Значение для теории права

Изучение обычаев, их соотношения с другими источниками права важно для понимания исторического процесса возникновения права, а также преемственности в развитии правовых норм. В правовой науке, как отечественной, так и зарубежной, обычное право изучалось и изучается в историческом аспекте и в плане сравнения обычной нормы с другими социальными нормами.

Особую роль правовому обычаю – а вместе с ним и источникам обычного права - отводили представители исторической школы права (Г. Гуго, Ф. Савиньи, Г. Пухта; конец XVIII — начало XIX века): право — это прежде всего правовые обычаи (т. е. исторически сложившиеся правила поведения, влекущие за собой юридические последствия). Законы же производны от права обычного, которое произрастает из недр «национального духа», глубин «народного сознания» и т. д. Преимущество правового обычая в том, что это проверенное временем и стабильное правило поведения. Отрицали права человека, ибо в сословных обычаях эпохи феодализма, при которых возникла теория, не могли найти отражения никакие естественные права человека. Как следствие теории: впервые указали на необходимость учёта культурно-исторических и национальных особенностей права в правотворческом процессе. Недостаток теории - в новых экономических условиях обычаи уже не могли справляться с полноценным упорядочением рыночных отношений.

Другое обращение к правовому обычаю в теории права:

В области юридической антропологии Н. Рулан (Франция, XX век) отметил, что эволюция права происходит от устного к письменному. Эволюция права зависит от структуры общества. Он выделял элементарные общества (родственные организации с религиозно-мифологическим сознанием), полуэлементарные (родительская и политическая власть уже не тождественны, кроме мифов общественные отношения регулируют обычаи), полусложное (политическая и родственная связь различны, политическая власть стремится к централизации, появляются законы), сложные (наблюдается конкуренция политических институтов на городском уровне, миф и обычай вытесняются законодательством, государство обладает монополией на законотворческую деятельность).

Вопрос 5. Основные теоретические этапы развития юридической науки в Европе

(из учебника Сырых)

Извините, другого – покороче и текстом - не было!

Историю правовой науки можно подразделить на четыре большие по времени эпохи:

1. Древний мир,

2. Средневековье,

3. Новое время,

4. Современный период.

Вопрос 6. Историко-теоретические предпосылки возникновения юридической науки в России

//из статьи Кожевиной М.А. «Предпосылки зарождения отечественной юридической науки как социального института» Журнал "Genesis: исторические исследования" > Содержание № 3 за 2015 год //

Время предпосылок зарождения российской юридической науки — канун и период реформ Петра Великого. Выделим основные факторы, повлекшие рождение научной, теоретической юриспруденции в Российском государстве, и формы ее проявления на первом этапе становления. В качестве детерминанты следует рассматривать события рубежа XVII–XVIII–первой половины XVIII вв. В первую очередь, это петровские реформы, когда страна совершила громадный рывок в экономическом и политическом развитии, заняла свое достойное место в ряду великих держав Европы. К факторам, воздействующим на становление отечественной юридической науки можно отнести законотворчество, юридическое образование, функционирование юридического профессионального сообщества, организационно-правовые основы научной деятельности, развитие сети научной периодики и базы научного книгопечатания, научную этику и общественный контроль над научной деятельностью.

Итак, русская первоначальная юриспруденция есть собственно юриспруденция дъяческая. Вплоть до середины XVII столетия отечественная юриспруденция носила прикладной характер, знания законов и умения их толковать формировались, прежде всего, в судопроизводстве.

«Вершиной же русской средневековой правовой культуры» признано считать Уложение царя Алексея Михайловича. Современные исследователи рассматривают Уложение как первую попытку систематизации (кодификации) русского права, отмечают достаточно высокий уровень юридической техники, ясность и доступность языка, в целом логичную структуру текста. Соборное Уложение 1649 г. положило начало активной законодательной деятельности, распространению новых разновидностей форм права (уставов, новоуказных книг и т.п.). К концу XVII века русскими царями было издано более тысячи узаконений. Одновременно Соборное Уложение завершило относительно самостоятельный этап в раз­витии русского права и государства. В. Н. Синюков определяет его как этап классического русского права, при этом последующий XVIII век связывает с «кризисом национального права», когда «утвердился стиль глобальных преобразований «сверху» при полной пассивности и даже сопротивлении «не смыслящего» в государственных де­лах населения и его представителей». Новый период развития российской государственности и правовой системы «открывается грандиозной реформаторской деятельностью Петра I». С начала XVIII в. Россия переживает глубокие преобразования, природа и смысл которых до сих пор не имеют однозначных оценок и вызывают острые философские и научные дискуссии.

К концу XVII века прикладная юрис­пруденция уже не отвечала потребностям времени. Реформы Петра I, направленные в первую очередь на модернизацию государственной системы, не в меньшей степени затронули другие сферы жизнедеятельности российского общества. Новые условия породили потребность реформирования системы законодательства, ее структуризации, а, следовательно, формирования сообщества юристов-профессионалов, расширения круга юридически образованных лиц, способных научно обосновать и осуществить эти преобразования. Неслучайно исторический опыт начала XVIII столетия уже в начале XIX века рассматривался российскими правоведами как основополагающий в процессе развития отечественной теоретической юриспруденции и юридического образования. Например, в статье «Старание Петра Великого о введении в России теоретического образования юношества в Правоведении» профессор А. П. Куницын один из первых предпринял попытку проанализировать причины социализации научного знания. Он писал: «И так начало теоретического образования по части правоведения в России должно относить к царствованию Петра Великого». «Полное и систематическое познание права» он связывал со значимыми для науки факторами — систематизацией законодательства, массовым юридическим образованием и формированием профессионального юридического сообщества.

Позже, обобщая опыт изучения реформ первой четверти XVIII в. в контексте истории отечественной юридической науки, Г. С. Фельдштейн приходит к выводу о том, что в недрах петровских реформ находится исток двух основных «течений в истории русской научной мысли» — практического, связанного с созданием «класса юристов-практиков», и теоретического, основанного на «философской обработке» европейской правовой традиции. Первое течение получило развитие в области правотворчества и судопроизводства, второе — в академическом университетском образовании и в популяризации юридического научного знания. Развитие юридической науки в России отечественные правоведы видят, прежде всего, в неразрывной связи с процессом систематизации отечественного законодательства, который наиболее активно протекал под воздействием петровских нововведений.

Исследуя правовое развитие России, профессор Н. В. Латкин отмечал, что «единственным источником в императорскую эпоху признается закон. Обычай, игравший такую роль в области права в удельно-вечевой период и в Московском государстве, отступает теперь совершенно на задний план, и, если не всегда de facto, то de jure совсем утрачивает значение фактора образования права». Главную причину «господства закона в качестве основного источника права», ученый вполне обоснованно связывал с единственно господствующей законодательной властью в лице российского самодержца, «воля которого творила закон».

Эффективность правового регулирования связывалась Петром I с установлением и поддержанием режима законности, который сводился к следующим положениям: а) осуществлению государственной и судебной деятельности только «по… великому государеву указу и Соборному Уложению»; б) недопущению самопроизвольного толкования законов, только с позволения государя; в) доступности закона посредством тиражирования и опубликования; г) обязанность всех государственных служащих знать законы и т.д. Все требования согласовывались с юридической политикой, направленной на строительство «регулярного» (полицейского) государства, совершенствование законодательной практики и юридической техники, на формирование профессионального сообщества государственных служащих.

Реформы первой четверти XVIII века сопровождались активной законодательной деятельностью. В среднем принималось почти две сотни царских ука­зов в год. Потребность в упорядочении законодательства была настолько очевидной, что уже в 1700 г. царем инициируется процесс «пересмотра и исправления Уложения 1649 года», создается Палата (комиссия) «для учинения Уложения и всех указов, после того состоявшихся». Итогом работы Палаты стал проект «Новоуложенной книги», который царского одобрения не получил, несмотря на то, что несколько раз в течение 1701-1704 годов перерабатывался и даже сопровождался проектом указа о его введении. Скорее всего, проект не отличался качеством и юридической техникой. В тоже время начало было положено и, как показывает практика, процесс не только не приостановился, а получил дальнейшее развитие и напрямую связан с работами по систематизации российского законодательства как в XVIII веке, так и в первой трети XIX столетия.

В целом проблема создания унифицированного законодательного акта оставалась на протяжении всего петровского времени. Неудачи работ по систематизации российского законодатель­ства связываются с отсутствием должной методики, способствующей в условиях первой четвер­ти XVIII века создать совершенный законодательный сборник, когда объем законодательного материала возрос в несколько раз и законодательная деятельность стала намного бо­лее интенсивной, когда в результате реформ появилось множе­ство новых законов, противоречивших прежнему законодатель­ству. Для создания в таких условиях приемлемого по качеству нового уложения требо­валась принципиально другая методика систематизации действу­ющего законодательства – совокупность приемов, предполагаю­щих применение научных критериев классификации правовых институтов, использование теоретических принципов располо­жения правового материала. А это, в свою очередь, подразумева­ло существование теоретической или научной юриспруденции, а также ее носителей — ученых-правоведов.

Надо отметить, что Петр Алексеевич осознавал этот факт и, согласно своему пониманию, стремился к решению вопроса о создании сообщества людей, которые «повинны юриспруденцию и прочия права твердо знать». Серьезные задачи, поставленные перед Россией, требо­вали государственных служащих с новым мышлением и соответствующим образованием.

Первым учебным заведением, в котором преподавались неким Иоанном Рахмутом «этика и политика» стало открытое в 1703 году «нарышкинское» училище. Его директором был Эрнест Глюк. Называлось оно так, потому что находилось в старом доме умершего боярина Василия Федоровича Нарышкина, и в 1715 году было закрыто.

В целом же организацию практического обучения законоискусству исследователи XIX столетия связывают с учреждением коллегии-юнкеров. Данный аспект находит юридическое закрепление, в том числе, в Табели о рангах. Табель о рангах определила также число юнкеров, какое могло быть в каждой коллегии, а именно «по 6 и 7 человек или меньше, а ежели более надобно, то с доклада». Обучение основывалось на «прилежном списывании дел» и практическом их производстве «под управлением секретаря». О последствиях такого метода обучения позже говорил С. Е. Десницкий в речи «Юридическое рассуждение о пользе знания отечественного законоискусства...»: «…никто нетокмо из дворян и достаточных, но ниже из учащихся охотно не желал подвергнуть себя... бесконечной переписке громад бумажных. От чего на последок то произошло, что господа отстали совсем от толь трудныя науки, вместо себя определяют теперь слуг своих учиться сему знанию». Ф. Л. Морошкин такую ситуацию рассматривал в контексте историко-психологического фактора. «Вот начало русской юриспруденции — начало весьма неблистательное: холопы защищают в суде права своих хозяев», – пишет он, а далее указывает причину: «… дворянство стыдилось знать законы своего Отечества, чтобы не прослыть подъячими…».

Николай Михайлович Коркунов оценивал эту первую попытку «изучения права» как неудачную. «Не ими заложено было первое начало русского правоведения», — писал он. Развитие отечественной юридической науки ученый связывал с созданием отечественных университетов во второй половине XVIII–первой половине XIX вв. Однако нельзя не учитывать и того широкомасштабного законотворчества начала XVIII столетия, которое требовало не только серьезной юридической практики, но и хороших знаний, как отечественных правовых традиций, так и зарубежного опыта. Попытки привлечения в качестве консультантов иностранных юристов следует рассматривать в ряду предпосылок развития российской юридической науки.

Так, в 1715 году Пётр I поручил генералу Адаму Адамовичу Вейде разыскать в Лифляндии и за границей людей, обучен­ных наукам, и в том числе юриспруденции, для государственной службы в России. Привлекая на русскую службу иностранцев, обладавших юридическими знаниями и опытом работы в бюрократических учреждениях, царь Петр хорошо понимал, что для решения «кад­ровой проблемы» одной такой меры недостаточно. Самым целесообразными путями к решению задач этого рода, по условиям того времени, была, с одной стороны посылка молодых людей в чужие края для ознакомления с юриспруденцией, а с другой, выписка обладающих соответствующими знаниями иностранцев».

Мысль о развитии теоретической юриспруденции зародилась у царя «под влиянием его бесед с Лейбницем». Готфрид Лейбниц впервые встретился в Петром I в 1697 году в Ганновере во время его Великого посольства, затем переписывался с ним и встречался еще два раза. Осенью 1712 года после беседы с ученым в Карлсбаде, российский монарх издал Указ о принятии Лейбница на русскую службу в должности тайного юстиц-советника. В таком статусе он прибывал в нескольких государствах, рассматривая эту работу лишь как средство к существованию.

Общение с известным немецким юристом имело свои положительные последствия. Например, рассуждения Г. Лейбница во время встречи с Петром I в Торгау в октябре 1711 года об открытии в России Академии наук и университетов. В 1712 году ученый составил план их учреждения и передал российскому самодержцу.

В 1716 году Г. Лейбниц представил Петру I записку «О введении образования и наук в России», в которой рассуждал о том, каким должно быть юридическое образование. Он писал: «Юристы представляющие юридические должности и административные места, должны упражняться с коллегами не только в практике и в возникающих заумных казусах, но также изучать, в особенности, законы и обычаи других народов и политику против их соблюде­ния. Те, которые хотели бы взлететь выше, могли бы сверх этого заниматься публичным правом и государственными делами и еще сверх того им необходимо изучать мировую историю, особенно последних времен». Г. С. Фельдштейн ставит в заслугу Г. Лейбницу то, что в его суждениях настойчиво звучала мысль об «известной гармонии практической и теоретической сторон преподавания», а также то, что он далек был от ограничения области изучения права «разработкой одних его теоретических начал и свести всю юриспруденцию к философской обработке ее принципов». Таким образом, немецкий мыслитель определял методологические основы и главные направления развития будущей российской правовой науки.

Идея о формировании юриспруденции теоретической нашла отклик в дальнейшей политике Петра Великого. В. Э. Грабарь, исследуя историю международного права, выделил один из главных на его взгляд факторов, значительно повлиявших на развитие отечественной гуманитарной науки – перевод книг и библиотечное дело, который «особенно усилился после 1708 г., когда введен был гражданский шрифт». К числу первых переводов по праву он относил «Три книги о праве войны и мира» Гуго Гроция, «Восемь книг о естественном праве и праве народов» Самуила Пуфендорфа, «безраздельно господствующих в литературе международного права вплоть до половины XVIII в.», и книгу Викфора «Посол и его функции».

Следуя европейской традиции права, прежде всего, немецкой, Петр I в качестве основного учебника для школяров в области правоведения определил книгу представителя умеренного крыла естественно-правовой школы немецкого юриста Самуила Пуфендорфа «О должности человека и гражданина согласно естественному праву в двух книгах». Заслуга в качественном переводе сочинения «О должности человека и гражданина» приписывается Гавриилу Бужинскому, советнику Святейшего Синода и одновременно архимандриту Костромского Троицкого Ипатьевского монастыря. Он внес в содержание необходимые исправления и изменил стиль изложения прежних переводов. В. А. Томсинов, считает, что для становления теоретической юриспруденции в России наибольшее значение имела, «как это ни парадоксально, не сама по себе книга Самуила Пуфендорфа, не идеи, в ней высказан­ные, и не тот факт, что она стала доступна русскому читателю, а работа Гавриила Бужинского по совершенствованию ее перевода на русский язык».

В новаторской деятельности Петра Великого нашла отклик и идея Г. Лейбница о создании в России Академии наук как важнейшего условия для профессионализации и организационной автономии научного сообщества. В результате всех подготовительных работ 28 янва­ря 1724 года был издан Именной указ «Об учреждении Академии и о назначении для содержания оной доходов таможенных и лицентных, собираемых с городов Нарвы, Дерпта и Аренсбурга». К данному Указу был приложен «Проэкт учреждения Академии с назначением на содержа­ние оной доходов». В нем проводилось четкое различие между университетом и Академией наук. «Университет есть собрание ученых людей, которые наукам высоким, яко феологии и юриспруденции (прав искусству), медицины, фи­лософии, сиречь до какого состояния оные ныне дошли, младых людей обучают. Академия же есть собрание ученых и искусных людей, которые не токмо сии науки в своем роде, в том градусе, в котором оные обретаются, знают, но и чрез новые инвенты (из­дания) оные совершить и умножить тщатся, а о обучении прочих никакого попечения не имеют». «Проэкт учреждения Академии» предусматривал помимо прочих, наличие преподавателя юриспру­денции, который должен был учить «праву натуры и публичному купно с политикою и этикой (нравоучением)».

Петр I и его сподвижники, ведомые лучшими побуждениями превратить Россию в достойное европейскую державу, активно интегрируют европейскую правовую традицию в российское правовое пространство. Творя новое законодательство на основе догмы европейского права, формируя обучение юношества юриспруденции на основе естественно-правовой теории, создавая научную организацию по европейскому образцу, они, в силу отсутствия собственного опыта, все-таки не смогли адекватно оценить последствия для России этих нововведений. Как пишет Г. С. Фельдштейн, «были перенесены к нам одни внешние формы, сухая оболочка западноевропейской доктрины и совершенно пропало то внутреннее содержание и соответствие жизни, которое создало на западе эту теорию… Но пересаженные на русскую почву быстрой и решительной рукой, эти учения, без того слишком обобщенные и стоящие в несоответствии с практической жизнью, совершенно делались еще более бесплодными, - как бы стерилизованным экстрактом, способным создать пропасть между теорией и практикой, совершенно непроходимую, и затруднить оплодотворение практики теорией». И этот фактор в немалой степени повлиял на темпы развития научной юриспруденции в России. Тенденция отчужденности научного знания от реальной жизни сохранялась вплоть до начала XIX столетия, поэтому говорить об институционализации науки в этот период рано. В тоже время, начало XVIII века наметило пути этого процесса, сделало его необратимым. Заложенные традиции нашли свое продолжение в последующие годы. В качестве основных факторов, повлиявших на генезис отечественной юридической науки следует выделить: попытки систематизации российского законодательства, завершившихся таковой; создание отечественных университетов как центров науки и образования; участие иностранных юристов в обучении российских правоведов; первые шаги в популяризации юридических знаний; практическая и научная деятельность русских законоискусников и историков в изучении отечественного права.

Вопрос 7. Основные теоретические направления науки о праве в Российской империи

//из учебника Нерсесянца//

Юридическая наука в России формировалась под заметным влиянием западноевропейской юриспруденции. Важную роль при этом сыграли реформы Петра I. По его указанию в начале XVIII в. была переведена работа С. Пуфендорфа «Об обязанностях гражданина и человека». Первыми преподавателями в русских университетах были иностранцы (в основном — немцы, ориентировавшиеся на положения тогдашней немецкой юриспруденции и философии естественного права). Первым русским профессором права был С.Е. Десницкий (1740—1789), который во многом разделял взгляды Г. Гроция о естественном и позитивном праве. К числу первых работ русских юристов относится произведение В.Т. Золотницкого «Сокращение естественного права, выбранное из разных авторов для пользы Российского общества» (1764).

В 1818 г. увидела свет книга русского юриста А.П. Куницына «Право естественное», находившаяся под влиянием идей Канта. Книга эта как проповедующая «вредное учение» вскоре была запрещена правительством, а ее автор был изгнан из Петербургского университета и Александровского лицея.

Заметной вехой в становлении и развитии русской юриспруденции стала «Энциклопедия законоведения» К.А. Неволина, профессора Киевского университета. Неволин освещал задачи научного законоведения с позиций различия естественного права (естественного закона) и позитивного права (положительного закона). При этом естественный закон он трактовал как «идею законодательства» (т.е. как правовое начало, как правовую сущность позитивного закона), а позитивный закон — как ее «проявление». Свой юридический подход к закону он обосновывал так: существо закона — это правда, а «существо правды может быть определено только в философии».

Подобная трактовка смысла философского изучения права и закона вполне созвучна гегелевскому подходу. Взначительной мере гегельянски трактует К.Неволин проблему сущности воли в ее связи с правом и вопрос о ступенях развития воли. В дальнейшем к идеям гегелевской философии права обращались и многие другие русские юристы (П.Г. Редкий, И. Максимович, А.Д. Градовский, Б.Н Чичерин, П.И. Новгородцев и др.).

Так, П.Г. Редкий в первый период своей преподавательской деятельности в Московском университете развивал во многом гегельянские представления. За причастность к «вольнодумству» Редкий в 1848 г. был отстранен от преподавательской работы, к которой он вновь был допущен лишь в 1863 г. в качестве профессора Петербургского университета. В этот второй период своей творческой деятельности П.Г. Редкий в своих лекциях по энциклопедии юридических и политических наук, а также в работах по истории философии права стоит, по существу, на позитивистских позициях и критикует гегелевские взгляды. Признавая гегелевскую философию в качестве вершины духовного развития для прошлого времени, П.Г. Редкий отмечал, что в условиях современности на смену спекулятивной философии закономерно пришла положительная философия.

При этом он различал три способа (или метода) систематического научного освещения права: органический, диалектический и генетический. Органический способ, по его оценке, это наименее научный из всех систематических способов. Генетический способ он рассматривал как подлинно научный метод правоведения (в духе позитивизма).

Согласно Редкину, философия права — это юридическая дисциплина. Право у него является общим предметом и философии права, и позитивной юриспруденции. При этом содержанием положительной юриспруденции является «положительное право, право реальное, действительное, т.е. когда-либо и где-либо положенное, установленное в действительности, в реальности, в каком-либо государстве или обществе вообще, в виде законодательного или обычного права». Отличительная же особенность философии права состоит в том, что она «имеет своим содержанием философское, естественное или природное, рациональное, т.е. мыслимое разумом человеческим, право, или идеальное право, первообраз права (jus naturale), имея в виду представить то, что праведно и справедливо или в чем состоит правда и справедливость».

Редкий подвергает критике гегелевскую концепцию войны и всемирно-исторического права ведущей в данную эпоху нации. Гегеля и его последователей Редкий упрекает (не во всем, правда, справедливо) в сведении права к силе. «Такая Гегелева теория войны, — пишет он, — комбинируется теперь с известной теорией Дарвина о борьбе в природе за существование, так что право силы возвысилось теперь на степень всеобщего закона природы, равно как и истории человечества». И далее по поводу тезиса «сила и есть право» П.Г. Редкий замечает: «Это совершенно гармонирует с тою общею мыслью, что все действительное разумно, как и все разумное действительно. Но таким образом оправдывается всякое неправо, всякая неправда и несправедливость».

В области юридического государствоведения ряд идей гегелевской философии права творчески использовал известный русский профессор государственного права А.Д. Градовский. Хотя он не был гегельянцем, но его теоретические представления о месте и роли государства в обеспечении исторического прогресса, о государственно-организованной форме выступления различных народов на арене всемирной истории, его стремление дополнить историческое освещение проблем государства, права, политики, нравственности, свободы и т.д. философским постижением лежащих в их основе идей и понятий, критицизм к революционным теориям, ко всякого рода абстракциям, социально-политическим и государственно-правовым утопиям; попытки «разумного» примирения преобразовательных и охранительных начал общественной и политической жизни во многом опирались на положения гегелевской философии права.

Градовский подчеркивал, что применительно к философу уместно прежде всего говорить о его идеализме, реализме или позитивизме, но не о том, консерватор он или прогрессист, либерал или абсолютист. Такие характеристики говорят лишь об отношении философа к практическим вопросам общественной жизни. «Но подобное отношение к общественным вопросам, — писал Градовский, — нисколько не определяет существа философской системы как таковой. На почве идеализма могут одинаково развиться направления в общественном отношении и консервативные, и прогрессивные». В своем методологическом подходе Градовский верно отразил то принципиальное обстоятельство, что между соответствующими философскими концепциями и политико-идеологическими воззрениями нет прямой, механической связи, и одно не следует подменять другим.

В русской юриспруденции второй половины XIX — начала XX в., как и в западноевропейской юриспруденции, в целом доминировали идеи юридического позитивизма.

Видным представителем юридического позитивизма в России был Г.Ф. Шершеневич (1863—1912). Шершеневич критиковал исторически сложившуюся философию права как (философию естественного права с его противопоставлением позитивному праву и т.д.) и полагал, что она создана философами, профессионально не знавшими действительного права и задач правоведения. При этом он выступал за философию позитивного права, которая своими критическими исследованиями действующего права и понятийного аппарата юриспруденции и своими предложениями о совершенствовании права (положениями о том, каким должно быть право) должна решать важные задачи правоведения «в сфере критики и политики» права. Подобная позитивистская философия права, согласно Шершеневичу, включает в себя общую теорию права (в качестве теоретической части философии права), историю философии права и политику права.

Представителем неопозитивизма был В.Д. Катков. Он утверждал, что «право есть закон в широком смысле» и стремился полностью преодолеть понятие «право» как «плод схоластики и рабства мышления» и заменить «право» властным «законом».

В конце XIX — начале XX в. в России заметное развитие — в целом с позитивистских позиций — получили социология права и психология права. Различные концепции социологии права в конце XIX — начале XX в. развивали Н.М. Коркунов (право как разграничение интересов, как «должный порядок общественных отношений»), М.М. Ковалевский (либеральная генетическая социология права как часть общей социологии, историко-сравнительная юриспруденция, обусловленность права «ростом культуры и гражданственности»), С.А. Муромцев (либеральная концепция права как правопорядка — совокупности юридических отношений).

С обоснованием оригинальной психологической теории права выступил Л.И. Петражицкий (1867 — 1931). Право, по Петражицкому, — это психический фактор общественной жизни, «этические переживания, эмоции которых имеют атрибутивный характер», т.е. связаны с притязанием. «Наши права, — отмечал он, — суть закрепленные за нами, принадлежащие нам, как наш актив, долги других лиц».

В своей концепции «политики права» Петражицкий (как и с других позиций — Муромцев, Ковалевский, Чичерин, Новгородцев, Б.А. Кистяковский и другие либеральные русские юристы) выступал за реформистский путь преобразования России в парламентарное, конституционно-правовое государство.

Значительный вклад в развитие теории права и государства внес Б.А. Кистяковский. В работе «Государство и личность» Б.А. Кистяковский, характеризуя правовое государство как «высшую форму государственного бытия», выработанную до сих пор человечеством, продолжает: «В идеале утверждаются и постулируются более высокие формы государственности, например, социально-справедливое или социалистическое государство». Такое социалистическое государство, по представлениям Б.А. Кистяковского, тоже будет правовым государством, его дальнейшим развитием после капитализма, в условиях превращения «собственности привилегированных групп в общенародное достояние».

Заметная веха в развитии теории права и государства и юриспруденции в России связана с творчеством выдающегося русского юриста Б.Н. Чичерина (1829—1904). Вытеснение метафизики позитивистскими учениями во II половине XIX в. привело, по оценке Чичерина, к упадку философии права, которая ранее занимала «выдающееся место в ряду юридических наук» и была «одним из важнейших предметов преподавания в университетах». И, развивая метафизическую философию права, Чичерин стремился содействовать возрождению былой значимости этой научной дисциплины. При этом он подчеркивал, что философские основания права должны служить руководящими началами практики. Необходимость и глубокий смысл философии права, по Чичерину, обусловлены тем, что «область права не исчерпывается положительным законодательством».

Обосновывая свой подход, Чичерин отмечал, что положительные законы изменяются сообразно с изменениями потребностей и взглядов людей и, будучи произведениями человеческой воли, могут быть хорошими или дурными. Они, следовательно, нуждаются в оценках, в том числе и со стороны законодателя. «Чем же, — продолжал Чичерин, — должен руководствоваться законодатель при определении прав и обязанностей подчиняющихся его велениям лиц? Он не может черпать руководящие начала из самого положительного права, ибо это именно то, что требуется оценить и изменить; для этого нужны иные, высшие соображения. Он не может довольствоваться и указаниями жизненной практики, ибо последняя представляет значительное разнообразие элементов, интересов и требований, которые приходят в столкновение друг с другом и между которыми надобно разобраться. Чтобы определить их относительную силу и достоинство, надобно иметь общие весы и мерило, то есть руководящие начала, а их может дать только философия».

В условиях господства позитивизма единственным руководящим началом всякого знания и всякой деятельности был признан опыт. Однако такой «реализм, лишенный идеальных, то есть разумных, начал, остается бессильным против самых нелепых теорий». На этой почве, согласно Чичерину, и распространяется социализм. «Самое понятие о праве, — отмечает он, — совершенно затмилось в современных умах. Оно было низведено на степень практического интереса, ибо для идеальных начал не остается более места».

С этих позиций Чичерин критикует Р. Иеринга за его трактовку права как «политики силы» и низведение им права на «степень интереса», а также представителей тогдашней русской психологической (Петражицкий) и социологической (Кареев) школ права за их юридико-позитивистские воззрения.

Естественное право, по Чичерину, — это «не действующий, а потому принудительный закон, а система общих юридических норм, вытекающих из человеческого разума и долженствующих служить мерилом и руководством для положительного законодательства. Она и составляет содержание философии права».

Таким общим разумным естественноправовым началом, которое служит руководством как для установления закона, так и его осуществления, является «правда, или справедливость». Отношение закона к свободе может быть двояким — принудительным (государственный закон) и добровольным (нравственный закон). Отвергая смешение права и нравственности, Чичерин трактовал их в качестве двух самостоятельных начал (право не есть только низшая ступень нравственности, но самостоятельное начало; корни права – в потребности человека к общежитию). При этом он считал, что юридический закон и нравственный закон имеют общий источник — признание человеческой личности. Нравственность иногда служит восполнением праву.

Подход Чичерина сыграл важную роль в утверждении идей либерализма в дореволюционной русской юриспруденции. Признание человека свободным лицом, подчеркивал Чичерин, — это величайший шаг в историческом движении гражданской жизни и достижение той ступени, когда гражданский порядок становится истинно человеческим. Чичерин обосновывал необходимость реформирования российского самодержавного строя и продвижения к гражданскому обществу и наследственной конституционной монархии. При этом Чичерин развивал идеи охранительного либерализма, лозунг которого он формулировал так: «либеральные меры и сильная власть».

В целом своим учением о праве и государстве, критикой позитивистских концепций, последовательной защитой свободы личности и либеральных государственно-правовых форм Чичерин внес существенный вклад в обновление и развитие юридических исследований в дореволюционной России. Влияние его идей испытали Е.Н. Трубецкой, И.В. Михайловский, П.И. Новгородцев, Н.А. Бердяев и многие другие русские авторы.

Критика позитивистских идей в русской юриспруденции была продолжена П.И. Новгородцевым (1866—1924). В своих юридических воззрениях, в понимании права и государства, соотношения личности и государства он разделял основные идеи индивидуализма и либерализма. Его правовые взгляды находились под заметным влиянием естественного права, необходимость возрождения которого является стержневой идеей всей его юридико-теоретической позиции. В целом весь подход Новгородцева пронизан стремлением утвердить нравственный идеализм в юриспруденции. С этим связаны и его призывы к возрождению естественного права в качестве необходимой духовной и нравственной основы права. Только с помощью таких идеальных построений и морального обоснования права, полагал он, можно преодолеть кризис современного правосознания.

Человечество, согласно Новгородцеву, всегда стоит перед выбором между общественной гармонией и свободой. Делая выбор в пользу свободы, равенства и прав индивидов, самоценной личности, Новгородцев обосновывает идею свободного социального развития — без утопической конечной цели (в духе Руссо, Канта, Маркса и других мыслителей, которые абсолютизировали цели и средства гармоничного конечного идеала), реализация которой неизбежно ведет к насилию и потере свободы.

Поэтому, подчеркивал он, нравственный долг каждого — вложить свои усилия «в неопределенную перспективу грядущего», содействовать реализации нравственного принципа «свободного универсализма», осуществлению «идеи свободной солидарности всех», в которой свобода и равенство лиц сочетаются со всеобщностью их объединения.

В данной связи Новгородцев считал, что для внедрения в современную позитивистскую юриспруденцию нравственных идеалов «требуется именно возрождение естественного права с его априорной методикой, с идеальными стремлениями, с признанием самостоятельного значения за нравственным началом и нормативным рассмотрением».

Настойчивая пропаганда Новгородцевым идей нравственного идеализма и возрождения естественного права сыграла

большую плодотворную роль в развитии дореволюционной русской юриспруденции и ее ориентации на философско-правовые исследования, в критике консервативно-охранительных идей юридического позитивизма. В этом же духе он активно действовал и в годы эмиграции, организовав Русский юридический факультет в Праге.

Ещё одно направление - религиозная философия в России, Н.А. Бердяев. В центре творчества Н.А.Бердяева (1874-1948) стояла проблема свободы. В своем персоналистическом учении о свободе человека Бердяев отличает личность от индивида. Индивид есть категория натуралистическая, биологическая, социологическая, несвободная, а личность - категория духовная, свободная. "Личность, - подчеркивал Бердяев, - есть свобода и независимость человека в отношении к природе, к обществу, к государству".
Объективный, исторически данный мир рабства и несвободы (общество, государство, закон и т.д.) - это царство Кесаря, которому принципиально противостоит сверхисторическое царство Духа и свободы человека. В иерархии ценностей ценность личности выше ценности государства.
Неотчуждаемые права человека выступают в трактовке Бердяева как форма выражения и существования в земном мире (царстве Кесаря) личной свободы, т.е. трансцендентного (и божественного) феномена из царства Духа. При этом он трактует неотчуждаемые права человека как именно духовные, а не естественные права. "В действительности, - подчеркивает он, - неотъемлемые права человека, устанавливающие границы власти общества над человеком, определяются не природой, а духом. Это духовные права, а не естественные права, природа никаких прав не устанавливает".
Под правом в философии Бердяева, таким образом, имеются в виду лишь духовные неотчуждаемые права человека - "субъективные права человеческой личности", свобода духа, свобода совести, свобода мысли и слова. Эти неотчуждаемые субъективные права и свободы он называет также "идеальным правом".
Соотношение права и закона в трактовке Бердяева в целом соответствует логике соотношения свободы (свободной личности) и государства и предстает как соотношение "идеального права" (т.е. духовных неотчуждаемых субъективных прав человека) и принудительного закона. Закон так же греховен, как и власть: "принуждающий закон" - "противоположение свободе». В рамках философско-правовых воззрений Бердяева право и закон - непримиримые противоположности, так что возможность правового закона здесь в принципе исключена. Тем более что в учении Бердяева отсутствует понимание правового смысла равенства, его связи со свободой и справедливостью. Напротив, он отвергает равенство и оправдывает неравенство.
Вместе с тем Бердяев признает поддержку государством "минимума добра и справедливости", правда, не в силу любви государства к добру, которая ему чужда, а потому, что без такого минимума добра и справедливости наступит хаос, угрожающий силе и устойчивости государства. В таком контексте Бердяев признает, что "и сам принуждающий закон может быть охранением свободы от человеческого произвола". В этом же русле он признает определенные достоинства правового государства в его соотношении с абсолютистским государством, но тут же добавляет: "Правовое государство - вещь очень относительная... Права и свободы человека безмерно глубже, чем, например, всеобщее избирательное право, парламентский строй и т.п., в них есть священная основа".
Но эта "священная основа" права из-за своей нестыкуемости с грешным миром не становится и в принципе не может стать (в рамках бердяевского христианского персонализма) реальной основой для земного государства и закона.

Вопрос 8. Теоретические и методологические проблемы юридической науки в СССР

//из учебника Нерсесянца//

Процесс формирования и развития советской марксистско-ленинской теории права и государства и юридической науки в целом проходил в борьбе против государственности и права в их действительном (некоммунистическом) смысле и значении, против «юридического мировоззрения» как сугубо буржуазного мировоззрения. Речь шла о замене правовой идеологии идеологией пролетарской, коммунистической, марксистско-ленинской, об интерпретации учреждений и установлений диктатуры как «принципиально нового» государства и права, необходимых для движения к коммунизму и вместе с тем «отмирающих» по мере такого продвижения к обещанному будущему, о радикальном отрицании прежних представлений и учений о государстве и праве, построении классовой (пролетарской, марксистско-ленинской, коммунистической) науки о классовом государстве и праве.

Один из ключевых аспектов всей этой работы состоял в том, чтобы в рамках зарождающейся марксистско-ленинской юридической науки согласовать соответствующие положения К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина о государстве и праве с реалиями диктатуры пролетариата и социализма.

Идейно-теоретической основой всей советской юриспруденции было марксистско-ленинское учение о государстве и праве как надстроечных явлениях (формах), обусловленных базисными (производственными, экономическими) отношениями частнособственнического общества. Правовые отношения (и право в целом), согласно марксизму, возникают из экономических отношений частной собственности, обслуживают эти отношения, являются необходимой формой их выражения и существования. Поэтому марксистское негативно-коммунистическое отношение к частной собственности полностью распространяется и на все надстроечные явления (право, государство и т.д.), порожденные частнособственническим способом производства, оформляющим и обслуживающим его.

Коммунизм, по Марксу, это прежде всего ликвидация буржуазной частной собственности и вместе с тем — всякой частной собственности, поскольку буржуазная частная собственность представляет собой исторически последнюю и наиболее развитую форму выражения частной собственности вообще. В соответствии с таким подходом также и буржуазное право выступает как наиболее развитая, исторически последняя форма права вообще. Поэтому, говоря о праве, Маркс, Ленин и вообще ортодоксальный марксизм имеют в виду буржуазное право. После буржуазного права, согласно марксистской коммунистической доктрине, какое-то небуржуазное право (например социалистическое право) просто невозможно в принципе, по определению.

Прогнозируя будущее, Маркс говорил о сохранении буржуазного права при социализме (в первой фазе коммунистического общества).

Процесс реализации марксистских представлений о буржуазном «равном праве» при социализме — в виде измерения соответствующих общественных отношений «равной мерой — трудом» — практически ничем нe отличался от иных внеэкономических и внеправовых мероприятий и установлений диктатуры пролетариата. Сфера распределительных отношений и оплаты производителей не была в этом смысле каким-то правовым исключением, не стала своеобразным «правовым Эльдорадо».

Коммунистическое «освобождение» от частной собственности и сложившихся форм свободы, права, индивидуальности оказывается неизбежно, по логике вещей, вообще состоянием без свободы, права, личности и т.д. И такое «освобождение» без свободы характерно не только для переходного периода, но и для марксистского коммунизма в целом, поскольку он совместим лишь с негативным «освобождением», но не с позитивным индивидуально-человеческим определением и утверждением свободы. «Освобождение» от прежней свободы — это лишь несвобода, а не какая-то новая свобода.

Переход от капитализма к социализму, от частной собственности к собственности общественной, ликвидация индивидуальной собственности на средства производства фактически означают не только уничтожение буржуазного индивидуализма, но вместе с тем и отрицание самостоятельного статуса и значения индивида, отдельного человека в качестве субъекта экономики, права и политики, радикальный отказ от индивидуального в пользу всеобщего (общественного, коллективного), всестороннюю трансформацию человека в живое орудие и вспомогательное средство всеобщего целого, в простого исполнителя соответствующих функций пролетарски организованной коллективности и социалистической общности, словом, — в обезличенный ординарный, бесправный «винтик» единой огромной машины коллективного подавления, насилия, властно-централизованного производства, распределения и потребления.

В условиях социализма уничтожение частной собственности сопровождается ликвидацией прежнего (формально-правового) равенства, но не создает и в принципе не может создать какое-то другое, неправовое равенство (экономическое, потребительское и т.д.). Движение к иллюзорному фактическому (неправовому) равенству лишило общество исторически апробированных экономических и правовых регуляторов, место которых заняли диктаторско-приказные средства и методы тоталитарной организации жизни. Коммунистическое отрицание присущих капитализму экономико-правовых форм свободы вовсе не привело, вопреки марксистским ожиданиям, к позитивному утверждению каких-то других форм свободы. Коммунистическое освобождение от капитализма по сути дела оказалось лишь негативной «свободой» от экономико-правового типа общественных отношений, «свободой» от действительного права и государства, место которых заняли насильственные нормы и институты тоталитарной системы диктатуры пролетариата.

После революции в общем русле марксистско-ленинского подхода к праву стали постепенно складываться различные направления и концепции понимания и трактовки права. При всех своих внешних различиях эти концепции внутренне едины в своем отрицании права, его объективной природы и смысла, в оправдании диктатуры и его приказных норм. Так, уже в первые послереволюционные годы многие марксистские авторы (П.И. Стучка, Д.И. Курский, М.Ю. Козловский, Н.В. Крыленко и др.) стали трактовать большевистские декреты как «пролетарское право». «Переходный строй от капитализма к социализму, переживаемый впервые на земном шаре после Октябрьской революции в России, — писал М.Ю. Козловский, — творит в процессе социалистической революции особое, невиданное нигде право, право не в подлинном его смысле (системы угнетения большинства меньшинством), а право пролетарское, которое все же право, в смысле средства подавления сопротивления меньшинства трудящимися классами».

Хотя концепция «пролетарского права» по своему смыслу явно противоречила марксистскому прогнозу об остаточном буржуазном праве при социализме, однако марксистские теоретики всячески замалчивали это принципиальное обстоятельство и акцентировали внимание на единстве пролетарского классового подхода к праву и государству, присущем им марксистской доктрине, и советской теории права и государства.

В условиях диктатуры пролетариата право — это, согласно Д.И. Курскому, выражение интересов пролетариата. Здесь, по его признанию, нет места для признания и защиты прав и свобод индивида. «Отмена всех норм буржуазного права, — утверждал Курский, — единственная гарантия правосудия для городского и сельского пролетариата и беднейшего крестьянства, поставившего и осуществляющего в своей диктатуре великую цель: полное подавление буржуазии, уничтожение эксплуатации человека человеком и водворение социализма». Неправовой характер «пролетарского права» даже в условиях многоукладного нэпа (т.е. при ограниченном допущении частного оборота и соответствующих норм буржуазного права) по существу признавал и сам Курский, когда, в частности, утверждал: «Наше обязательственное право, его основная особенность и будет состоять, по мнению Наркомюста, в том, что здесь интересы государства должны превалировать над интересами ограждения личных прав отдельных граждан». Да и в целом допущенные при нэпе гражданско-правовые (т.е. буржуазные) отношения осуществлялись в жестких рамках уголовных норм. В этой связи Курский отмечал, что в борьбе против свободы гражданского оборота «приходится уголовными нормами регулировать отношения там, где они в буржуазно-развитом праве регулируются в порядке гражданском».

Заметную роль в процессе зарождения и становления советской теории права сыграл П.И. Стучка. Основными началами такого нового, революционно-марксистского правопонимания, согласно Стучке, являются: 1) классовый характер всякого права; 2) революционно-диалектический метод (вместо формальной юридической логики); 3) материальные общественные отношения как базис для объяснения и понимания правовой надстройки (вместо объяснения правовых отношений из закона или правовых идей). При этом он признавал «необходимость и факт особого советского права и т.д.». Причем эта особенность советского права заключается в его классовом характере, в том, что это «советское право», что «право переходного периода» есть «пролетарское право». Стучка последовательно защищал идею о том, что «право — это система (или порядок) общественных отношений, соответствующая интересам господствующего класса и охраняемая организованной силой его (т.е. этого класса)».

С этих пролетарских позиций даже советский Гражданский кодекс Стучка отождествлял с буржуазным правом и писал: «буржуазное право (ГК)». «Наш кодекс, — поясняет он, — наоборот, должен ясно и открыто показать, что и гражданский кодекс в целом подчинен социалистической плановости рабочего класса». Эта идея вытеснения права (как буржуазного явления) планом (как социалистическим средством) имела широкое распространение и по сути дела отражала внутреннюю, принципиальную несовместимость права и социализма, невозможность юридизации социализма и социализации права.

По-другому классовый подход к праву был реализован в трудах Е.Б. Пашуканиса и прежде всего в его книге «Общая теория права и марксизм. Опыт критики основных юридических понятий». Для Пашуканиса, как и для Маркса, Энгельса и Ленина, буржуазное право — это исторически наиболее развитый, последний тип права, после которого невозможен какой-либо новый тип права, какое-то новое, послебуржуазное право. С этих позиций он отвергал возможность «пролетарского права».

Сторонники нового (пролетарского, советского и т.д.) права, критикуя позицию Пашуканиса, утверждали, что применяемые им абстрактные характеристики права вообще относятся лишь к буржуазному праву, но не к «пролетарскому праву», для которого нужны другие обобщающие понятия. Постепенно в суждениях Пашуканиса начинается заметный крен в сторону классового позитивизма, приспособления своей позиции к целям оправдания отношений, институтов и норм в условиях диктатуры пролетариата и строительства социализма. Так, в статье 1927 г. «Марксистская теория права» Пашуканис уже признает наличие нового послереволюционного и послебуржуазного «советского права» с «особой, специфической природой».

Отсутствие подлинного права и государства при диктатуре пролетариата Пашуканис (как и другие марксистские авторы) по существу пытался изобразить как наличие нового, «неподлинного», советского права и государства, обреченных на «отмирание».

Весь этот идеологический туман с мнимым «отмиранием» отсутствующих феноменов постоянно витал над всем марксистским подходом к судьбам права и государства после пролетарской революции и определял тот неизменный горизонт советской юриспруденции, под сводами которой все зависело от изменчивой политической конъюнктуры. В этой системе координат логически последовательная теория права и государства просто невозможна, и пример Пашуканиса в этом плане весьма показателен. Правопонимание при таком негативном подходе к праву вообще с позиций коммунистического отрицания его как буржуазного феномена по сути дела предстает как правоотрицание. Познание права подчинено здесь целиком целям его преодоления. Это антиюридческое мировоззрение нашло свое воплощение и реализацию в правовом нигилизме всей послереволюционной идеологии и практики.

В середине 30-х годов Пашуканисом была выдвинута концепция так называемого «социалистического права». С учетом партийных положений о том, что в стране в основном построено «бесклассовое социалистическое общество», он стал говорить о необходимости развертывания «исследований социалистического государства, о роли социалистического советского права». Идеи признания и защиты «системы советского социалистического права», «социалистического правопорядка» и т.д. развивались и в последующих публикациях Пашуканиса (вплоть до его ареста и казни в 1937 г.).

Вслед за Пашуканисом сходные представления о «социалистическом праве» были развиты и в статье его сторонника М. Доценко. В контексте нового подхода Пашуканис и Доценко стали выдавать буржуазное «равное право», которое применительно к социализму предсказывали Маркс и Ленин, уже за «социалистическое право». При этом они, среди прочего, обходили деликатный вопрос: почему же классики допустили такой непростительный «промах», назвав социалистическое право буржуазным?

Концепция «социалистического права» была в условиях победы социализма (на путях насильственной коллективизации, ликвидации кулачества и вообще «капиталистических элементов» в городе и деревне и в конечном счете полной социализации средств производства в стране) естественным продолжением иллюзий о наличии какого-то небуржуазного, послереволюционного, качественно нового (пролетарского, советского) права.

С позиций психологической теории права классовую концепцию права развивал М.А. Рейснер. Еще до революции он начал, а затем продолжал классовую интерпретацию и переработку ряда идей таких представителей психологической школы права, как Л. Кнапп и Л. Петражицкий.

Марксистские представления о классовости права Рейснер толковал в том смысле, что каждый общественный класс — не только класс господствующий, но и угнетенные классы — в соответствии с положением данного класса в обществе и его психикой творит свое реально существующее и действующее интуитивное классовое право. Уже при капитализме, по Рейснеру, имеется не только буржуазное право, но также пролетарское право и крестьянское право. Так что не «все право» запятнано «эксплуататорской целью».

При нэпе, с сожалением констатирует Рейснер, пришлось «усилить примесь буржуазного права и буржуазной государственности, которые и без того естественно входили в состав социалистического правопорядка». «Общее» советское право в этих условиях предстает как компромисс трех классовых систем права (пролетарского, крестьянского и буржуазного права). Это «общее» (советское) право периода нэпа он ввиду доминирующей роли пролетарского (социалистического) права также характеризует как «социалистический правопорядок», который включает в себя классовое право трех классов.

Вся история права — это, по Рейснеру, «история его угасания». При коммунизме оно угаснет навсегда.

Такое классовое перетолкование интуитивного права фактически отвергает основание и суть психологического правопонимания вообще — индивида с его правовой психикой, правовыми притязаниями, эмоциями и т.д. И на примере рейснеровской концепции классовости права хорошо видно, как классовость убивает право.

Проблемам построения марксистской теории права в 20-е годы был посвящен также ряд публикаций И. Разумовского. Как идеологическая форма классовых материальных (экономических) отношений право, по Разумовскому, — это форма общественного сознания. Сформулированное им общее определение права как идеологического способа и порядка опосредования материальных отношений в классовом обществе звучит так: «Порядок общественных отношений, в конечном счете отношений между классами, поскольку он отображается в общественном сознании, исторически неизбежно абстрагируется, отдифференцировывается для этого сознания от своих материальных условий и, объективируясь для него, получает дальнейшее сложное идеологическое развитие в системах «норм».

Отмирание «буржуазного права», по Разумовскому, означает «смерть права как идеологии» и переход в коммунистическом обществе «к сознательно регулируемой и сознающей характер своей связи с материальными условиями производства системе общественного поведения».

Диктатуру пролетариата как «правовое государство» и советскую концепцию октроированных прав в середине 20-х годов развивал А. Малицкий. В обоснование правового характера диктатуры пролетариата он в работе «Советская Конституция» приводил следующие соображения: «подчиненность всех органов государственной власти велению закона, т.е. праву, носит название «правового режима», а само государство, проводящее правовой режим, называется «правовым государством», «советская республика есть государство правовое, осуществляющее свою деятельность в условиях правового режима». При этом Малицкий, отождествлявший право и закон, под «правовым государством» имел в виду любое «государство» (точнее говоря — любую власть, в том числе партийную, диктаторскую и т.д.), где есть «законы», хотя бы в виде приказных норм различных органов диктатуры пролетариата.

«Право, — писал он, — есть порядок общественных отношений, устанавливаемый господствующим классом в своих классовых интересах и охраняемый организованною силой этого класса. Право как порядок, или иначе правопорядок, выражается в определенных правилах поведения, защищаемых организованною силою господствующего класса: в правовых нормах. Совокупность правовых норм называется положительным правом, т.е. правом, которое установлено господствующим классом, предписано этим классом»

То классовое понимание права и государства, которого придерживался (вместе с другими представителями марксистско-ленинского учения о государстве и праве) Малицкий, фактически отрицало принципы права и правового государства, а тем более их совместимость с системой институтов и норм диктатуры пролетариата. Отсюда — внутренняя противоречивость и в целом несостоятельность (теоретическая и практическая) его интерпретации диктатуры пролетариата как государства правового.

Под воздействием партийно-политических решений и установок конца 20-х — начала 30-х годов о НЭПе, коллективизации, темпах индустриализации, борьбе против различных «уклонов» и т.д. представители различных направлений правопонимания вносили существенные изменения и коррективы в свои подходы к проблемам права и государства.

Искомая «генеральная линия» в советской юридической науке была утверждена на «I совещании по вопросам науки советского государства и права» (16—19 июля 1938 г.). Его организатором и дирижером был А.Я. Вышинский. Совещанию был придан всесоюзный характер, и в его работе участвовало около 600 научных работников, преподавателей, практиков из различных регионов страны.

Цели и задачи совещания состояли в том, чтобы в духе потребностей репрессивной практики тоталитаризма утвердить единую общеобязательную «единственно верную» марксистско-ленинскую, сталинско-болыпевистскую линию в юридической науке, с этих позиций переоценить и отвергнуть все направления, подходы и концепции советских юристов предшествующего периода как «враждебные» и «антисоветские».

В тезисах, длинном установочном докладе и заключительном слове Вышинского на совещании 1938 г., в выступлениях участников прений основное внимание было уделено «разоблачению» положений «троцкистско-бухаринской банды во главе с Пашуканисом, Крыленко и рядом других изменников», вопросам нового общего определения права и вытекающим отсюда задачам теории государства и права и отраслевых юридических дисциплин.

В тексте доклада Вышинского и в одобренных совещанием тезисах его доклада формулировка общего определения права дана в следующей форме: «Право — совокупность правил поведения, выражающих волю господствующего класса, установленных в законодательном порядке, а также обычаев и правил общежития, санкционированных государственной властью, применение которых обеспечивается принудительной силой государства в целях охраны, закрепления и развития общественных отношений и порядков, выгодных и угодных господствующему классу».

Дается следующее определение советского права: «Советское право есть совокупность правил поведения, установленных в законодательном порядке властью трудящихся, выражающих их волю и применение которых обеспечивается всей принудительной силой социалистического государства, в целях защиты, закрепления и развития отношений и порядков, выгодных и угодных трудящимся, полного и окончательного уничтожения капитализма и его пережитков в экономике, быту и сознании людей, построения коммунистического общества».

По своему типу «правопонимание», предложенное Вышинским и принятое совещанием, является легистским, поскольку — с точки зрения традиционного критерия различения и соотношения «права и закона» — в его основе лежит отождествление «права» и «законодательства» («действующего», «позитивного» права, обобщенно — «закона»). Такое отождествление прямо и откровенно признавалось и утверждалось Вышинским. «Право, — писал он, — совокупность или система правил (законов), имеющих своим назначением заботу о подчинении членов общества «общим условиям производства и обмена», т.е. о подчинении господствующим в данном обществе классовым интересам».

Распространенные характеристики подхода Вышинского и его последователей как «нормативного», «нормативистского» и т.п. нельзя признать адекватными независимо от целей их использования. Дело прежде всего в том, что «правила поведения» («норма») как политико-властное установление и регулятор в определении Вышинского — это нечто совершенно иное, нежели норма социальной солидарности в социальном нормативизме Л. Дюги или норма долженствования в нормативизме Г. Кельзена.

Норма, согласно Дюги, зависит не от государства, а от факта социальной солидарности (включая и солидарность разных классов) в обществе. Правовой характер власти и законов зависит от их соответствия социальной норме (норме социальной солидарности).

Своя внутренняя объективная логика трактовки права как системы норм долженствования, восходящей к «основной норме», присуща нормативизму Кельзена. Кстати, именно поэтому всякое государство, согласно его нормативизму, оказывается «правовым порядком» и «правовым государством».

Дата добавления: 2015-08-17