Глава 17. Доктор Дельфина Уайетт приподняла ручку, которой вносила в бумаги дополнительные

Доктор Дельфина Уайетт приподняла ручку, которой вносила в бумаги дополнительные записи о своей новой пациентке, Петре Пендайн. Позже психолог спустится в свой кабинет на нижнем этаже замка Комрек, где располагается медицинский блок, и тогда она введет данные в новый файл, который создаст на своем компьютере, хранившем также записи обо всех ее клиентах. Поначалу то, что пациентов здесь называли «клиентами», изумляло ее, но потом она к этому привыкла.

Она сняла очки в черной оправе и откинулась на спинку мягкого кресла, положив на край откидной крышки бюро красного дерева руку, длинные тонкие пальцы которой держали авторучку «Монблан».

Рядом с записями лежала распечатка файла на брата‑близнеца Петры – Питера. Взаимосвязь между молодым человеком и его сестрой внушала опасение, если не сказать большего. Брат ждал прибытия административного вертолета на вертолетной площадке неподалеку от стен замка. К счастью, «Газель» с тремя пассажирами, а также пилотом и тщательно упакованными лекарственными средствами достигла места назначения незадолго до того, как с моря стал накатываться туман, иначе посадка оказалась бы гораздо более сложной, хотя и возможной.

Петра, получившая привилегию сидеть в кресле рядом с пилотом, полностью восстановилась после Прествика и практически выскочила из машины в миг приземления. Возбужденная прибытием, в спешке она забыла снять наушники с микрофоном, позволявшие пассажирам и пилоту переговариваться поверх звуков ротора и двигателя. Скрученные провода дернули ее голову, заставив остановиться. Сорвав с себя наушники и бросив их на переднее сиденье «Газели», она побежала к брату, даже не пригибаясь под еще вращающимися лопастями винта: непроизвольная, хотя обычно излишняя мера предосторожности против обезглавливания, предпринимаемая большинством пассажиров.

Она издала короткий радостный крик, меж тем как брат, ждавший на посадочной площадке с тех пор, как услышал о приземлении самолета в Прествике, бросился к ней с широко распахнутыми объятиями. Они встретились и крепко обнялись, а потом поцеловались – в полной мере страстно поцеловались в губы.

Получив информацию о Петре всего неделю назад и проведя с ней пару дней в роскошном доме ее родителей возле Риджентс‑парка, Дельфина уже знала Питера – он был одним из ее клиентов в Комреке. Его биполярное состояние отчасти было обусловлено наркотиками, неуверенностью и одержимостью, а иногда на передний план выходил такой его порок, как склонность к насилию. В самом деле, полгода назад он едва не убил человека в «Буджисе», модном ночном клубе Лондона, разбив бутылку, а затем тыча зазубренным концом в лицо несчастному, оставив на лице парня память о себе на всю оставшуюся жизнь. Происшествие выглядело необъяснимым, а посему непредсказуемо страшным, потому что жестоко изувеченной жертвой был один из лучших друзей Питера.

Чтобы избежать вмешательства закона, пусть даже у друга – теперь уже бывшего друга – остался только один здоровый глаз на изуродованном лице, отец Питера, миллиардер, выплатил в качестве компенсации огромную сумму; кроме того, его родители договорились, что Питера на многие годы упрячут в какое‑нибудь учреждение, исключая исправительное. Согласно информации, которую предоставили Дельфине, «немотивированное» нападение произошло из‑за девушки, причем этой девушкой была Петра.

В течение нескольких месяцев регулярных психологических зондирований Дельфина с огромным, на грани возможного, трудом добралась до корней сознательных и подсознательных проблем своего клиента; на первый взгляд, Питер казался приятным, хотя и довольно высокомерным молодым человеком, но до сих пор в его жизни сочетались акты крайней жестокости по отношению к другим, в том числе к домашним животным‑любимцам, с действиями, наполненными добротой к людям, которым повезло меньше, чем ему самому. Отвечая на вопросы о своих отношениях с Петрой, он, как правило, был уклончив. Сестра – в этом на нее можно было положиться – поддерживала брата при любых обстоятельствах. Взаимная ненависть к отцу в сочетании с полным пренебрежением к матери создали между ними особые узы. Питер, конечно, понимал, что ему пришлось бы отбыть длительное тюремное заключение за причиненный им физический вред, но, к счастью, отец его располагал не только необычайным богатством, но также влиянием, а главное – властью. Были приняты максимальные меры, чтобы Питер на время исчез из общества (Дельфина, в отличие от испорченного юноши, знала, что пройдет очень много лет, прежде чем его можно будет выпустить), и он согласился, чтобы его изолировали люди, с которыми давно имел дело его отец, – могущественная, хотя и скрытая организация, способная решать различные проблемы с минимумом суеты, хотя и по высокой цене.

Дельфина все еще испытывала трудности с Питером, который даже через полгода психоанализа и терапии продолжал настаивать на одном условии своего сотрудничества в любой программе лечения: присутствии его сестры. Дельфина считала это просто примером тесных уз между братом и сестрой, уникальной «связи между близнецами». Она удивилась, когда отец Питера, чей бизнес состоял в массовом производстве титана, счел это удачным решением проблем своего сына. И, к еще большему ее недоумению, Петра ухватилась за эту мысль – возможно, из‑за своих собственных психологических проблем и того факта, что она действительно любила своего брата‑близнеца как эмоционально, так и физически.

Тот поцелуй, которым они обменялись на вертолетной площадке – поцелуй настолько горячий, что это встревожило Дельфину, – заставил ее по‑новому взглянуть на их отношения. Она поняла, что в кадр вошел еще один элемент, фактор, который пока не проявлялся в ее длительных беседах с Питером и который объяснял отношение его отца. Казалось, родители близнецов были осведомлены о кровосмесительных отношениях своих детей и теперь хладнокровно хотели избавиться от этой пагубы, от извращения, которого они не могли понять и которое, возможно, имело серьезные последствия, причем не только моральные. За очень высокую, с финансовой точки зрения, цену они умыли руки и освободились от своего потомства. Отношение родителей к своему вырождающемуся потомству, несомненно, сыграло определенную роль в сложных чувствах, испытываемых близнецами друг к другу.

Большим и указательным пальцами Дельфина сдавила внутренние уголки своих темно‑карих глаз. Чувствуя, что головная боль из‑за напряжения все усиливается, она молилась, чтобы та не переросла в длительную мигрень. Такие приступы когда‑то были проклятием ее жизни, хотя в течение некоторого времени она не страдала от мигреней в полную силу, что позволяло ей надеяться – и молиться, – что она сможет наконец избавиться от этого недуга. Положив авторучку и оттолкнув назад кресло, она встала из‑за бюро. В глубокой задумчивости медленно подошла к окну.

Попав к себе в комнату после милостиво краткого полета на вертолете, она сразу переоделась в черные шерстяные штаны и лиловый свитер с V‑образным вырезом, рукава которого поддернула до локтей, где мягкая ткань собралась в складки вокруг ее рук.

Ее жилье, будучи скорее компактным, чем тесным, с крошечной ванной, спальней и гостиной, размещалось на третьем этаже замка вместе с другими отремонтированными квартирами. Помимо бюро, в гостиной имелся комод красного дерева, на котором стояла настольная лампа с двумя одинаковыми ответвлениями и элегантными кремовыми абажурами. Несмотря на ремонт, в гостиной сохранился старый кирпичный камин с зеленым кожаным креслом у каминной решетки, сбоку от которой стоял набор черных викторианских утюгов, разогреваемых на огне. Одну стену занимал пейзажный принт. Скудость произведений искусства легко восполнялась живописным видом в раме окна – на море, которое обычно было великолепным, с волнами, безумно бьющимися о скалистую береговую линию под высокими отвесными утесами, с огромными безупречно белыми взрослыми олушами, бросающимися вниз мимо окна, или чуть меньше впечатляющими бакланами, нападающими на беспомощных жертв. В ясный день через залив Фёрт‑оф‑Клайд видны были смутные контуры острова Арран, но сегодня море было затянуто туманом. Но даже в этой туманной серости чудесный свежий и острый воздух, как правило, поднимал ей настроение, хотя сегодня она чувствовала странную слабость. Она предполагала, что это вызвано резким падением адреналина после почти смертельного инцидента, но теперь стала прикидывать, не сам ли замок Комрек тому виной. Скрестив на груди руки, она закрыла глаза, словно чтобы унять постепенно усиливающуюся головную боль, не допуская в себя дневной свет. Взамен этого ее переполнили обрывки воспоминаний о почти фатальной авиакатастрофе.

И она вспомнила человека, который крепко ее удерживал, чтобы в состоянии свободного падения ее не расшвыряло по всему салону, – он отказывался выпустить ее, пусть даже казалось неизбежным, что все они умрут.

Хотя она мало знала о Дэвиде Эше, он показался ей странным, непроницаемым человеком – что‑то подобное она сразу почувствовала, когда устремила на него взгляд после того, как они с Петрой сели в самолет. Он, конечно, был привлекателен в своей мрачности и взъерошенности, но ее озадачивали его глаза: они были глубокого синего оттенка и представлялись… ну, преследуемыми, что ли, словно им приходилось видеть иррациональные, нелогичные события. Да, это были глаза, которые действительно видели призраков, их обременяли пугающие мысли о них. Психоанализ был бы интересен, если не сказать больше, но она чувствовала, что он хранит тайну, которой никогда не выдаст.

Глядя в окно, день за которым был омрачен облаками и туманом, Дельфина продолжала задаваться вопросами о сыщике‑экстрасенсе. Ей хотелось узнать о нем больше, хотелось понять, почему Петра, будучи под воздействием психотропных препаратов, предостерегла его, что кому‑то – кто бы они ни были – известно, что он прибывает, вероятно, в Комрек. Она… В дверь вдруг резко постучали, а затем она услышала свое имя.

– Дельфина, ты здесь? Можно войти?

Визит неожиданным не был, но именно этой встречи она боялась.

– Ты же знаешь, что дверь не заперта, Рейчел, – неохотно ответила психолог. По какой‑то причине ни у одного из старомодных дверных замков на этом этаже не было ключей, чтобы запирать или отпирать их.

Открылась обитая панелями дверь, и в нее вошла Рейчел Кранц, старшая медсестра Комрека. Это была высокая женщина, и ее лицо с сильными чертами было красиво скорее мужской красотой. При определенном освещении ее длинные темно‑рыжие волосы могли выглядеть как отполированная медь. Сегодня они были свободно увязаны на затылке, почти так же, как сейчас у Дельфины. На ней была безупречно белая туника ниже колен. Колготки у нее тоже были белыми, как и удобные туфли из мягкой кожи без каких‑либо потертостей.

Рейчел быстро пересекла покрытый ковром пол, остановившись всего в двух футах от женщины‑психолога, которая в испуге отстранилась на несколько дюймов, чтобы снова создать пространство между ними. Рейчел улыбнулась, как будто не заметив реакции, пристально глядя на Дельфину своими карими глазами, испещренными светло‑коричневыми крапинками.

На мгновение Дельфине показалось, что высокая женщина готова заключить ее в объятия.

– Я беспокоилась о тебе, – сказала Рейчел, соблюдая дистанцию. – Услышала о проблеме с самолетом и боялась, не поранилась ли ты. Почему ты не разыскала меня, когда вы вернулись?

Ее неистовые ореховые глаза, казалось, что‑то выискивали в сознании Дельфины, и психолог не в первый раз осознала, что немного пугается высокой медсестры. Тем не менее – и она ненавидела себя за осознание этого, – в Кранц было что‑то бесспорно соблазнительное, даже для другой женщины.

– Я подумала, мы могли бы вместе пораньше пообедать. В столовой для сотрудников, если хочешь, а не в ресторане. – Дельфина часто предпочитала большую столовую, предназначенную для медсестер и рядовых сотрудников, более официальному обеденному залу в основной части замка, которым обычно пользовались руководители отделов и важные персоны Комрека. Важные клиенты также обедали в огромном круглом зале, хотя некоторые предпочитали питаться в одиночку в своих комфортабельных апартаментах, а других держали под замком ради безопасности окружающих и их самих.

– Мне надо записать еще несколько наблюдений касательно нашей новой клиентки, Петры Пендайн, пока они не выветрились из памяти, – ответила Дельфина.

– Что, на это уходит столько времени? – Вопрос прозвучал грубо и вызывающе.

– Я приняла душ и переоделась, прежде чем приступить к заметкам, так что мне действительно надо с ними разобраться.

Старшую медсестру это едва ли умиротворило, что и проявилось в ее тоне.

– Ну и как эта девица восприняла панику?

– Ну, она уже принимала гидрохлорид флуоксетина, и я дала ей одну таблетку клоназепама, когда забирала ее из дома сегодня утром, – спокойно сказала Дельфина, – но я уверена, что она принимала кокс или сканк[19]накануне вечером – в последнюю ночь свободы перед «заточением», как она любит это называть. Я также сделала ей укол лоразепама от шока в самолете.

– Она в курсе, что пробудет здесь очень долго, возможно, годы?

– Родители должны были все ей объяснить, но, по‑моему, она не понимает, что означает изоляция – или, прежде всего, почему ее надо было разлучать с ее братом, Питером. Оставшись без него, она дважды пыталась покончить с собой – поддельные попытки ради того, чтобы получить к нему доступ, я считаю, – что в итоге сработало. Думаю, ее родители именно этого и хотели, несмотря на то, сколько пришлось заплатить. Петра считает, что Комрек является шотландским эквивалентом больницы «Прайори» в Лондоне, только гораздо более дорогим и с наркоманами из более высоких слоев общества.

– И ты, я полагаю, как обычно, поставила под сомнение законность всего этого? – Ее слова могли быть издевательством или же просто подтруниванием: с Рейчел Дельфина ни в чем не могла быть полностью уверенной.

– Это – одна из форм лишения свободы.

Дельфина отвернулась от строгого лица старшей медсестры и прошла обратно к бюро, как будто лежавшие там заметки действительно требовали дальнейшего внимания.

– Тебе надо повзрослеть, Дельфина, – донесся резкий упрек Рейчел. Затем голос у нее смягчился, и она, проследовав за психологом к бюро, нежно коснулась плеча Дельфины. – Прости, – сказала она, – но я по тебе соскучилась. Я думала, что мы, по крайней мере, могли бы сегодня вместе пообедать.

Дельфина смахнула с себя непрошеную руку, а голос у нее самой прозвучал как‑то ломко.

– Меня не было всего неделю. Ради Бога, мы же с тобой не пара.

– Мы могли бы ее составить. Могли бы ст…

– Нет, Рейчел. Не в том смысле, который ты вкладываешь. Не хочу выглядеть грубой, но у меня нет склонности к тому, что ты предлагаешь.

– Однажды была.

– Вот именно: однажды. Когда я была убита горем из‑за смерти отца. Мне просто требовалось утешение. Мне было не к кому… не к кому обратиться.

– Это было сексуально. Ты это знаешь.

Дельфина сердито ударила основанием ладони по крышке бюро.

– Нет! Не было!

– Я трахала тебя пальцем вот здесь, в этой самой комнате. И ты тогда не возражала. Так ведь?

На мгновение Дельфина была шокирована тем, с какой грубостью медсестра упомянула о том, что произошло между ними.

Лицо у Рейчел покраснело, и она снова придвинулась к Дельфине, даже ближе, чем раньше. Голос у нее был полон лукавой вкрадчивости, когда она проговорила:

– И давай не будем забывать: ты пришла ко мне позже той ночью, и мы занялись любовью, на этот раз по‑настоящему, в моей постели!

Комната вдруг озарилась – солнцу удалось появиться напоследок, прорвав пасмурное небо, где мрачные облака начинали ломаться и освобождать кусочки чистого пространства. Но даже просветлевший день не мог поднять настроение Дельфины.

– Да, – ответила она на насмешку Рейчел, – но только потому, что в ту ночь я боялась остаться одна. Ты знаешь, что мне нужно было утешение.

– Ха! Конечно, ты была расстроена – в то утро ты только что узнала о смерти своего отца. Но, послушай меня, Дельфина, ты была страстной, даже неистовой, и скоро для тебя не осталось никаких запретов. Я показала тебе, какой красивой и сильной может быть физическая любовь между двумя женщинами, и ты жаждала учиться. Не было ничего, чему бы ты сопротивлялась и чего не хотела бы испробовать. Да, признаю, ты была близка к истерике, но в ту ночь со мной ты показала свою истинную природу, ту свою сторону, которую так долго подавляла.

– Это было умопомрачение! Я не жалею об этом, и мне тогда казалось, что это поможет. Мне было так больно, что требовалось обратиться за помощью хоть к кому‑нибудь – к кому угодно! – и подвернулась именно ты. – В глазах у Дельфины сверкали слезы, пока еще только появившиеся.

Она продолжала:

– Рейчел, почему ты не можешь понять, что это длилось только одну ночь, когда я была слабее всего, когда мне было так одиноко? Впервые в жизни я по‑настоящему оказалась совсем одна. – Первая слеза стекла по ее смуглой щеке. Дельфина выпрямилась, попыталась взять себя в руки. – Это… это не стало для нас началом связи. Нас вообще нет! Ну, должна же ты понимать, что я тобой в этом плане не интересуюсь. Наверняка ты заметила, что с тех пор я избегаю оставаться с тобой наедине.

– Или соблюдала со мной дистанцию, потому что была в отказе. – Голос у Кранц был холоден.

Дельфина начинала сердиться, несмотря на слезы, теперь изукрасившие ей щеки полосками.

– Мне было стыдно за то, что произошло в ту ночь, вот почему я соблюдала дистанцию. Это было трудно из‑за совместной работы, но ты, должно быть, поняла, что того же самого никогда больше не случится.

– Ты могла бы поговорить со мной. Я бы помогла тебе разобраться с твоим самоотречением.

Слова Дельфины прозвучали резко – она словно решила, что раз урезонить Рейчел нельзя, то ей самой придется быть бескомпромиссной.

– Что бы ты ни говорила, особенно о той первой – и последней – совместной ночи, это не делает меня лесбиянкой. Это не для меня.

Рейчел злилась все сильнее.

– Ты не можешь просто отбросить…

– Я могу это отбросить, – резко перебила ее Дельфина. – И я это отбрасываю. Я по‑прежнему считаю тебя подругой и коллегой, той, с кем я могу поговорить о нашей работе, но не более того. – На мгновение она пожалела, что причиняет боль медсестре, которая была так добра к ней в прошлом, и понизила голос. – Я по‑прежнему хочу, чтобы ты была мне подругой, Рейчел, – проникновенно сказала она.

Это было ошибкой, потому что Рейчел покрыла короткий промежуток между ними и заключила Дельфину в объятия. Когда младшая женщина не смогла оказать сопротивления, Рейчел плотно ее стиснула и крепко поцеловала в губы.

Дельфина вырвалась, теперь преисполнившись ярости и уже не обороняясь.

– Говорила же я тебе, что больше этого никогда не будет.

– Ты не имела этого в виду. Ты же только что позволила мне поцеловать тебя.

– Нет, ты вырвала поцелуй силой. Пожалуйста, Рейчел, оставь меня. Давай мы обе просто продолжим жить своей жизнью, без осложнений и без ложных ожиданий.

Она посмотрела в глаза другой женщине, надеясь, что твердость взгляда поможет усилить ее слова.

– Рейчел, я тебя не хочу. – Эта фраза прозвучала взвешенно, сознательно сдержанно, и она не опускала взгляда.

Старшая медсестра молчала, хотя Дельфина чувствовала, что Рейчел поочередно испытывает смятение, обиду и, наконец, разочарование.

Прошло немало долгих секунд, прежде чем Рейчел, вместо того чтобы расстроиться и поникнуть, как представлялось возможным Дельфине, внезапно расправила свои широкие плечи, а на ее лице, вместо надежды и смущения, нарисовалась ледяная ненависть.

Она повернулась, подошла к двери, открыла ее и бросила последний взгляд на психолога.

– Здесь плохо жить без друзей, Дельфина, – тихо проговорила она, и это установившееся в ее голосе спокойствие заставило ее слова прозвучать еще более пугающе. – В Комреке происходит много из того, о чем тебе просто неизвестно. И в один из дней – возможно, довольно скоро – ты обнаружишь, что нуждаешься в хорошем друге. Я не уверена, что смогу помочь тебе когда‑нибудь еще.

С этими словами старшая медсестра вышла из комнаты, почти бесшумно закрыв за собой дверь.

Дельфина содрогнулась. Как психолог она предпочла бы, чтобы Рейчел ее захлопнула.

Дата добавления: 2015-08-20