую вела неприглядная ле­сенка. Днем позже я описал «Сидение в Смольном» в письме, напечатанном в «Деле народа» 26 ноября. «Ка­мера» чище чем те, в которых приходилось сидеть при царском режиме. Ни параши, ни решетки. Но воздуха не хватает. Нет коек. Спим, как попало, на полу, на столе, на скамейке, носящей знак Таврического дворца.

Большевики обещали всему народу хлеб. Они оказались не в силах дать его даже своим пленникам, — в том числе и солдатам из фронтовой комиссии по выборам в Учредительное Собрание, социал-революционерам и со­циал-демократам, делегированным с фронта, которые (добровольно) явились, чтобы разделить судьбу с «кадетско-оборонческим составом» Всероссийской Комис­сии».

Вечером начался допрос. Допрашивал по очереди {330} присяжный поверенный Красиков — тот самый, о ко­тором Ленин в пору эмиграции говорил: «Не то сквер­но, что тов. Красиков партийные деньги пропил в веселом заведении в Львове, а то возмутительно, что он из-за этого транспорта (нелегальной) литературы не наладил». Пришел и мой черед. Я вошел, не здороваясь. Красиков явно соблюдал «форму» — был предупреди­телен и любезен до вкрадчивости. Попробовал было именовать «товарищем», но неуверенно.

— Признаете ли вы власть народных комиссаров?

— Что за вопрос?.. Какое может быть сомнение: конечно, нет!

Как один из редакторов «Дела народа», я неоднократно и публично, за своей подписью об этом заявлял.

— Значит, вы признаете власть Временного Пра­вительства?

— Я вообще отказываюсь отвечать на ваши инкви­зиционные вопросы!..

Красиков перебил:

— Я не смею насиловать вашу волю. Я только спра­шиваю, не угодно ли вам будет...

Теперь перебил уж я:

— Как и царские жандармы, вы...

Диалог скоро закончился. Большевистский Порфирий Порфирьевич занес в протокол, что от ответов на поставленные ему вопросы имя рек отказался. Это были еще до-чекистские, или идиллические времена больше­вистского режима и можно было безнаказанно говорить то, что думаешь. Закончив допрос, Красиков перешел к обмену мнениями по «текущему вопросу» с выкриками по адресу «мировой плутократии», слепым орудием ко­торой, в частности, являются эс-эры, и с угрозами, что власть может оказаться бессильной удержать ярость народную против «саботажников».

Дата добавления: 2015-08-26