ГЛОССАРИЙ 6 страница

Еще один — Бенни, старый еврей-героинщик из Нью-Йорка. В Лексингтоне был одиннадцать раз, а сейчас его поймали в "Пырейном штате". В соответствии с Пырейным законом Кентукки, каждый "обнаруженный потребитель наркотиков должен быть либо препровожден в тюрьму сроком на год, либо отправлен лечиться в Лексингтон". Это был маленький, пухлый круглолицый еврей, и я никогда бы не принял Бенни за джанки. Он обладал звучным, довольно чистым и мелодичным голосом. Его коронным номером были "Апрельские ливни".

Однажды Бенни ворвался в комнату для дневного отдыха, буквально содрогаясь от возбуждения.

— К нам Мойшу записали,— сообщил он,— это попрошайка и педик. Позор еврейской нации.

— Но Бенни,— возразил кто-то,— ведь у него жена и дети.

— Да мне плевать, будь у него хоть десять детей. Говорю вам, он педик!

Мойша появился часом позже. Действительно, явный педрила и халявщик. Ему было под шестьдесят...гладкое, розовощекое лицо, седые волосы.

Мэтти был просто вездесущ и доставуч. Он носился по палате, как метеор, приставая ко всем со своими тупыми грубыми вопросами, в деталях расписывая свои отходняки. Никогда не жаловался. Я не думаю, что он вообще был способен кого-либо пожалеть, даже себя самого. Боб Райордан спросил, как ему удается добывать хлеб насущный, на что Мэтти ответил:

— Я же безмозглый ебнутый воришка,— и тут же поведал нам историю о пьяном, уснувшем на скамейке в метро.

— Я знал, что у него куча бабок в кармане, но каждый раз, когда я подкрадывался ближе, чем на десять шагов, он просыпался и орал: "Эй, а что тебе надо?" (Нетрудно было представить как мощная и липкая аура Мэтти заставляла алкаша проснуться). В конце концов, я выцепил одного знакомого, старого уторчанного бродягу. Он сел рядом с пьяным и через двадцать секунд дело было в шляпе. Порезал карман.

— Как будто нельзя было просто двинуть его башкой об стену и забрать деньги,— добродушно-снисходительным тоном заметил Райордан.

Наглость Мэтти не знала границ, и за этим не чувствовалось и тени сомнений. На джанки он совершенно не походил. Если бы в аптеке ему отказались продать шприцы, он мог бы с полным правом заявить: "Ну и какого черта вы не хотите мне их продавать? Я что, по-вашему, на торчка похож?".

На иглу Мэтти посадил врач.

"Жидовский ублюдок, — ворчал Мэтти, — все твердил мне: "Мэтти, тебе просто необходим маленький укольчик. Не боись, не сядешь". Но я сделал так, что он трижды пожалел, что встретил меня.

Я видел старого толстого еврея-доктора, пытавшегося отказать Мэтти в кредите. Люди, подобные Мэтти, стремают всю торговлю. Они обычно при деньгах, но когда их нет, жаждут кредитов. И если ты пошлешь их, то они попытаются заломать тебя. Такие типы не знают слова "нет", когда им нужен джанк.

Лечение в Лексингтоне не допускает никаких поблажек, наркоманам не дают расслабиться. Начинается все с четверти грана морфия три раза в день — и так восемь дней. Препарат, который они используют, называется "долофин" — синтетический морфий. Через восьмидневку тебе делают прощальную вмазку и переводят в "люди". Там получаешь барбитурат — ровно на три ночи, и лечение заканчивается. Для человека, крепко подсевшего, это очень жесткий график. Мне повезло, ибо в том состоянии, в каком меня привезли сюда, количества "процедурных" наркотиков хватало как раз на то, чтобы избежать ломки. Чем хреновей тебе, и чем дольше ты можешь обходиться без джанка, тем меньшая доза тебе требуется.

Когда настал день моей "прощальной вмазки", я был переведен в отделение "Б" — его еще называли "Скид Роу". С удобствами все в порядке, но только вот обитатели были довольно мрачного вида. В моей палате лежала куча застарелых уродов, пускавших слюни изо рта.

После завершения лечения, "в людях" тебе разрешается отдохнуть ровно неделю. Потом ты обязан выбрать себе работу, и начинаешь вкалывать. В Лексингтоне есть вполне приличная ферма с маслобойней впридачу, плюс консервный завод, где закручивают дары природы, выращенные на ферме. Пациенты устроили лабораторию по изготовлению зубных протезов, мастерскую по ремонту радиоаппаратуры, библиотеку. Они работали дворниками, готовили и разносили еду, помогали санитарам. Короче, было из чего выбирать.

Лично я и не собирался торчать здесь в ожидании подобной мотни. Когда действие прощального укола прошло, я почувствовал недомогание. Конечно, это было лишь жалкое подобие того, что я испытывал по приезде, но все же было довольно хреново. Заснуть в ту ночь я не смог, даже со снотворным. На утро стало еще хуже... Ничего не мог есть, трудно было даже повернуться. Долофин временно приостанавливает ломку, но с завершением лечебно-оздоровительных процедур все скоро начинается по новой. "На вмазочном конвейре вообще никогда не слезешь,— сказал мне один из пациентов, — слезаешь только здесь, в "людях". Когда кончились ночные препараты, я выписался, хотя был по-прежнему болен. Холодным и ветреным днем мы, впятером, тормознули такси до Лексингтона.

"Весь фокус заключается в том, чтобы выбраться из Лексингтона как можно быстрее,— втолковывали мне мои попутчики,— сразу же идешь на автобусную станцию и остаешься там, пока не отчалишь. Иначе можешь застрять в "Пырее" и залететь под здешнюю статью". Закон, помимо всего прочего, предусматривал защиту врачей и аптекарей Кентукки от посягательств посетителей Лексингтонского наркотического хозяйства на пути туда и обратно. Полный набор, чтобы отбить у наркоманов охоту шататься в округе Лексингтона.

В Цинцинатти я обошел несколько аптек, скупая унциевые ампулы с камфорной настойкой. Если привычка ослаблена, как было в случае со мной, то две унции могут поддержать наркомана. Я принял сразу три, запив теплой водой. Минут через десять почувствовал, что джанк делает свое дело. Мне полегчало. Я сразу вспомнил, что и маковой росинки во рту не было, и, выйдя из отеля, отправился в поисках хавки.

В конце концов, я добрался до Техаса и завязал с джанком месяца на четыре. Поехал я тогда в Новый Орлеан... Новый Орлеан, напластование ряда руин. Вдоль Бурбон-стрит тянутся развалины двадцатых годов. Дальше, где Французский квартал переходит в "Скид Роу", руины более древней формации: гниющие отели, притоны, ветхие бары со стойками из красного дерева, хрустальными люстрами и плевательницами. Руины начала века.

В Новом Орлеане есть люди, которые вообще не выбираются в своей жизни за пределы города. Уличный разнобой голосов сильно отдает Бруклином. Вечно переполненный Французский квартал...Туристы, солдаты, моряки, картежники, бродяги, извращенцы, беглецы от закона со всех Штатов. Отрешенные от всего, многие с угрюмыми и мрачными физиономиями, они бесцельно слоняются по тротуарам. Здесь ты торчишь от себя самого. Даже преступники приезжают сюда с вполне конкретной целью — расслабиться и оттянуться.

Однако, сложная совокупность всех стрессов, словно электрошок, придуманный психологами для расстройства нервной системы подопытных белых крыс и морских свинок, держит всех этих несчастных любителей удовольствий в состоянии неусыпной бдительности. Для начала, здесь просто невероятно шумно. Водители ориентируются, главным образом, по своим гудкам, как летучие мыши. Аборигены грубы, а заезжая публика настолько пестра и разобщенна, что так никогда и не поймешь, от кого и чего ожидать.

Для меня Новый Орлеан был городом-загадкой, естественно, что я и понятия не имел, как выйти на поставщиков продукта. Бродя по городу я заприметил несколько джанк-ареалов: Сент Чарльз и Пойдрас, район около Площади Ли, Канал и Биржа. Вычислялись они не по внешнему виду, просто каким-то внутренним чутьем, вроде того, как лозоискатель находит подземные воды. Иду себе спокойно, и, вдруг, джанк в моих серых клеточках начинает дергаться как ивовый прутик: "Это здесь!"

Я ни с кем не встречался, кроме того, действительно хотел слезть, по крайней мере думал, что хочу.

Как-то ночью я сидел в баре Фрэнка, неподалеку от Биржи, попивая ром с колой. Местечко сомнительное: матросня, портовые грузчики, педики, в соседней комнате любители еженощного покера и прочие, классификации не поддающиеся. Рядом со мной стоял средних лет мужчина с мрачным, худым лицом, сединой в волосах. Я спросил, не присоединиться ли он ко мне по пиву.

— Я бы с радостью, — протянул он, — но только вот к несчастью...к сожалению... не в состоянии угостить вас взаимно.

На вид явно работяга-самоучка, который становится смертельно скучным, как только распознает в тебе "интеллигента".

Я заказал два пива, а этот тип все твердил про то, как привык отвечать людям взаимностью. Когда подогнали пиво, он сказал:

— Давайте только найдем столик, где спокойно посидим и побеседуем тет-а-тет об устройстве мира и о смысле жизни.

Мы перекочевали со стаканами к столику. Я уже терпеливо ждал предлога, чтобы смыться, как вдруг мужик неожиданно заявил: "Кстати, я, например, знаю, что вы интересуетесь наркотиками".

— С чего это вы взяли?

— Да знаю вот,— прогнусавил он, мерзко улыбаясь.— Знаю, что вы пасете здесь наркотики. Я и сам по этой линии много сделал. Раз пятьдесят обращался в ФБР, хотел рассказать, что раскопал. Вы-то в курсе, конечно, как наркотики тесно связаны с Коммунизмом? Плавал вот я в прошлом по линиям "Си" и "Ай". Там все под контролем коммунистов. Одним из них был старший механик. Я сразу его раскусил. Он трубку курил, прикуривая от зажигалки. Зажигалка — сигнал, понимаете? Продемонстрировал мне, как механик все это проделывал, долго щелкая у меня под носом зажигалкой.

— Да-а, ну и жук был.

— А сигнал-то кому? — обалдело спросил я.

— Точно не знаю. Самолет там был, летел некоторое время за нами. И каждый раз я слышал, что он летит, когда этот проходимец вылазил на палубу и раскуривал свою трубку. А сейчас я вам такое расскажу, уйму времени сэкономите. Чтобы получить интересующую вас информацию, займитесь отелем "Фронтье". Люди, которые там заправляют, контролируют еще отель "Стэндиш" в Филадельфии. Они по уши в наркоте и все связаны с коммунистами.

— А вы не боитесь так говорить? Откуда вы знаете, кто я. Может я на другой стороне.

— Я-то знаю, с кем говорю. Иначе бы тут не сидел. Меня б сто раз успели угробить. Ведь из всех людей в баре я выбрал именно вас, не так ли?

— Да, но почему?

— Есть нечто, что подсказывает мне, как поступать,— он показал висевший у него на шее образок. — Если бы не носил это, меня давно бы заткнули, ножем или пулей.

— А чего вас наркотики то так резко обеспокоили?

— Да не нравится мне, что они с людьми вытворяют. У меня приятель был на корабле из этих.

— Но объясните, наконец, какая связь между наркотиками и Коммунизмом?

— Вы гораздо лучше меня знаете ответ на этот вопрос...Вижу, вы пытаетесь прощупать уровень моей информированности. Отлично. Одни и те же люди завязаны на наркотиках и исповедуют коммунизм. Уже сейчас почти вся Америка в их руках. Я — моряк, двадцать лет проплавал. Кто, думаете, получает работу в "Эн-Эм-Ю"? Белые американцы, как мы с вами? Нет. Макаронники, жиды и ниггеры. А почему спрашивается? Да потому, что союз контролирует судоходство, а коммунисты контролируют союз.

— Найдете меня здесь или поблизости, если понадоблюсь,— сказал он, когда я поднялся, собираясь уходить.

Во Французском квартале было несколько голубых баров, битком набитых каждый вечер так, что завсегдатаи высыпали на тротуар. Мысль о комнате, полной педиков, внушала мне ужас. Они дергались кругом, как марионетки на невидимых ниточках, источая жуткую энергию, само отрицание всего живущего и непосредственного. Давным-давно живое человеческое бытие улетучилось из этих тел...Но что-то вошло в них, когда первородный жилец удалился. Геи — куклы чревовещателей, они включаются в игру перенимая чревовещательские повадки. И вот такая кукла сидит в голубом баре, потягивая пиво, и непроизвольная блевотина стекает по его застывшему лицу манекена.

Иногда тут можно найти незахватанный человеческий экземпляр, но, безусловно, пидоры играют первую скрипку в этих притонах и меня всегда ломало заходить в голубой салун. Облом все накапливался и накапливался. После недельного пребывания в новом городе я смог получить полный букет впечатлений от этих злачных мест и алкогольный труд нес меня дальше, как правило, в бары "Скид Роу".

Но изредка и я сбивался с пути истинного. Как-то ночью у Фрэнка, я напился в полное говно и отправился к голубым. Должно быть там я еще что-то пил, хотя в памяти, во времени и пространстве, образовалась куча черных дыр. На улице начало светать, момент, когда в баре наступает внезапный приступ тишины, что не часто встречается в голубых кабаках. Видимо, почти все педики расползлись по койкам. Привалившись к стойке я с неприязью рассматривал кружку пива, которое уже просто не шло. Шум рассеялся, словно дым...В трех шагах от себя я узрел рыжего юнца, уставившегося прямо на меня.

Приставать он не начинал, и я счел возможным спросить что-то вроде: "Ну, как делишки?" А он и говорит:

— Что, хочешь переспать со мной?

— О'кей,— сказал я, — пошли.

Когда мы уходили, он сцапал мою бутылку с пивом и сунул ее под куртку. Снаружи было совсем светло, только что взошло солнце. Передавая друг другу бутылку мы побрели по Французскому кварталу. Этот тип тащил меня в свой отель, так он, во всяком случае, сказал. Я почувствовал, что у меня засосало под ложечкой, словно собрался ширнуться после долгого перерыва. Конечно, мне следовало быть более осторожным, хотя, никогда как-то не получалось сочетать секс с шпионской осторожностью. Все это время парень болтал без умолку, голос довольно сексуальный, выговор южный, но не новоорлеанский. Вылезши на свет божий, он, как и в баре, выглядел очень мило.

Добравшись до отеля, чувак погнал мне, что должен сначала пойти один. Я вытащил из кармана несколько купюр. Он посмотрел на них и сказал:

— На всякий пожарный, дай десятку.

Получив деньги рыжий зашел в отель, но почти тут же выскочил обратно.

— Нет комнат, — говорит, — Попробуем в "Савое". (Это было прямо напротив). — Подожди здесь.

Я простоял больше часа, пока до меня не дошло, в чем была закавыка с первым отелем — там не было боковой или задней двери, чтобы в легкую смыться. Вернувшись к себе, взял пистолет. Подождав немного у "Савоя", стал искать его во Французском квартале. К середине дня, проголодавшись, перекусил устрицами с пивом и почувствовал вдруг такую усталость, что выполз из ресторана на полусогнутых, как будто кто-то здорово вломил мне по коленным чашечкам. Доехав до дома на такси, сразу рухнул на кровать, даже не снимая ботинок. Проснувшись около шести вечера немедленно отправился к "Фрэнку". Пропустив в темпе три пива, почувствовал некоторое облегчение.

У музыкального автомата стоял человек. Несколько раз я ловил на себе его взгляды. Он смотрел по особенному, навроде как один голубой узнает другого. Чем-то этот парень напоминал мне терракотовый вазон, в котором выращивают траву. Лицо деревенское, выражавшее одновременно сельскую проницательность, тупость, злобу и практичность.

Автомат не работал. Я подошел к чуваку и спросил, в чем дело. Тот сказал, что не в курсе. Тогда я попросил его взять что-нибудь выпить, и он заказал колу. Назвался Пэтом. Я поведал ему, что недавно вернулся с мексиканской границы.

— Я бы, кстати, занялся на этом поприще,— вставил мой собеседник. — Перекинул бы сюда товар из Мехико.

— На границе довольно стремно,— протянул я.

— Слушай, не обидишься, если скажу,— начал он, — ты, похоже, не дурак ширнуться.

— Да, я практикую.

— Затариться хочешь? У меня стрела забита с продавцом, несколько минут осталось. А все ищу, где бабок надыбать. Если купишь мне пакетик, то я и для тебя возьму.

— Заметано.

Мы дошли до угла, сразу после здания "Эн-Эм-Ю".

— Погоди здесь чуток,— бросил он, исчезая в баре. Я уже наполовину смирился с тем, что меня кинули на четыре доллара, но тут он вернулся.

— Все в ажуре, я взял.

Уговорил его вмазаться у меня. Поднявшись в комнату, я, наконец, выложил свою амуницию, дремавшую без дела пять месяцев.

— Если не хочешь подсесть, будь осторожней с этой штукой,— предупредил он. — Она довольно сильная.

Я отмерил две трети.

— Хватит и половины, — прокомментировал Пэт — говорю тебе, она сильная.

— В самый раз, — настоял я.

Но как только вытащил иглу из вены, понял, что не в самый. Почувствовал мягкий толчок в сердце. Лицо Пэта стало темнеть по краям, чернота разливалась по нему, и оно таяло во мраке. Было такое ощущение, что мои глаза закатываются обратно в глазницы.

Я вернулся через несколько часов — лежал на кровати с расстегнутым воротником. Пэт ушел. Поднявшись, я тут же упал на колени. Голова шла кругом и дико болела. Из часового кармана пропало десять долларов. Кажется, он решил, что они мне больше не понадобятся.

Спустя несколько дней я встретил Пэта в том же баре.

— Господи Иисусе! — воскликнул он. — А я-то думал, ты отдал концы. Я расстегнул тебе верхние пуговицы и положил на шею лед. Ты аж посинел весь. Тогда я сказал себе: "Боже, да этот человек умирает. Мне лучше смотаться отсюда".

Я подсел через неделю. Спросив Пэта насчет возможности торговать в Новом Орлеане, получил удручающий ответ. "В городе полно стукачей. Вот это уже действительно стремно".

Затариваясь через Пэта я вскоре поехал снежным комом с горы. Перестал пить, перестал шляться по ночам и возобновил старый график: пакетик джанка — три раза в день, плюс, в промежутках, все остальное время, заполненное черти чем. Обычно я рисовал или занимался домашней мотней. Когда работаешь физически, время идет быстрее. Ну, естественно, и за товаром приходилось побегать.

В мое первое посещение Нового Орлеана главным пушером -"человеком", как здесь таких называют, был персонаж по кличке "Желтый". Прозвали его так из-за цвета лица: печень была не в порядке по всей видимости. Маленький худой человек, немного хромой. Его точка была в баре рядом с "Эн-Эм-Ю" и, время от времени, ему в натуре приходилось давиться пивом, чтобы не вызывать подозрений из-за многочасового сидения там. На какое-то время он был выпущен под залог, но потом дело передали в суд, и врезала ему косая сбоку на два года.

Вслед за этими событиями наступила полоса неразберихи, когда купить стало настоящей проблемой. Иногда мы с Пэтом часами гоняли по городу на машине в поисках людей, у которых могло быть. В конце концов, Пэт связался с оптовиком, который скидывал продукт по полтора бакса, но брать нужно было не меньше двадцати упаковок за раз. Барыгу звали Джо Брэндон, один из немногих, когда-либо встреченных мною пушеров, который сам не кололся.

Вдвоем мы стали потихоньку приторговывать так, чтобы только сводить концы с концами. Связь держали с теми, насчет которых Пэт был абсолютно уверен. Лучшим нашим клиентом стал Дюпре. Он сдавал карты в одном кабаке и всегда был при деньгах. Однако, потребляя гигантские дозы, он начал частенько запускать руки в кассу. В итоге, его выгнали.

Дон, старый приятель Пэта, работал в городе, вроде что-то инспектируя, но ровно половину своего времени выпадал в полный осадок. У него никогда не было денег больше, чем на один пакетик, да и эти башли ему давала сестра. Пэт сообщил мне, что у Дона рак. "Думаю, он долго не протянет",— спрогнозировал я. Так и вышло. Через некоторое время он слег, неделю поисходил блевотиной и помер.

"Сельтерский Вилли" торговал прохладительными напитками, занимаясь также их доставкой. Данное занятие приносило ему два пакетика в день, но особой предприимчивостью он не страдал... Худющий, затюканный, рыжий человечек, как говорится, мухи не обидит. "Робок он,— характеризовал его Пэт.— "Робок и глуп".

Были и другие, ширявшиеся от случая к случаю. Одного звали "Белым" — я так и не понял почему, так как он, напротив, был смугл — толстая безмозглая образина, официант в одном крупном отеле. Он пребывал в полной уверенности, что если заплатит за один пакетик, то второй автоматически получит в кредит. Однажды Пэт не выдержал и послал его ко всем чертям. Белый просто взбесился, кинулся к двери, потрясая пятицентовиком. "Слушай сюда",— орал он.— "Ты еще пожалеешь, что мне отказал. Придется вам кое с кем познакомиться". Я сказал Пэту, что Белого лучше не обслуживать.

— Правильно,— отозвался он.— Но этот козел знает, где я живу. Придется нам переместиться.

Еще одним случайным покупателем был Лонни — сутенер, выросший в публичном доме своей мамаши и, ухитрявшийся ширяться без подсадки. Он вечно скулил, что по уши в долгах, что ему приходится выкладывать кругленькую сумму за номера в отелях, что легавые вечно прижимают его. "Ты понимаешь, о чем я? — вопрошал он.— Выгоды совершенно никакой!". Это был настоящий сутенер, нервный и прижимистый. Когда у него начинался словесный понос, он потрясал своими костлявыми ручонками, длинными черными, сальными волосами. Глядя на него сразу можно было понять, что член Лонни велик и могущественен. Как и все сутенеры Лонни со вкусом одевался, у него был "Бьюик" с открытым верхом.

Чувак особо не заморачивался брать у нас в долг пакетики по два доллара. Вмазавшись, он начинал, немного прочухавшись, попрошайничать, одновременно спуская рукава своей рубашки в полоску и пристегивая запонку: "Ребята, я тут малость поиздержался. Вы ведь не будете против, если я заплачу в следующий раз. Вы же знаете, за мной не пропадет!".

Пэт смотрел на него налившимися кровью глазами — угрюмый деревенский взгляд: "Лонни, ебать колотить твою мамашу в корень, мы платим за это! Интересно, а чтобы ты сказал, если б к тебе приходили, спали с твоими девками, и все это в долг?" Пэт с укоризной качал головой: "Все вы одинаковы, лишь бы в вену воткнуть какую-нибудь хуйню. Вас ничего больше не волнует. Нашли тут себе тепленькое местечко. Можно прийти и вмазаться за здорово живешь. А мне-то какой интерес? Что мне с этого? Думаете, только как бы уколоться на халяву".

— Ладно, Пэт, не кипятись, не хочу тебя подставлять. Держи доллар, а остальное я принесу днем. По рукам?

Пэт брал доллар и молча совал в карман, недовольно поджав губы.

"Сельтерский Вилли" забегал к нам около десяти — он разъезжал по своим маршрутам, сочетая приятное с необходимым. Вмазывался и покупал дозняк на ночь. Дюпре заходил после двенадцати, когда удавалось отделаться от работы. Он вкалывал в ночную смену. Остальные приходили, когда им вздумается.

Боба Брэндона, нашего поставщика, освободили под залог. Суд штата предъявил ему обвинение в хранении джанка — уголовном преступлении по законам Луизианы. Прямых улик не нашли — ему удалось все выбросить до того, как фараоны его накрыли. Не успел он только вымыть банки, в которых хранился джанк. Федералы не расследуют такие дела, "по следам" — их рассматривает суд штата. Обычная механика судопроизводства в Луизиане. Любое ненадежное дело, с сомнительной гарантией успеха для Федерального суда переправляется в судебные инстанции штата, расследующего все подряд. Брэндон рассчитывал замять дело. У него были хорошие связи среди политиков, да и дело, помимо всего прочего, было слабовато. Однако "ОП" — окружной прокурор — навесил туда послужной список Брэндона, где невзначай фигурировало осуждение за убийство и из возможных двух лет нарисовалось пять.

Пэт сразу же откопал другого поставщика. Торговля продолжалась. На углу Канала и Биржи обосновался барыга по имени Джонкерс. Из-за него Пэт потерял нескольких клиентов. На самом-то деле, товар Джонкерса был лучше, иногда я сам покупал у него или у его компаньона — одноглазого старика по имени Рихтер. Пэт всегда умудрялся это пронюхать — интуиция, что у заботливой матери, дулся потом на меня несколько дней.

Джонкерс с Рихтером продержались недолго. Биржа и Канал едва ли не самое заколпаченное место во всем Новом Орлеане. В один прекрасный день они взяли и смылись. Пэт, мрачно уставившись на меня, сказал:

— Сейчас увидишь, как все эти потянутся назад. Я же говорил Лонни: "Хочешь брать у Джонкерса — скатертью дорога, но только впредь не возвращайся и не надейся, что я буду тебя обслуживать". Посмотришь, что я скажу ему, если он вдруг заявится. И Белый туда же. Он покупал у Джонкерса.

Однажды хозяйка отеля, где жил Пэт, застопила меня в коридоре.

— Хочу вас предупредить, чтобы вы были поосторожнее. Тут вчера вечером были фараоны, у Пэта перевернули все верх дном. И парня одного арестовали, того, что на грузовичке с сельтерской. Он сейчас в кутузке сидит.

Я поблагодарил ее. Позже явился сам Пэт. Он рассказал мне, что легавые повязали "Сельтерского Вилли", когда тот выходил из отеля. Джанк при нем не нашли и отвели в третий участок, "произвести дознание". Вилли просидел семьдесят два часа — максимальный срок, на который могут задержать человека без предъявления обвинений. Легавые произвели у Пэта обыск, но поскольку тот заныкал джанк в холле, ничего не нашли.

— Они мне и говорят: "У нас есть информация, что ты держишь здесь постоянную торчаловку. Лучше бы ты прикрыл свою лавочку, потому что в следующий раз мы возьмем тебя с потрохами".

— Ладно,— сказал я, — коли так, давай сворачиваться, оставим только Дюпре. С ним-то без проблем.

— Дюпре вытурили с работы. Он и так должен мне двадцать долларов.

Мы вернулись к каждодневным поискам товара. Абсолютно не удивились, когда узнали, что "человеком" стал Лонни. Вот так все и происходит в старом добром Новом Орлеане. Никогда не догадаешься, кто будет следующим кандидатом в "человеки".

Как раз к тому времени город захлестнула анти-наркоманская компания. Начальник полиции заявил: "Она (эта блядская компания) будет продолжаться до тех пор, пока последний человек, поправший закон, не покинет город". Кстати о законе. Его сварганили законодатели штата, расценив наркоманию как уголовно-наказуемое преступление. Они, правда, не уточнили "Что", "Когда" и "При Каких Обстоятельствах" понимать под словом "Наркоман".

Легавые стопили засвеченных торчков прямо на улицах и проверяли руки в поисках следов от уколов. Если их находили, они заставляли наркомана подписать признание, подтвердающее искомый статус, чтобы пришить ему обвинение по "Закону о наркомании". Наркоманам обещали условные срока, лишь бы те признали себя виновными и не застопорили действие нового закона. Те, в ответ, штудировали свои тела в поисках неизведанных вен для карающей законодавительной лапы. Куда угодно, только не в руку. Если дырок не находили, человека, как правило, отпускали. В противном случае, объекта держали трое суток, пытаясь любыми способами принудить подписать признание.

Оптовые поставки Лонни накрылись медным тазом. На Олимп "человеков" взошла фигура Старого Сэма, осветившего город своим появлением после двадцатилетней отсидки в "Анголе". Он функционировал на территории прямо над Площадью Ли, которая считалась второй по гнилости точкой не только для джанка, но и для всего остального.

Наступил день, когда я остался без гроша и решил съездить в город, чтобы заложить там свой пистолет. Зайдя к Пэту, я увидел, что у него сидят еще двое. Одного из них, высохшего изуродованного джанки, звали Рэд Маккини, другим был Коул — матрос с торгового судна. В это время он не так крепко сидел и в данном конкретном случае просто хотел достать травы. Курил он постоянно. Сказал мне, что без травы не может получать удовольствие от жизни. Я знавал таких людей — для них план, как для обычных людей выпивка. Физически они к нему не привыкают, но и по-настоящему клево себя без него не чувствуют.

Так получилось, что у меня дома завалялось несколько унций дури и Коул согласился купить четыре пакетика в обмен на стакан. Перебазировались ко мне. Попробовав, Коул нашел продукт достойным. Затем отправились покупать.

Рэд заявил, что знает продавца на Джулии-стрит. "Думаю, сейчас мы его застанем". Пэт сидел за баранкой совершенно убитый. Из "Алжира", где я жил, мы переправлялись на пароме в Новый Орлеан. Налитые кровью глаза Пэта неожиданно широко раскрылись и уставились на нас.

— Слишком стремный район,— чуть ли не проорал он.

— А где еще взять? — спросил Маккини. — У Старого Сэма? Он тоже рядом. Одно другого стоит...

— Говорю вам, это слишком стремный район, — повторил Пэт, злобно оглядываясь кругом как будто все, появлявшееся перед его взором, было чуждо и отвратительно.

Ехать действительно было больше некуда. Пэт, не проронив ни слова, повел машину в сторону Площади Ли. Когда мы добрались до Джулии-стрит, Маккини обратился к Коулу:

— Давай мне деньги. В любом случае наткнемся на него все вместе. Он шляется туда-сюда по кварталу, "ходячий" торговец".

Коул сунул ему пятнашку. Трижды медленно объехали район, но Маккини так и не узрел "человека".

— Ладно, тогда придется навестить Старого Сэма,— сказал он.

Стали искать Сэма неподалеку от Цирка. В старом каркасном доме, где он обитал, его не оказалось. Мы медленно поехали дальше. В любой момент Пэт мог увидеть кого-нибудь из знакомых и остановиться. Никто Старого Сэма не видел. Некоторые из тех, кого окликал Пэт лишь досадливо пожимали плечами на ходу.

Дата добавления: 2015-08-02