Франк Рюзе 2 страница

— Ты сегодня такая сладенькая, слаще, чем всегда.

Быстрая прокрутка, чтение.

Выпиваю четверть стакана обезжиренного молока, читаю почту. Софи пишет мне с Ибицы, куда уехала вчера отдыхать (с родителями):

>Второй час ночи, а у меня сна ни в одном глазу. Как мне хочется, чтобы ты согрела мне ноги (даже если они сейчас и так теплые)! В моей комнате все розовое, как ты любишь. Но к чему все это?! К чему мне спать или, вернее, пытаться заснуть, к чему лежать в постели обнаженной, когда тебя нет со мной?! К чему мне вторая розовая подушка?! Ни к чему, если ее не касается твоя головка и если она не заслоняет огонек будильника в твоем музыкальном центре.

Выхожу за покупками на улицу Этьена Марселя, и как раз в процессе примерки туфель — бли-и-ип! — звонит Жозеф и сообщает, что Дом вернулась с Бора-Бора, где аборигены спрашивали у нее, есть ли в Париже какой-нибудь ночной клуб (!). Дом — это: 1) подружка Жозефа, 2) вовсе не уменьшительное от Доминик, ее зовут Мари-Шанталь, 3) напоминание об их первом сексуальном контакте (у нее были месячные, и она, боясь вызвать у Жозефа отвращение, предложила ему содомию).

Медленная прокрутка.

«Вам поступило сообщение». Открываю.

>Слушай, я просто кромешная идиотка! Писала тебе целых пятнадцать минут, а в конце решила послать рисуночек, нажала на «options» и все стерла. Так что начинаю сначала. Я худею на 200 г в сутки и уже вешу 48,6 кг. Сегодня вечером позанимаюсь йогой, а потом лягу спать, думая о тебе, хотя все равно мне так грустно, что выть хочется. Целую тебя нежно во все места и местечки. Очень хотела бы понаставить звездочек сбоку, возле каждой строчки, но боюсь этих чертовых «options». Звездочка ты моя ненаглядная!

Медленная прокрутка.

Ужинаю у Жозефа баночкой кока-колы и слушаю Дом, которая вспоминает о своем детстве, проведенном в настоящем замке, где были витражи с изображениями птиц, целая коллекция громоотводов и где ее кролик жил в отдельной комнате площадью 50 квадратных метров. Еще она рассказывает о самоубийстве своего «бывшего».

— Он повесился на дверной ручке туалета, на собственном поясе.

— Разве это возможно? — наивно спрашиваю я.

— Да, если подогнуть колени.

Потом мы меняем тему и обсуждаем людей, которые не знают названий треков на CD и говорят так: «Как тебе понравился седьмой номер? А второй? О, второй — это круто!», и видеоклуб мормонов, где переписывают кассеты, вырезая из них все сексуальные сцены. Потом мы играем в «кто кого обманет», и в какой-то момент Жозеф объявляет, что он уверен: это вранье (имеется в виду очередной прикол).

— Как уверен? Просто уверен или уверен абсолютно? — спрашивает Дом, придвигая пепельницу.

— М-м-м... Ну, в общем, уверен, и все тут.

Наконец Дом рассказывает о своем путешествии:

— Аборигены говорят: «Если к тебе вдруг пристанет акула, не пугайся, просто отпихни ее ногой и все». А спросишь их, видели ли они «Челюсти», и, конечно, выясняется, что нет, и слыхом не слыхивали.

Быстрая прокрутка, чтение.

Я не ела уже три дня. Не могу больше сидеть на одном месте, меня все время тянет ходить. Самое странное, что силенок-то у меня маловато: стоит побежать, и я шмякаюсь в обморок через две секунды, но мне нужно ходить, мне это нужно позарез, и я вырабатываю себе ритм ходьбы, шляясь из универмага в универмаг. На голодный желудок все универмаги — полный отпад. Все кажется огромным, все кажется белым и, главное, сияет как солнце. И от этого я сама становлюсь «белой» внутри. Вспоминаю старый мамашин Macintosh Classic, который ныне валяется где-то в подвале. В нем была одна графическая программа, и, когда задавалась задачка чуть посложнее, экран на несколько секунд становился ослепительно-белым, а потом возникало изображение, и все приходило в норму. Вот и сейчас у меня точно так же: вдруг все исчезает, а потом миг спустя появляется снова. И, кроме того, в этом есть еще один приятный момент: ощущать кровоток во всем теле. С тех пор как я стала анорексичкой, мне известны все мои кровеносные сосуды, ну просто все до единого. Иногда я чувствую даже самые-самые мелкие из них.

Медленная прокрутка.

Вечеринка Girls only[10]в клубе «Палп». Примечаю одну брюнеточку с короткой стрижкой и кругленькими ягодицами, которая клево извивается под музыку (а это хороший признак, я имею в виду для постельных дел, потому что где же еще можно резво двигаться в заданном ритме?!). Kiss & amp; touch[11]. Лив, семнадцать лет, студентка на каникулах.

— I'm going back tomorrow. — Смотрит на часы. — I mean, today[12].

Мучаюсь вопросом, что она предпочитает — глубокие поцелуи, поверхностные или то и другое (когда я сомневаюсь, то чередую). Она здорово работает языком, а мой совсем пересох. Мне безумно нравится вкус ее слюны.

Возвращаюсь домой; новых сообщений нет как нет. Думаю о Лив, потом о Софи, потом снова о Лив, и мне чудится, будто кто-то выскребает меня изнутри, как те специальные ложки, которыми набирают шарики мороженого.

Просыпаюсь: на часах ровно 11:11. Мне нравится это 11:11 (как и любое «симметричное» время — 22:22, 12:21, 13:31 и так далее). Включаю Mac — о-ля-ля, там письмишко от Софи.

>Сегодня утром лежала на пляже. Наверное, буду нежиться на солнышке весь день. Я уже загорела — не так чтобы очень, я пока еще бледновата, но, когда снимаю трусики, разница все же видна. Вчера мазалась кремом номер 30, а сегодня уже номером 25. Я тут на острове самая белая. Мой братец говорит, что, глядя на меня, надо щуриться — слишком резко я отражаю солнечные лучи. Жара усиливает мое желание заниматься любовью. Я все время об этом думаю. Но мне не хочется ублажать себя самой, мне нужно, чтобы ты прикасалась ко мне, мое тело отвергает любые другие руки, даже собственные. А потом я надеялась, что развлекусь тут, но все здешние парни хотят со мной встречаться, а я не знаю, как сделать, чтобы и встречаться с кем-то, и в то же время оставаться наедине с собой. Это годится для обыкновенных некрасивых девчонок, у них могут быть просто дружки. А я не хочу быть обыкновенной и некрасивой. Только что разделась догола и посмотрела на себя в большое зеркало: нет, все-таки я вполне ничего. Все говорят, что я похорошела с прошлого года, а мне плевать, не желаю даже вспоминать, как выглядела раньше; стоит хотя бы представить себя прежнюю, и прямо тошнит. Не люблю, когда вспоминают мое прошлое, терпеть не могу. Как будто это вовсе и не я была. Только что, когда я любовалась собой в зеркале, у меня возникло странное ощущение: вроде бы я разглядываю другую девушку — и это меня жутко возбудило. Иногда я думаю, что могла бы снисходительней относиться к своей внешности, но мне тут же становится страшно — страшно, что я выдаю желаемое за действительное. Порой мне хотелось бы, чтобы мною просто кто-то молча любовался, ну вот как тобой, когда люди разглядывают твои фотографии в модных журналах, или как я иногда разглядываю себя, и это меня жутко волнует и возбуждает.

Я проверяю, закончил ли мой Mac (работающий в режиме PC) скачивать МР3-файлы, которые я выделила, дважды щелкнув мышью, и вполглаза слежу за очередной серией «Элли Макбила»[13], которую я уже видела; одновременно просматриваю начальные и последние страницы книг отчима — уезжая из нашего дома, он почему-то не взял их с собой. Я осуждаю своего папашу за то, что он завел себе двадцатилетнюю киску, но при этом никак не могу понять, с чего вдруг мой отчим бросил мамашу ради какой-то сорокалетней бабы. Ну ладно еще, было бы ей двадцать, думаю я, сама удивляясь этой мысли. Тут как раз звонит отец, и я включаю «громкую связь»; отец находится в Берлине, мамаша сообщает ему, что видела его вчера по телеку и что он растолстел. Ох уж эта мамашина одержимость в борьбе с килограммами! Помню, еще в школьные годы, когда я садилась делать уроки, мать приказывала мне втягивать живот, чтобы на всю жизнь сохранить плоскую фигуру.

Мы с ней ужинаем супчиком, потом я выхожу и беру такси. Вырубаюсь, прихожу в себя и констатирую, что шофер даже ничего не заметил: здорово же я насобачилась падать в обморок! Подъезжаю к «Элизе Монмартр» (вечеринка Scream, «White and trash party»). Жозеф ждет меня в холле, на нем его любимая майка Dolce & Gabbana. Поднимаемся по лестнице и слышим, как секьюрити громко восторгаются: «Высота две тыщи метров, снегопад, а они плевать хотели на метеосводки, прут себе вверх по леднику и все тут!» (О чем это они?) Один из drug-queens[14]показывает им язык, извивающийся, как змеиное жало; завтра утром обязательно попробую проделать этот фокус перед зеркалом, хотя вряд ли у меня получится. Входим, и я тут же западаю на японочку в коротком топе, разрезанном спереди на полоски, так что видны ее прелестные маленькие грудки, такие смуглые, что соски и кожа практически одного цвета, сплошное очарование. Становлюсь на цыпочки, когда Жозеф шепчет мне: «Смотри, вроде бы там на эстраде парень с рекламы Жан-Поля Готье», а двойник капитана из фильма «Веселый круиз», подобравшись к нам, обрызгивает меня из мини-пульверизатора водой «Эвиан». Жозеф показывает блестящий пакетик с двумя отделениями (презерватив/гель), который ему только что вручили. Мы танцуем, поглядывая на большой экран, на который транслируется происходящее в зале, потом я говорю Жозефу, что мне плохо, он выводит меня на улицу, ловит такси, и я еду домой. Размораживаю пиццу, съедаю ее, закусываю пачкой сдобного печенья, готовлю свои полтора литра соленой воды, стягиваю волосы резинкой и становлюсь на колени перед унитазом, подложив подушечку, чтоб было помягче. Начинаю пить, у меня все плывет перед глазами, и я ложусь на пол, не забыв повернуть голову набок (а то вдруг стошнит, пока я буду без сознания), но мне уже легче, я снова встаю на колени и продолжаю пить. Когда остается всего треть бутылки (самая соленая), меня уже рвет практически одной водой, но я все равно пью. Пью до тех пор, пока не начинаю извергать такую же прозрачную жидкость, какую только что проглотила. Наконец чувствую себя идеально пустой, очищенной, обновленной. У меня рождается короткая поэма:

Зачем таскать на ляжках этот жир?

Уж лучше я спущу его в сортир.

Просматриваю свою почту на Yahoo, удаляю рекламу CDnow и читаю новое послание от Софи:

>Мне звонила Хлоя: представляешь, она залетела. Да, залетела! От большого ума взяла и приняла сразу три пилюли «завтрашнего дня», потому что, видите ли, дело было три дня назад. Трудно поверить, что эта идиотка учится в выпускном классе, к тому же специализирующемся на естествознании. И она еще удивляется, что Амбра на нее дуется, — ну прямо зла не хватает! Оправдывает себя тем, что «это случилось всего один раз». Я пыталась ей объяснить, что если уж спишь с отцом своей лучшей подруги, то с дружбой нужно распрощаться навек. Но ей не втемяшишь, она гнет свою линию: Амбра, мол, должна ее простить, потому что «и не такое бывает». Да, это уж точно! Ладно, иду спать, у меня уже глаза смыкаются. Целую тебя, берегись полиции нежности.

Однажды Софи сказала мне: до чего же у тебя нежная кожа, ты, наверное, украла эту нежность у других, и тебе грозит арест (надо понимать, за похищение той самой нежности). Я думаю, это потому, что мать купала меня в молоке каждое воскресенье, пока я была маленькой. Кстати, о полиции: во время сильного оргазма у меня очень часто начинает болеть низ позвоночника. Это начинается со странного ощущения — как будто тебя пронизывает слабый электрический ток, затем это постепенно как-то нежно и незаметно разливается по всему телу и вдруг переходит в сильную боль. И, хотя Софи массирует мне спину или крепко прижимает к себе и убаюкивает, ничего не помогает. Так что, когда после любовных восторгов я начинаю растирать себе копчик, она печально спрашивает: «Ну что, опять полиция счастья объявилась?»

Ложусь в постель. Мне снится, будто я еду в машине и вдруг вижу, как белые разделительные полосы отделяются от асфальта. А по радио каждые пять минут передают специальную сводку «Белые полосы», информируя, на сколько сантиметров они уже поднялись. Потом я пытаюсь обогнать какой-то автомобиль, и моя тачка, задев одну из разделительных полос, взмывает в воздух и набирает высоту. Я рулю до тех пор, пока не оказываюсь на огромной автостоянке, где скопилось, наверное, много тысяч машин, подвешенных в пространстве, как и моя. Сначала люди паникуют и испуганно переглядываются: похоже, мы очутились где-то в нескольких километрах над Парижем. Я пытаюсь открыть дверцу, и вдруг моя машина падает вниз так стремительно, что у меня захватывает дух; я еще успеваю заметить, что все другие машины тоже падают, но в следующий миг жестокий толчок бросает меня головой на лобовое стекло, и я умираю.

Медленная прокрутка.

Вот уже ровно час двадцать минут (если верить красивым настенным часам в студии) как я сижу в пеньюаре, накинутом поверх купальника, рядом с Инес Делестре (которая последнее время мелькает на всех показах), ожидая, когда Бернар, изображающий бескомпромиссного гения фотографии, в не-знаю-какой-по-счету раз сменит расположение ламп и, соответственно, белых экранов. В комнате негромко звучит «Болеро» Равеля, и почти в том же ритме по стеклам бьет сильный дождь.

— Смолить-то хоть здесь можно? — спрашивает Инес, задрав ноги и рисуя ими арабески в воздухе.

Бернар возникает из-за очередного экрана.

— Молить? Кого и о чем?

Бли-и-ип! Беру трубку, глядя, как Инес катается по пушистому ковру, умирая со смеху. Это Людивин, девчонка, с которой мы познакомились на сайте Love@Lycos. Я прошу ее говорить громче, она сообщает, что ей нравится дождь и вообще любая вода: в раннем детстве ее водили в группу плавания для малышей, и она, в отличие от других, все время сдирала с себя надувной жилет. Бернар знаком велит мне кончать базар, и я улыбаюсь ему во весь рот, вспоминая при этом статью в журнале, где говорилось, что животные воспринимают улыбку как знак агрессии или обороны. Вполне возможно.

Два часа спустя одеваюсь под рассказ Инес о том, что без своей сумочки она всегда чувствует какой-то дискомфорт: «Даже если я голая, без сумочки мне чего-то не хватает. Сумочка — она... вроде как продолжение моего тела, понимаешь?» Бернар предлагает внести нас в список гостей на тусовку «в ангаре, украшенном авиамоторами и искусственным снегом». Он перечисляет актеров, которые там будут, я не знаю ни одного из них. Пожимаю плечами.

Back to my place[15]я пишу Софи.

>От тебя нет вестей... Неужели твой фазер реквизировал компьютер, чтобы поиграться? Может, он, как в прошлый раз, решил побить все рекорды и даже к столу не выходит?

Быстрая прокрутка, чтение.

Кафе «Лезар», интервью для Models.

— Начнем?

— Запись уже идет?

— А?.. Да-да... — Корреспондентка зевает. — Расскажи нам, как все происходит в самом начале, я имею в виду, в агентстве.

— Ну, значит, так: сперва ты проходишь фототестирование — платное, конечно, стоит от 120 до 180 евро за сеанс; пробные снимки отсылаются в агентство, там отбирают лучшие варианты и печатают их за твой счет. Вообще за все платишь сама, правда, в агентстве тебе дают аванс, который потом вычитают из твоих заработков. Короче, из этих снимков формируют портфолио, потом по мере съемок ты можешь их менять. И клиенты видят тебя, потому что у них валяется твоя «композитка» — твой агент ежегодно рассылает по полтыщи твоих «композиток» по всему миру — таким образом клиенты, в принципе, уже видели тебя и на «композитках», и в интернете, и на кастингах, потому что еще нужно ходить на сотни кастингов, хотя толку от них ноль, ты просто бегаешь туда ради встреч с фотографами, которые могут подкинуть тебе какую-нибудь работенку.

— Как выглядит обычный день начинающей манекенщицы?

— Да как угодно. На самом деле большая часть твоей жизни проходит в метро. Тебе сообщают о кастингах, которых бывает в день по десять штук, и ты должна успеть, к примеру, в Леваллуа, а через полчаса — на другой конец города, в Исси-ле-Мулино. Еще многое зависит от твоей национальности. Француженкам, как правило, это быстро надоедает, и они ходят на пару-тройку кастингов в день, а вот девчонок из Восточной Европы можно гонять по всему Парижу, эти поедут хоть к черту на рога. Я как-то работала с одной русской, и она мне рассказывала, что они с четырнадцати-пятнадцати лет мечтают свалить во Францию и работать манекенщицами, для них это земля обетованная. По-французски они не говорят, в метро часто путаются, но агентство может их послать на любую, самую поганую работу, они не отказываются от таких заработков, на какие я бы сроду не согласилась. К примеру, я ни за какие коврижки не стала бы сниматься в рекламе тампаксов или в рекламе ветчины, понимаешь? Никогда в жизни! А их посылают куда угодно. Когда по телеку идет реклама тампаксов, можешь быть уверена, что там снимались девчонки из Восточной Европы.

— Ну а что касается контрактов... денег и всего прочего?..

— Значит, так: сначала ты подписываешь контракт с агентством на полгода, на год или на два, где оговорены все условия — к примеру, что ты можешь отказаться от того или иного кастинга, если захочешь. А главное, там зафиксировано, какой процент они отчисляют с твоих заработков. Обычно агентство берет себе 70% и больше; конечно, можно и поторговаться, но сразу они никогда не уступают. Когда срок твоего контракта истекает, тебе предоставляют три месяца, в течение которых ты можешь потребовать пересмотреть твой процент, но, если ты не супермодель и не была весь первый год нарасхват, тебе ничего не светит. Потом на каждую работу нужно подписывать отдельный «ваучер» — это жутко сложная штука на нескольких страницах, непонятная до слез, но вообще ни одна манекенщица ни черта не сечет в этих финансовых операциях. Короче, в ваучере указан тариф от 10 (это тариф А, или базовый) до 40 и больше. По тарифу 10 тебе платят 90-100 евро в день, если ты отработала 12 часов для какого-нибудь журнала, и около 1000 евро, если ты снималась для рекламы. А по тарифу 40 тебе полагается в четыре раза больше. В общем, когда я снимаюсь два дня для рекламы, то получаю 8000 евро с лишним. Но тут вот какая штука: если манекенщица захочет разобраться, что к чему, и потребует у агента перечень тарифов, хрен она его получит. Это, видите ли, «конфиденциальная информация» — для таких случаев у них припасен другой прайс-лист, и они суют тебе под нос клочок бумаги с расчетами, сделанными на коленке. Короче, клиент платит им гораздо больше, чем тебе говорят, и против этого не попрешь, это всем известно, но никто не выступает, все равно бесполезно. Да, вот еще забыла сказать: как ни странно, но съемка для обложек оплачивается так же, как и простая журнальная. И тебе сплошь и рядом преподносят сюрпризы: ты вроде бы позируешь для редакционных полос, а потом — бац! — и попадаешь на обложку, это обычная манера, например в Figaro Madame. Хотя в Madame одно и то же фото ставят и на обложку, и внутрь. Бывают и другие — правда, реже, — которые нанимают тебя специально для обложки, но платят все равно как за обычные снимки. Так, к примеру, поступают в Elle. Но там никогда не знаешь, возьмут они твое фото на обложку или нет, потому что они делают снимков по пять, типа два с тебя и три с другой девчонки, а то и по одному с пяти разных манекенщиц. Вот так! Потом есть еще третий вид контракта, но это только когда имеешь дело с солидным, богатым клиентом, и за работу тебе платят... ну не знаю... От 5 до 30 штук. Это уже «правовой контракт», там сказано, какие страны приобретают права на твое изображение. А иногда есть еще список стран — потенциальных покупательниц с разными тарифами для каждой отдельной страны и для каждого варианта использования, типа: для PLV, Abribus[16], газет и так далее... И еще в этом контракте есть такой пункт, как «узнаваемость»: если тебя нельзя узнать на снимке, то есть видны только твои ноги или губы, тебе оплачивают лишь время съемки, но не права. На самом деле, оплата прав это самое выгодное, вот только нельзя превышать потолок... где-то 27 000 евро в год... Да, кажется, именно так, а если превысишь, с тебя сдерут кучу налогов. И начиная с этого момента ты как бы приобретаешь другой статус... Ну, в общем... пффф... в общем, есть всякие фишки, чтобы платить меньше налогов. Как это делается? — Многозначительно напеваю. — Без понятия, сама я такими делами не занимаюсь, но... знаю, что все возможно.

— Э-э-э... У тебя раньше были хоть какие-нибудь представления об этой профессии?

— Ну... во-первых, я, конечно, думала, что каждый фотограф обязательно норовит затащить манекенщицу в постель, но — чего нет, того нет. Мне кажется, все они уже сыты этим по горло, им на нас плевать. Вот их ассистенты — те еще слегка возбуждаются. На съемках они работают безотказно — и попить принесут, и поесть, и уберут со стола, поэтому я тоже обхожусь с ними по-людски, и иногда наши отношения выходят за профессиональные рамки, и мы начинаем поглядывать друг на друга... Во-вторых, мне казалось, что между манекенщицами должна быть жестокая конкуренция, и так оно и есть, только в десять раз хуже, чем я себе представляла: любая манекенщица сначала смерит тебя взглядом с головы до ног, типа кто лучше — ты или она, и если бросит тебе словцо, к примеру «здрасьте», то прозвучит это как «пошла вон!». Но если она поймет, что ты для нее не опасна, типа она брюнетка с короткой стрижкой, а я блондинка с длинными волосами, то будет относиться как к родной. Я даже с некоторыми подружилась. Ну... не то чтобы мы обменивались телефонами, чего нет, того нет, но когда встречаемся, отлично ладим.

— Э-э-э... Негативные стороны твоей профессии?

— Ой, ну вот например: недавно я снималась для рекламы духов. Прихожу на съемку, и мне суют на подпись контракт в трех экземплярах — один для меня, второй для агентства, третий для клиента. Я стала его просматривать перед тем, как подмахнуть, и это заняло у меня... ну, может, минут пять, так этот гад посмотрел на меня с презрением, типа «за кого ты себя принимаешь?», а потом говорит: «Спасибо, я забираю все три экземпляра». Тогда я закричала: «Нет, один я оставлю себе!», а он разорался: «Да что вы себе позволяете, мне плевать, какие у вас там будут проблемы с агентством, я не привык, чтобы какая-то вешалка (он так и сказал — «вешалка»), которая ни черта не смыслит в контрактах, брала себе экземпляр, будь то до или после съемки, ясно или нет?» Такое хамство сильно портит настроение.

— Но... э-э-э... — журналистка прищелкивает языком, — они что, вообще не отдают тебе твой экземпляр?

— Да нет, отдают, только после, когда он пройдет все инстанции... В общем, не знаю, где его носит... И, может, в него вносят какие-то изменения... Ну да, по-настоящему я могу его даже не подписывать, лучше уж сразу сказать: «Да подписывайте все сами!» Ну вот... это что касается денег, а в смысле человеческих отношений есть вещи и похуже, которые я просто ненавижу. К примеру, все, кто к тебе липнет, типа: «Ты моя лучшая подружка, давай я тебе расскажу про свою жизнь!» А ты понимаешь, что нужна им как рыбке зонтик. Например, болтаю я как-то со своей агентшей, которая тоже вечно набивается ко мне в подруги, и тут на другом конце комнаты звонит телефон. Она отходит, разговаривает, вешает трубку, но ко мне не возвращается, а я сижу и жду ее как последняя дура. Наконец говорю: «Ладно, я пошла», а она отвечает: «Ага, давай, до скорого!» Хотя за минуту до этого рассказывала мне, как они с ее бойфрендом въехали в новую квартиру. Так что глупо верить в их «дружеские чувства». Никакие они тебе не друзья! Просто в нашем кругу так принято — делать вид.

Пауза.

— И потом есть еще одна штука, которая мне жутко не нравится, — то что люди видят твои фотографии и им начинает казаться, будто они с тобой знакомы. Я и сама на это не раз покупалась: вот вчера прихожу в свою автошколу, натыкаюсь там на одну девчонку и думаю: ну точно я ее знаю... И уже собралась сказать: «Привет, мы с вами где-то встречались, только не помню где...», и тут до меня доходит, что я ее видела в телешоу Ардиссона, вот мне и примерещилось, будто мы давно знакомы... Ну чистое идиотство, терпеть этого не могу. Ой, да я же забыла про самое мерзкое — фотовспышки. Иногда они прямо обжигают сетчатку, так, что ты не в силах смотреть на белый свет между двумя снимками. Ты слышишь, как фотограф командует «раз-два-три!», буквально заставляешь себя открыть на секунду глаза, и он тебя щелкает. Боль дикая... Не знаю, портится ли от этого зрение, но жжет хоть плачь. Вдобавок ты часами стоишь на пятнадцатисантиметровых каблуках, так что ноги вот-вот подломятся, и при всем том изволь улыбаться и делать вид, что тебе весело... Правда, и фотографы бывают разные — некоторые понимают, как тебе трудно, и стараются работать побыстрее, отснимут две-три пленки (а это уже больше семидесяти поз!) и все. Обычно же ради одной-единственной фотографии изводят по шесть пленок. А есть такие «умельцы», что сами не знают, чего хотят, вот и торчи перед ними, пока они не отщелкают восемь-десять пленок. Но самое долгое при этом даже не сама съемка, а макияж. На одно фото приходится не меньше двух часов макияжа, и они могут раз по пятнадцать менять тебе прическу, пока не скажут: «Ладно, пойдет», хотя всего-навсего стянули тебе волосы на затылке, их и на фотографии-то не видать.

— Э-э-э... А что, визажисты... Они используют какие-то особые марки?

— Ну да, обычно они берут Mac или by Terry, это самое лучшее. А вообще-то у них любой косметики хватает, им даже и покупать ее не нужно. Потому что на съемках для парикмахеров и визажистов действует система «кредитов»: их агент сотрудничает с известными косметическими фирмами и салонами красоты, и те бесплатно снабжают его всей своей продукцией для макияжа и причесок, чтобы под фотографией значилось «шампунь такой-то», типа какая-нибудь большая сеть парикмахерских, которая вроде и ни при чем, продвигает «специальный шампунь для вьющихся белокурых волос» или еще какую-нибудь фигню, про которую наш парикмахер и слыхом не слыхивал. Или «такая-то знаменитая фирма предлагает роскошный макияж, плюс губная помада трамтарарам», хотя на самом деле визажист готовит черт знает какую смесь, в которую, может, и добавит капельку той самой помады, но обязательно смешает ее с двумя-тремя другими, так что, если девчонки, насмотревшись рекламы, и купят такую помаду, пусть не надеются получить то, что видели в журнале, и это нормально, все так делают.

— Угу... — она снова щелкает языком (это действует мне на нервы). — А вот скажи, агентство следит за твоим весом?

— Нет. Хотя вообще-то случается. У меня была одна знакомая девчонка, вроде как подружка: только ее взяли на работу, она сказала себе типа «ага, все в порядке» и начала нормально питаться, через пару месяцев чуточку округлилась, и агентство тут же вышвырнуло ее вон. И правильно, если у тебя задница отрастает, куда ты годишься... Но у некоторых девчонок такой классный обмен веществ, что и голодать-то не требуется. Конечно, им все равно никогда не придет в голову купить булочку с шоколадом. А вот истории про то, что манекенщицы принимают наркотики, чтобы похудеть, — чистая лабуда. Никогда такого не встречала. То есть наркотиками-то они балуются. Но с похудением это никак не связано, просто, куда бы ты ни пришла, тебе их обязательно суют. На презентациях глянцевых журналов, к примеру... Ну ладно, я туда больше не хожу, так что не знаю, может, там теперь все по-другому (ха-ха!), но раньше на таких тусовках «коксом» подогревали всех желающих, и не разнюхаться было даже как-то неприлично. Да это ты знаешь лучше меня, разве нет?

— Ладно... — журналистка прячет улыбку, — а вот скажи, профессия манекенщицы что-то меняет в твоих отношениях с людьми?

— Ну ясное дело. И хуже всего с родными. Они думают: ишь, возомнила о себе, ходит как королева. Это очень неприятно, особенно вначале! Ты должна хорошо одеваться, ты должна во всем себя ограничивать, потому что необходимо бегать по кастингам, да и вообще, такая у тебя работа, но они считают, что ты типа выпендриваешься. И такое отношение здорово угнетает, ты и сама начинаешь смотреть на себя другими глазами. Я, к примеру, в какой-то момент стала настоящим параноиком: окружающие внушали мне, что я всего-навсего вешалка безмозглая, и тогда я переставала общаться с ними, а они думали, что я не общаюсь, потому что задираю нос и ставлю себя выше всех. А я, наоборот, считала себя настолько хуже, что даже боялась говорить с ними: мол, что я могу им сказать! Когда участвуешь в кастингах, это, конечно, прекрасно, но отнимает массу времени и сил, буквально опустошает, где уж тут духовно обогащаться. В общем, честно говоря, в моей жизни бывали моменты, когда я прямо-таки впадала в летаргию; правда, потом опомнишься и опять начинаешь реагировать...

— Какие чувства ты испытываешь, видя повсюду собственное изображение?

— Да можно сказать, никаких. На самом деле твои фотографии — это уже не ты, а кто-то другой. К тому же после съемки они проходят такую компьютерную обработку, что... Нет, я ничего не говорю, иногда обходится и без ретуши, но все равно — с той минуты как фотография начинает жить «помимо» тебя и люди вкладывают в нее какие-то свои представления, это уже не ты. Вот почему я гораздо больше люблю рассматривать те фото, которые моя мать делала в нашем загородном доме, чем снимки в глянцевых журналах — эти меня абсолютно не трогают.

Дата добавления: 2015-08-17