Одна среди демонов (таежная баллада)вар. 3

«Позови, я пройду сквозь глухую тайгу

Позови, я пройду сквозь метель и пургу

Оглянись, неприметной таежной сосной

Уж давно, я стою за твоею спиной…

ЧАСТЬ 1.СЕДОЙ И ЕГО СОБАКИ.

Седой заглушил мотор и лодка уперлась в гальку пологого берега реки в том месте, где на пригорке стоял их летний старательский балаган. Засидевшиеся в лодке собаки с лаем выскочили на берег, предупреждая всю окрестную тайгу о своем появлении. Первым выскочил Витим, черный мулат-пес с признаками породы лаек и уже больше походившая на лайку-хаски, с характерно закрученным хвостом, молодая собачка по кличке Лайма……

Седой, работавший по совместительству сторожем и охотником в старательской бригаде, вытащил из моторки пару мешков с продуктами и по одному отнес их к балагану, осмотрев прилегающую территорию. Летний балаган, сделанный из еловых досок и обитый толью от дождей, стоял на высоком пригорке в полусотне метров от чистой и порожистой таежной реки. Бригада подводников добывала ценный нефрит на речных ямах, но к зиме все уходили в город и только Седой и собаки оставались до холодов поохотиться и заготовить в засолке местной рыбы. Дело в том, что к брошенным старателями избушкам, повадился медведь, разваливший многие продуктовые заготовки, но карабин всегда был на взводе, в случае появления разбойника. Стоило оставить в тайге без присмотра какое-нибудь съестное добро и зверье тот час же использовало все возможности по добыче дармовой пищи. У выгребной ямы встречались следы почти всех обитающих в этой тайге животных, начиная от самой мелкой землеройки до волчьих и медвежьих следов. Местные охотники пробовали оставлять на время своего отсутствия капканы, запах железа, которых отпугивал многих хищников, но проходило время и зверье привыкало и к такому запаху, обходя капканы и забираясь в избушки. Стоило оставить собак, которых вообщем то обходило большинство зверья, как появлялись многочисленные в этих местах тундровые волки и никакие собаки не смогли противостоять этим таежным демонам. Ужасная смерть ждала всех не имеющих возможности противопоставить против стаи волков человеческое оружие. Собаки чувствовали поддержку человека и в вечернее время старались держаться ближе к Седому. В этот раз Седой отлучался недолго к старателям из соседнего района в часе езды по реке. У соседей лежала часть продуктов, завезенная еще зимой по льду и вполне достаточная для месячного пребывания в тайге, когда на неё не ляжет первый снег и все работы закончатся. По реке пойдет шуга и до неё, пока еще можно пройти моторкой вверх, придется уходить в город до следующего сезона.

В этих северных местах, зима долго не церемонится, и снег может посыпаться уже в конце сентября. Короткая октябрьская осень и глядишь, кончилось недолгое таежное лето. Седой пил чай у разведенного рядом с балаганом костра, а собаки ждали своей порции, заглядывая ему в глаза, пока он встанет и пойдет к тут же выкопанной в вечной мерзлоте яме. Там на глубине в полтора метра находился настоящий лесной холодильник с заготовленным ещё с июля мясом изюбра. Седой отрезал обычно пару кг от вынутой ляжки и им хватало питания на неделю. Себе он варил шулюм и заодно кормил Лайму и Витима, приправляя собачьи порции крупой или сухарями. Собаки с нетерпением ждали своей порции и знали свои миски, рьяно охраняя их каждая, от посягательства соседки. Седой наливал похлебку сначала старшему Витиму и тот, рыча, сразу припадал к еде, в то время пока Лайма крутилась рядом, ожидая своей порции. Собаки никогда не страдали отсутствием аппетита и если, что-то оставалось в мисках у конкурента, одна из них мгновенно подскакивала и очищала посуду. После трапезы, Седой уходил в балаган и отдыхал на нарах застеленных лосиной шкурой, а собаки, сытые и довольные жизнью, располагались на пригорке и нежились в лучах последнего летнего солнца.

Погода последних летних дней улыбалась всем своим безоблачным небом, редкой, безветренной тишиной таежных далей и лишь изредка срывающийся ветерок из речного ущелья, приносил запахи замшелых хвойных распадков, грибов и багульника с соседней тундры. Река шумела перекатами и делала в этом месте крутую извилину, резко уходя за поворот ограниченный высокими скалами правобережья. Напротив балагана с другой стороны реки, скальный участок возвышался почти на стометровую высоту, и река омывала с этой стороны и с другой за поворотом. Если подняться на седловину против балагана, то открывался чарующий вид на уходящую к горизонту безлюдную тайгу с редкими участками тундр, образовавшихся на месте лесных гарей. Когда-то здесь бушевал пожар и тайга выгорела на несколько километров вблизи балагана, постепенно заросла багульником и ягодниками, снабжавшими Седого брусникой и черникой. Краем леса на тундру и ягельные поляны с противоположной стороны иногда выходили лоси и изюбры. Тогда взяв карабин и используя утренний туман, Седой затаивался в крайних с тундрой елках и если фартило, то мясо изюбра пополняло его «холодильник» надолго. В реке водилась всякая таежная рыба и Седой, соорудив из ивняка нехитрую удочку, разнообразил их кухню хариусами и ельцами, для чего на открытых и заросших местами косах, ловил на насадку кузнечиков. Собаки с интересом наблюдали, как их хозяин подкрадывался к сидящему на солнцепеке кузнечику и накрывал его кепкой или рукой. Наглые ельцы сжирали кузнечика гораздо активнее и время на ловлю кузнечиков уходило больше, чем на ловлю ельцов, что раздражало Седого и ему казалось, что собаки над ним смеются. «Лоботрясы!!!-негодовал он про себя. – Лучше б ловить помогали…» Пойманные ельцы в свою очередь становились насадкой на налима, обитающего в яме под скалой. К вечеру Седой наживлял ельцами пару закидушек на толстой леске с галькой вместо грузила и закидывал всю снасть в омут. К утру на всех закидушках

сидели толстые и скользкие налимы, и жителей балагана ждало жаркое к утреннему чаю. Головки налимов делились между собаками, а деликатесную печень уплетал сам Седой, наслаждаясь хорошей погодой и вообще жизнью здесь, спокойной и далекой от городской суеты.

К его сожалению такая жизнь вместе с сезоном кончалась и приближающаяся зима с её мертвой пятидесятиградусной тайгой, заставляла Седого думать о возвращении в город до следующей весны. Он нанимался сторожем у местных старателей-нефритчиков и хоть сам камень не мыл, но научился отыскивать его в береговой гальке не хуже старателей и к зиме возвращался в город с деньгами, проматывал их до копейки, чтобы весной вновь вернутся в свой таежный рай. Седой сел на камень, покуривая трубку и тут же, подскочила Лайма, прижалась к ноге, легла рядом, вздыхая, как человек и предчувствуя что-то, о чем Седой не знал, да и не хотел знать. Он жил одним днем от прихода старателей и маленького праздника с выпивкой, до прихода гостей, таких же, как он бродяг с соседнего прииска и следующего маленького праздника. Здесь в горах не брал передач телевизор, который каждый зимний вечер развлекал его в городе, неслышно было и новостей по «транзистору». В динамике лишь что-то трещало и лишь иногда прорывалось китайское радио с его непонятной речью и музыкой иногда похожей на европейскую. Китайская радиостанция вещала и на русском, и он тогда мысленно называл их передачи «китайским маяком», слушал восточную эстраду с мелодичными песнями китаек. Почему то он представлял китайских женщин всегда в длинных платьях и с высокими прическами в виде башни, тем путая их с японками, хотя они давно уже походили на европеек. Седой представлял, как он, вернувшись в город, утонет в мягком диване с холодным пивком у телевизора, где целый вечер будут прокручивать футбольные и хоккейные матчи, и не надо будет ходить все дальше от балагана в поисках сухих дров. Китайских скупщиков нефрита Седой любил за то, что они хорошо платили в отличии от государства, которое давало копейки. Чиновники от государства могли появиться всего один раз за лето, чтобы скупить все почти даром и еще обложить его таежное пребывание налогом. Китайцы под видом туристов появлялись чаще и непонятно, как они перевозили камень через границу? Наверное хорошо платили тем же чиновникам. Его мысли и вхождение в вечернюю нирвану прервал резкий укус овода, незаметно севшего на руку и Седой, резко шлепнул левой рукой по плечу, но овод уже улетел. Овода досаждали все лето и собак, и его даже больше, чем таежная мошка, и Седой нашел еще один плюс в городском диване, где овода не беспокоили. Красный лист спланировал с ближайшего дерева прямо на плечо Седого, напоминая, что лето кончилось и надо браться за дела, которых в тайге никогда не переделаешь, даже если не будешь лежать на берегу и за тебя все сделают друзья. Да и друзья то далеко и что случись, скорой помощи, как в городе не дождешься, а произойти может всякое от встречи с медведем, до просто вывихнутой ноги и выживать как-то придется.

«Тьфу, черт! – Седой вспомнил лукавого и тут же подумал: «К чему бы это? Такие мысли зря не приходят» Он за многие годы житья в тайге чувствовал опасность, но не мог понять, с какой стороны её ждать? Погода стояла отличная и река не могла внезапно подняться от дождей и внезапных селей сверху. Медведи и волки тоже не беспокоили – всем хватало пищи в летней тундре и однако что-то не стыковалось в его подсознании, давило непонятной болью под правым ребром. Седой встал с валуна, намериваясь набрать воды и сварить к вечеру себе и собакам похлебку. Ляжка изюбра, убитого еще весной, прекрасно сохранялась в природном «холодильнике-яме» с вечной мерзлотой. Этот своеобразный холодильник выручал его все лето и даже к осени еще держал мясо в свежести. Настанет зима и яма вновь накопит холода до следующего лета, а там и холодный морс из болотной клюквы и водочка, привезенная друзьями по случаю. Собаки преданно смотрели на Седого и он знал, что они все слышат без разговора и на данный момент они единственные собеседники и их души разговаривали с его душой Первым завилял хвостом Витим, Лайма поддержала. Все ждали обеда и Седой, пошел в балаган за ведром. Каждая, даже самая мелкая и незначительная деталь, может изменить судьбу. Что такое сказать «Ведро воды!» Ничего особенного, то что мы делаем каждый день не замечая и однако, шаг влево, шаг вправо и в безоблачный день горизонт меняется и приходит небольшая тучка… Так и у Седого, стоило ему набрать ведро воды, повернуться к дому и сделать всего пару шагов- страшная боль пулей пробилась чуть ниже правого ребра. Седой выронил ведро и оно, покатилось по гальке к реке, отдав ей все, что только что взял у реки.

Седой очнулся весь в поту от прикосновения собачьего языка и Витим, и Лайма стояли рядом, поскуливая и периодически пытаясь вызвать его к реальности своими шершавыми языками. Боль вроде и утихла, но стоило ему пошевельнуться, вновь вспыхивала с прежней силой. Он с трудом дополз до балагана и едва, дотянувшись до ящика с лекарствами, где лежал «Кеторол», разорвал зубами упаковку и проглотил сразу две таблетки. Преодолевая боль, подтянулся на нары и упал в каком-то непонятном бреду. Таблетки немного подействовали и Седой заснул, но не надолго. Боль возобновилась под утро. Правый бок будто онемел и Седой задумался о том, что случилось, строя разные домыслы о печени, которой он часто и безбожно пользовался, и теперь она взбунтовалась. Вспомнил прошлые гулянки здесь и в городе, где они с друзьями по неделе отмечали летние заработки, и пришел к выводу, что когда-то с возрастом приходится «собирать камни». Версию с камнями в печени Седой сразу же взял на вооружение и стал размышлять, как в городской больнице ему смогут помочь, но для этого еще надо добраться до города. Правый бок ныл и непонятным, становилось, где же оно ноет? На самом деле все обстояло ещё хуже и его, мог убить обыкновенный аппендикс, от которого легко спасалось Человечество, но это все зависело от простой городской операционной. А её не предполагалось в дикой тайге и Седому оставались считанные часы. Распухший аппендикс в любую минуту мог взорваться внутри и прикончить Седого быстрее таежного медведя. Он впал в забытье и ничто, уже не могло спасти его, кроме Её Величества «Случайности». На соседнем прииске кончилась водка и курево, и двое охотников-старателей снарядились в город за «главным» и продуктами. До ближайшего поселка, где их ждал хозяйский «УАЗик», по реке предстояло пройти почти 200км перекатами и шиверами. Столько же оставалось и до города по таежной грунтовке, где особенно не разгонишься! Однако без привычного «подспорья» не работалось и за месяц до зимы еще могло подфартить и купцы из Китая, не прочь выложить кучку «бакинских» за кучку камней. Именно это обстоятельство и спасло Седого. По не писаному закону тайги, охотники не могли проехать мимо, не заглянув по пути в балаган, где в полусознании лежал Седой. Он, то приходил в себя, прося пить, то опять проваливался в забытье и осторожно перенесенный на телогрейки на днище восьмиметрового таежного бата, забылся вовсе. Двадцатисильная «Ямаха» фыркнула и понесла бат вверх, с каждым километром приближая Седого к спасительному городу. Только две собаки, подбежавшие к берегу стали свидетелями всего происшедшего, но людям в тот момент было не до собак…Все решала скорость лодки и разве что сидевший на румпеле старатель в последний раз оглянулся на берег, надеясь, что Седой ненадолго задержится в больнице….Витим молча смотрел на уходящую лодку, зная, что хозяин вернется, как было уже много раз, а Лайма с воем ринулась по берегу. Пробежав с километр за лодкой, собака остановилась. Путь преграждала отвесная скала, а против бешенного в том месте течения, плыть бесполезно и Лайма долго смотрела вслед уходящего бата, пока тот не скрылся за поворотом.

Уже поздно ночью «УАЗик» затормозил у приемного входа в больницу и дежурный врач, видя критическое состояние Седого, приказал обслуге скорее готовить операционную. Почти до утра длилась сложная операция с лопнувшей кишкой гнойного аппендицита и Седой, мог рассчитывать только на спасительную таежную закалку. Усталый хирург вышел из операционной лишь под утро. Сев в дежурке покурить, столкнулся с вопросительным взглядом молодой практикующейся врачихи: «Рая, пятьдесят на пятьдесят! Таких случаев у меня по пальцам можно пересчитать за всю практику…Как они его довезли? Под четыреста по такой дороге. Здоровяки же эти ребята. Сказано «таежники», не то что городские!

Седой пролежал в реанимации неделю и при этом несколько дней его сознание, то терялось, то просыпалось, скорее от шума осеннего дождя за окном. Ночью он засыпал только с помощью уколов и боль, занимавшая все его воображение, превращалась в кошмарные сны за тонкими стенами таежного балагана. Однажды утром, ему даже показалось, что его лоб трогает шершавый язык его собак, но это была лишь ладонь медсестры, приходящей с термометром. Впервые он забыл, зачем он лежит на этой койке и мысль о собаках уже неотъемлемо приходила к нему каждый час. К сожалению, вернуться к собакам до весны, у него возможности не было. Несколько осложнений после тяжелой операции, едва ли не свели на нет все его желания вернуться в тайгу хоть на день. Еще почти месяц провалялся он на больничной койке и наступившая рано снежная и холодная зима, перечеркнула все его планы и добраться до тех мест даже на снегоходе, никто из охотников не решился. Слишком уж опасная река летом, зимой грозила незамерзающими шиверами и порогами, и спуститься по ней к балагану мог только самоубийца. Среди знакомых Седого таких не нашлось. В декабре Седой даже рискнул обратиться к вертолетчикам, но они заломили такую цену, что ему пришлось и эту мысль притормозить где-то в глубинах своего сознания…

Часть 2 Одни в тайге.

«Над пеленой замерзающих рек, снег, снег, снег….»

Собаки еще долго выбегали на речную косу, прислушиваясь к говорливому шуму поющего водными струями переката и улавливая в нем рокот подвесного мотора той лодки, на которой мог возвратиться хозяин. Иногда в стороне падало сухое дерево и казалось, что это поработал топор охотника, или пролетавший высоко самолет вносил какое-то разнообразие в атмосферу медленно засыпающей к зиме тайги. Осень расцветила тайгу багровыми и золотыми тонами, а с первыми заморозками стряхнула весь её наряд на мхи и в реку. В тихие солнечные дни летела паутина короткого бабьего лета, и стаи журавлей перекликаясь на пойменных болотах, настораживали собак необычными звуками, непохожими на присутствие человека. Таежные собаки в отличии от домашних быстро учились выживать по принципу «Голод не тетка!», и зов предков, тех, которые еще не знакомы были с людьми не давал им пропасть на месте. Пока снег не засыпал землю, им на помощь приходило замечательное чутье их далеких предков-волков и лисиц. Конечно, загнать что-либо крупное у собак не хватало и поэтому пищей, хоть как-то их поддерживающей, стали мелкие и крупные грызуны, и даже лягушки. Лайма и раньше часто видела в теплой луже у реки квакающих лягушек и однажды решила попробовать самую большую серо-зеленую на свой собачий зуб. Вся какая-то скользкая и противная, она не вызвала желания больше пробовать их. Собаки еще помнили, что Седой готовил им обильно покрытые жилами и мясом куски вареного изюбра. Но голод и отсутствие Седого толкали собак еще раз попробовать что-либо «мясное» и Лайма решилась, поборов в себе неприязнь к земноводным и проглотив одну из них. Конечно, лягушка не изюбр, но приятная истома в животе, говорила собаке о том, что и лягушка вполне заменит мясо. Витим поймал крупную и жирную лесную полевку и также приободрился, но полевки быстро скрывались в своих норах и еще, приходилось приноровиться раскапывать их ходы под толстыми мхами тундры. Собаки сильно исхудали, но быстро научились добывать что-либо съестное под пнями и вывороченными корнями упавших елей и пихт. Однажды им повезло и со зверьем покрупнее-вдвоем они загнали забежавшего на речную косу зайца. Точнее, косого выгнала из леса Лайма, а прибежавший на ее лай Витим, успел отрезать зайцу отступление в прибрежный ивняк. Заяц кинулся к воде, но Витим оказался сильнее и проворнее на сильном течении переката и заяц не справившись с потоком, оказался в зубах пса…При Седом, у собак действовало строгое правило «не лезть в чужую тарелку» и они только поглядывали при еде друг на друга: Много ли еще каши с изюбрятиной или тушенкой остается у соседа в тарелке? При малейшем приближении младшей Лаймы, Витим негромким рыком ставил ее на «место»…

Сейчас же что-то перевернулось в душе одиноких собак и зов предков, не терпевший конкуренции, утратил прежнюю силу. Они, молча ели загнанного зайца, чуть ли не соприкасаясь носами, и Витим, даже чуть подвинулся, когда голодная Лайма явно перешла невидимую границу дележки мяса. Наевшись на этот раз вдоволь, собаки запили трапезу «чаем» из таежной лужи на берегу и разлеглись на косе в последних косых лучах осеннего солнца. Жизнь вновь показалась раем и в сладком сне, к ним приходил Седой, трепал каждую псину по загривку, что-то говорил им нежно и ласково, и слова его сливались с шумом переката, растворялись в бескрайних таежных просторах за горизонтом.

Осень прошла необычно быстро, к утру следующего дня, собаки, спящие под порогом балагана стряхивали с себя первую порошу. Густая шерсть не давала им замерзнуть и скрутившись калачиком, они сохраняли тепло всю холодную ночь, прижавшись друг к другу Лужи с лягушками замерзли и теперь собак выручали только мелкие грызуны, которых они ловко ловили под еще не замерзшим мхом и раскапывая старые гнилые пни. День-два и по реке поплыла шуга. Кое-где по плесам лед уже выдерживал вес собаки, и они стали охотится на полевок и бурундуков, переходя на другую, скалистую сторону реки. Там «собачьи угодья» ещё не были потревожены их промыслом и охота складывалась удачно. Две-три запасшихся жиром к осени полевки, вполне давали им силы к существованию, надежда на лучшие времена пока еще теплилась в их худых телах. Снега прибавилось, у порога, образовался сугроб чуть-ли не до самой крыши балагана. Витим вырыл в сугробе берлогу до самого порога балагана, и две собаки нашли приют в этом снежном и довольно теплом домике, оставив лишь лаз наружу. Горячее дыхание собак немного поднимало температуру их крохотного жилища. Небо редко прояснялось в первые месяцы зимы и собаки поохотившись на мышей, залегали в свою берлогу и смотрели сквозь лаз на всё время падающие хлопья снега, прислушивались к таежным звукам. Хлопья, все падали и падали и казалось, что им нет конца и весна, никогда не придет в этот забытый богом уголок дикой природы, где в ожидании в занесенной снегом тайге грустили две собаки.

Тайга же к зиме совсем помертвела, лишь редкие крики кедровок и стук дятла нарушали первозданную тишину. Иногда метель со свистом добавляла звуки снежных завихрений и треск, падающего подгнившего дерева, словно выстрел эхом раскатывался по тайге. Собаки настораживались, готовые прибежать на зов человека и выстрел, но к сожалению «охотником» оказывался только ветер ломавший деревья…Наконец снегопады прекратились и на смену им пришли сорокоградусные морозы. Солнце сияло в каждом кристалле изморози на единственном окне в балагане, искрилось причудливым ажурным узором над последними промытыми кусочками льдинок переката. Речка успокоилась до весны и метровый лед на плесах, успокоил ее бурный нрав, опустив на зимнюю тайгу покрывало тишины. Когда у балагана, стоящего под сенью елей, становилось совсем холодно, собаки перебегали на другую сторону реки и примостившись боком к черным отвесным незаснеженным скалам, грелись на ярком солнце. Солнце отдавало темным скалам совсем малую кроху тепла, но и этого было достаточно, чтобы нагреть темную поверхность и лежащих на ней собак. В такие минуты Лайма закрывала глаза и оказывалась в теплом лете, где все по-прежнему хорошо и сытно, где у кострища под балаганом дымится кулеш с мясом изюбра, а Седой разливает вкусную похлебку по их мискам. Витим зарычал. Сон Лаймы мгновенно испарился и она, вопросительно подняла голову, принюхиваясь. Что же могло насторожить Витима? Он глядел куда-то вдаль, за балаган, где тайга, за небольшим тундровым пространством превращалась в бесконечное, до горизонта, море елей и снегов. С высоты скал над рекою, куда они вдвоем забрались, все хорошо просматривалось, и собачий острый взгляд, уловил движение в километре от балагана.

Вдоль опушки из высоких елей, по тундре, двигались едва заметные на белом снегу четыре точки. Пока еще они находились далеко от балагана и Лайма не могла представить опасности, грозившей им с Витимом, но он то знал, чем это все может окончиться…По тундре и в их сторону двигался «развед отряд» самых беспощадных противников человека и собак, голодных серых тундровых волков. Глубокий снег и мороз лишил стаю преимущества перед лесными копытными, которые спасали волков в этом голодном и холодном безмолвии еще по чернотропу. Как и собаки, они могли кое-как заполнить свои пустые желудки всем, что можно еще найти съестного в тайге- мышами, зайцами, одним зверям известными корешками и остатками падали на речных берегах в виде рыбных костей. Такие отбросы иногда можно было найти в мусорных ямах у оставленных на зиму приисках и балаганах летних сенокосчиков. Стая волков рыскала по тайге у каждого покинутого с осени балагана в надежде чем-либо поживиться, и такой «подарок»,как собаки для них мог явится настоящим праздником.

Запах человека мог надолго остановить желание хищников чем-то поживится. Стоило охотнику бросить на оставленные в тайге припасы пару стреляных гильз и щепотку табака, как это на месяц и более могло отпугнуть лисицу или волка от заначки. Зверье особо не переносило запахи пороха и табака, четко напоминавшее ему о присутствии охотника. Так и волки по осени долго не решались подойти к балаганам и заимкам, не убедившись в отсутствии человека, но проходили месяцы и запахи выветривались, забивались снежными метелями и зверье наглело. Вначале, брошенное жилье становилось приютом мышей и бурундуков, после появлялись и более крупные обитатели тайги. Голод заставлял преодолеть последние опасения всем от росомах, до волков и по теплому времени, медведей. Если волки только подбирали объедки и не лезли в избушки, опасаясь ловушек или капканов, то росомахи и медведи приносили полный разгром в оставленные припасы. В некоторых местностях даже существовала жестокая практика, оставлять до времени глубокой зимы непородистых собак. Завезенные на прииски еще с весны, они охраняли избушки и припасы до того, как медведи ложились в берлоги. Они исполняли свою роль верных стражей до конца, но суровая зима и волки не оставляли им шанса дожить до весны… Такими собачьими «камикадзе» по неволе и пришлось оказаться нашим героям, но Седой любил собак независимо от породы и привилегий. Но в этот раз нелепая случайность расписалась в их судьбе и человек, оказался бессильным. Седой, зная печальный конец таких историй, долго и мучительно думал, как вернуться до сильных морозов в тайгу и не мог ничего придумать. Постепенно время заглушило его боль, и лишь где-то, в глубине его охотничьей души теплилась надежда, что кто-то или что-то спасет его собак.

Часть 3. Одна среди демонов

Собаки могли как-то спастись в людском жилище, но дверь балагана открывалась только изнутри, несколько утопая в потае-притолке. Открыть ее снаружи смог бы тот, кто на уровне человеческого роста сумел дотянуться до кожаного ремня, который находился в полутора метрах от земли. Ещё раньше, поцарапавшись в дверь и чуя за ней что-то съестное, собаки так и не смогли ее открыть. Единственный путь вовнутрь оставался через крышу балагана, нависающую в двух метрах от земли. Всего полметра толи, свисающей с крыши, не давали возможности запрыгнуть на нее, что впоследствии сыграло спасительную роль для Лаймы. Впрочем, на крышу можно было попасть и другим способом: еще осенью на неё свалилась небольшая подгнившая елка, которую Седой планировал использовать на дрова. Дерево стояло на пригорке со стороны тундры и падая, верхушкой оказалось на балагане. Балаган не повредился и Седой, обрубив нижние сухие ветки, оставил боковые, где иногда развешивал мокрое белье или сушил соленую рыбу. Собаки обтоптали весь снег под елкой, прячась от метели то с одной стороны, то с другой. Раз даже попробовали пробраться в балаган по елке, но ветки сверху не были обрублены и стояли непролазным частоколом, а тонкий ствол верхушки не давал крупной собаке пробраться на крышу. После нескольких попыток и срывов, Витим оставил это безнадежное дело, а Лайма, пробравшись почти полностью, тоже сорвалась вниз. Ей не хватило всего одного метра елки и её лапы поскользнулись на оледеневшем дереве. Лайма повторила все вновь и со второй попытки оказалась на крыше. Снег полуметровым слоем засыпал все, кроме трубы от «буржуйки», ржавым столбиком торчавшей на белоснежном покрывале.

Лайма подбежала к трубе и, разрыв небольшой участок в снегу у ее основания, обнаружила щель. Сунула туда свой нос и ее обдало не сильным, но для собачьего обоняния довольно чувствительным запахом съестного…Усиленно работая лапами, она смогла расширить щель в толе, так что стала видна внутренность балагана, освещенная единственным заиндевелым окном. Все оставалось, как и прежде на местах -- смятая постель на нарах, как будто Седой только что их покинул, и котел с промерзшим супом на буржуйке, и даже кусок хлеба на столе, раскрошенный мышами. Лайма наполовину просунула худое тельце в отверстие, осматривая, куда прыгнуть. Ближе всего находился стол и собака, наконец просунувшись в отверстие, упала прямо на него. Забыв обо всем, она стала рыскать по каморке, съев остаток хлеба и подлизав все крошки на столе. В котле на печке стоял замерзший суп с макаронами и видневшимися изо льда остатками костей изюбра. Лайма попыталась выгрызть со льда съедобный кусочек, но едва только достала до остатка кости и, полизав застывшее варево, почувствовала приятное томление в желудке. По сравнению с непривычной пищей из лесных полевок здесь было где разгуляться голодной собаке, но царапанье лап по закрытой двери, заставило Лайму подбежать к двери. Там, снаружи оставался её друг по несчастью, такой же голодный пес Витим, и Лайма, приникнув носом к дверной щели, поскулила в ответ. Витим, с наружной стороны усиленно заработал лапами, отрывая куски промерзшего снега у порога. Однако дверь примерзла в нижней, заметенной снегом части и никак не поддавалась усилиям собак открыть ее. Схватить зубами и потянуть дверь на себя, Витим не догадался, да и дотянувшись до ручки, он бы не смог сделать это, уж очень неудобно для собачьих зубов был прикреплен ремень на ручке. Именно это обстоятельство и спасло впоследствии Лайму от самого страшного… Дверь, скрипя пружиной, открывалась легко только изнутри и вскоре полоска снега, разогретая дыханием двух собак, растаяла и Лайма, надавив головою на дверь, чуть приоткрыла её. Щель оказалась вполне достаточная, чтобы Витим просунулся в балаган…..

Что тут началось! Голодные собаки подобрали все съестное до крошки сухаря и принялись за промерзший суп, постепенно выгрызая лед вместе с остатками макарон и костей. Котел не удержался на буржуйке и, рухнув на пол, испугал кинувшихся врассыпную собак. Когда испуг прошел, они вдвоем засунули голову к остаткам супа и с чавканьем и урчанием вылизали котел до блеска. Сытые и довольные собаки взобрались на нары, накрытые рваным ватным одеялом и чувствуя едва сохранившийся запах Седого, умиротворенно закрыли глаза. Долгая зимняя таежная ночь трещала пятидесятиградусным морозом, и все живое в своих норах, берлогах и дуплах притихло, замерло в ожидании чего-то таинственного, такого необычного и сказочного для людей и такого закономерного для лесных обитателей. Что-то в этом подлунном мире простирающимся за окном изменилось, и восходящее на заре солнце должно было известить всех, что еще один год прошел, что мир уже также изменился совсем мало. Всего лишь, на каких-то десяток минут…Но что эти минуты значили для собак и для всей таежной природы? Совсем немного и так много, всего лишь переход солнца к лету, к будущей весне и теплу, к надеждам на лучшее…

Витим, однако, спал неспокойно и его ухо, направленное в сторону тундры, уловило какой-то посторонний звук, тревожной нотой повисшей над кронами елей и пихт. Пес приподнял голову и прислушался. Звук повторился в одном конце тундры и тут же ему ответил второй, идущий с другого края тундры. Высокая, протяжная нота призывала Витима вернуться в те далекие времена, когда его предки, еще не знали человека и охотника…С одной стороны, таежный зов волновал пса какой-то непонятной волной свободы и совершенно другой жизни…С другой-чувствовал голос смерти, неотвратимо сжимающей кольцо их существования в мире, где когда-то правил человек, их друг и защитник, человек, который всегда появлялся вовремя и говорил с ними совсем другим голосом. Вот и теперь, две одинокие собаки еще надеялись, что появится Седой и все страхи уйдут, растворятся в бескрайней тайге, как плохой сон, который бывает не только у людей. Ещё немного и послышится шорох лыж или рокотание лодочного мотора и все станет как всегда. Они, как когда-то щенками, уткнуться в его пропахшие табаком руки и долгими вечерами будут слушать его разговоры о жизни и делах человеческих, склоняя головы то вправо, то влево, будто зная все проблемы их хозяина. Лайма еще не понимала по своей молодости грозящей им опасности, но Витим, чувствуя ее, все более напрягал мышцы и слух, готовясь в последний раз защитить то, что ему поручено охранять. Он чаще стал выбегать на пригорок за балаганом, принюхиваясь и напряженно вслушиваясь, но все оставалось по-прежнему тихо и мирно. Выскочив поутру из балагана, собаки, не отдаляясь далеко от жилища, обходили свою территорию, но пока не заметили на снегу посторонних следов, не считая недавно пробежавшего соболя и пересекшего реку косого. Лайма быстро поняла, как попасть в балаган, хорошо освоив дорогу по упавшей елке на крышу, но она не могла обучить этому Витима. Сколько он не пытался пробраться в лаз под трубой через дерево, все кончалось, как и прежде. Пес срывался со скользкого и тонкого ствола на землю, не добравшись до крыши всего на полтора два метра… Единственный путь оставался через дверь, когда Лайма первой попадала в балаган, а он поцарапавшись ждал, когда же нос подружки, просунутый изнутри, приоткроет ему двери.

Запасы Седого в балагане вполне могли спасти собак от голодной смерти и поев все, что нашлось на столе и печке, они нашли еще одну возможность подкормится. В углу, на небольшой притолоке стояли два мешка с мукой и макаронами, из которой Седой пек лепешки и добавлял в супы, и будучи с хозяином, собаки и не думали попробовать их содержимое. Сейчас же голод заставил их попробовать сухие, но как оказалось вполне съедобные продукты. Дело в том, что мыши, начали «пробовать» их первыми, прогрызя дырки, из которых сыпалось содержимое мешков на пол. Лайма, первой лизнув рассыпавшуюся муку, посчитала ее вполне съедобной и мыши, почувствовав собак, поспешили спрятаться в норы под стенкой балагана. Витим, еще день не прикасался к такой пище, но голод и его заставил забыть то табу, которое когда-то наложил Седой на все «человеческие» продукты без его согласия. С этими мешками и охотой на окрестных мышей, еще можно было протянуть до весны неприхотливым охотничьим собакам, но другие таежные страхи пришли к балагану гораздо раньше весны и Седого…

Ночами, Витим чувствуя неладное, рычал, как будто бы во сне, но однажды утром, выйдя из балагана, собаки заметили вблизи жилья следы крупных волчьих лап. Хищник бродил в полусотне метров от балагана, ещё боясь подойти к нему поближе, видимо чувствуя слабый и не совсем выветрившийся запах человека. Прошли день, два и следы стали встречаться поближе, да и теперь по ночам, вокруг охотничьего жилья кружило несколько этих голодных таежных демонов. Пока, они не наглели и подбирались поближе только ночами. Днем, надеясь на свое острое чутье, собаки гуляли вблизи балагана, перебегая через замерзшую речку на другую сторону, где под камнями от осыпающейся скалы можно было поохотиться на больших лесных полевок. Несколько елок и кедр, растущие вблизи балагана, частично закрывали вид на тундру, но преобладание лиственниц, осыпающих свой покров на зиму, позволяло видеть всю обстановку довольно далеко. Однажды, сидя у порога балагана, собаки уловили движение за елками. Витим приподнялся и Лайма, с лаем кинулась вместе с ним по пригорку. По тундре, большими прыжками убегал к ближнему лесу молодой волк, видимо, разведчик. Собаки сократили свои прогулки в окрестностях до минимума, чувствуя надвигающуюся опасность. Где-то рядом по тайге бродила голодная стая лесных демонов, а значит надо быть начеку и собак, могло спасти только единственное недоступное для волков убежище, в балагане. По ночам, то справа, то слева от жилья раздавался вой и по тайге, дрожью проходила волна ужаса, поднимала дыбом собачью шерсть на загривке, рокотала где-то глубоко в горле напряженного до предела Витима, в любую минуту готового постоять за Лайму, Седого и их таежный приют. Наступало утро, позднее зимнее солнце золотило вершины елок и листвянок, рассылало яркие лучи всем в этом жестоком мире выживания и волчьи законы осыпались искристой порошей, под лапами, бегущих по снегу собак. Они еще надеялись, что вовремя прозвучит выстрел Седого, придет Весна, и вернется любимый хозяин, и все станет по-прежнему в расцветающей тайге.

Но вот погода испортилась, ветер, стал меняться, задувая снег то из тундры, то из-за скал правобережья. Солнце скрылось за низкими снеговыми тучами и собаки, гревшиеся под скалой на берегу реки, поспешили к балагану в надежде укрыться от непогоды. Ветер дул в противоположном от жилья направлении и Витим, не почувствовал надвигающейся опасности и скрипа снега под лапами выходящей из-за елок волчьей стаи. Собаки находились гораздо ближе к спасительному балагану, но чтобы открыть дверь изнутри, Лайма должна была проскочить вовнутрь жилища через елку и отверстие вблизи трубы. Витиму ничего не оставалось делать, как последовать за Лаймой по елке. Когда лайка уже была на крыше, лавируя через торчащие остатки ветвей, Витиму почти удалось достичь крыши, но толстый сучок не дал ему разбежаться и он сорвался вниз…

Лайма оставалась в безопасности и, лаем подбадривала пса на еще одну попытку, однако три волка, уже достигшие балагана, несмотря на глубокий снег, лишили Витима возможности уйти от них. Лайме оставалось только наблюдать за дальнейшими событиями с крыши балагана. Витим вложил всю свою силу и злость в броске на первого нападавшего волка и снег, впервые окрасился алой кровью боя. Двое волков насели на собаку сзади, пытаясь обездвижить ее, перекусив задние лапы, но им это не удалось! Пока только клочья черной шерсти летели на снег, а Витим трепал, словно тряпку, напавшего на него и судя по всему малоопытного волка. Молодой волк с визгом отскочил в сторону и Витим, развернувшись, дал бой двум наседавшим сзади хищникам. Лайма ничем не могла помочь вступившемуся за нее другу и только бегала по крыше из конца в конец, тревожно лая. Пес основательно потрепал второго волка и мог бы выйти из этого боя с минимальными потерями и незначительными ранами, сохранившими ему боеспособность благодаря жесткой и толстой шерсти….Но в тайге нет законов справедливого боя и побеждает только тот, у кого на стороне сила. Сила же в тот момент переходила на сторону стаи.

По-человечески можно было бы сказать:» Витим дрался словно лев!»- рыча до хрипоты и, разбрасывая врагов в разные стороны, но тут подскочили еще три волка и все, превратилось в смертельную карусель, обагрившую снег кровью и клочками шерсти собаки и её врагов. Пару минут сражения и все было кончено!.Стая рвала останки собаки и между волками уже возникали стычки за каждый кусок добычи. Несколько мгновений и дележ кончился, и только куски шерсти, и алый снег, указывали на место трагедии. Разгоряченные боем волки ринулись к балагану, где на крыше, лая на них, металась еще одна добыча. Попытки их пробраться по елке на крышу, ни к чему не привели- ветки и узкий, скользкий ствол, защитили собаку, как и нависающая по сторонам балагана кровля. Сколько они не пытались взобраться на крышу, но достать Лайму из-под нависающего толя было невозможно, и немного, покрутившись, стая ушла в тайгу. Лайма же пробралась в балаган и, дрожа всем телом от страха, и увиденной расправы,примостилась на постели Седого.

Прошло два дня и снежная метель, сровняла все следы вокруг избушки. Тайга, веками видевшая и не такое, в период паводков, ураганов и лесных пожаров, легким ветерком отряхнула с веток елей и кедров снежную пыль, застыла в лучах поднимающегося солнца. Казалось, ничего не нарушает эту тишину, кроме гулко бьющегося сердца собаки в затерянном посредине зимы балагане, но вот с дерева на дерево перелетела белка- летяга и дятел забарабанил веселее, а на скале правого берега, обращенной к солнцу, повисла первая сосулька. Лайма еще пару дней боялась показаться из балагана, но волки не появлялись и она, решилась выйти наружу, слегка приоткрыв носом дверь изнутри. Ни чутье, ни ее острое зрение, опасности не почувствовало и Лайма обежала вокруг балагана, еще не решаясь отойти подальше и все время оглядываясь на спасительную ель, касающуюся крыши. Волки обладали природной хитростью, так необходимой для существования в тайге, но и охотничьи собаки за тысячелетия общения с людьми научились многому, выживая в суровых условиях дикой природы. Лайма протоптала тропу к поваленной ели и могла за короткое время забраться по ней на крышу, тогда, как волкам, чтобы достигнуть балагана, пришлось бы преодолеть глубокий снег от тундры до первых к жилью лиственниц. Со временем сама природа помогла собаке, покрыв при оттепели и солнце всю поверхность снега предательским настом, по которому невозможно становилось пройти без шума и треска ломающегося ледка. Закончился январь, и февральское солнце все дольше задерживалось на небосводе, укрепляло наст и Лайма, даже не проваливалась в снег в отличие от тяжелого волка с шумом двигающегося по насту. Несколько раз при ночном морозе, они пытались проникнуть во внутрь балагана, оставляя следы зубов на древесной фанере, но дверь поддавалась только изнутри. Днем, волки не показывались и лишь один раз, попытавшись перехитрить собаку, залегли в ближних елках, но Лайма вовремя почувствовав опасность, бросилась к елке, на какой-то десяток метров опередив прыгающего по насту волка. Этот раз она оказалась на волоске от гибели и прыгнув на ствол ели и поскользнувшись задней лапой, однако все же удержалась на стволе. Когда собака была уже в метре от крыши, волк попытался прыжком сбить её с елки, но спасительная торчащая сбоку ветвь отпружинила только щелкнувшего зубами хищника. Чувствуя себя в безопасности, Лайма «отыгралась» на разъяренном волке таким лаем с крыши, что перевод его на человеческий язык не пропустила бы даже самая либеральная цензура….

Волки оставили в покое одинокую собаку, прекратив на некоторое время безрезультативную охоту у балагана, и занялись поисками более крупной и доступной добычи. Тайга рационально распределяла свои запасы среди всего зверья, и волкам, тоже повезло с одним отбившимся от стада изюбром. Они долго преследовали оленя по тундре и там, где наст на каменистом плато, оказался не таким плотным, догнали обессиленную долгим гоном добычу.Сработал один из постоянных законов тайги: «Пока хищник занят пойманной добычей, ты можешь жить спокойно!, который и дал Лайме возможность безбоязненно прожить одной еще некоторое время…Однако волки не прекращали своих попыток достать одинокую собаку и приходили по ночам, ища лазейку в балагане и подкапываясь под его стены. Лайму спасала только мерзлота, уровень которой поднимался с сильными январскими морозами. Почва окаменела до состояния бетона и даже, крепкие волчьи клыки ничего не могли поделать, мерзлая земля надежной крепостью защищала балаган. Попытка попасть в жилище Седого через дверь, также окончилась неудачей. Её хитрая конструкция, не позволявшая схватиться за что-либо зубами, спасала собаку. В момент таких волчьих осад Лайма дрожала всем телом, чувствуя, как к ней подбирается сама смерть, но балаган мог взломать только один таежный житель- медведь, который в теплое время посещал оставленные избушки, сейчас же он спал и только лесные демоны-волки, представляли явную угрозу. Запасы макарон и муки, оставленные Седым, вполне поддерживали собачьи силы, и она, убедившись своим чутьем, что рядом никого нет, протискивалась в небольшую щель открытой двери только чтобы утолить жажду снегом и справить свои собачьи нужды. Причем снег, она лизала поближе к спасительной елке, готовая в любую секунду вспрыгнуть на неё и уйти по крыше в открытый проём трубы.

Меж тем весна давала знать о себе все больше и больше. Веселее по коре елок застучали дятлы, прибавив звуков в безжизненной зимней тайге. О чем то перекликались кедровки и тикали синицы, стал постепенно журчать и обнажаться перекат, и лед уже не сдерживал постепенно просыпающуюся мощь речного потока. На реке появились наледи, застывающие ночами и сыреющие днем на ярком солнце. Скала, на правом берегу, словно бородой обрастала грядой сосулек, но выше была каменная полка под нависающим козырьком отвесной стены. Собаки, когда были ещё вместе, любили полежать в этом месте, хорошо прогреваемом солнцем в холодное время. Лайма, осторожно осмотревшись вокруг и не почувствовав никакой опасности, спустилась к перекату попить свежей воды из образовавшейся промоины. Стояла прекрасная погода начала марта, даже двадцатиградусный мороз в тени, не чувствовался на открытом солнцу берегу. Лайму манило их любимое с Витимом место на нагретом камне и она, обежав промоину вокруг, взобралась на каменную полку, где примостилась на чуть теплом черном камне. Закрыв глаза, она представила, что наступило лето и на берегу, рядом ней находятся и Седой, и Витим, и всем хорошо и спокойно, и таежная жизнь течет, как прежде и никаких демонов поблизости нет. Только свои, и друзья, и лето….

Услышав шорох по льду реки, собака и приоткрыла глаза. По льду, в сторону скалы, где она лежала, приближался волк, отрезая ей путь к балагану. Уйти вниз по этой стороне реки не представлялось возможным. Дальше их лежки на каменной полке стояла отвесная стена обледенелого скальника, а путь назад по пологому склону, преграждал приближающийся волк. Внизу, под скалой, где лежала Лайма, урчала уже обнажившаяся струя потока. Промоина находилась у берега, и сильное течение, втягивало под кромку льда все, что туда попадало. Проскакивали по течению прошлогодние желтые листья, осколки отрывающегося припоя, сила пробуждающегося течения была столь велика, что грозила смертью подо льдом всему живому попавшему сюда. У волка оставался один путь подхода к лежащей в скальной ловушке собаке и это был единственный путь отхода для Лаймы. Узкая каменная полка карнизом нависающая над перекатом могла пропустить только одного из них, и волк, оценив обстановку, стал подбираться поближе. Лайма вскочила со своей каменной лежанки и, оскалив зубы, ждала последнюю схватку, готовясь продать свою жизнь подороже…

/,,,/,,,/

До сих пор, от первого до последнего шага, этой несчастной собаке, оставленной на произвол судьбы, несказанно везло, начиная от того прыжка по оледенелой елке на крышу и до нахождения единственного укрытия в балагане. Сейчас же волк не оставил ей ни одного шанса к спасению, перекрыв единственный путь к жилищу. Оставалось только сражаться с этим лесным демоном или прыгать в темную, кипящую воду переката и каким-то образом попытаться выбраться на тонкий и подмытый край льда. В обоих случаях, собаку ожидала смерть! Надеяться можно было лишь на везение или случай, или на добрых таежных духов, так помогавшим некогда обитающим в тайге охотникам-эвенкам. Что именно сработало на сей раз, так и останется в неразгаданных таежных тайнах, надежно скрытых во времени и лесных просторах. Волк все ближе подбирался к Лайме по узкому скальному карнизу и случись это летом, успех в охоте за собакой, был бы ему обеспечен. Промашки редко случаются у опытных охотников, всю жизнь проводящих в тайге и тем более у волков, лис и прочей лесной живности, выживающей в суровых условиях северной природы. Однако, таежные дебри не прощают ошибок ни человеку, ни зверю, и все, в той или иной мере, могут стать жертвами или оказаться на месте добычи. В тот момент все решила маленькая сосулька, сорвавшаяся со скалы сверху под действием набирающего силу солнца. Одна из лап волка, ища опоры на узком карнизе, наступила на кусочек оторвавшегося льда, а остальные три не удержались на сырой поверхности камня и заскользили вниз по скале. Хищник, судорожно искал опоры, но её не существовало для очередной таежной жертвы и духи древних эвенков были не на его стороне…На какие-то секунды ему удалось затормозить падение, а затем серое тело демона с шумом и всплеском сорвалось в темную стремнину речного переката. Массивный зверь ушел под воду целиком, но мощные лапы и умение хорошо плавать, позволили волку вынырнуть в полуметре от ледового поля, размываемого весенним потоком.

Волк вложил все силы для последнего броска на кромку льда, но та предательски подломилась, и поток еще сильнее потянул хищника вниз. Будь течение помедленнее, возможно сильному лесному зверю и удалось бы проплыть к дальнему краю промоины, где лед толще и прочнее, но поток оказался сильнее. Его голова еще два раза показалась из воды и через минуту исчезла под самой кромкой. Верила или нет Лайма в свое чудесное спасение, можно только догадываться, но в отличии от нас людей, наделяющих собак почти человеческим интеллектом, таежные собаки, не размышляя о произошедшем долго, воспользовались моментом спасения в полную меру. Прыжками, преодолев опасный карниз, Лайма устремилась к балагану и спасительной елке. Несколько мгновений и она уже лежала на нарах, где одеяло еще отдаленно сохраняло запах Седого. Почувствовав себя в полной безопасности, она закрыла глаза, вернувшись в мир снов, где все также стояло лето, и они, вместе с Витимом грелись у костра, где Седой варил такой всегда вкусный кулеш из изюбра.

В отличии от людей, собаки быстро забывают плохое и людям стоило бы поучиться у таежных собак, причем не только той преданности, о которой уже сотни лет пишут литераторы и пытаются отобразить их мимику киношники. Эти существа и переживают подобно нам, и гораздо быстрее перестраиваются на все хорошее, что можно взять от жизни. Недаром, один поэт из охотничьей половины человечества заметил: «Знаю, есть у них хвост и условный рефлекс, но откуда характер их верный и твердый?» Они молчат, но их молчание более многословно и возможно их души переживают все больше наших.

Высунув нос, в щель под дверью и убедившись, что волками не пахнет, Лайма уже на второй день выскочила на улицу и ощутила странный будоражащий душу запах, необычно приятный и совсем не страшный. Он окружал балаган сиреневым туманом тающего на солнце снега, волнами струился от древесной коры и капающих сосулек под крышей. Шорох, доносившийся с реки, заставил собаку повернуться к берегу, но отнюдь не волчьи лапы издавали его. Вода, скованная морозами всю зиму, вышла на лед и отламывая льдины, одну за другой, заставляла их словно сказочных белых медведей, наползать друг на друга с шорохом и треском.

Зима постепенно сдавала позиции и если она еще властвовала в тени, то на солнце ее поражение становилось явным с каждым днем. Стволы листвянок и елок с солнечной стороны заискрились желтыми каплями выступающей смолы, и запах хвои стал сильнее, и уже не такой холодный ветерок разносил его по всей тайге, будил и будоражил лесное зверье. Общее пробуждение природы не миновало и волков. Они лишь изредка показывались в пределах балагана, надеясь на случайность, но Лайма не теряла осторожности и веры, что когда-нибудь снова настанут добрые времена. Наст, укрепляющийся по утру от ночных морозов, достаточно громко предупреждал о приближении любого мало-мальски крупного зверя к ее жилищу. Когда он становился хрупким от набирающего силу солнца, Лайма могла даже слышать осторожную поступь лисицы и взбудораженные весенним теплом заячьи игры. Зверье теряло осторожность с наступлением гона и однажды собаке удалось увидеть, как лиса тащила в зубах зазевавшегося зайца-беляка. С лаем, она кинулась за рыжей и та, обессиленная прыжками по проваливающемуся снегу, бросила останки зайца. Затем, Лайма оттащила зайца поближе к балагану и с удовольствием полакомилась свежатиной, хрустя у самого порога сочными косточками лесного грызуна. Добыча прибавила в ней силы, оказавшись вкуснее и посущественнее полевок, и сухих макарон из надорванного мешка.

В ту же ночь ее разбудил скрежет и шум проснувшейся реки. Перекат все больше и больше размывала талая вода, с каждым днем поднимавшаяся все выше и выше, но Лайме река не угрожала! Седой поставил балаган на высоком пригорке, куда даже в самое большое половодье, вода не доставала, останавливаясь в каком-нибудь десятке метров. Иногда, с севера ещё налетали бешеные ветра и метели, но планета все больше разворачивала свою таежную сторону Земли к солнечному теплу и слуги зимы рассеивались по горным ущельям, прячась в вековых нетающих ледниках и глубоких таежных распадках. Там они будут лежать в глубоком сне, давая природе, вновь проснуться на сравнительно короткое северное лето, и разбудить их вновь сможет только новая зима. Однажды шум сыплющейся с неба ледяной крупы сменил звук резких ударов капель дождя, темные тучи нависли над горами так низко, что коснулись вершин высоких елок и кедра, а к утру последние сугробы потемнели и пожухли. Река проснулась в полной мере и последние льдины, неслись по мутной талой воде, убегая на север в большую Реку, и дальше к океану, где в ледяных водах которого еще находили спасение. Тайга все больше наполнялась голосами птиц и небеса, не отставали, пропуская караваны гусей и косяки уток на север, вслед уходящим льдинам. Лесным демонам также было не до одинокой собаки, и стая пировала на туше отбившегося от стада неосторожного изюбра, а молодые и подросшие за год самцы сражались на полянах, заслуживая уважение перед своими самками. Природа не терпела застоя ни во временах года, ни в продолжении жизни, и это тоже спасало Лайму!

На ветлах начали раскрываться пушистые почки, появились первые подснежники и солнце уже долго не заходило за горизонт. Река стала входить в свои берега, а Лайма лежала на прибрежной косе, опустив голову на передние лапы, и все смотрела на реку, за поворот. Река же выносила из-за излучины только стволы деревьев, смытые половодьем, говоря с собакой на языке перекатов. Если прислушаться, то шум водных струй доносил звуки всего, что когда-либо происходило в тайге ибо по поверьям древних эвенков, все звуки прошлых лет и веков сохранялись в водной памяти реки. Лайма слушала- вдруг среди всех перешептываний переката послышатся голоса Седого и лай Витима, но река повторяла только одно:»Жди,жди,жди….»

С теплом и последними снежными сугробами пришли к Лайме и новые напасти. На местности объявил себя проснувшийся после зимы медведь, и теперь он, разграбив несколько старательских балаганов вдоль реки, подбирался и к владениям Седого. В отличие от волков, он не представлял собой особой опасности юркой собаке и его целью были только оставленные в балагане продукты, которые он чуял за версту. Медвежьей силы вполне хватало на то, чтобы развалить тонкие дощатые стены балагана. Пока на сотню километров в тайге не появились старатели и охотники, медведь беспрепятственно добрался и до нашего балагана, и среди дня стал обходить людское жилище, тщательно обнюхивая все возможные щели. Лайма, гревшаяся на солнечной стороне речной косы, встрепенулась и громким лаем попыталась отогнать непрошенного гостя. Вначале ей это удалось, и медведь, не ожидавший увидеть собаку в пустынной тайге, отступил в лес. Побродив вокруг балагана еще день, медведь убедился, что кроме собаки, некого опасаться, и ружье охотника пока не грозило! В следующий раз он подобрался к балагану ранним утром. Своим сопением и скрежетом лап, раздирающих обитые толью доски, он заставил Лайму насторожиться и выскочить из жилища.

Как ни старалась собака отогнать обнаглевшего зверя, он продолжал свое дело, не обращая никакого внимания на надоедливый лай, пока Лайма, осмелев, не попыталась укусить его за меховые штаны. Она едва не захлебнулась, лая и отплевывая изо рта куски медвежьей шерсти, а медведь развернулся и бросился на досадившую его собаку. Лайма едва успела отскочить в сторону, и лапа медведя, только зацепила землю и мох в полуметре от неё. Хищник оскалил зубы и рявкнул, но и это не испугало Лайму и она, лишь отбежав подальше, продолжала лаять на бурого вора. Так повторялось несколько раз- как только медведь пытался вскрыть балаган, собака кидалась ему под задние лапы и пыталась укусить вновь. Ему почти удалось отодрать одну из досок на стенке, но ярость собаки и в этот раз заставила зверя отступить. Он убежал недалеко и прилег отдохнуть в зарослях тальника, собираясь в следующий раз, достигнуть своей цели и хорошо поживится в избушке. Весной в лесах медведям, оголодавшим после долгой спячки, трудно найти что-то съедобное. Ни муравейники, ни грибы, не корешки еще не появлялись из-под снега и голод, заставлял зверье искать более сытной и легкой пищи. Такая могла быть только в человеческом жилье, а назойливая собака спутала все медвежьи планы. Убедившись, что на помощь собаке никто не придет, а одна она представляла собой опасность не большую, чем укус комара, медведь ринулся к балагану вновь.

Лайма охрипла от лая, но медведь, уже вовсе не обращая на неё внимания, продолжил свое пакостное дело, отрывая доски одну за другой. Последняя надежда на безопасное для собаки жилище таяла с каждой минутой - медведь, открывал дорогу всем врагам, лишая Лайму, последнего шанса на спасение в одиночку. Еще несколько раз она попыталась прокусить толстую медвежью шерсть, но все это не отвлекло зверя уже чуявшего скорую поживу в продуктах Седого. Устав от бесполезных нападений Лайма отбежала в сторону. Высунув разгоряченный язык и тяжело дыша собака легла вблизи балагана, набираясь растраченных сил для новой атаки. Стоял солнечный, хотя и ветреный день и шумящие вершины елей гасили все весенние звуки в оживающей тайге. Иногда, шум ветра, перекрывал шум переката, особенно многоводного после весеннего паводка, но Лайму вдруг насторожил другой, необычный для тайги звук. Он доносился не с реки и вначале походил на первого зудящего комара. Лайма подняла голову и насторожилась! Звук существовал, ее чуткий слух, улавливал его все более отчетливо. Звук плыл над тайгой, все громче и громче перекрывая все иные звуки и шорохи. Какой - то неуловимой поначалу симфонией, неясный стрекот заставлял притихнуть другую музыку ветра и переката, он царствовал над всем миром, над всеми бедами и демонами бескрайних лесных просторов. Поначалу Лайме показалось, что только медведь, уже просунувший лапу в балаган, не слышит ничего, но вот и он остановился и поднял голову, прислушиваясь. Лайма, лежа на пригорке, смотрела в ту сторону, откуда раздавалось жужжание и сквозь еще голые ветви лиственниц, наконец, заметила таинственного «комара», приближающегося и увеличивающегося в размерах с каждой секундой.

На её глазах «комар» превратился в стрекозу, но и она ежесекундно увеличивалась все больше и больше, пока не превратилась в желто-синий геологический вертолет, закрывший полнеба над речной косой. Победной симфонией шум винтов вертолета навис над рекой, тайгой и балаганом. Медведь опрометью помчался по тундре, и когда, Лайма повернулась к балагану, там уже никого не было. Вертолет плавно опустился на речную косу, но Лайма, давно не видевшая человеческой техники, с опаской глядела на железную «стрекозу», не зная, что ожидать от неё и все же ее чутье подсказывало, что все ее страхи кончились. Люк распахнулся и из вертолета, с карабином в руках на речную гальку выпрыгнул человек, которого собака могла узнать среди тысяч таежных охотников и через тысячу лет его отсутствия. Седой повесил карабин на плечо и широкими шагами шел к балагану, призывно раскинув руки к ожидавшей его целую вечность Лайме. Та взвизгнула и бросилась, нет, полетела к нему на руки, сомкнувшиеся на её видных под шерстью худых ребрах…Его мокрое от языка собаки лицо, улыбалось во всю ширину раскосых восточных глаз, которые светились от счастья, вновь видеть чудом выжившую за зиму мохнатую подругу. Вертолет выгрузил продукты и оборудование для предстоящего сезона и вертолетчики, покурив, собрались лететь на следующие прииски, разбросанные на сотни километров в безграничной тайге. Седой поблагодарил летунов и они, закрыв дверь, включили двигатель. Лопасти, вначале лениво, а потом все сильнее и быстрее завертелись, и желто-синяя «стрекоза» зависла на минуту в воздухе над рекою.

«Игорь,-…сказал бортмеханик второму пилоту -.Посмотри, какая идиллия!» Пока командир прикидывал высоту подъема, два вертолетчика прильнули к иллюминатору. Внизу на речной косе махали им вслед два счастливых существа, человек и собака, наконец встретившие друг друга….Седой-рукой, Лайма-хвостом!

Александр Гузенко, Ростов нА-Дону, Забайкалье, 2010-2012г.г.

От автора: В рассказанной истории вымысла совсем немного-- люди, и собаки, сопровождающие их по забайкальской тайге существуют. Если вам когда-то придется сплавляться по таежным рекам, вы вполне имеете возможность встретиться с ними. Все произошедшее для них-это обычная жизнь и они по своему счастливы, цените это! А встретив, передавайте привет!

---

Дата добавления: 2015-08-17