РАНДЕВУ 3 страница

Да нет. Может быть, Джуно и прекрасна, но главное — она все-таки бесплодная утроба. Дети для нее — нечто грязное и противное. Оскорбление ее великолепному мускулистому телу.

Дайон встал с кровати и через всю комнату подошел к приемному устройству вакуумного люка:

— Большой чайник чая. Яйца всмятку. Тосты, масло, мармелад. Накрыть на двоих. Десять минут. Все.

Услышав его голос, Джуно пошевелилась:

— Дайон, сколько времени?

— Половина восьмого, и воздух наполнен музыкой, которую никто никогда не научится играть.

— Стоупс побери! Мне надо на дежурство. В половине одиннадцатого.

— Спи спокойно. Всему человечеству надо на дежурство сегодня и каждый день... Как твои ячейки памяти?

Она села, затрясла головой и улыбнулась:

— Достаточно хорошо, чтобы смотреть на тебя любя, мой маленький мейстерзингер. Он присел на край постели:

— «Любя» — слово из четырех букв. Это столько же, как и в слове «кайф». Никогда не произноси непристойности [Выражением «четырехбуквенное слово» (four-letter word) по-английски обозначают нецензурное слово] до завтрака.

Она засмеялась:

— Я дарю тебе каламбур сегодняшнего дня: на самом деле то, что произошло между нами, не было просто секстазом.

Он холодно посмотрел на нее:

— На самом деле между нами не было ничего, кроме секса. «Секс» — чистое слово из четырех букв, которое намного проще, чем «любовь».

Она состроила ему гримасу:

— Ты задираешься со мной, юнец? Он покачал головой:

— Это только доставило бы тебе удовольствие. Недавно ты хотела, чтобы тебя любили, теперь — чтобы побили.

— Бесполезно, Дайон. Я не собираюсь ссориться с тобой сегодня.

— Да, решать, ссориться или нет, — прерогатива правящего пола. Кто платит, тот и заказывает музыку.

Она ударила его подушкой. И в этот момент появился завтрак. Они съели его, сидя вдвоем на кровати, обнаженные и расслабленные.

— Как бы ты отнесся к тому, чтобы узаконить все это? — спросила наконец Джуно.

— Узаконить что?

— Наше сожительство.

— Мне все равно, — пожал он плечами. — Что ты собираешься сделать — поставить тавро мне на лоб? Или повесить на шею колокольчик, чтобы я мог расхаживать по улицам, громко крича: «Берегись!»?

— Я не собираюсь ссориться с тобой сегодня.

— Тогда давай узаконим наше сожительство, если хочешь, — чтобы отметить тот единственный день, когда мы не поссорились.

Она засмеялась и спрыгнула с кровати:

— Да, твое поведение нормальным не назовешь, мой маленький трубадур. Я позвоню в генеральную регистратуру, пока ты не переключил каналы своего запутанного сознания.

— Но не в таком виде! — ответил Дайон, унося поднос обратно к вакуумному люку.

— Прикрыть грудь?

— Прикрыть. Я реакционная фашистская бестия.

Джуно подошла к главному пульту и нажала пару кнопок. Кровать убралась в стену, а другая часть стены скользнула в сторону, открыв взору шкаф с богатым выбором одежды.

Дайон прошел в ванную и включил душ.

— Сначала ты помойся, большая гончая сука, — крикнул он. — Ведь не каждый день удается заарканить поэта.

Она последовала за ним в ванную, и они вместе залезли под душ. Дайон смотрел на Джуно сквозь завесу острых как иглы струй. Водопад ярких белых волос облепил ее голову, придав лицу странное мальчишеское выражение. Несмотря на то что Джуно была почти одного с ним роста, она часто называла Дайона малышом. Вспомнив об этом, он свирепо схватил Джуно за волосы и дернул, откинув ее голову назад. Потом слегка нагнулся и коснулся зубами открывшегося горла.

Он почувствовал упругое сопротивление ее груди. Той гордой и самоуверенной груди, которую он так ненавидел. Когда Дайон оторвался от горла Джуно, на нем остались две красных полукруглых отметины. Их вид вызвал у него чувство удовлетворения. Джуно с удивлением посмотрела на Дайона:

— Как странно. Если бы мне сказали, что я позволю какому-нибудь мужчине сделать это со мной, я бы не поверила. — Ручьи воды стекали с ее изумленного лица, делая его изумительно прекрасным.

Дайон засмеялся:

— Не суди о тигре по его хвосту, офицер порядка. Ну а теперь давай узаконим мою проституцию.

Джуно высушила волосы струей теплого воздуха и надела простой золотистого цвета купальный халат. Дайон завернулся в полотенце, сделав из него подобие набедренной повязки. Они вернулись в жилую комнату и встали перед экраном. Джуно набрала код.

— Офис главного регистратора. Чем могу помочь?

Появившееся на экране лицо принадлежало женщине с неярко выраженными евразийскими чертами. На ней была обычная розовато-лиловая форменная туника гражданской службы.

— Я — то есть мы — желаем зарегистрировать сожительство, — сказала Джуно.

— Подождите немного, пожалуйста.

Экран затуманился, затем на нем появилось довольно немолодое лицо — тоже женское. Ей, должно быть, за сотню, подумал Дайон. На женщине был свободный черный жакет.

— Регистрация сожительств, — сказала она отстранение.

— Меня зовут Джуно Локк. JLF, 23A, 27С. Я хочу заключить неограниченный по времени контракт с Дайоном Кэрном.

— Личный номер?

— DQM, 17L, 85В, — ответил Дайон. — Особые приметы: родинка на левом яичке и неутолимая тяга писать плохие стихи.

— Что? — переспросила регистраторша.

— DQM, 17L, 85В, — поспешно повторила Джуно.

Черный жакет набрала код и нажала пару кнопок где-то за пределами видимого пространства. Последовала короткая пауза, потом женщина сказала:

— С поведением этого субъекта есть проблемы. DQM, 17L, 85В уже трижды подвергался анализу третьей степени. Дальнейшее нестандартное поведение повлечет вторую степень.

— Я это знаю, — сказала Джуно.

— Вижу. — Черный жакет отнеслась к услышанному явно неодобрительно. — Вы желаете оформить страховку на случай смерти?

— Да.

— Тогда, пожалуйста, оба подойдите поближе к экрану... Желаете ли вы, Джуно Локк, по собственной воле, безо всякого принуждения и незаконного давления, предложить неограниченный по времени контракт Дайону Кэрну?

— Да!

— Желаете ли вы, Дайон Кэрн, по собственной воле, безо всякого принуждения и внешнего давления, принять предложение контракта на неограниченный срок?

— Да. В состоянии болезненного умопомешательства.

— Повторите.

Джуно незаметно наступила Дайону на ногу.

— Да.

— Тогда будьте любезны, Джуно Локк, приложить большой палец правой руки к сканнеру.

Джуно на секунду приложила палец к маленькому экранчику, расположенному под основным экраном. Теперь петли и завитки узора на ее пальце будут сравнены с изображением, хранящимся в ее личном деле, а затем их отпечаток будет приложен к контракту.

— Теперь, Дайон Кэрн, пожалуйста, приложите палец правой руки к сканнеру.

Когда он проделал это, черный жакет сказала:

— Контракт вступил в силу. Желаете ли заключить еще какую-нибудь сделку?

— Спасибо, нет, — ответила Джуно. Черная жакетка вознаградила ее замороженной улыбкой:

— Доброе утро и до свидания. Экран погас.

— Счастливого дня рождения, — сказал Дайон. — Ну и как ты себя чувствуешь, получив постоянного содержанца?

— Как и прежде. За исключением статьи о страховке на случай смерти, единственная разница в том, что ты теперь можешь наследовать мои несметные богатства, а я могу требовать от тебя ребенка.

— И ты будешь вынашивать его сама? Ее лицо омрачилось:

— Переключи программу, юнец. Я не хочу потворствовать твоему скотскому юмору.

— Боишься, что это повредит твоему драгоценному пузу? — спросил он со злобой. — Согласно легенде, если ты будешь кормить грудью, мускулатура живота сожмется обратно. А с другой стороны, в этом случае отвиснут груди. Природа не очень-то заботится о нас, ты не находишь?

Джуно свирепо кинулась на него и с неожиданной силой стиснула.

— Шути, да не слишком, мейстерзингер, — зашипела она. — Эти слова имеют дурной привкус.

— Гораздо худший, чем ты думаешь, бесплодная утроба, — ответил он спокойно. — Моя мать (настоящая мать; я предупреждал, что несколько эксцентричен), — так вот, моя мать умерла после семнадцатой беременности. Это была цена моего образования. Семнадцать младенцев, семнадцать послеродовых синдромов и одна закупорка сосудов. Так что в вопросах воспроизводства человеческого рода я авторитет. И могу рассказать тебе кое-что о заражении крови, выпадении органов, маститах, разрыве вагины и послеродовой депрессии. Вот каким был мир моей матери. И поскольку она умерла раньше срока, я просто обязан был узнать обо всем этом, чтобы понять, что она вынесла ради меня... Видела ли ты когда-нибудь головку ребенка в венчике волос? Видела ли ты когда-нибудь покрытый складками череп младенца, со спутанным хохолком волосиков, пятна крови, тонкий ореол испарений? Вдыхала ли когда-нибудь этот сладкий, переполняющий тебя аромат рождения?..

Джуно вскочила и бросилась в ванную. Ее рвало.

Напевая, Дайон шагал вдоль Стрэнда по пешеходной дорожке. Его никто не видел. Да и неудивительно, поскольку было всего семь часов: дело происходило прекрасным октябрьским утром, и серая вуаль рассвета только-только начала ступать перед ярким светом дня.

Прошло две недели с того момента, как он и Джуно заключили брачный контракт на неограниченное время, и Дайон начал понемногу приходить в себя после испытанного унижения. Подаренная доминантой кредитная карточка жгла его, как кусок радиоактивного вещества. Но она была крайне ему необходима. Необходима, чтобы заплатить за инъекции жизни.

Дайон даже — не очень, правда, всерьез — подумывал, а не воспользоваться ли карточкой, чтобы опустошить счет Джуно. Десять тысяч львов, сказала она. Этого было бы достаточно, чтобы улететь в Боготу или Самарканд и прожить там в роскоши пару лет, а потом проделать такую же шутку с очередной ничего не подозревающей доминантой.

Но что-то удержало его. Верность? Нет. Любовь? Тоже нет. Гордость? Возможно... Гордость, подумал Дайон, — это единственное, чего он не может продать ни за какие деньги.

Кроме того, Джуно доверяла ему, и это возмущало Дайона. Она не имела права так поступать. Доверие выходило за рамки интимной близости, самой по себе простой и понятной.

Но все эти рассуждения оставались весьма отвлеченными, в то время как неотложным я практически важным делом были лишь инъекции жизни.

У Дайона начались приступы дрожи. А это всегда плохой признак. Его все чаще бросало также в холодный пот. Так что откладывать лечение было нельзя.

К процедуре продления жизни привыкаешь, как к наркотику, что бы там ни говорили высокоученые авторитеты. Если ты хоть раз прошел через нее, то уже не можешь без этого — до тех пор, пока твои денежки не иссякнут и тебе не предоставят уютную квартирку длиной два метра.

Вот почему Дайон, напевая, чтобы отогнать дрожь, шел прямиком в клинику на Трафальгарской площади, в то время как его доминанта отсыпалась после трех щедрых, пятизвездочных, высшего разлива актов любви и кьянти, выпитого в таком количестве, что его вполне хватило бы, чтобы свалить с ног все итальянское посольство.

Дайон мог бы, конечно, воспользоваться услугами клиники в Лондоне-Семь, поскольку вы можете получить эту стоупсову штуку в клинике любой лондонской башни. Но он, как и всегда, предпочел пойти по линии наибольшего сопротивления. В данном случае — подняться до рассвета и отправиться в покаянный путь к Трафальгарской площади.

Клиника стояла на том самом месте, где некогда высилась церковь «Святого Мартина-в-полях», взорванная в ходе подавления неудачного и несвоевременного восстания, поднятого партией сексуального равноправия в 47-м году. Три сотни отчаянных мужиков четыре дня удерживали церковь и Национальную галерею, отбиваясь от целой гвардейской бригады. В Национальной галерее хранилось слишком много бесценных творений живописи, чтобы гвардейцы рискнули брать ее штурмом. Поэтому они сосредоточили свои усилия на том, чтобы преподать урок защитникам «Святого Мартина-в-полях», которая была всего лишь церковью. Но ее гарнизон оказался неожиданно стойким и отчаянным. Никто не просил и не давал пощады. Через некоторое время доминанты из гвардейской бригады устали считать своих убитых. Тогда они добились от министра внутренних дел санкции на использование тактического ядерного оружия и решили проблему одним выстрелом двухсотпятидесятимиллиметровой мортиры, установленной в Сент-Джеймском парке. После этого защитники Национальной галереи, увидевшие, что произошло с их товарищами, сдались.

К тому моменту женщины из гвардейской бригады не были склонны придерживаться конвенции о ведении войны. Те из оставшихся в живых, кто пережил последовавшее за этим изнасилование (их оказалось меньше пятидесяти процентов), были подвергнуты анализу первой степени. После этого серьезных восстаний больше не случалось. Гвардейская бригада едва ли могла найти лучший способ pour encourager les autres [Преподать урок всем остальным (фр.)].

Дайон взглянул на клинику и подумал о мужчинах, которые здесь погибли. Когда вспыхнуло восстание, ему едва исполнилось двадцать два, и он, на волне возвышенных чувств, примкнул к партии сексуального равенства. Поскольку Дайон, как было совершенно очевидно, ни к чему серьезному причастен не был, он после подавления мятежа получил просто третью степень условно и участливую материнскую лекцию, прочитанную пожилой доминантой-юристом, очевидным и единственным намерением которой было затащить его в свою квартиру и до отвала накормить шоколадным кремом.

Посмотрев на сделанное из титана и углеродистого стекла циклопическое сооружение, которым была клиника, Дайон подумал об иронии бытия. На том самом месте, где мужчины умирали за свободу и где стояла церковь, являвшаяся символом бессмертия на небесах, вырос храм истинного бессмертия (или, по крайней мере, полубессмертия) «здесь и сейчас».

Дайон усмехнулся, поднялся по псевдомраморным ступеням и открыл дверь. Почти все кресла для посетителей были пусты. Три доминанты — сразу видно, совы — задумчиво сидели возле стойки бара, потягивая кофе и ожидая, когда будут готовы их медкарты. Двое жиганов развалясь сидели в креслах напротив панорамного окна. Их позы и неподвижность наводили на мысль, что они проспали всю ночь в приемной клиники, явно не имея другого места для ночлега. Грустная, сморщенная маленькая женщина — ясное дело, инфра — шла следом за электронным пылесосом, который почти бесшумно двигался по полу, заглатывая пыль и прочие наслоения времени.

Доминанта-регистратор, большая скучающая индианка, развалилась за стеклянной кафедрой, бывшей точной копией той, что некогда стояла в уничтоженной церкви. Проектировщики клиники не были лишены сентиментальности — или чувства юмора — и сочли вполне уместным включить в интерьер здания напоминание об учреждении, в котором некогда проповедовалось несколько иное, чем принятое теперь, учение о вечной жизни.

Дайон приблизился к кафедре и попытался привлечь внимание индианки. Та притворилась, что не видит его. Он кашлянул. Индианка продолжала притворяться. Наконец, потеряв терпение, он с силой пнул кафедру и адресовал доминанте оскорбительную гримасу.

С трудом она повернула голову и сфокусировала на нем мутный взгляд, как человек, очнувшийся после дозы старомодного ЛСД. Усилие, потребовавшееся, чтобы вернуться на более низменный уровень сознания, похоже, вызвало у нее глубокое отвращение к Дайону.

— Что тебе нужно, насекомое?

— Привет от Шивы, — мило ответил он, — я хочу зарегистрироваться для инъекций жизни.

— Имя и личный номер?

— Дайон Кэрн, DQM, 17L, 85В.

— Наличные или кридитная карточка?

— Кредитная карточка.

— Вставь ее сюда, малыш. — Она показала на щель контрольного устройства сбоку от кафедры. — А ты случайно не пытаешься лечиться на халяву?

Вместо ответа Дайон вставил карточку и терпеливо подождал, пока доминанта прочитает на своем экране баланс.

— Ах, вот как! — сказала она несколько удивленно. — Свыше тридцати пяти тысяч. Вот на что способна трудящаяся пчелка.

— Ах, вот как! — эхом отозвался Дайон, стараясь, чтобы в его голосе не прозвучало удивления. — Ничего особенного, ведь это мой мед.

Доминанта снизошла до улыбки:

— Мы опасаемся... Вы же знаете, находятся такие типы, которые хотят пройти курс лечения, не имея за душой ни гроша.

— Какой безнравственный мир, — согласился Дайон, — повсюду ложь и коррупция.

Зазвонил маленький колокольчик, и небольшое приемное устройство, смонтированное на краю кафедры, выбросило тонкую полоску пластика, содержащую в закодированной форме все данные о психосоматическом профиле Дайона. Индианка передала эту полоску ему.

— Пожалуйста, вставьте карту в платежную щель. Стоимость лечения сейчас — семьсот пятьдесят львов.

Дайон вставил кредитную карточку, размышляя с меньшим, чем можно было ожидать, удовольствием о бреши в семьсот пятьдесят львов, которую он проделает в сбережениях Джуно. Десять тысяч, говорила она. А на самом деле — тридцать пять. Черт побери, эта большая сука под завязку набита деньгами.

— Располагайтесь, месье, — сказала индианка, небрежным движением руки показывая на кресло. — Придется немного подождать.

— Долго?

Она пожала плечами:

— Кто знает. Требуется определенное время, чтобы подготовить инъекционные дозы. Выпейте чаю или кофе, пока вас не позовут. Поразмышляйте о вечном. Кофе, чай и вечное — все здесь, в этом доме.

Дайон уселся в одно из удобных облегающих кресел против необычайно громадного панорамного окна. Жиганы и совы не обращали на него внимания, погруженные в свои собственные заботы. Какое-то время он слушал встроенный в спинку его кресла радиоприемник, самопроизвольно переключавшийся с программы на программу. После фрагментов «Военного марша», «Ларго» и «Доминанта, доминанта, возьми меня, смерть моя наступает», да плюс еще обрывков речи на французском, немецком, английском и общеевропейском языках, Дайон решил, что с него хватит, и заставил радиоточку замолчать, с силой надавив на нее затылком. Дрожь и холодный пот вернулись к нему снова, и, чтобы отвлечься, он стал пристально смотреть в окно. Трафальгарская площадь выглядела как гигантский пустой стадион.

Где, Стоупс побери, все эти мифические банды гладиаторов, посвятивших себя смерти и гордо салютующих перед каждым кровавым оргазмом? Куда подевались убийцы и их жертвы в этой задавленной доминантами, балансирующей на грани помешательства тюрьме полужизни и полусмерти. Где, о где свирепое удовольствие от жизни, дающейся только один раз? На такие вопросы уже не бывает ответа. Никогда и нигде

И все же, глядя в окно, он увидел ответ — знамение, которое, крутясь и переворачиваясь, падало с серого утреннего неба.

Все происходило медленно, как во сне, и в продолжение напрягшихся перед ударом о землю секунд у Дайона оказалось достаточно времени, чтобы определить пол падающего тела. Это была доминанта — гладкая и грациозная, как тюлень, в своем облегающем черном летном комбинезоне,

Он попытался разглядеть у нее на спине реактивный ранец — его не было. Он попытался разглядеть парашют — средство спасения на случай Остановки двигателя. Его не было тоже.

Должно быть, она поднялась над Лондоном и сознательно сбросила с себя свое снаряжение, чтобы насладиться этим своим последним долгим танцем-падением с неба на землю.

У него было достаточно времени, чтобы увидеть, что она и в самом деле танцует.

Это был танец смерти.

Ее тело беззвучно упало неподалеку от фонтана, спугнув тысячи голубей.

Никто ничего не заметил. Кроме Дайона Кэрна.

Никто не видел ни смертельного падения, ни облака взлетевших в овации голубей, ни кровавого месива на каменном ложе. Было слишком еще рано, чтобы это замечать.

Приглушенный колокольчик прозвенел где-то в обивке стула Дайона, и голос доминанты-индианки спокойно произнес:

— DQM, 17L, 85В. Пожалуйста, пройдите в комнату девять, коридор А. Ваша формула готова... Удачного приземления, сквайр.

Все еще продолжая пристально глядеть сквозь окно, Дайон поднялся с места. Несомненно, офицер порядка или просто случайный прохожий вскоре наткнется на останки и позаботится, чтобы их удалили.

— Не посылай никого узнавать, по ком звонит колокол, — пробормотал Дайон, — он всегда звонит по тебе и по мне [Измененная цитата из проповеди английского поэта и священника Джона Донна: «Нет Человека, который был бы как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть Материка, часть Суши, и, если Волной снесет в Море береговой Утес, меньше станет Европа, и также, если смоет Край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе»].

Дайон направился к коридору А, не замечая, что его лицо мокро от слез.

Дозы жизни в пластиковых капсулах располагались на тележке маленькими аккуратными рядами. Их содержимое кодировалось цветными метами. Они напоминали морские раковины в изображении художника-сюрреалиста.

Медбрат оказался ровесником Дайона, плюс-минус десяток лет. В эпоху инъекций жизни никогда нельзя точно определить возраст человека.

— Дайон Кэрн?

— Он самый.

— Плюхай сюда свое драгоценное тело, приятель. — Медбрат показал на вделанную в стену кушетку. — Разоблачайся — и брякайся сюда. Тащить время вспять — довольно утомительная штука.

Дайон стянул свою тунику и лег.

Медбрат зевнул:

— А где запись с твоими данными?

Дайон показал на столик, на котором он оставил тонкий кусок пластика, полученный от индианки-регистраторши.

— Я бросил ее среди морских ракушек... Неужели мужчинам еще разрешают здесь работать? Медбрат тонко улыбнулся ему:

— Я сквайр при очень высокопоставленной докторше, Диоджин. Поэтому, в виде исключения разумеется, мне позволено продлевать эту пытку другим.

Он взял пластинку с данными, сунул ее в щель маленького декодера, вмонтированного в стену, и стал считывать полученную информацию. Потом издал какой-то неодобрительный звук:

— Три третьих степени. Ты, оказывается, непослушный мальчик. В следующий раз схлопочешь вторую.

— Если следующий раз будет.

— Следующий раз есть всегда. А теперь давай начнем с основных инъекций, чтобы прекратить дрожь.

— Я не дрожу, — сказал Дайон.

— Ты дрожал. И еще будешь дрожать.

Медбрат выбрал пять зеленых капсул, ловко прикрепил по одной из них к каждой ноге Дайона и каждой его руке, а последний, оставшийся, поместил ему на грудь повыше сердца.

— Моя фамилия Смит — факт, который тебя вряд ли заинтересует. Звать — Леандер. Ты должен знать, кого проклинать, когда заработаешь свою первую степень.

— Не выводи меня из себя, — сказал Дайон раздраженно. — Я только что видел, как доминанта покончила с собой, и сейчас не в настроении для обмена колкостями. Запрограммируй инъекции и заткни фонтан.

Леандер Смит улыбнулся:

— Спокойствие, Дайон, mon ami. Ты, может быть, еще захочешь отбросить свое здравомыслие прочь. В этом случае неплохо было бы взглянуть на игровое табло... Тебе действительно нравится жить в этом мире, управляемом доминантами?

— Не слишком.

— А ты не думал, что мог бы внести свой небольшой вклад в регресс человечества, если бы все твои жизненные соки не были высосаны этими большегрудыми суками с большим IQ, огромным аппетитом, низкой моралью и монополией на деньги?

— Кончай это и начинай инъекции. — Дайон чувствовал странную усталость.

— Принимаю выговор. — Леандер Смит нажал кнопку, и пульт управления убрался в стену позади головы пациента. Дайон услышал щелканье переключателей, и почти немедленно появилось ощущение короткого жжения в левой ноге. Потом такое же ощущение появилось в правой ноге, в обеих руках и, наконец, в груди.

Тем временем Леандер Смит стал прикреплять серию желтых капсул к различным частям его тела. Работая, он продолжал говорить:

— Я Мефистофель, Дайон. Некие ублюдочные жиганы послали меня соблазнить тебя. Только, Стоупс ради, не думай, что это шутка. Комната не оборудована подслушивающими устройствами. А если бы и так, мне терять гораздо больше, чем тебе.

Эйфория, всегда сопровождающая первые инъекции, начала оказывать свое действие.

— Что за бредовую чепуху ты несешь? — пьяно спросил Дайон.

— Восстание, — ответил Леандер, — сексуальная анархия. Всеобщее избирательное право для мужчин. Для доминант — материнство и все виды унижений. Ты, я и еще несколько других болезненных психов сами их назначим. Живи сегодня, получай свою первую степень завтра — вот наш девиз. Хочешь присоединиться? Это действительно увлекательная штука.

Дайон лежал на вделанной в стену скамье, обнаженный, с зелеными и желтыми зарядами жизни, прикрепленными повсюду к его телу, и ждал, когда Леандер повернет переключатель на управляющем пульте. Зуд и покалывание начались снова. Дайон почувствовал, что совершенно опьянел.

— Ты что — ввел мне дозу хэппиленда? — спросил он подозрительно.

— Не могу скрыть от тебя правду. Да, дорогой друг моей юности, кроме инъекций жизни, я вкатил тебе еще и дозу наркотика. Так нам обоим будет легче.

— Дурацкий шутник, — пробормотал Дайон. — Я разобью твою самодовольную улыбающуюся харю.

— Попробуй, — ответил Леандер, — все возможно в этом лучшем из возможных кошмаров.

Дайон попытался встать. Комната начала вращаться, и он упал на спину.

— Шут, — пробормотал он слабо, — ублюдок, шут гороховый. Подожди немного, я... подожди, подожди... — Дайон непроизвольно начал хихикать.

Леандер продолжал невозмутимо прикреплять к его телу серию голубых зарядов.

— Послушай, хмельная башка. Я протрезвлю тебя после того, как закончу свою речь. Но пока, позволь моим словам пройти сквозь канализацию между твоими ушами. Ты уже схлопотал три третьих степени — так что, ясное дело, не являешься лучшим из лучших. Долгая жалкая жизнь, а в конце смерть — вот твой жребий. Так умри с пользой, дружище. Присоединяйся к Потерянному Легиону. Мы гарантируем, что ты сможешь прихватить с собой на тот свет несколько доминант.

Дайон икнул:

— Потерянный Легион. Потрясный Потерянный Легион... Что за дурацкая шутка, мой дорогой Иуда? Леандер был изумлен:

— Это отличный новый каламбур, парень. Но не позволяй ему взорвать твои мысли. Я согласен назвать Потерянный Легион иначе. Скажем, Мужским Меньшинством. Пусть это будет его nom de guerre [Боевая кличка солдата при поступлении в наемные войска (фр.)]. Мы — всего лишь группа незаурядных парней, которые полны решимости взорвать большегрудых или взорваться [Непереводимая игра слов. Bust — 1) разжаловать, обанкротиться, 2) женская грудь] самим. Я ясно выражаюсь?

— Ясно и прозрачно... Свергнуть доминант и возвыситься самим.

— Да, в первом приближении. Хочешь играть с нами?

— Где я должен подписаться?

— Нигде. Мы сами позовем тебя. В свое время. Это один из способов вербовки. — Он вернулся к пульту управления и включил голубые заряды. Дайон почувствовал себя так, словно его конечности, независимо от тела и не в такт друг другу, начали танцевать что-то вроде фанданго. Туловище же только слегка колебалось, как змея, которую бьют судороги.

— Вся штука в том, — продолжал Леандер, — что мы — партизаны. Мы должны быть ими. Нас не достаточно много для того, чтобы поднять настоящее восстание.

— Не партизаны вы, а обыкновенные гориллы [Игра слов. Guerilla — партизан, повстанец; gorilla — горилла], — поправил его Дайон бесцветным голосом.

— Нет. Всего лишь человекообразные повстанцы, со всеми заблуждениями и иллюзиями, присущими мужчинам. Где ты живешь, повстанец?

— В тюрьме, именуемой Лондон-Семь.

— И при ком же ты там состоишь в сквайрах?

— Джуно Локк, бесплодная амазонка.

— Кто она?

— Офицер порядка, надзирающая над обезьяньими самками и запуганными лизоблюдами.

— Что за великолепное приобретение! И, ради Стоупс, прекрати говорить иносказаниями. Это не хэппиленд. Нет никакого хэппиленда. Это всего лишь пьяная эйфория.

— Пьяная эйфория, я люблю тебя, — заявил Дайон торжественно.

— Заткнись, болтун, — сказал Леандер, прикрепляя красные заряды, содержащие в себе последнюю серию инъекций жизни. — Этот окончательный залп заставит тебя немного протрезветь.

Он подошел к пульту и включил все красные заряды одновременно.

Дайон застонал, задрожал и упал в обморок. Когда он очнулся, все весело раскрашенные ракушки уже были убраны и Леандер растирал его какой-то бесцветной жидкостью, которая жгла, охлаждала, успокаивала и взбадривала одновременно.

— Ну вот, я и пережил это, — сказал Дайон неуверенно.

— Может быть. Ты помнишь, что произошло?

Они посмотрели друг на друга. С яростным криком Дайон вскочил со скамьи — руки подняты, кулаки похожи на молот Тора — и почувствовал на лице чужую ладонь.

Леандер мягко сбил его с ног:

— Я забыл тебе сказать: некоторое время не делай резких движений. Запомнил?

— Да, ублюдок.

— И не забывай, ты избран для эскадрона самоубийц. Однажды темной ночью ты услышишь голос. Быстро выпей чего-нибудь крепкого и делай то, что этот голос тебе велит.

— Я ведь могу и донести на тебя.

— Отличная шутка. Ты уже имеешь три третьих степени. Я — ни одной. Моя история будет так же доказательна, как и твоя, за исключением того, что на меня не заведено психодосье. Кому поверят?

Дата добавления: 2015-08-02