Два анархиста

О своем уважительном отношении к Кропоткину Нестор Махно писал достаточно абстрактно; даже трудно сказать, насколько внимательно и полно читал его работы. [29]

Называя Кропоткина «стариком» и «вождем», Махно вряд ли сознавал, что подобные определения не вяжутся с обликом и всем духовным строем интеллигента, мыслителя, анархиста.

В трехтомных мемуарах Махно очень немного строк посвящено Кропоткину, а лично встрече с ним уделено значительно меньше места, чем беседе со Свердловым и Лениным. Вряд ли так получилось случайно. Хотя от приезда Кропоткина в Россию летом 1917 года Махно ожидал многого: «Что скажет нам старик Петр Алексеевич… Как истинный вождь анархизма он не пропустит этого редкого в истории России случая, воспользуется своим идейным влиянием на анархистов и их группы и поспешит конкретно формулировать те положения революционного анархизма, которым анархисты должны заняться в нашей революции».

В Москве открылось Всероссийское Демократическое совещание (отвергнутое революционерами), «…и на его трибуне показался уважаемый, дорогой наш старик - Петр Алексеевич Кропоткин. Гуляйпольская Группа Анархистов-Коммунистов остолбенела, несмотря на то, что глубоко сознавала, что нашему старику, так много работавшему в жизни, постоянно гонимому на чужбине и теперь возвратившемуся на родину и занятому в старческие годы исключительно гуманными идеями жизни и борьбы человечества - неудобно было отказаться от участия в этом Демократическом Совещании… Мы в душе осудили своего старика за его участие в этом совещании… Не сломи его физически время, он стал бы Русской Революцией, практическим вождем анархизма».

А ведь речь шла о победе России над внешним врагом, о ее свободе, ради которой приходилось идти на компромисс.

Нет, не смог понять Нестор Иванович анархической идеи Кропоткина, в сердцевине которой - свободная человеческая личность, одинаково отвергающая и участь раба, и почести вождя. Никогда не мирясь с насилием над собой, болезненно переживая малейшее ущемление своего личного достоинства, Махно не был столь же щепетилен по отношению к другим. Он был вознесен стихийной волной движения масс и через недолгое время принял обычные «правила игры», заняв пост руководителя, вождя. [30]

Находясь в Москве, Махно, несмотря на робость, решился встретиться с Кропоткиным и незванно явился к нему в гости вместе с товарищем и наставником своим Аршиновым. «Он принял меня нежно, - вспоминал Махно, - как еще не принимал никто. И долго говорил со мною об украинских крестьянах… На все поставленные мною ему вопросы я получил удовлетворительные ответы». Только и всего!

Махно просил у Кропоткина совета: надо ли пробраться нелегально на Украину для революционной работы? «Кропоткин не стал советовать мне, заявив: «Этот вопрос связан с большим риском для вашей, товарищ, жизни, и только вы сами можете его разрешить».

Человек, столь бережно относящийся к чужой судьбе, вряд ли может быть политическим деятелем, революционным вождем. Махно это понимал на свой лад: преклонные годы ослабили волю и решимость революционера-анархиста. В действительности ничего подобного не было и в помине. Версия Махно призвана была объяснить понятными для «батьки» категориями то, что расходилось с его собственными убеждениями. Ясность ума, силу духа и твердость взглядов Кропоткин сохранил до последнего дня своей жизни. В начале «красного террора» он бесстрашно писал правительству РСФСР и лично Ленину (с которым был знаком) гневные письма протеста:

«…Полиция не может быть строительницей новой жизни. А между тем она становится теперь верховной властью в каждом городе и деревушке. Куда это ведет Россию? - К самой злостной реакции», «Россия стала Советской Республикой лишь по имени. Наплыв и верховодство людей «партии»… уже уничтожили влияние и притягательную силу этого много обещавшего учреждения - Советов. Теперь правят в России не Советы, а партийные комитеты. И их строительство страдает недостатками чиновничьего строительства…Если же теперешнее положение продлится, то само слово «социализм» обратится в проклятье». [31]

А отношение Махно к Ленину отличалось странной смесью неприязни и признания, ненависти и уважения: «государственные глашатаи, большевики и левые социалисты-революционеры, при помощи политической мудрости Ленина, развивают с еще большим бешенством идею власти правительства Ленина над революцией, подчинение всего народа этой власти. Они внесли застой в разрушительный процесс революции». По-видимому, более по душе Махно в то время был Троцкий с его бурнокипящими речами. Вообще, вожди противников-большевиков оказались для Махно понятнее, чем единомышленник Кропоткин. Интересно, что Махно, не раз называя Ленина мудрым, подобным образом не характеризует Кропоткина. Батька восхищался только деятелями, умеющими добиться успеха в политической борьбе. Они ему были понятны. Как партизанский народный вождь, Нестор Иванович привык рисковать своей жизнью и посылать на смерть других.

Кропоткин стоял на иной позиции. Не раз рискуя своей жизнью, он не смел распоряжаться судьбой кого бы то ни было.

Он действовал убеждением и личным примером. Конечно, для победы в политической борьбе этого совершенно не достаточно.

Махно поначалу тоже не имел желания выдвинуться в лидеры. Он поднимал крестьянские бунты: «Общими усилиями займемся разрушением рабского строя». И, слагая стихи, мечтал о таком прекрасном будущем.

Где не было бы ни рабства,

Ни лжи, ни позора!

Ни презренных божеств, ни цепей,

Где не купишь за злато любви и простора,

Где лишь правда и правда людей…

Следовало бы подумать о том, какая это такая среднеарифметическая правда и каких людей? Разве не было своей правды у большевиков? Или у белых? Или у монархистов? Каждая партия всегда претендует на ведение правды. У анархистов, в отличие от прочих, величайшим благом признается свобода. Но беспощадная вооруженная борьба, тем более в гражданской войне, идет, в сущности, без правил и ради победы, подавления противника. Свобода - только [32] для победителя! Ее приходится завоевывать любыми средствами, не брезгуя хитростью и жестокостью, используя ради достижения своей цели даже уголовников. Много ли можно набрать идейных и безупречно честных бойцов? Если они такие поначалу, то кровавая мясорубка между усобицы, страшное напряжение боев, хмель побед и горечь поражений рано или поздно ожесточат их сердца, опустошат их души.

Анархическая идея воспринимается каждым из ее сторонников по-своему. Тут многое зависит от знаний, культурного уровня, самодисциплины, духовной чистоты, степени убежденности. По всей вероятности, Махно, например, в начале своей деятельности руководствовался прекрасными идеалами. Не потому ли большинство трудящихся поддерживало его (в тех районах, где его знали)? Он, случалось, расстреливал мародеров; предотвращал еврейские погромы, даже после того, как его однажды предала еврейская рота. Он сравнительно долго оставался идейным анархистом-интернационалистом, ненавидя, в частности, украинский шовинизм. Но чем мощнее становилась его армия, чем больше отрядов (бандитских, в основном) присоединялось к ней, тем теснее сужалась свобода его действий. Он попал в бурные водовороты Гражданской войны, вступая во временные союзы то с красными, то с белыми, то с зелеными, борясь уже преимущественно за выживание. Убийство людей, даже военнопленных, стало его профессией.

Попытки выстроить Гуляйпольский коммунистический рай, царство свободных крестьян кооператоров, выглядели на таком кроваво-огненном фоне полнейшей утопией. Страна Махновия была обречена. Роковое противоречие средств и целей установления «социального рая» в отдельно взятом районе, естественно, привело к катастрофическим результатам. То же можно сказать и о крушении утопической идеи всемирной революции. [33]

Жизнь общества невозможно втиснуть в каркас идеальной умозрительной структуры. Теория анархизма как торжества свободы не выдержала испытания практикой анархизма, сопровождавшейся насилием и самоволием. Справедливо писал один из идейных анархистов А. Боровой: «То исполненный неодолимого соблазна, то полный ужаса и отвращения; синоним совершенной гармонии и братского единения, символ погрома и братоубийственной борьбы; торжество свободы и справедливости, разгул разнузданных страстей и произвола - стоит анархизм великой волнующей загадкой и именем его равно зовут величайшие подвиги человеколюбия и взрывы низменных страстей».

Быть может, одна из разгадок вопиющих противоречий теории анархизма с практикой связана с понятием дисциплины. Жесткое централизованное руководство предполагает контроль и принудительную дисциплину «сверху»; четкую субординацию, иерархию подчинений нижестоящих вышестоящему. В этой системе, безусловно, есть нечто механическое, унижающее нижестоящих любого ранга. Однако в экстремальных, можно даже сказать, нечеловеческих условиях (на войне, например) подобные системы доказали свою устойчивость. Для кровавых «военных игр» аморальное отношение к человеку как средству, как орудию нападения или обороны вполне целесообразно. Здесь торжествует безумная арифметика жизни и смерти: чем меньше потерь «живой силы», тем лучше. Вот и все. А главная цель - добиться победы.

Анархическая идея, предполагающая высочайшую ценность каждой человеческой личности и органичную добровольную их взаимопомощь, требует строгой самодисциплины, ясного понимания каждым общей цели и путей к ее достижению- Без этого общество разваливается на составные части. В лучшем случае возникнет нечто подобное колонии одноклеточных организмов. И это неплохо, когда речь идет об индивидуальном труде, скажем, на земельных угодьях (типа крестьянских хуторов, ферм). Здесь каждый сам по себе - и все вместе; не требуется какого-то идеологического единства. Когда Нестор Махно перешел к устройству мирной жизни на своей территорий, освобожденной от белых и красных, он поощрял именно такую систему хозяйства (развивал кулачество по определению большевиков) в сочетании со свободными кооперативами. [34]

Однако законы беспощадной Гражданской войны требовали иных действий. Махно использовал обычную партизанскую стратегию: при необходимости добровольцы могут сплотиться в огромную армию, а затем вновь рассыпаться по родным деревням, регулярные войска применяли обычную в подобных случаях карательную политику, наказывая огулом целые деревни. В ответ повстанцы вершили контртеррор, уничтожая отдельные отряды врагов, а заодно и тех, кто выступал на «той» стороне. Например, были разгромлены хутора немецких колонистов. И как бы Махно ни оправдывал жестокости, творимые его подчиненными, большинство из них осуществляло, по их выражению, диктатуру маузера, самогона и сифилиса. Ирония уголовников?

Итак, еще недостаточно получить свободу. Надо быть достойным свободы.

Идеал

Можно подумать, что для реализации анархической идеи требуются идеальные люди в идеальных обстоятельствах. Анархическая утопия вдохновляла именно деятельного батьку Махно. Реалистом оставался теоретик Кропоткин. Поэтому он участвовал в Демократическом совещании. Поэтому возражал против курса на поражение России в войне с Германией. Поэтому, наконец, он отвергал все формы террора, даже осуществляемого ради коммунистических иллюзий. По убеждению Кропоткина, всегда остававшегося борцом за свободу и безвластие, каждому позволительно во имя великих целей рисковать своей жизнью. Однако недопустимо ради борьбы за власть играть судьбами тысяч, миллионов людей, вставать над народом, отделяя себя или группу сообщников от него по принципу взаимоотношения «вождей» и «массы». В этих случаях Кропоткин оставался именно в массе, - князь, аристократ, ученый. Для человека в высшей степени благородного иначе быть не могло.

Кропоткин отвергал любые формы диктатуры, выступала ли она под именем самодержавия, господства капитала, власти пролетариата (как у большевиков) или крестьянства, как у Махно. Хотя он, конечно, понимал специфику военного времени. Вот что писал он В.И. Ленину: [35]

«Если бы даже диктатура партии была подходящим средством, чтобы нанести удар капиталистическому строю (в чем я сомневаюсь), то для создания нового социалистического строя она, безусловно, вредна. Нужно, необходимо местное строительство, местными силами, а его нет. Нет ни в чем. Вместо этого на каждом шагу людьми, никогда не знавшими действительной жизни, совершаются самые грубые ошибки, за которые приходится расплачиваться тысячами жизней и разорением целых округов».

При личной встрече в ответ на подобные упреки Ленин, по воспоминанию В.Д. Бонч-Бруевича, ответил Кропоткину: «Ну, ничего не поделаешь! Революцию в белых перчатках не сделаешь».

Точно так же мог бы ответить и Нестор Махно, поднимавший крестьян на третью революцию: после свержения власти царя, а затем буржуазии (Временного правительства) - свержение власти государственников, партаппарата. Однако для Кропоткина революция была не заменой одной власти другой, а освобождением народа от всяких властей. Махно, в принципе, считал так же. Но делая эту очищающую революцию не в «белых перчатках», не приходится рассчитывать на сохранение здоровья общественного организма.

Перестраивая, переналаживая крупный мощный механизм, можно, безусловно, не слишком заботиться о личной гигиене и чистоте перчаток. Но допустимо ли столь беззаботно, не соблюдая полнейшей чистоты, приниматься за сложную хирургическою операцию? Не будет ли в таком случае риск внесения смертельной инфекции слишком велик, почти неизбежен? Общество состоит из конкретных личностей, и речь идет об их судьбах; разве этого не достаточно, чтобы соблюдать величайшую осторожность и ответственность?

Для Кропоткина, в отличие от концепции марксизма-ленинизма, общество представлялось живым организмом, естественным стихийным объединением людей. По его убеждениям, революцию надо делать именно в белоснежных перчатках или не делать вовсе. Он был революционером в самом чистом значении этого слова. Для опасно больного общества, по его мнению, хирургическая операция необходима, но только при соблюдении строжайшей социогигиены. [36]

…К Петру Кропоткину с полным основанием можно отнести слова его старого товарища-народника, позже отказавшегося от революционного пути во имя христианства - Льва Тихомирова. Он писал в 1912 году: «Когда против избытка внешней сдержки и дисциплины выступает личность, полная внутреннего самоуправления и дисциплины, - общество только усовершенствуется». Увы, среди вождей любых революционных партий людей, подобных Кропоткину, не было. Пожалуй, даже и не могло быть.

Кропоткину посчастливилось сделать не только выдающиеся научные открытия в естествознании, но и достаточно отчетливо предвидеть опасности, ожидавшие наше общество на пути «к будущему счастью», в процессе устройства земного храма материального благополучия.

Нередко в подобных случаях предполагаются врожденные сверхобычные качества. Однако, несмотря на то что Кропоткин не был обделен талантами (хорошо рисовал, пел, танцевал, был физически крепок, имел артистические и литературные способности), ничего «сверхчеловеческого» в этом не было. Не обладал он ни феноменальной памятью, ни особой гибкостью и живостью ума, ни чудовищной усидчивостью. А достижения его колоссальны, проницательность и сила его мысли совершенно исключительны. Чем это можно объяснить?

На мой взгляд, прежде всего - чистой совестью, полнейшей искренностью в исканиях правды, глубоким духовным единством с народом и природой. На этот счет превосходно высказался И.В. Гёте: «Можно ли познать себя? Не путем созерцания, но только путем деятельности. Попробуй исполнять свой долг, и ты узнаешь, что в тебе есть». «Научиться можно только тому, что любишь, и чем глубже и полнее должно быть знание, тем сильней, могучее и живее должна быть любовь, более того - страсть». «Первое и последнее, что требуется от гения, это любовь к правде».

Последний тезис может показаться весьма сомнительным. Ссылки на совесть имеют вроде бы косвенное отношение к научному творчеству. Ведь наука - вне наших личных эмоций, симпатий и антипатий, понятий о добре и зле. Она - объективна, отстранена от изменчивых человеческих ценностей… [37]

Нет, не совсем так. Духовные ценности, на которые ориентировался Кропоткин, имеют всечеловеческий характер. Человечество вырабатывало свои высокие нравственные критерии, провозглашало их святыми, божественными, на основе опыта сотен поколений в результате общения с окружающей природой. Именно поэтому для человека, открытого миру, он раскрывается в своих потаенных глубинах и закономерностях.

«…Нравственное чувство человека, - писал Кропоткин, - зависит от его природы в той же степени, как и его физический организм; …и то, и другое является наследством от весьма долгого процесса развития эволюции, которая длилась десятки тысяч лет». «Если мы знаем что-либо о Вселенной, о ее прошлом существовании и о законах ее развития, …это значит, что между этой Вселенной и нашим мозгом, нашей нервной системой и нашим организмом вообще существует сходство структуры».

Замечательная идея. Даже странно, что от нее Кропоткин не пошел чуть дальше. Ведь «структура человека» соединяет в себе телесное и духовное, материю и сознание. И в этом тоже должно проявляться сходство микрокосма с Космосом. Логично предположить, что жизнь, сознание, разум - неотъемлемые качества Вселенной, крохотной частицей и отражением которой является человек. Впрочем, это - тема особая, непростая, в значительной степени не изведанная, оставленная нам в наследие не только великими русскими учеными (Кропоткин, Вернадский), но и поэтами (Державин, Тютчев, Заболоцкий), и философами (Соловьев, Булгаков, Флоренский, Бердяев).

Свободу он толковал вовсе не как «осознанную необходимость» (странная это свобода - по принуждению, по неизбежности поступать только так, а не иначе). «Свобода, - по его представлениям, - есть возможность действовать, не входя в обсуждение своих поступков боязни общественного наказания (телесного, или страха голода, или даже боязни порицания, если только оно не исходит от друга)». [38]

…У Кропоткина-мыслителя многому следовало бы поучиться, перенимая прежде всего его научный метод и отношение к познанию. Но еще полезнее осмыслить опыт его жизни. Многие люди самых разных убеждений, талантов и умственных способностей самым восторженным образом отзывались о нем.

Дата добавления: 2015-08-17