Примулиак

Решение Сульпиция бросить светскую карьеру ради служения Богу было принято вопреки воле отца, но с одобрения тещи. Сульпиций отказался от своего права на наследственные земли и продал собственность, которую ему принес брак, использовав вырученную сумму для помощи бедным[18]. Он оставил для себя только одно имение, но даже в нем передал права законного владения местной церкви, не оставив себе ничего, кроме права узуфрукта[19]. Точное местоположение этого поместья неизвестно, но похоже, что оно находилось недалеко от Тулузы и Нарбона, возможно к западу от них[20].

Именно там, в Примулиаке, Сульпиций, возможно при поддержке своей тещи Бассулы, создал свой вариант монашеской жизни[21]. Хотя Север не был связан с монастырем в Мармутье, все же дух монашеской обители Мартина безусловно вдохновлял его при обустройстве Примулиака. Паулин сообщает, что посланники Сульпиция описывают ему аквитанского друга “как слугу Божьего, не раба маммоны. Мартин проглядывает сквозь тебя, в тебе живет Кляр и в тебе исполняется Евангелие”[22]. Кляр упомянут здесь для того, чтобы провести связь Примулиака и Мармутье, поскольку Сульпиций продолжал паломничества в Тур[23]. Кляр был одним из знатнорожденных учеников Мартина, который поселился около Мармутье, где его выдающаяся вера, в свою очередь, привлекла к нему учеников. Он умер вскоре после кончины Мартина и почитался Сульпицием и Паулином как святой, а потому его похоронили под алтарем в Примулиаке[24].

Паулин хвалит Сульпиция за его жизнь, “постороннюю” этому миру. Вместо наполнения своего дома мебелью и богатством, “ты заполняешь его странниками и нуждающимися, оставляя для себя только один угол. Как последний слуга ты прислуживаешь своим собственным рабам. Ты ведешь себя не как отец почтенного семейства, давая временное пристанище в своем доме, но, скорее, сам размещаешься здесь как наемный слуга или наниматель”[25]. Возможно “странники и нуждающиеся” - это духовные братья, которые, как надеялся Паулин, вместе с Сульпицием присоединятся к почитанию св. Феликса Ноланского, а “мальчики” - его слуги. Они носили обычную тонзуру и одеяние монахов[26]. Мальчики, доверенные Сульпицию, воспитывались им как монахи и готовились стать священниками[27]. Это были духовные сыновья Сульпиция, о которых упоминает Паулин в других местах[28].

Возможно, что рядом с Примулиаком жили и другие монахи, но они не принадлежали к общине Сульпиция: согласно “Диалогам”, в течение всего первого дня дискуссия шла между Сульпицием и его двумя друзьями, на следующее же утро явилась толпа монахов и клириков из ближайших окрестностей. Похоже, они жили достаточно близко, чтобы узнать о собрании, где рассказывали о Мартине, и пришли поучаствовать в нем[29].

Помимо непосредственно Примулиака, Сульпиций был тесно связан со своим другом Паулином их общим стремлением к аскетической жизни. Во-первых Паулин очень хотел, чтобы Сульпиций навестил его в Ноле и невозможность для Сульпиция сделать это серьезно осложнила их отношения[30]. Однако к 400 г. Паулин смирился с тем фактом, что их дружба может основываться на регулярном обмене письмами, на ежегодном обмене курьерами, преимущественно монахами. Наиболее известным среди них был монах Виктор, который, по общему соглашению, направлялся как посланник между Примулиаком и Нолой, проводя свое время равным образом там и тут[31]. Паулин послал Сульпицию “евлогию” (похвалу) кампанскому хлебу, как он уже сделал это ранее по отношению к африканскому монаху Алипию. Несколько лет спустя Сульпиций послал своему другу власяницу из верблюжьей шерсти, на которую Паулин откликнулся приветствием: она послужила ему напоминанием о своих грехах и напоминала о библейских героях - Илии, Давиде и Иоанне Крестителе[32]. Каждый из друзей скорбел о своей греховности и восхвалял примеры других святых. Сульпиций послал Паулину свое “Житие Мартина” и, возможно, другие работы о турском епископе[33]. Паулин с гордостью читает их своим близким: Мелании Старшей, Ницетию, епископу Ремесианскому и многим другим святым мужам. Жития святых выстраивались рядом с Библией как основной предмет чтения для аскетов, и сообщается, что Мелания особенно часто принимала участие в этих чтениях[34]. Паулин также с радостью совершал в подражание Мартину ряд уничижительных поступков, например, мытье рук другим, хотя он и признавался, что только один раз зашел столь далеко, что, следуя примеру Христа и Мартина, вымыл другому ноги[35].

Эта маленькая деталь весьма примечательна. Она говорит о том, что аскетическая жизнь в том виде, как она практиковалась Паулином и Сульпицием, была более утонченной и возвышенной, чем в Мармутье при Мартине. В то время, как последний решительно отвергал приглашения великих мира сего на обеды и пиры, Сульпиций не мог отказать таким людям и настоял на допущении экс-викария Евхерия и консуляра Цельса на слушание рассказа Галла о Мартине[36]. Другое важное отличие заключается в том, что в Мармутье тексты для переписывания давались только молодым монахам, старые же монахи были полностью свободны для молитвы. Сульпиций же оставался весьма книжным человеком. Он имел в своем распоряжении стенографов и обращал внимание на стиль своих произведений, особенно тех, которые были посвящены Мартину, где клаузулы в конце предложения тщательно шлифовались[37]. Он требовал от Паулина исторических сведений для своей “Хроники”. Он построил церковь и баптистерий в Примулиаке и украсил последний изображениями Мартина и Паулина, написав несколько посвятительных стихов. Не удовлетворившись этим, он попросил Паулина составить еще несколько[38].

Отсюда, конечно же, далеко до образа того святого мужа, которого сам Сульпиций называет inliterato (некнижным) (V. M. 25, 8). Конечно, из этого различия выводы нужно делать с большой осторожностью. Искреннее восхищение Паулина и Сульпиция Мартином объясняется тем вниманием, с каким Мартин относился к ним[39] и сульпициево описание Мартина как немудрствующего лукаво святого мужа есть литературное преувеличение, задуманное для высвечивания “истинной мудрости” в противоположность суетности “пустой философии”, которая часто принимается за мудрость в мире[40]. В действительности же, в монашестве Сульпиция мы не найдем ничего удивительного - или предосудительного, - если соотнесем его не просто с идеализированной картиной Мармутье, но с жизнью и идеалами образованных западных неофитов, таких как Августин Аврелий или Паулин Ноланский и его корреспонденты.

Паулин, конечно же, воспринимал себя как монаха и свою общину в Ноле - как монастырь; его претензия имела под собой основанием отказ от всей собственности, воздержание, одежду, питание один раз в день и участие в регулярных службах в Ноле[41]. Однако существовала большая разница между Нолой и пустынями Египта. Паулин целомудренно жил со своей женой, так же как Сульпиций - со своей тещей, но строгое монашество требует отделение женщин в отдельные общины[42]. Кроме того, несмотря на все преобразования в Ноле, Паулин не ввел строгие нормы отношений с окружающим миром за пределами монастыря. Конечно, он ограничил свободу общения с нехристианским миром, но он сохранял, и даже инициировал, контакты с христианами из других мест через регулярную переписку, а также через приглашенных в Нолу гостей. Раз в год он приезжал в Рим на праздник св. Петра, хотя Нола сама являлась центром паломничества, привлекая толпы посетителей. Паулин играл активную роль в создании культа св. Феликса в Ноле. Хотя здесь уже было четыре базилики, Паулин добавил пятую, украсив ее мозаикой и стихотворными надписями. Он также не забывал свои литературные таланты, составив панегирик императору Феодосию и ежегодные посвятительные поэмы в честь св. Феликса. Таким образом, хотя Библия отныне и заменила собой языческих классиков, но Паулин продолжал большую часть времени посвящать литературным и культурным трудам. У нас нет никаких свидетельств о том, что он когда-либо занимался какой-то ручной работой.

С этой точки зрения образ жизни Паулина после его обращения во многом напоминает Сульпиция. Оба увлекались строительством церквей, писали назидательные произведения, способствовали распространению культа святых, оба оставались в тесном контакте с миром за пределами монастырских стен, путешествуя с определенной целью, и оба продолжали выглядеть по сравнению с другими весьма далекими от материальных интересов, хотя люди занятые этими низменными предметами начинали входить в их монашеские сообщества. Различия между их образом жизни и египетским монашеством очевидны, но прежде чем давать им оценку, мы должны вспомнить о двух моментах.

Одно из этих различий уже было показано в монастыре Мартина в Мармутье. Как мы видели, монахи Мармутье не содержали себя ручной работой и отвергали низкий крестьянский труд, считая, что, предаваясь молитве, выполняют более трудное дело. Далее. Одно занятие было разрешено в Мармутье - переписывание рукописей. Таким образом, монашество Мартина уже изначально содержало в себе семена литературной монашеской культуры, которая была столь типична для Запада; и Сульпиций, и Паулин при создании агиографической литературы, писали в специфическом назидательном жанре, которому было суждено долгое будущее[43]. Вдобавок, Мартин, как епископ, был ответственен за строительство церквей в своем диоцезе и, когда он путешествовал, то обычно сопровождался монахами. Таким образом, становится ясно, что монахи Мармутье не были столь уж жестко отделены от мира[44]. Исходя из этого, образ жизни Мартина был более похож на образ жизни Сульпиция и Паулина, чем это обычно принято считать.

Второе - это то, что наша картина жизни в Примулиаке искажена ее литературной подачей в “Диалогах”. Мы имеем мало свидетельств о повседневной жизни этого места, и классический этос, вызываемый “Диалогами”, может являться в большей степени литературным созданием, чем отражением действительности. Приведем только один пример: мы знаем, что Сульпиций пристроил бoльшую базилику к той, которая уже существовала в Примулиаке и построил баптистерий между ними. Это подразумевает проведение обычных положенных служб, которые мы могли бы ожидать по аналогии с Нолой и другими местами. Это предположение укрепляется шутливой просьбой Паулина, дабы Сульпиций “приготовил всю свою группу посвященных юношей, с которыми ты молишься Богу день и ночь, направляя силу своих молитв против моих грехов...”[45]. Однако, если бы мы не имели никаких свидетельств, кроме “Диалогов”, мы могли бы впасть в ошибку, предположив, что регулярных служб в Примулиаке не было вообще, поскольку “Диалоги” представляют нам Галла, проснувшегося утром и весь день рассказывающего истории о Мартине; его повествование прекращается только вечером, без упоминания о каких-либо службах[46].

И точно так, как в случае со службами, возможно, обстоит дело и с другими аспектами аскетической жизни. Хотя в “Диалогах” Галл слегка подшучивает над аппетитом галльских монахов и их неспособностью довольствоваться скудной пищей подобно африканским собратьям, мы можем также отметить, что нам известен монах из Примулиака, Виктор, который был ответственен за установление более строгих ограничений в пище в Ноле, готовя кашу не из пшеницы, а из проса с толченой фасолью. Некоторую тошноту, которую вызывало это блюдо у Паулина, можно почувствовать по той шутливой радости, с которой он выражал свое облегчение по поводу того, что Виктор пожалел для него другие составные части похлебки Иезекииля[47].

Итак, после того, как нами проанализированы внешние проявления аскетизма, ясно, что жизнь в Примулиаке была во многом сходна с жизнью в Ноле. Паулин считал братию в Примулиаке монахами, как и братию в Ноле, хотя мы предпочли бы ограничить это понятие более точно и определить Сульпиция и Паулина как “обращенных”, или как “слуг Божьих”[48].

Более важным чем название или внешнее проявление монашества является вопрос о внутренней, духовной жизни Сульпиция. К сожалению, этот вопрос легче поставить, чем ответить на него, ибо наши источники по этой теме весьма скудны. И все же. Согласно Геннадию, Сульпиций написал письма о Божественной любви и о презрении к миру. Если бы они сохранились, мы могли бы иметь картину личности биографа Мартина весьма отличную от той, которая обычно предлагается сегодня. Мы также должны помнить, что наши источники о жизни Сульпиция обрываются около 404 г., а ведь, возможно, он был еще жив в 20-е гг. V в. Письма, упоминаемые Геннадием (и принятие Сульпицием сана?), возможно, тоже относятся к этому периоду[49]. Другой момент для раздумий - возможная параллель с Паулином. Оба - и Сульпиций, и Паулин - производят впечатление людей, чье внимание сосредоточено на внешней стороне монашества[50], но для Паулина существует другое свидетельство, которое показывает, что он имел более глубокое понимание призвания монаха[51]. Это же самое может быть верно и для Сульпиция. Мы видим его, одиноко сидящего в келье, занятым, как обычно, “надеждой на будущие времена и отвращением к настоящему, боязнью Страшного Суда, опасением наказания. И что было следствием и проистекало из этой мысли - воспоминание грехов моих. Все это повергало меня в печаль и уныние”[52]. Что это - красивая фраза или невольная, потаенная мысль?[53]

Трудно сказать. Но, кажется, подсказка есть - Сульпиций, как и Мартин, искренне верил, что конец света близок и неминуем[54] и, похоже, это придает непосредственность его страхам относительно Страшного Суда и наказания, позволяя трактовать их больше, чем просто праздные размышления.

Дата добавления: 2015-08-17