Doubie vie (фр.) -—- дословно: двойная жизнь (прим, ред.).

Джозеф Брейер, знаток немецкой философии, «нашел алмаз на дороге». Он обратил внимание на «смысл» симптома и хотел узнать о его происхождении и цели у единственного, кто мог на это ответить, — у пациента. Так этот автор основал метод, который претендует на историческое и генетическое разъяснение индивидуально-психологических явлений, с помощью одного предварительного предположения — детерминированности психических явлений. Как этот метод был расширен и развит Зигмундом Фрейдом, с чем связано бесчисленное множество гипотез, опробованных и вновь отвергнутых решений, — все это принадлежит современной истории и находит как признание, так и возражения.

Не столько следуя своей критической склонности, сколько с целью выдвинуть собственную точку зрения, я хотел бы выделить из плодотворных и ценных достижений Фрейда три его фундаментальных воззрения, которые я считаю ошибочными, так как они преграждают путь к пониманию невроза. Первое возражение касается понимания либидо как движущей силы события в неврозе. Именно невроз более отчетливо, чем нормальное психическое поведение, показывает, как благодаря невротической постановке цели чувство удовольствия, смягчение его тона и его сила определяются направлением этой цели, так что невротик, собственно говоря, может следовать соблазну получения удовольствия только благодаря своей, так сказать, здоровой психической энергии, в то время как «более высокие цели» считаются невротическими.

Но если переводить «либидо» многозначным понятием «любовь», то посредством расширения смысла этого слова им можно — не объяснить, но описать — все, что происходит в мире. Благодаря такому описанию у многих создается впечатление, что все человеческие порывы прямо-таки кишат «либидо», в то время как на самом деле счастливый искатель извлекает только то, что он туда заранее вложил. Последние интерпретации создают впечатление, что фрейдовское учение о либидо с бешеной быстротой развивается в направлении нашего исходного пункта — понятия социального чувства и стремления к личностному идеалу («идеальное Я»)¹, что можно было бы только приветствовать в интересах растущего взаимопонимания.

В качестве невротической постановки цели мы обнаружили возвышение личностного чувства, простейшая формула которого может быть узнана в утрированном «мужском протесте». Формула: «Я хочу быть мужчиной в полном смысле этого слова!» — есть управляющая фикция, так сказать «фундаментальная апперцепция» в любом неврозе, для которого она требует действительных ценностей в большей степени, чем для нормальной психики. В эту руководящую мысль включаются также либидо, сексуальный инстинкт и склонность к перверзии, откуда бы они ни брались. Ницшевская «воля к власти» и «воля к видимости» во многом соответствуют нашим положениям. В некоторых пунктах они соприкасаются со взглядами Фере и более старых авторов, согласно которым в чувстве власти коренится ощущение удовольствия,

а в чувстве бессилия— неудовольствия.

Второе возражение касается фрейдовского основного положения о сексуальной этиологии неврозов, воззрения, рискованно близко с которым находился Пьер Жане, когда поднял вопрос: «Может быть, половое ощущение

¹ Идеальное «Я» («сверх-я», «суперэго») в концепции Фрейда во многом аналогично «социальному чувству» Адлера (прим. ред.).

должно быть центром, вокруг которого строятся другие психологические синтезы?» Такое использование сексуального образа свойственно многим людям, и особенно невротикам. У мистиков, таких как Баадер, часто обнаруживаются сбивающие с толку образы. Даже язык с его склонностью к пластичности расставляет простодушному исследователю рискованные ловушки. Психологи не должны позволить себя обмануть. Сексуальное содержание в невротических феноменах происходит преимущественно из идеального противопоставления мужского и женского начал («мужское-женское») и возникает посредством преобразования формы мужского протеста. Сексуальный стимул в фантазии и в жизни невротика руководствуется мужской постановкой цели, и по сути своей — не инстинкт, а принуждение. Вся картина сексуального невроза есть притча, в которой отражается дистанция пациента от его фиктивной мужской конечной цели и то, как он старается эту дистанцию преодолеть или увековечить [б].

Странно, что Фрейд, тонкий знаток символики в жизни, был не в состоянии разобраться в символике сексуальной апперцепции, распознать сексуальное как жаргон, как modus dicendi^ Но мы сможем понять это, если уввдим его третью основную ошибку, а именно, гипотезу, будто невротик находится под принуждением инфантильных желаний, прежде всего желаний инцеста, которые оживают каждой ночью (теория сновидений), а также — при определенных поводах — в действительности. На самом деле все инфантильные желания сами по себе уже находятся под воздействием фиктивной конечной цели, и сами преимущественно носят характер некой управляющей, но включенной мысли и очень хорошо подходят, благодаря экономичности мышления, для символики психических расчетов. Какая-нибудь больная де-

¹ Modus dicendi (лат.) ~ способ выражения (прим. ред.).

вушка, которая в течение всего детства, пребывая в особенной неуверенности, опирается на отца и при этом хочет превзойти мать, может при случае ухватить эту психическую констелляцию в «инцестуальной притче», как если бы она хотела быть женой отца. При этом конечная цель уже задана и действует: ее неуверенность можно устранить только в том случае, если девушка находится при отце. Ее растущее психо-моторное развитие, ее неосознанно действующая память отвечают на все ощущения неуверенности одинаковой агрессией: предварительной установкой бегства к отцу, как будто она его жена. Там она имеет то самое, установленное в качестве цели, более высокое личностное чувство, которое заимствовала от мужского идеала ее детства, сверхкомпенсацию ее чувства неполноценности. Она поступает символически, когда пугается какого-либо любовного ухаживания или брака, которые угрожают новыми унижениями ее личностному чувству, поскольку в них она находит большие трудности, чем находясь при отце. И ее позиция готовности целесообразно направляется против естественной женской судьбы, заставляя искать уверенность там, где она находила эту уверенность всеща, — у отца. Она применяет некий трюк, руководствуется бессмысленной фикцией, но тем самым может уверенно достичь своей цели — уклониться от женской роли. Чем больше ее чувство неуверенности, тем сильнее цепляется такая девушка за свою фикцию, принимает ее почти буквально, и так как человеческое мышление с радостью склоняется к символической абстракции, пациентке (а при некотором усилии — и аналитику) иногда удается стремление невротиков: защититься, заключить себя в символический образ — инцестуальное влечение, получить превосходство, как это было при отце.

Фрейд вынужден был усматривать в этом процессе, направленном на некую цель, оживление инфантильных желаний, потому что он представлял последние как движущие силы. Мы распознаем в этом инфантильном способе работы, в распространенном! применении защитных вспомогательных конструкций, в качестве которых мы рассматривали невротическую фикщию, в этой всесторонней, далеко простирающейся моторной подготовке, в сильной тенденции к абстракции и символизации — целесообразные средства невротика, который хочет приобрести уверенность, достичь возвышения личностного чувства, мужского протеста.

Невроз показывает нам в ыражение ошибочных намерений. Любые помыслы и поступки можно проследить в ретроспективе, вплоть до детсхих опытов. Во фрейдовской «регрессии» душевнобольной н^ем не отличается от здорового. Различие только в том, ето первый строит себя на далеко идущих заблуждениях, что он принял неверную позицию в жизни. Но «регрессия» есть все-таки нормальный случай помыслов и поступков.

Если мы добавим к этим критическим замечаниям вопрос: как осуществлялись невротические явления, почему пациент хочет быть мужчиной и беспрестанно старается привести доказательства своего превосходства, откуда он имеет более сильную потребность личностного чувства, почему он совершает такие психические затраты, чтобы добиться защиты, короче говори вопрос о конечной причине этих трюков невротической психики, — на это можно дать ответ, который подтверждается любым исследованием: в начале развитая невроза в качестве угрозы стоит чувство неуверенности и неполноценности и властно требует некой управляющей, надежной, успокаивающей постановки цели, конкретизации позиции превосходства, чтобы сделать жизнь терпимой. Сущность невроза состоит из увеличенных затрат имеющихся психических средств. Среди них особенно выдаются: вспомогательные конструкции и шаблоны ~ в мышлении, поступках и желаниях.

Ясно, что такого рода психика, находящаяся в особом напряжении в целях возвышения личности (не говоря уже об однозначных невротических симптомах), обнаруживается благодаря некоему очевидному затруднению при включении в общество, в профессию и в любовь. Ощущение этой слабой точки настолько овладевает нервозным человеком, что он, напрягая все силы, создает защищающую надстройку, сам не замечая этого. При этом его чувствительность обостряется, он учится обращать внимание на связи, которые от других людей ускользают, он увеличивает свою осторожность, начинает предчувствовать все возможные последствия в начале какого-то дела или события, он пытается дальше слышать, дальше видеть, становится мелочным, ненасытным, бережливым, старается расширить границы своего влияния и власти все дальше во времени и пространстве — и теряет при этом объективность и душевный покой, которым человек прежде всего обязан своим психическим здоровьем и способностью к действию. Все больше поднимается в нем недоверие к себе и другим; его зависть, злобный нрав, агрессивные и жестокие склонности берут верх во всем — они должны создать ему перевес относительно его окружения. Или же он пытается приковать, завоевать других посредством усиленного послушания, подчинения и смирения, которые нередко вырождаются в ма-зохистские черты', следовательно, и то и другое — и повышенная активность, и преувеличенная пассивность — есть трюки, которые вводятся исходя из фиктивной цели возвышения к власти, «желания высшего бытия», в силу «мужского протеста». Посредством усиленной фиксации на какой-либо жизненной проблеме (независимость, осторожность, чистоплотность и т. д.) он нарушает связь с жизнью и оказывается вне полезной сферы деятельности, где мы и застаем трудновоспитуемых, невротиков, преступников, самоубийц, извращенцев и проституток.

Недавно Кречмер описал в качестве круга шизотими-ческих форм душевные картины, которые полностью тождественны обозначенным мною, настолько, что он сам в одном месте замечает, что такие типы могли бы при случае быть описаны как явления «нервозного» характера. Тот, кто познакомится с приводимыми ниже данными о неполноценности органов, тот без труда распознает в «ши-зотимических типах» Кречмера содержание, идентичное неврозу. Мы можем только радоваться его расширенным, особенно физиогномическим, данным. Если они подтвердятся, то врожденную неполноценность органов пациентов можно будет буквально считывать с лица. Разумеется, пессимизм Крепелина, который ослабляет позицию Кречмера, как и современная психиатрия, препятствует этому автору оценить воспитуемость органически неполноценных детей.

Мы подошли к тем психическим явлениям, обсуждение которых должно составить содержание этой работы, — к невротическому характеру. У нервозных людей нет абсолютно новых черт характера, у них нет ни одной черты, которая не встречалась бы и у нормального человека. Но невротический характер бросается в глаза, он более явственный, хотя иногда становится понятным врачу и пациенту только в процессе анализа. Невротический характер беспрестанно «сенсибилизируется», выдвигается вперед как некий форпост и вступает в контакт с окружением и с будущим. Знание его психических готовностей, понимание их как далеко простирающихся щупалец, делает возможным прежде всего понимание борьбы нервозного человека с его проблемой, его раздраженного инстинкта агрессии, его беспокойства и нетерпения. Психические готовности как бы «ощупывают» все явления окружающего мира, то и дело испытывают их с точки зрения пользы или вреда относительно установленной цели. Они вынуждают к обостренному соизмерению и сопоставлению и, благодаря своей постоянной сосредоточенности, будят

страх, надежду, сомнение, отвращение, ненависть, любовь, ожидание, стараясь защитить психику от неожиданностей и от какого бы то ни было уменьшения личностного чувства. Они представляют собой самые периферические моторные подготовки, всегда мобильные, всегда готовые, чтобы предотвратить любую дискредитацию личности. В них действуют силы внешнего и внутреннего опыта, они переполнены следами воспоминаний о пугающих и утешительных переживаниях и преобразуют память о них в автоматизированные навыки. Это — категорические императивы второго ранга, и служат они не для своего собственного осуществления, а для того, чтобы возвысить личность. И делают это, предоставляя человеку возможность обосновать его ориентации в беспокойстве и неуверенности жизни, соединить и разделить правое и левое, верх и низ, хорошее и плохое. Обостренные черты характера отчетливо обнаруживаются в невротической предрасположенности детской души, где они дают повод к недоразумениям, странностям и чудачествам. Еще отчетливее они проступают, когда после какого-то сильного унижения или всплывшего противоречия относительно собственного превосходства защитная тенденция делает следующий шаг и одновременно вызывает к жизни симптомы — как новые действенные трюки. Они многократно разработаны по образцам и примерам и служат для того, чтобы в каждой новой ситуации вести борьбу за личностное чувство и создать видимость победы. «Успешность» невротических симптомов — удобный повод для подъема аффекта и снижения порога раздражимости, по сравнению с нормальной психикой. Разумеется, невротический характер, как и нормальный, выстраивается из первоначально имеющегося в наличии материала, из психических влечений и опытов. Все эти привязанные к внешнему миру психические установки делаются невротическими только в том случае, когда предстоит принять решение, когда внутренняя необходимость

повышает защитную тенденцию, а последняя формирует и мобилизует черты характера более действенно, когда фиктивная цель действует более догматично и усиливает соответствующие чертам характера вторичные ориентации. Потом начинается гипостазирование¹ характера. Характер превращается из средства в цель, что делает его саморазвивающейся системой и придает ему некую святость, непреходящую ценность. Невротический характер не может приспособиться к действительности, так как он работает на невыполнимый идеал; он есть продукт и средство исполненной недоверия, предусмотрительной психики, которая усиливает его ориентацию, чтобы избавиться от чувства неполноценности. Эта попытка терпит крушение вследствие своей ложности и внутренних противоречий, разбивается о барьеры культуры либо о права других людей. Так же, как ощупывающие жесты, обращенная назад поза, физическая осанка при агрессии, так же как мимика, являющаяся формой выражения и средством передачи информации, так и черты характера, особенно невротические, служат психическими средствами и выразительными формами для того, чтобы строить жизненные расчеты, занять определенную позицию, приобрести фиксированную точку в хаосе бытия и тем самым достичь надежной конечной цели, уверенного чувства сверхполноценности.

Таким образом, мы разоблачили невротический характер как слугу фиктивной цели и констатировали его зависимость от конечной цели. Он вырастает не сам по себе из каких-то биологических или конституциональных изначально заданных сил, но получает направление и путь благодаря компенсирующей надстройке в психике, а также благодаря своей схематичной ориентации. Невротический характер развивается под давлением неуверенности. Его

¹ От лат. hypostasis — «застой»; здесь в смысле — окостенение, затвердевание (прим. ред.).

склонность персонифицировать себя есть сомнительный успех защитной тенденции. Благодаря постановке цели линия невротического характера получает право и возможность сливаться с линией превосходства, и таким образом любая черта характера своим направлением выдает нам, что она родилась из стремления к власти, которое старается сделать из нее безошибочное средство, с тем чтобы исключить из течения жизни любое длительное унижение.

В практической части на ряде случаев будет показано, как невротическая схема вызывает особые психопатологические констелляции, а именно, благодаря выхватыванию событий средствами невротического характера, благодаря невротической жизненной технике.

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ЧАСТЬ

I. Происхождение и развитие чувства неполноценности и его следствия

Основными положениями «Учения об органической неполноценности» [7] рассматриваются причины, функционирование, внешний вид и измененные формы работы неполноценных органов. Помимо прочего, я пришел к представлениям о компенсации через центральную нервную систему, и к этой компенсации подключается рассмотрение психогенеза. В итоге обнаружились примечательные отношения между неполноценностью органов и психической сверхкомпенсацией, в результате чего я определил фундаментальный принцип: чувство неполноценности органов становится постоянным стимулом развития психики индивида. В физиологическом аспекте здесь рассматривается количественное и качественное усиление нервных стволов, при этом одновременная изначальная неполноценность этих стволов может выражать их тектонические и функциональные особенности в целом. Психические же аспекты этой компенсации и сверхкомпенсации становятся понятными только при помощи психологического разбора и анализа.

После подробных описаний неполноценности органов как этиологии невроза в более ранних моих трудах, особенно в [I], в «Инстинкте агрессии» [4], в «психическом гермафродитизме» [4], в «невротической предрасположенности» [4] и в «психическом лечении невралгии тройничного нерва» [6] — я могу ограничиться в настоящей работе теми моментами, которые помогают более глубоко вскрыть отношения между неполноценностью органов и психической компенсацией и имеют значение для проблемы невротического характера. В качестве обобщения отмечу, что описываемая мною органическая неполноценность включает в себя: «соответствующее недоразвитие органов, остановку в развитии, которая часто может быть доказана; гистологические или функциональные дефекты формирования органов; функциональную недостаточность в послеутробном периоде; с другой стороны— повышение тенденции роста, обусловленное необходимостью компенсации и корреляции; часто — гиперфункциональность, а также фетальный характер органов и систем органов». В каждом случае при наблюдении детей или сборе анамнеза у взрослых можно доказать, что наличие неполноценных органов реф' лекторно воздействует на психику ребенка — понижает его самооценку и повышает степень его психологической неуверенности. Но именно невысокая самооценка приводит к развертыванию борьбы за самоутверждение, которая принимает несравненно более резкие формы, чем можно было бы ожидать. Когда в целях компенсации количественно и качественно активизируется деятельность неполноценного органа и задействуются средства защиты— и его собственные, и целого организма, то предрасположенный ребенок, испытывая чувство неполноценности, извлекает из своих психических возможностей порой поразительные средства для повышения ощущения собственной значимости, и среди этих средств в первую очередь нужно отметить невротические и психо-тические.

Идеи о врожденной неполноценности, патологической предрасположенности и слабости конституции уже появляются в научной медицине, И если мы отказываемся здесь от многих значительных достижений, несмотря

на то, что они содержат часто основополагающие точки зрения; то только по той причине, что они лишь констатируют связь органических и психических заболеваний, но ни в коей мере не объясняют ее. В частности, это взгляды на патологию, опирающиеся на общее понятие дегенерации. Штиллер в своем учении об астеническом хабитусе идет гораздо дальше и пытается связать его с этиологией.

Учение о компенсации Антона ограничивается системой корреляций внутри центральной нервной системы; но все-таки он и его последователь Отто Гросс предприняли достойные внимания попытки понять на этой основе картины психических состояний. Брадитрофия Бухарда, экссудативный диатез, описанный Понфиком, Эшерихом, Черни, Моро и Штрюмпелем и объясненный как болезненная готовность, инфантильный артритизм Комби, ангионевротический диатез Крейбиха, лимфатазм Гойбнера, статус тимико-лимфатикус Палтауфа, спазмофилия Эшериха и ваготония Гесс-Эппингера — все это успешные попытки последних десятилетий описать картины состояний, связав их с врожденной неполноценностью. Все эти исследователи ссьшаются на наследственность и инфантильные свойства. Но несмотря на то, что нечеткость границ при описанных предрасположеннос-тях подчеркнута самими представителями этих школ, нельзя отмахнуться от впечатления, что схвачены примечательные типы, которые со временем станут относить к одной большой группе — группе малых вариантов.

Чрезвычайно важными для знаний о врожденной неполноценности и болезненной готовности стали исследования желез внутренней секреции, дающих морфологические и функциональные отклонения. Это щитовидная и паращитовидные железы, половые железы, хромафинная система и гипофиз. С точки зрения неполноценности этих органов легче увидеть общую картину и более отчетливо выявляются отношения компенсации и корреляции в масштабе всего организма.

В числе прочих авторов, которые за основу своих взглядов приняли не primum movens, а взаимодействие и взаимовлияние между различными неполноценными органами, прежде всего можно назвать Мартиуса. Точно так же, как и в моей работе о неполноценности органов (1907), на передний план у него выдвинута координация синхронной неполноценности нескольких органов. Тот факт, что «синхронно неполноценные органы как будто состоят друг с другом в тайном союзе», нельзя недооценивать. С этим согласен, в частности, Бартель, который так далеко развил свои, значительно обогатившие науку, взглады на статус тимико-лимфатикус (конституцио-нальный тип ребенка, связанный с нарушением иммунитета), что их границы давно пересекают границы систем других авторов. К тем же самым результатам, которых добился я на основе своих наблюдений, независимо пришел Кирли, руководствуясь совершенно новыми данными патологии, — а именно, что при неполноценности сексуального аппарата и других органов координация между ними нередко выражена лишь незначительно, но обнаруживается так часто, «что я вынужден утверждать, что не бывает органической неполноценности без сопровождающей неполноценности сексуального аппарата».

Что касается более поздних обращений к этой теме, то здесь я должен упомянуть еще взгляды Фрейда, который подчеркивает значение «сексуальной конституции» для возникновения невроза и психоза, понимая под этим различную по количеству и качеству комбинацию парциальных сексуальных инстинктов. Такое понимание соответствует только одному его постулату: образование из-

^] Primum movens (лат,) — первопричина, перводвижение (прим. ред.).

вращенных влечений и их «неудачное вытеснение» в бессознательное должно в итоге дать картину невроза, а само из себя представлять primum movens для невротической психики. Из нашего изложения будет видно, что извращение [2], поскольку и насколько оно образуется в неврозе и психозе, не обусловлено врожденной силой инстинктов, но конституируется некой фиктивной конечной целью', а также — что вытеснение происходит как побочное явление, под давлением личностного чувства. Но то, что в аномальном сексуальном поведении можно считать биологическим фактором (то есть большая или меньшая чувствительность, повышенная или пониженная рефлексия, функциональная полноценность), а также компенсаторная психическая надстройка, непосредственно сводится к врожденной неполноценности половых органов [7].

Та или иная болезненная готовность при органической неполноценности — результат действующего «принципа соглашения». Принятое мною положение [7] в большей степени, чем точки зрения других авторов, подчеркивает защитную роль некоего выравнивания путем компенсации. «Сразу после отторжения от материнского организма для таких неполноценных органов и систем органов начинается борьба с окружающим миром, вспыхивающая в силу необходимости и протекающая более бурно, чем при нормально развитом аппарате. Этой борьбе сопутствуют повышенные цифры заболеваемости и смертности. Однако фетальный характер одновременно предоставляет повышенную возможность компенсации и сверхкомпенсации, повышает приспособляемость и сопротивляемость обычным и необычным способом и обеспечивает образование новых и более высоких форм и функций. Таким образом, неполноценные органы представляют собой неисчерпаемый пробный материал, и, обрабатывая, выбраковывая, улучшая его, организм старается прийти в согласие с постоянно меняющимися жизненными условиями. Причина (при случае) сверхполноценности органов коренится в вынужденной постоянной тренировке, в вариабельности и повышенной тенденции роста, часто присущих неполноценным органам, и в усиленном формировании связанных с ними нервных и психических комплексов благодаря внутреннему вниманию и концентрации».

Ущерб, связанный с конституциональной неполноценностью, проявляется в разнообразных заболеваниях и болезненных предрасположенностях. На первый план выступает то состояние физической или умственной слабости, то гипервозбудимость нервных стволов, то неуклюжесть, неловкость или раннее созревание. Масса детских дефектов кооперируется с болезненной готовностью и тесно примыкает, как я показывал, к органической или функциональной неполноценности. Косоглазие, рефракционные аномалии органа зрения или светобоязнь с ее следствиями [29], глухонемота, заикание и другие дефекты речи, тугоухость, органические и психические изъяны, связанные с разрастанием аденоидов, развитая апросексия, частые заболевания органов чувств, дыхательных путей и пищеварительного тракта, бросающаяся в глаза некрасивость и уродства, периферические признаки дегенерации и невусы, которые могут свидетельствовать о неполноценности глубоких органов (Адлер, Шмидт), леворукость, гидроцефалия, рахит, аномалии осанки в виде сколиоза, сутулости, О- или Х-образное искривление голеней, косолапость, продолжительная ин-континенция стула и мочи, уродства гениталий, следствия гипоплазии артерий (Вирхов) и многочисленные распространенные следствия неполноценности желез внутренней секреции, описанные Вагнер-Жаре, Пинеле, Франкл-Гохвартом, Хвостеком, Бартелем, Эшерихом и другими, — все эти явления позволяют увидеть во всей их чудовищной полноте и в разных вариантах связей большой круг болезненных симптомов, раскрывшийся перед врачом благодаря пониманию неполноценности органов. Особенно это касается педиатров и патологов, которые первыми обратили внимание на эти связи. Но и для неврологии и психиатрии понимание «дегенерации» становится все более важным; эта линия начинается с учения Мореля о признаках дегенерации и продолжается вплоть до концепции нервных заболеваний, основанной на принципе неполноценной конституции.

Отметим здесь только статистическую работу Тими-ха-Биркса и публикации Потпешнига о судьбе детей, которые в годовалом или двухлетнем возрасте лечились от тетании¹. Только малая часть этих детей стала абсолютно здоровой. Большинство же обнаружили впоследствии четкие признаки физической и умственной неполноценности, психопатические и невропатические черты. В качестве таковых указанные авторы приводят: инфантилизм, косоглазие, тугоухость, дефекты и нарушения речи, слабоумие, ночные страхи, сомнамбулизм, энурез, повышенные рефлексы, тик, эпилепс^йо, обмороки, а также пугливость, вспыльчивость, патологическую лживость, инстинктивный побег. Готт и другие авторы пришли, кроме того, к заключению, что дети со спазмофилией имеют предрасположенность к тяжелым невро- и психопатическим состояниям. Черни и другие отмечают, что подобная связь обнаруживается и у детей с желудочно-кишечными заболеваниями. Бартель сумел проследить поразительно частую встречаемость статуса тимико-лимфатикуса и специфической гипоплазии половых органов у самоубийц. Что касается молодых самоубийц, то данные об их физической неполноценности

¹ Тетания — повышенная мышечная возбудимость, связанная с нарушением обмена кальция в ораганизме, приступы судорог (прим. ред.).

приводили я, Нетолитцки и другие. Франки-Гохварт описал возбужденные состояния, раздражительность, беспорядочные галлюцинации при тетании. Французские авторы приписывают детям с пастозным, торпидным хаби-тусом отвращение ко всему, вялость, сонливость, рассеянность, тупоумие, флегматичность; детям с эротическим хабитусом — беспокойство, бойкость, раздражительность, раннее созревание, перепады настроения, аффективность, неуживчивость, странности характера и односторонние способности. Пфаундлер отмечает те тревожные, назойливые и мучительные состояния, в которые ввергаются конституционально неполноценные дети вследствие кожной сыпи, колик, нарушений сна и функциональных аномалий. Черни, обративший внимание на связь кишечных расстройств с неврозами у детей, особо подчеркивает значение психотерапии для детей, которые стали нервозными в ходе течения конституциональ-ных заболеваний. Гамбургер упомянул свойство честолюбия у нервозных детей, Странски — связь миопатии и психических проявлений.

Эти краткие ссылки дают нам общий взгляд на попытки современных исследователей подчеркнуть и принять к сведению связь психических аномалий детского возраста с конституциональной неполноценностью. Первую основополагающую концепцию этой связи я опубликовал в «Учении о неполноценности органов», где указал на то, какого особенного интереса и постоянного внимания требует неполноценный орган. В этой и других работах я показал, как неполноценность какого-либо органа постоянно оказывает влияние на психику — в поступках и мыслях, сновидениях, выборе профессии, художественных склонностях и способностях [1; 30]. Наличие неполноценного органа требует такой тренировки принадлежащих ему нервных стволов и психической надстройки, что последняя компенсаторно становится как бы «оплодотворенной», если дана возможность компенсации. Но тогда мы должны в усиленном виде обнаруживать в психической надстройке определенные принадлежащие органу связи с внешним миром. Изначально неполноценному органу зрения соответствует усиленно визуальная психика, неполноценному пищеварительному аппарату будет сопутствовать большая психическая работа во всем, что связано с питанием, то есть будут резко выражены гурманство, страсть к приобретению, а также — в порядке денежного эквивалента — бережливость и жадность. Работоспособность компенсирующей центральной нервной системы проявится в квалифицированных (Адлер) и условных (Биккель) рефлексах, в чувствительных реакциях и обостренных ощущениях. Компенсирующая психическая надстройка будет в повышенной степени разворачивать психические феномены предчувствования и предвидения и их действующие факторы, такие как память, интуиция, интроспекция, вчувствование, внимание, повышенная чувствительность, заинтересованность — одним словом, все защитные психические механизмы. К такой защите принадлежат также фиксация и усиление тех черт характера, которые образуют полезные ориентации в хаосе жизни и таким образом снижают неуверенность.

Нервозный человек вырастает из этой сферы неуверенности; в детстве он был под давлением конституциональной неполноценности. В большинстве случаев это легко удостоверить. В других случаях пациент ведет себя так, как будто он был неполноценным. Но его желания и помыслы однозначно выстроены на фундаменте чувства неполноценности. Это чувство всегда следует понимать как относительное, оно развивается из отношения к окружающему миру или к своим целям. Оно исходит из соразмерения, сравнения себя с другими — сначала с отцом, самым сильным в семье; иногда с матерью, с братьями и сестрами, позже — с любым лицом, с которым сталкивается пациент.

При ближайшем рассмотрении можно увидеть, что любой ребенок — и особенно стеснительный от природы — производит резкую самооценку. Конституциональ-но неполноценный ребенок — с которым на одну доску мы можем поставить детей некрасивых, воспитанных в строгости и избалованных, с таким же психически замедленным умственным развитием и равным образом предрасположенных к неврозу, — усерднее, чем здоровый ребенок, старается избежать многих несчастий своей детской жизни. И он стремится изгнать в далекое будущее идею поражения в жизни, которое ему мерещится. Он нуждается во вспомогательных средствах, чтобы в суматохе дней, в неориентированности своего бытия, иметь перед глазами четкий образ. Он вынужден прибегнуть к вспомогательной конструкции. В своей самооценке он учитывает итог всех несчастий и представляется сам себе неспособным, неполноценным, униженным и незащищенным. Для того чтобы найти какую-то ориентацию, он берет за второй фиксированный пункт отца или мать, которых наделяет всеми возможными в этом мире силами. И, нормируя эту ориентацию своих помыслов и поступков, стараясь подняться из своей неуверенности до ранга всемогущего отца и превзойти его, он одним махом отрывается от реальной почвы и повисает в петле фикции.

Такие же наблюдения, но в смягченной форме, можно сделать и относительно нормальных детей. Они тоже хотят быть большими, сильными, повелевать «как отец», и руководствуются этой конечной целью. Их поведение, манера держать себя — в физическом и духовном смысле, постоянно направлены на эту конечную цель, так что можно различить имитирующую мимику и идентичные психические жесты. Образец делается проводником к цели. В конце концов каждое желание становится по сути стремлением к компенсации, желанием погасить чувство неполноценности.

Необходимо указать еще на специальную психическую работу ребенка, которая совершается до и во время установки ориентации на превосходство. Это явление врад ли можно понять лучше, чем приняв за гипотезу, что уже в первые часы внеутробной жизни отказ в удовлетворении инстинктивных потребностей организма толкает ребенка на враждебную, воинственную позицию по отношению к его окружению. Результатом этого становится напряжение и повышение всех природных способностей— c'est la guerre!¹ — как я описал в работе об «инстинкте агрессии» [4. Der Agressionstrieb im Leben und in der Neurose]. Во временных лишениях и ощущениях неудовольствия первых лет жизни следует искать толчок, который прежде всего развивает некоторое количество общих характерных черт агрессора. Но вскоре ребенок, в своей слабости и беспомощности, в своем страхе и неспособности ко многим вещам, научается ценить средства, которые могут обеспечить ему помощь и поддержку близких, защитить его интересы. В негативном поведении, упрямстве и невоспитанности он находит удовлетворение от сознания своей власти и благодаря этому освобождается от мучительного чувства неполноценности. Обнаруживая свою слабость и подчиняясь, он привлекает на себя заботу окружающих. Таким образом, обе главные линии поведения ребенка — упрямство и послушание [4. Trotz und Gehorsam] — гарантируют ему повышение личностного чувства и помогают ощупью двигаться к конечной цели — или к ее эквиваленту. У конституционально неполноценных детей пробуждающееся личностное чувство постоянно сбивается,

¹ C'est la guerre! (фр.) — «вот вам и война!» (прим. ред.).

а самооценка занижена, потому что их возможности получать удовлетворение гораздо более скудные, чем у нормальных детей. Только подумайте о бесчисленных ограничениях, курсах лечения, болях у детей с желудочно-кишечными заболеваниями; об изнеженности хилых и болезненных детей и о той тепличной атмосфере, в которой они существуют; о детях с неполноценностью аппарата дыхания, о мучительном зуде при пруриго и других экзантемах, о многих унизительных детских дефектах, о том, как опасаются инфекции родители таких детей, и это постоянное опасение, как правило, приводит к тому же, к чему и нередкие погрешности в воспитании, а также непокорность таких детей: к изоляции и нелюбви среди товарищей и в кругу семьи. Подобным образом наносят ущерб самоощущению неуклюжесть, обусловленная рахитом, врожденное ожирение и небольшая степень отставания в умственном развитии. В большинстве случаев ребенок вносит в это свою лепту, усвоив пренебрежение, которому он научился от родителей, что порой облегчается из-за его определенной позиции среди детей в семье — первый ребенок, второй ребенок, единственная девочка среди мальчиков или наоборот, а также, особенно часто, если это поздний или самый младший ребенок, — по-разному в каждой ситуации.

Враждебная агрессия, раздраженная и усиленная у конституционально неполноценного ребенка, интимно сливается у него со стремлением стать таким же большим и сильным, как глава семьи, усиливает и подчеркивает те побуждения, которые лежат в основе детского честолюбия. Позднее ход мыслей и образ действий невротика обнаруживаются в той же композиции, что и его детские требования и заявки. «Возвращение на круги своя», типичность судьбы лучше всего можно понять на примере нервозного человека. Его чувство неполноценности по отношению к людям и обстоятельствам, его неуверенность в этом мире толкают его к усилению ориентации. Он всю жизнь цепляется за это, чтобы приобрести уверенность в себе, чтобы ориентироваться в этом мире, опираясь на свою веру и суеверия, чтобы расстаться со своим чувством неполноценности и спасти свое личностное чувство, чтобы был предлог избежать унижения, которого он опасается. Ему никогда не удавалось это так, как в детстве. Поэтому его фикция — поступать так, как будто ему необходимо превзойти всех — может выражаться также в форме такого поведения, как будто он ребенок. Например, привычка мочиться в постель, боязнь пространства, неврозы страха и т. д. — детские способы удовлетворения стремления к власти берутся за образец и усиливают ориентацию.

Было бы ошибкой предполагать, что только невротик обнаруживает такие ориентации. Здоровый человек тоже потерялся бы в этом мире, если бы не сопоставлял с фикциями свою картину мира и свои переживания. То, что он получил их точно так же на основании своего старого опыта, уже было показано («регрессия»). В минуты неуверенности эти фикции проступают отчетливее, они становятся императивами веры, идеала, свободной воли, но кроме того они действуют обычно и в тайном, в подсознании. Как и все психические механизмы — фикции являются, по сути, их словесными символами.

Рассуждая логически, их можно рассматривать как абстракции, как симпликации, на которые ложится задача: решать жизненные трудности по аналогии с простейшими случаями. Предковую форму простейших случаев, тенденциозный «механизм петли» воспринимающей памяти мы нашли в детских попытках справиться со своими трудностями. Неудивительно, что мы находим их у дикарей, у примитивных народов, так как все человеческие проблемы, связанные со стремлением к власти, требуют решения. Фантастические гипотезы филогенеза Юнга и Фрейда оказываются ненужными и вводят в заблуждение. Каждый человеческий жест создается в каждом индивидууме заново. В сновидении этот способ апперцепции очевиден, мы еще увидим это.

Невротик постоянно пребывает в чувстве неуверенности. Отсюда вытекает его «аналогическое мышление», сильнее и отчетливее становятся его попытки решений по аналогии со старым опытом. Его мизонизм¹ (Ломброзo), его страх перед решениями и испытаниями — которые имеются всегда, — рождены из недостаточной веры в самого себя. Он так сильно прикован к своим ориентациям, принимает их буквально и старается реализовать только их, что, сам того не зная, отказывается от непредвзятого, без предубеждений, решения реальных проблем. Необходимые ограничения действительности, при которых жестко сталкиваются самые разные вещи, тоже толкают его, соответственно его установке, не к устранению предвзятой фикции, а только к превращению себя в пессимиста. Еще последовательнее пытается осуществить реализацию своей фикции психотический пациент. Невротик барахтается среди реалий, цепляясь за им самим созданную ориентацию, и достигает мнимого расщепления своей личности тем, что хочет удовлетворить и реальным, и воображаемым требованиям, чтобы затормозиться через эту двойственность и застрять в ней.

Форма и содержание невротической ориентации рождаются из впечатлений ребенка, который чувствует себя обиженным. Эти впечатления, неизбежно возникающие из изначального чувства неполноценности, вызывают агрессивную позицию в жизни, цель которой — преодоление одной большой неуверенности. В этой агрессивной позиции находят свое место все попытки ребенка, которые обещают повышение его личностного чувства: удач-

¹ Мизонизм — страх нового (прим. ред.).

ные попытки, подстрекающие к их повторению; неудачные, служащие отпугивающим Memento'; тенденции, подготавливающие защитную конечную цель, которые получились из назойливых органических недостатков или душевного гнета и которые переходят в сумму психических готовностей, и тенденции, перенятые у других людей. Все проявления невроза происходят из этих подготовительных средств, которые устремлены к конечной цели — к превосходству. Это умственные установки, всегда готовые вести борьбу за личностное чувство; они повинуются команде управляющей фикции, которая с их помощью старается осуществиться из этих реакций, подготовленных в детстве. В развитом неврозе фикция разжигает все эти установки, которые сами по себе тоже принимают вид конечных целей. Страх, который раньше должен был защищать — страх одиночества, унижения, страх почувствовать свою малость, — гипостазируется', навязчивая, изначально фиктивная попытка сделать высокомерный вид, умножая бессмысленные трудности, становится самостоятельной; в обмороках, параличах, истерических болях и функциональных нарушениях символически представлен псевдо-мазохист-ский способ пациента проявить себя или избежать принятия пугающего решения. Большое значение неуверенности в жизни невротика, как я ее понял и описал, вынуждает к такого рода усилению готовности, что изначально незначительные явления функционального порядка претерпевают поразительное развитие, как только этого требует внутренняя необходимость. Всегда налицо исключающая тенденция — действовать по облегченному варианту.

Из-за чувства неуверенности взгляд невротика направляется еще дальше в будущее. Жизнь в настоящем ка-

¹ Memento (лат.) — напоминание (прим. ред.).

жется ему только подготовкой, приобретением навыков. Это обстоятельство стимулирует его фантазию и способствует его отчуждению от реального мира. Как и религиозные люди, он — не от мира сего, и так же, как они, не может оторваться от своего божества — возвышения личностного чувства. Из этой сущности, отвлеченной от действительности, неизбежно возникает множество общих черт характера. Прежде всего — великое почитание средств, служащих его фикции. Невротик позаботится о своем тщательно вымеренном поведении, будет точен и педантичен — с одной стороны, чтобы не преумножать «бесконечные жизненные трудности», с другой, и это главное, — чтобы выделяться на фоне других в работе, одежде, морали и таким образом ощутить чувство превосходства.

Эти черты закономерно создают ему ощущение чрез' мерной нагрузки, которая вкупе с его болезненным состоянием позволяет ему вообразить себя в роли героя и мученика. В преодолении этой аранжированной, самостоятельно созданной трудности он опять же ищет и находит возвышение своего личностного чувства. По крайней мере он всегда может сослаться на огромную, непреодолимую гору симптомов, спрятаться за ней, если к нему воззвать: «Где же ты был, когда делили мир!»

Усиленная черта характера нужна еще для того, чтобы он мог сойтись с «врагом», заставить созреть такие ситуации, которые приведут его в контакт с окружающими, чтобы он мог выдвинуть им «справедливые» упреки. Одновременно эти бесконечные упреки помогают ему держать настороже внимание и эмоции, подобрать себе доказательства, что им пренебрегают, с ним не считаются. Эту черту находят у некоторых невротиков уже в детстве, когда она помогает кому-нибудь что-нибудь вменить в обязанность. Например, мать должна каждый

вечер поступать со своей одеждой строго предписанным образом, она должна всегда присутствовать, соблюдать паритет в обращении с детьми и т. д. В этом случае невротическая акция часто выливается в такую форму, что пациент идет по жизни как живой укор, обнаруживая и свои пороки, и неправоту других людей.

Подобным образом часто обнаруживаются страх и робость, и я вынужден здесь, вопреки всем другим попыткам объяснения, настаивать, что, как только появляется угроза какого-то физического ущерба, психический феномен страха возникает из галлюцинаторного возбуждения той готовности» которая в детстве вырастает из маленьких ростков соматически, но позднее этот феномен, и особенно в неврозе, обусловлен конечной целью — избежать дискредитации личностного чувства, подчинить себе других людей и посредством соответствующего вчувствования в боязливый настрой позволить себе уклониться от жизненных требований. Страх — совершенно интеллигентная функция, которая, как и все жизненные акции, отчасти изображает устремленность — из фазы чувства неполноценности к превосходству.

Ясно, что все заявленные требования могут достигать чудовищной степени, но достигнутое редко приносит удовлетворение. Можно смело сказать, что каждый невротик «хочет иметь все». Эта алчность прикрывается его управляющей фикцией — желанием быть сильнейшим. Для него имеют значение только самые сильные доказательства его превосходства. Если он пугается предприятия, обещающего выигрыш, чуть ли не как преступления или аморального поступка, то это потому, что он опасается за свое личностное ощущение. По тем же причинам он часто боится лгать, но, чтобы идти напрямик и не свернуть на окольный путь, может лелеять в себе мысль, что он способен на великий порок и

преступление¹. Присоединяющееся чувство вины в неврозе всегда имеет в виду ту же конечную цель превосходства, что и высокопарная религиозность. «У меня же есть совесть!» Или это чувство нужно, чтобы уклониться от предстоящей задачи. «Угрызения совести неприличны», — считает Ницше. Может быть, он имел в виду как раз такое положение вещей. Видно как на ладони, что такое жесткое следование фикции наносит социальный ущерб. Оно ведет через тенденциозное преувеличение и софистические измышления к неспособности трудиться и отрешенности.

Эгоизм нервозных людей, их зависть, жадность, часто ими осознаваемая, их тенденция девальвировать людей и обстоятельства, проистекают из их чувства неуверенности и предназначены защищать, управлять, стимулировать и позволить себе возгордиться. Поскольку эти люди с головой погружены в фантазии и живут будущим, то неудивительна и их рассеянность.

Перемена настроения зависит от игры их воображения, которое то перебирает мучительные воспоминания, то взвивается до небес в ожидании триумфа, аналогично колебаниям и сомнениям невротика, которые служат лучшим средством уклониться от принятия решения. Выдающуюся роль при этом играют его чувствительность и пессимизм. Те специфические черты характера, которые не чужды человеческой психике вообще, кажутся словно загипнотизированными конечной целью и тенденциозно усиленными.

Раннее сексуальное созревание и влюбленность есть формы выражения повышенной тенденции пленять. Мастурбация, импотенция и извращенные влечения лежат на

¹ Что облегчается недостатком социального чувства, безразличием или ненавистью к ближним (здесь и далее при отсутствии пометки прим. ред. примечание сделано А. Адлером.).

направляющей линии опасения перед партнером, страха принятия решения, при этом садизм представляет собой попытку сыграть «мужчину-дикаря», чтобы заглушить чувство неполноценности, и, как любая перверзия, является попыткой нерешительного человека считать дурную привычку нормой. Гомосексуализм, который в наши дни встречается все чаще, тоже можно понимать как неосознанное уклонение от ситуации, в которой опасность угрожает тщеславию нервозного человека. Это положение индивидуальной психологии пока еще находится в противоречии с гипотезами других исследователей [2; 5; 6. Uber Homosexualitdt].

До сих пор в качестве управляющей силы и конечной цели невроза, вырастающего из чувства неполноценности, мы рассматривали возвышение личностного чувства, которое всегда старается напитаться особенной властью. Мы не упустили при этом, что это лишь форма выражения стремлений и желаний, истоки которых глубоко коренятся в человеческой натуре. Сама форма выражения и углубление этой руководящей мысли, которую можно было бы назвать «волей к власти» (Ницше), показывает нам, что компенсаторно тут замешана особая сила, которая намерена положить конец внутренней неуверенности, свойственной человеку вообще. Посредством жесткой формулировки, которая обычно проникает на поверхность сознания, невротик пытается найти точку опоры, чтобы перевернуть мир. Не имеет большого значения, в какой степени невротик осознает эту движущую силу. Механизма он все равно не знает, и так же не в состоянии в одиночку объяснить и сломать свое поведение и восприятие, аналогичные детскому. Это удается только индивидуально-психологическим методом, который позволяет разгадать и понять детскую аналогию с помощью абстракции, редукции и сим-плификации (упрощения), с помощью констатации почти

бессодержательного движения души. При этом, как правило, оказывается, что невротик воспринимает и оценивает мир по аналогии некой противоположности, то есть придает значение преимущественно антагонистическим отношениям. Это примитивное ориентирование в мире, соответствующее антитезе Аристотеля, а также пифагорейским антагонистическим таблицам, точно так же возникает из чувства неуверенности и представляет собой попросту трюк логики. К такому способу апперцепции, работающему по принципу антагонизма, сводится то, что я описывал как полярный, гермафродитический антагонизм [4. Der psychische Hermaphroditismus], Ломброзо — как биполярность, Блейлер — как амбивалентность. В этом нельзя, как это ни заманчиво, усмотреть сущность истинного положения вещей, но можно распознать примитивный метод работы, такую форму мировоззрения, которая любой предмет, силу, событие соразмеряет с их аранжированными антитезами.

Чем дальше углубляется анализ, тем более явной становится одна из антагонистических пар, исходную форму которой мы установили: возвышение личностного чувства против чувства неполноценности. Понятие о явно ощутимых антагонистических парах соответствует примитивным попыткам ребенка ориентироваться в мире и таким образом защититься. Среди таких пар я регулярно находил две: 1) верх-низ; 2) мужское-женское. Всегда можно найти воспоминания, побуждения и поступки, сгруппированные — с точки зрения пациента, но не в смысле их универсальности — по типу:

неполноценность = низ = женское', мощь = верх = мужское.

Это важно: такая группировка — а она может быть сколь угодно фальсифицирована — искажает картину мира, из-за чего невротик всегда может придерживаться пози

ции обиженного — аранжируя и произвольно расставляя акценты. Вполне естественно, что в этом ему оказывают помощь переживания, связанные с его кон-ституциональной неполноценностью, как и постоянно растущая агрессия со стороны окружающих, беспрестанно подстрекаемая нервозными выходками пациента.

Иногда у невротика отсутствует полное осознание его мнимого или действительного поражения. В таком случае его гордость, личностное чувство отказываются признать поражение. Тем не менее он поступает так, как если бы принял к сведению новое унижение, и чтобы понять его «загадочный» нервный припадок, необходимо прежде всего учесть этот факт. Вряд ли можно добиться излечения, извлекая эти «вытесненные» ощущения из бессознательного, разве что в том случае, если пациент сам видит связь с детским механизмом этой готовности к припадкам. Иногда даже следует мнимое ухудшение, причина которого в том, что пациент направляет свои установки против врача, потому что тот задел его личностное чувство и пытается заставить его идти другим путем — созерцательным.

Надо ответить еще на один важный вопрос. С чем связывает невротик свое чувство неполноценности? Когда пациент может ухватить некоторую связь только при неполноценности органов, настойчиво создающей болезненную готовность, то он постоянно теряется в догадках. Он не столько будет искать причину своей неполноценности, скажем, в нарушении секреции, сколько вообще, в целом начнет обвинять свою слабость, малый рост, уродства, небольшие размеры или аномалии гениталий, выделения, дефицит мужественности, свою принадлежность к женскому полу, женские черты физического или психического свойства, родителей, наследственность, иногда — отсутствие любви и плохое воспитание в детстве и вообще то, что он недополучил ребенком, и т. д. И его невроз, что означает в нашем понимании: обострение готовностей на аналогичном детскому фундаменте, символическое мышление, готовность ощущать и готовность к успеху — все это выразится в конкретной акции, как только пациент побоится унижения в какой-то ситуации или испытает его и обратится в бегство, Он получил, так сказать, прививку чувством неполноценности и анафилактически реагирует на любое снижение своего личностного чувства. В промедлении, колебании, сомнении и дискредитации людей, женщин, человечества, а также в любой вспышке невроза или психоза он находит убежище и защиту от огромного чувства неудовольствия, которое он мог бы испытать; от убеждения в явно ощутимой неполноценности. Таким образом нетрудно выделить и указать типичные поводы для вспышки неврозов и психозов.

I. Поиски половых различий, неясное понимание собственной половой роли, сомнение в своей мужественности обусловливают возбуждение чувства неполноценности. Ощущение в себе черт, которые считаются женскими, и их группировка, полная колебаний и сомнений апперцепция гермафродитического типа и гермафродитическая готовность. Психические элементы женской роли и готовность к ней сообщают постоянно растущую пассивность, боязливое ожидание и т. д., но вызывают мужской протест, более сильную эмоциональность (Гейманне).

II. Начало менструаций.

III. Сроки менструации.

IV. Половые сношения, мастурбация.

V. Способность к браку и супружество.

VI. Беременность.

VII. Послеродовый период и лактация.

VIII. Климакс, снижение потенции, старость.

IX. Экзамены, выбор профессии.

X. Угроза смерти¹ и утрата близких.

Все эти периоды и события усиливают или изменяют предварительные жизненные установки. Они связаны общим ожиданием новых, обязательно социальных, явлений, к которым невротик не вполне готов из-за недостаточно сформированного социального чувства, и поэтому они всегда означают для него новую борьбу, новую опасность быть побежденным. Он тут же приступает к интенсивной защите, высшая степень которой — самоубийство. Вспышки психозов и неврозов представляют собой усиление его невротической готовности, в которой также, как правило, можно найти защитные, «заградительные» черты характера, такие как: сверхчувствительность, повышенная осторожность, вспыльчивость, педантизм, упрямство, бережливость, недовольство, нетерпение и др. Так как эти черты легко можно обнаружить, они особенно годятся для констатации прочности какого-то психогенного заболевания. Отрешенность от предстоящих требований жизни, откладывание решения жизненных проблем или поиск смягчающих обстоятельств становятся вторичной, идеальной целью, ради которой развивается эгоизм пациента, снижается интерес к другим людям.

Выше мы пришли к заключению, что чувство неуверенности есть то, что вынуждает невротика усиленно привязываться к фикциям, ориентациям, идеалам, принципам. Эти ориентации видятся и здоровому человеку.

¹ Здесь, говоря о перманентном страхе невротика принимать решения за и против себя и своей жизни, необходимо сказать о понимании военного невроза и психоза. Милитаристическая установка военной неврологии должна была привести к трагическому результату — электрическим пыткам.

Но для него они modus dicendi, трюк, чтобы различать верх и низ, левое и правое, хорошее и плохое, и у него хватает объективности в момент принятия решения освободиться от этих абстрактных фикций. Явления мира не настолько представляются ему в жестком противопоставлении; напротив, он всегда старается отделить свои помыслы и поступки от ирреальной ориентации и привести их в гармонию с действительностью. Тот факт, что он вообще пользуется фикциями как средством достижения цели, объясняется пригодностью фикции для жизненных расчетов. Иначе обстоит дело с невротиком, который, подобно беспомощному ребенку, еще не приспособленному к миру, подобно примитивному разуму первобытного человека, хватается за фикцию как за соломинку, гипостазирует ее, произвольно придает ей ту же цену, что и реальности, и пытается реализовать ее в мире. Но для этого она не пригодна, и еще хуже, если ее, как это бывает в психозе, возводят в догму, антропоморфизируют. «Поступай так, как будто ты пропащий, как будто ты самый великий и самый преследуемый». Символ как modus dicendi царствует в нашем языке и мышлении. Невротик принимает это буквально, а в психозе делается попытка этот символ осуществить. В своих работах о природе неврозов я постоянно придерживаюсь этой позиции и подчеркиваю ее. По счастливой случайности я познакомился с гениальным трудом Файхингера «Философия "Как будто"» [34] — произведением, в котором вводится в научный оборот ход мыслей, хорошо знакомый мне на примере невротиков.

После того, как мы установили, что фиктивная, руководящая цель невротика есть безграничное возвышение личностного чувства, непосредственно выродившаяся в эгоистическую «волю к видимости» {Ницше), мы можем перейти к следующему этапу и рассмотреть понятийный аппарат этой жизненной проблемы. Так как в поисках половых различий почти всегда отдается предпочтение роли мужчины, то уже очень рано появляется метаморфоза соответственно противопоставлению «мужчина — женщина», что в результате оказывается для невротика конкретной формулой: я должен поступать так, как будто я совершенный мужчина (или хотел бы им стать). Чувство неполноценности и его следствия идентифицируются с ощущением женственности, которое компенсаторно включает защиту в психической надстройке, чтобы удержаться в мужской роли, и смысл невроза часто скрыт в двух основных мыслях-антагонистах: я женщина (или как женщина), а хочу быть мужчиной. Эта руководящая конечная цель создает необходимые психические жесты и готовности, что отражается в манере держаться и поступках, физическом облике и мимике. И с этими готовыми жестами, авангардом которых являются такие невротические черты характера, как честолюбие, чувствительность, недоверчивость, враждебность, себялюбие, воинственность и т. д., невротик противостоит жизни и людям, ожидая с явно повышенным напряжением, будет ли он признан мужчиной. Большую роль играет проведение «пробных показательных ^Хюев»; это делается, чтобы поупражняться, чтобы извлечь урок из других или подобных обстоятельств, стать осторожнее, и на примере получить в руки обманчивые, как во сне, аргументы, что он имеет право и не отважиться на главную битву, перенести арену борьбы. Сколько он при этом аранжирует, преувеличивает и обесценивает — в определенном смысле творя произвол, как при этом подтасовывает факты и старается осуществить свою фикцию — предмет особого разговора, и я излагал это в специальном разделе и в «Практике и теории индивидуальной психологии» [б]. Но тот факт, что в мужском протесте невротика скрыта исходная компенсирующая воля к власти — которая даже переоценивает ощущения и может превратить удовольствие в неудовольствие, — объясняется теми нередкими случаями, когда прямолинейная попытка вести себя по-мужски наталкивается на значительное сопротивление и приходится пользоваться окольным путем: роль женщины ценится выше, усиливаются пассивные свойства, всплывают мазохистские, пассивно гомосексуальные влечения, с помощью которых пациент надеется приобрести власть над мужчинами и женщинами, короче говоря: мужской протест пользуется женскими средствами. А то, что этот трюк диктуется волей к власти, проистекает из остальных невротических черт, изо всех сил добивающихся господства и превосходства. Но такая апперцепция по шаблону мужское-женское привносит в невроз сексуальный жаргон, который можно понять символически и распространить, и эротика оттесняется в какое-нибудь направление, отвечающее сущности индивида..

Параллельным или доминирующим способом апперцепции является у невротиков пространственное противопоставление «верх-низ». Этой примитивной попытке ориентироваться, которую невротик обостряет и акцентирует, также находятся аналогии у примитивных народов. Но если мужской принцип легко идентифицируется с полноценностью, то относительно тождественной идентификации понятия «верх» мы можем только догадываться. Существует некоторая вероятность, что имеется в виду ценность и значимость головы, находящейся наверху, в противопоставлении к ногам. Еще более важным кажется мне то, что оценка понятия «верх» и его тождественность с полноценностью происходит из страстного желания людей возвыситься, взлететь, то есть совершить невозможное. Универсальные мечты человечества о полете и его стремления в этом направлении, пожалуй, подтверждают это предположение. Тот факт, что при половом контакте понятие «верх» непосредственно сливается с мужским принципом, несомненно тоже имеет значение¹.

Усиление фикции в неврозе является причиной концентрации внимания на тех точках зрения, которые нервозный человек считает важными. Благодаря этому происходит сужение поля зрения, что является моторной и психической готовностью.

Одновременно вступает в действие усиленный невротический характер, который проводит защиту, входит в соприкосновение с враждебными силами и, далеко распространяясь во времени и пространстве, будучи вторичной ориентацией на осторожность, дает толчок воле к власти. В конечном счете невротический припадок, сопоставимый с борьбой за власть, имеет задачей не допустить дискредитации личностного чувства и отодвинуть, полагать недостижимым решение о личной значимости.

Наблюдая в действии нападающего или потерпевшего, невротик получает впечатление, что жизнь особенно враждебна. Его включение в социум встречает препятствия; профессия, общество и любовь не отвечают его позиции борца, чаще всего он застенчиво их обходит или в лучшем случае воспринимает как игровую площадку для честолюбивого упоения своей властью. Глубо-

Дата добавления: 2015-08-20