Глава 1. Мир полон загадок, ответить на которые может только мертвец

Мир полон загадок, ответить на которые может только мертвец. Когда я чаще стал ходить в бар Мадам Кото, я понял, почему духи проявляли к ней такой интерес. Я приходил к ней днем после школы. Она часто бывала во дворе. Иногда она копала землю, зарывала свои амулеты, или отрывала их. Однажды я спрятался и, наблюдая за ней, увидел, как она что-то зарыла, обложив белыми камнями. Я не понял, зачем они нужны, имеют ли они вообще какую-то значимость.

В другие часы, когда я приходил из школы, она была в буше во дворе и, едва заметив меня, могла крикнуть:

– Садись! Садись и привлекай клиентов! Зови их сюда!

Мне приходилось садиться и приваживать мух. Обилие пальмового вина так расплодило мух, что, когда я дышал, я был почти уверен, что их вдыхаю. Мне приходилось сидеть в пустом баре, рядом с глиняным котлом, и смотреть за прохожими через ленточную занавеску. В первый раз, когда я сидел там один, никто не зашел в бар выпить, и мне казалось, что я приношу одни несчастья.

Днем бар, как правило, пустовал. Один или два человека, у которых не было работы, приходили спросить цену на стаканчик пальмового вина. Как только человек решался войти в бар, Мадам Кото начинала относиться к нему с уважением. Кого она ненавидела, так это неуверенных, тех, кто стоял снаружи и не решался зайти. Она предпочитала, чтобы такие лучше шли своей дорогой, чем заходили в бар. Она была очень избирательна в своем уважении.

Иногда днем заходили женщины. В основном это были торговки тем, что блестит на солнце. Они говорили о своих детях или мужьях, о предстоящих выборах, о громилах и насилии, о людях из различных партий, убитых в политических стычках в глубине страны. Женщины всегда приходили с узелками на головах. Они выглядели здоровыми, но вместе с тем печальными, добродушными, но словно чем-то придавленными. В большинстве это были торговки, идущие на рынок, или же женщины, которые останавливались передохнуть в тени, спасаясь от пыльных дорог поселка. Они разговаривали высокими голосами и скапливались вокруг Мадам Кото во дворе, когда та сидела на табурете, готовя вечерний перечный суп.

Когда женщины входили, они постоянно дразнили меня, приговаривая:

– Этот мальчик женится на моей дочке. Посмотрите, у него женское воспитание.

К спинам у них были привязаны дети. Вот и женское воспитание: именно от женщин я узнавал о том, что происходит в стране. Я узнал, что идут разговоры о Независимости, узнал про то, как с нами обращаются белые люди, узнал о политических партиях и племенных движениях. Я сидел в баре на скамейке, так и не доставая ногами до земли, и слушал их истории о сенсационных любовных скандалах, пока сон не касался моих глаз жарким дневным дыханием. Жарко было постоянно, и мухи, и гекконы, и комары, и мошки постоянно находились в движении.

Женщины все не умолкали, и Мадам Кото приходилось покупать у них какую-нибудь вещицу или две, тогда те снаряжались в жаркую дорогу, трогая меня или улыбаясь, когда проходили мимо.

Иногда Мадам Кото исчезала и оставляла меня одного в баре. Посетители приходили, и я смотрел на них, а они на меня.

– Есть пальмовое вино?

– Да.

– Тогда обслужи нас.

Я не двигался.

– Ты не хочешь нас обслуживать?

Я не произносил ни слова.

– Где твоя мадам?

– Я не знаю.

Они прогуливались до заднего двора, приходили и опять садились.

– Как тебя зовут?

Я не говорил им своего имени. Они с отвращением уходили, и я не видел их долгое время после этого. Когда Мадам Кото возвращалась, я рассказывал ей о посетителях, и тогда она говорила со мной резко.

– Почему ты не пришел и не позвал меня?

– Куда?

– Ко мне в комнату.

– А где она?

– Пошли со мной.

Она провела меня к себе, и тогда я узнал, что у нее в бараке есть комната. Ее комната была возле туалета. Она не позвала меня внутрь, и дверь комнаты всегда была закрыта. Я также понял, что днем она ходит на рынок, чтобы закупить необходимые припасы для ужина и нужные травы для своего перечного супа. Иногда она покупала листья табака и коротала полдень, сворачивая ртом сигаретки.

Однажды днем я сидел в своей обычной позе, когда вдруг глиняный котел начал дребезжать. Я положил на него руки, и он замолчал. Я убрал руки – и он задребезжал. Я пошел во двор, осматриваясь вокруг, чтобы мне кто-нибудь это объяснил. Когда я вернулся, то увидел стоящих в дверях троих очень странно выглядящих мужчин. Они были необычно высокого роста и очень черные. У них были миндалевидной формы глаза, маленькие носы, короткие руки, и на лицах у них не проскальзывало и тени улыбки. Говорили они между собой гнусавыми голосами, звучавшими так, словно у них не было груди. Я не мог понять, о чем они говорят. Они отказывались входить дальше двери. Оглядывали бар, инспектируя его, и каждый смотрел в свою сторону, как будто их разные головы были связаны общим разумом.

Глаза у них были глубоко посаженные, тусклые, невыразительные. Я не был уверен – смотрят ли они на меня или в потолок. Я показал на скамейки. Мужчины одновременно покачали головами. Они просто стояли в проеме, полностью закрывая свет с улицы. Я посмотрел на их короткие руки, двинулся в сторону двери, и моя голова едва не соскочила с плеч от испуга, когда я понял, что у них у всех без исключения по семи пальцев на каждой руке. Затем я заметил, что все они босые и большие пальцы на их ногах загнуты вовнутрь, как у некоторых животных. От мужчин исходило сильное и пугающее чувство достоинства. Я соскочил со скамейки и побежал к комнате Мадам Кото сказать ей, что в баре три очень странных клиента. Она поспешила в бар, затягивая набедренную повязку, сплевывая табак изо рта. Я так и не попал к ней в комнату. Я осмотрелся. Мухи и гекконы исчезли. Черный кот подглядывал за мной через открытую дверь на задний дзор. Я пошел за ним, но он перепрыгнул через забор. Я пошел к фасаду бара и не смог найти Мадам Кото. Войдя в бар, я увидел, что она вытирает столы мокрой тряпкой.

– Я никого не видела, – сказала она. – Зови меня только тогда, когда приходят клиенты, ты понял?

Я ничего не ответил и даже не кивнул.

* * *

Когда Мама выздоровела, она стала еще более грустной, подавленной, но и более собранной. Каждое утро, когда она просыпалась, она сразу принималась бродить по комнате, словно что-то ночью выбивало ее из привычной колеи, но она не могла припомнить, что именно. Папа ложился спать очень поздно и очень рано вставал. Когда я просыпался, он уже где-то искал работу. Мама слонялась по комнате, что-то бурча себе под нос о крысах и бедности.

По утрам я порой просыпался от необычной суматохи – Мама била шкаф своей метлой. Она хлестала его сверху и снизу, пинала корзины с провизией и мешки с гарри, словно они лично обидели ее. Иногда после этой процедуры со шкафа сыпались майские жуки, которые заползали мне на лицо, и я вскакивал. Мама, в забытьи, охваченная мщением, продолжала сбивать жуков. Она сметала их трупы на дощечку, ставила метлу и выходила выбрасывать жуков, потом мы садились есть. Она всегда давала мне в школу кусок хлеба, провожала меня до развилки и затем уходила с корзиной на голове, нараспев расхваливая свой товар.

На какое-то время Папа исчез из моей жизни. Я просыпался и его нигде не было. Я шел спать, и он все еще не появлялся дома. Он очень много работал и, когда я видел его по воскресеньям, я видел только его страдания. Его спина постоянно болела, и мы с Мамой разминали ее ногами, чтобы уменьшить боль. Спина у него была очень сильная и мускулистая, и я никогда не мог на ней удержаться. Однажды, когда Мама хорошенько прошлась по спине, она хрустнула, и нам пришлось намазать ее отвратительно пахнущей мазью, которую мы достали у странствующего травника. Папа работал изо всех сил, перетаскивая тяжелые грузы в гараже и на рынках, и зарабатывал очень мало. Из этих денег ему приходилось платить кредиторам, которые каждый вечер приходили к нам напомнить, что они все еще живы. И из того, что оставалось, нам едва хватало на еду и на уплату ренты. После того как я несколько дней не видел Папу, я спросил Маму, что с ним случилось.

– Он работает, чтобы мы могли есть, – ответила Мама.

Была ночь. Дети играли в проходе. У нас было темно, потому что мы не могли позволить себе покупать свечи. Мама молча, не жалуясь, бродила в темноте. Она ударилась обо что-то, выругалась и присела, я зажег спичку и увидел, как кровь сочится из ее большого пальца на правой ноге.

– Правая нога будет счастливая, – сказала она.

Кровь капала на пол, и я сказал:

– Мне вскипятить воду?

Она ничего не ответила. Спичка догорела. Мамина кровь стала цвета темноты. Я не слышал дыхания Мамы, не видел ее. И прежде, чем я зажег другую спичку, она поднялась и пошла на двор. Когда она вернулась, то уже обмыла палец, и я спросил, что она положила на рану.

– Бедность, – ответила она.

Я зажег еще одну спичку и стал изучать ее палец.

– Не трать спички, – сказала она резко.

Палец все кровоточил через черную ткань, в которую она его обернула.

– Пепел, – сказала она.

Спичка догорела. Мы не двигались. Крысы начали что-то грызть, и майские жуки забегали в шкафу.

– Тебе пора спать, – сказала она.

Я не двигался. Я хотел дождаться Папу. Было уже поздно и темно. Помолчав, Мама сказала, что пойдет и приготовит еду.

Мы не ели с самого утра. Вот уже несколько дней мы ложились спать на голодный желудок.

– Я пойду с тобой.

– Иди спать или призрак схватит тебя.

– Пусть только попробует.

Она двинулась в темноту, и я слышал, как она возится у двери. Из открытой двери вошел свет, Мама вышла. Я сидел во тьме, прислушиваясь. Попробовал встать, но что-то пригнуло меня к полу. Я попытался еще раз, но темнота превратилась в неодолимую силу. Я лег на пол и стал ползти, упираясь руками и коленками. Что-то поползло по моей руке. Я в испуге попытался встать, ударился головой об острый выступ большого стола и стоял так, пока темнота не закончила свой танец. Потом я отыскал папин стул и сел. Я уже мог различать очертания предметов. Я оставался сидеть на стуле, пока не пришла Мама.

– Ты все еще не спишь?

– Да.

– Иди спать.

– Я голодный.

Она молчала. Затем, спустя некоторое время, сказала:

– Дождись отца. Мы все вместе разделим его еду.

Я поблагодарил ее. Она нашла меня в темноте и прижала к себе мою голову, я услышал, как она тихо плачет. Потом она сказала более мягким голосом:

– Давай я расскажу тебе историю о животе.

– Расскажи историю, – сказал я, готовясь ее слушать.

Она пошла к кровати. Я не мог видеть ее. Крысы что-то грызли, и майские жуки копошились. Она начала:

– Сильные люди едят очень мало, – сказала она.

– Почему?

– Потому что они сильные. В моей деревне жил великий человек-врач, который ночами мог летать на луну и затем идти через могучий океан навестить духов в земле белых людей…

– Зачем?

– Потому что ему надо было устроить важную встречу, она касалась будущего всего мира. Но чтобы устроить эту встречу, он должен был сделать что-нибудь великое. Поэтому он летал на луну и на разные планеты. После полета он пошел в страну белых людей, и прежде чем принять его, они задали ему только один вопрос.

– Какой?

– Они спросили его: «Мистер Врач из деревни Оту, что ты ел перед тем, как слетать на луну?»

– И что он ответил?

– Сверчка.

– Только сверчка?

– Да, маленького жареного сверчка.

Какое-то время мы молчали. Я обдумывал историю, не касаясь пола ногами.

– Это и есть история про живот?

– Нет, – ответила Мама из темноты.

Мы снова замолчали. Поток она начала:

– Однажды в старое доброе время…

Я откинулся на спинку папиного стула и подобрал под себя ноги.

…жил-был человек, у которого не было живота. Каждый день человек служил в большом храме. Однажды он встретил живот без тела. Живот сказал: «Я везде тебя ищу. Что ты делаешь без меня?» И затем живот прыгнул на человека и стал его частью. Человек продолжил свой путь в храм. Но по дороге он очень сильно проголодался. Живот сказал: «Накорми меня». «Не буду тебя кормить, – ответил человек. – Когда тебя не было, я был сильный, ходил далеко и никогда не был голоден, и всегда был счастливый и довольный. Ты или уходи от меня или успокойся…»

Где-то на середине маминого рассказа я слетел со стула и полетел на спине сверчка, и сам я был человеком без живота, спешащим на праздник на луне.

Затем я почувствовал, что открываю глаза. На столе горела свеча. Папа стоял надо мной, покачиваясь. Он выглядел одновременно подавленным и ошеломленным.

– Мои мозги сплющены, сын мой, – сказал он.

Я быстро встал с его стула. Он прошелся туда-сюда по комнате, склонив голову. И затем тяжело опустился на стул и успокоился.

– Я нашел свечу на рынке, – сказал он и заснул.

Мама положила на стол еду и разбудила его. Он заморгал.

– Во сне я тащил самую ужасную ношу, – простонал он.

– Ты должен поесть, – сказала Мама.

Мы собрались вокруг стола. Папа на двигался. Пламя свечи падало на его лицо. На шее проступили напряженные сухожилия. Его лицо поблескивало, и вены набухли на висках. Он удивил нас, вдруг заговорив:

– Они скоро все испортят своей политикой, – сказал он усталым голосом призрака. – Прежде чем позволить тебе тащить их ношу, они хотят знать, за кого ты будешь голосовать.

Он сделал паузу. Его глаза были в кровавых прожилках.

– Если ты хочешь голосовать за партию, поддерживающую бедных, то они дадут тебе самую тяжелую ношу. Я сейчас чувствую себя ослом.

– Поешь, ты устал, – сказала Мама.

Папа закрыл глаза и стал бормотать что-то, – как я понял, это было его молитвой. Он долго не открывал глаз. И только когда он опять начал сопеть, мы поняли, что он уснул. Мама не хотела будить его второй раз, поэтому мы съели половину еды, а другую половину оставили ему на утро. Мы ели еще тише, чем крысы.

* * *

Когда я проснулся, Папа уже ушел и оставил после себя только запахи ботинок, грязи, сигарет, москитной спирали и пота. Настроение в комнате было заражено его усталостью.

Мы разделили нашу еду. На утро у нас оставались только хлеб и каша. Мама почти на голодный желудок отправилась на рынок торговать вразнос своими коробками спичек, сладостями, сигаретами, всякой всячиной. Она выглядела гораздо более утомленной, блузка висела на ней и тесемки спадали с плеч, словно она усохла в своих одеждах.

Пока я шел с ней по дороге до развилки, где мы расстались, я чувствовал себя несчастным из-за тихого ее голоса среди бодрых звуков гетто. Когда она шла по каменистой дороге, то казалась такой хрупкой, что малейший ветерок мог унести ее с собой на раскаленное небо. Прежде чем уйти, она дала мне кусок хлеба и сказала, чтобы в школе я вел себя хорошо. Я пошел за ней. Она была босиком. Мне было больно видеть, как она наступает на всякий мусор и камни на дороге. Мне было горько от того, что я не мог идти с ней торговать, не мог поберечь ее ноги, помочь ей продать все ее товары. Она обернулась и махнула мне, чтобы я шел в школу. Я замедлил шаги, остановился и смотрел, как она исчезает в многолюдном гетто.

Дата добавления: 2015-08-02