Участники конфликта

В конфликт оказались вовлеченными два народа, проживающие в центральной части Северного Кавказа на территории двух административных образований бывшего СССР и нынешней Российской Федерации: Северо-Осетинской и Чечено-Ингушской республик. Осетины составляют большинство (53%) населения Северной Осетии, где проживает 335 тыс. из 598 тыс. всех осетин бывшего СССР (на 1 января 1989 г.). Ингуши (общая численность 215 тыс. чел. на 1989 г.) проживали главным образом в Чечено-Ингушской республике (164 тыс. или 13% населения республики) и в Северной Осетии (33 тыс. по данным переписи 1989 г.). Основные районы расселения ингушей - это три западных района Чечено-Ингушетии (Назрановский, Малгобекский и Сунженский), где проживает 140 тыс. ингушей, что составляет три четверти населения этих районов, а также Пригородный район Северной Осетии, где официально числилось около 18 тыс. ингушей, но реально было примерно в два раза больше. В ряде сел этого района (Чермен, Тарское, Дачное, Майское, Куртат) ингуши составляли от 50 до 80% всего населения. Значительные группы ингушей проживали в двух республиканских центрах - городах Грозном и Владикавказе.

Поскольку доктрина этнического национализма, "вмонтированная" в систему так называемого национально-государственного устройства и в идеологию "социалистического федерализма", предусматривала наличие своего рода титульной нации, от имени которой как бы провозглашалась та или иная национальная государственность, а титульная группа рассматривала ее "своей" или "собственной", то формальный и фактический статус двух групп оказался неравнозначным. В Осетии ингуши находились на положении нестатусного меньшинства, то есть не располагали никакой формой территориальной автономии (в автономных республиках они не существовали после упразднения в 1930-е годы национальных районов). В Чечено-Ингушетии такой вопрос и не мог ставиться, ибо официально республика была создана как форма национального самоопределения двух народов. Такая практика дуальных образований была широко распространена в Советском Союзе, и она сохраняется по сегодняшний день (на Северном Кавказе это также Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкессия), хотя балкарские и карачаевские активисты энергично выступают в последние годы за раздел этих образований по этническому признаку и почти добились успеха, когда в начале 1992 г. от имени президента РФ был внесен законопроект о разделе Карачаево-Черкессии. С такой же программой выступали и национал-радикалы среди ингушских активистов еще до прихода к власти в Чечне генерала Дудаева.

В обеих республиках ингуши, составляя этническое меньшинство и третью по численности группу (русские составляли в Северной Осетии 30% и в Чечено-Ингушетии 23% от всего населения) испытывали приниженный статус в политической и социально-экономических сферах. Доминирующее большинство (чеченцы и осетины) прежде всего контролировали властные структуры. В Северной Осетии в составе Верховного Совета было всего 7 ингушей, среди членов Президиума и правительства республики - ни одного. Ингуши были отстранены от престижных и влиятельных позиций и должностей и в других общесгвенных сферах. Определенные ограничения испытывала ингушская молодежь и при поступлении в высшие и средние учебные заведения. Даже в Пригородном районе Северной Осетии во всех 53 партийных и советских организациях, в хозяйственных и культурно-бытовых предприятиях и учреждениях на руководящих должностях работало всего 5 ингушей (на 12 октября 1989 г.).

В бывшей Чечено-Ингушетии доступ к власти, помимо занятия высших постов, контролировался чеченцами: на январь 1990 г. из 73 ответственных работников Рескома КПСС ингушей работало 4 человека, из 19 секретарей горкомов и райкомов КПСС ингушей было 5 человек, в аппарате Правительства из 56 руководящих работников ингушей было 4 человека, в том числе из 21 министра и председателей госкомитетов - 3 ингуша. Своего рода исключением можно считать занятие должности Председателя Верховного Совета Республики ингушом по национальности Хажбикяром Боковым в 1973-1990 гг. и пребывание в должности главы правительства ЧИАССР ингуша Сергея Бекова.

Таким образом, будучи недопредставленными в структурах власти на уровне республиканских сообществ и не имея возможности обрести этот "голос" в рамках существующей системы, ингуши предпочитают вполне понятную альтернативу "выхода" из системы ("voice or exit"- одно из правил политического поведения) и создания такого сообщества, где представители данной группы могли бы иметь доминирующее положение. Формой такого сообщества, согласно насаждавшимся десятилетиями постулатам, является национальная (читай - этно-национальная) государственность, другими словами - априорная власть титульной группы. Казалось бы, самый простой вариант - очертить такое сообщество по границам демографического доминирования, но во многих случаях, особенно для малых или дисперсных групп, этот вариант неприемлем или просто нереализуем. Та же самая теория и уже политическая практика подсказывают ответ в виде формул "историческая родина", "этническая территория" и т. п. Обретя через данную доктрину титульный статус на "собственной" территории, группа, даже будучи в меньшинстве, старается реализовать свое право на властное доминирование. Так, например, уже в Сунженском районе бывшей Чечено-Ингушетии, который считается ингушской территорией, представители этой группы такой статус сумели обеспечивать в ущерб другим группам населения. Здесь в 1989 г. проживало всего 62 тыс. человек, из них ингушей - 26552 человека, русских - 19245 человек, чеченцев - 13247 человек и остальных - около 3 тыс. Однако на выбоpax 1989 г. в районный совет из 59 депутатов было избрано 37 ингушей, 14 русских и 8 чеченцев, а в исполкоме было 10 ингушей, 2 русских и ни одного чеченца. Исключение чеченцев особенно примечательно: видимо, в республике действовал некий негласный компромисс, позволявший ингушам контролировать власть на местном уровне в трех западных ("ингушских") административных районах.

Однако компромисс этот был вынужденным, по крайней мере, для ингушской стороны, отстраненной от республиканского центра. В условиях недемократического управления и жестко централизованного распределения ресурсов жизнеобеспечения исключительно через государственные структуры, обладание властью как можно более высокого уровня в многоэтничном сообществе позволяет представителям доминирующей группы перераспределять ресурсы в свою пользу за счет других. Причем, поступающие в периферийный центр ресурсы из "главного" центра уже могут стать предметом "целевого" перераспределения в пользу региона или этнической группы из самых разных соображений: от геополитики до личностных симпатий. Особенно это процветало при тоталитарном советском режиме, но в последние годы обрело еще более откровенные формы.

Данный элемент присутствует и в политике федеральных властей России. Президент Ельцин в личном разговоре со мною перед назначением председателем Госкомнаца задал вопрос, не сделать ли Дагестан своего рода опорной республикой Центра на Северном Кавказе, "дав ей, соответственно, больше ресурсов и другой поддержки". Следует отметить, что эта линия в какой-то мере реализовывалась в 1992 г., когда последовала со стороны правительства и Верховного Совета серия постановлений о выделении этой республике средств и о предоставлении отдельных привилегий. Возможно, за этим стоял и субъективно-личностный момент, а именно - более успешное лоббирование дагестанских властей в федеральном центре, где две ключевые должности в Верховном Совете и в правительстве тогда занимали выходцы из этой республики (Р.Г.Абдуллатипов и В.М.Махарадзе).

В отношении Северной Осетии и Чечено-Ингушетии ситуация также была неоднозначной: имеются достаточно убедительные данные, что на протяжении длительного периода последняя недополучала из Центра в сравнении с первой. Причем, производила Чечено-Ингушетия заметно больше продукции, поставляя ее в распоряжение Центра. Среди ингушей существует устойчивая версия (кстати, не лишенная оснований), что "Сталин по национальности был осетин (отец - осетин по фамилии Джусойти, а мать грузинка). И конечно же, получив неограниченную власть (а какой ценой, мы знаем), поддерживал всякие шаги, мероприятия, направленные на возвышение осетинского народа над другими народами"6. Сравнение основных показателей развития и социальных параметров жизни населения двух республик на конец 80-х гг. действительно было в пользу Северной Осетии: при вдвое меньшем населении здесь были выше удельный вес капитальных вложений в непроизводственную сферу, денежные доходы в расчете на душу населения, расходы на жилищное строительство, объем розничного товарооборота в торговле на душу населения, доля врачей и студенческих мест и т. п.

Я не считаю здесь возможным анализ причин данных различий. В представлении ингушской стороны "это была запланированная программа Сталина, его окружения вместе с руководством Северной Осетии"7. Среди осетин бытовал собственный миф о нежелании или неумении чеченцев и ингушей обустраивать собственную республику и их чрезмерное увлечение "отхожими промыслами" за пределами Чечено-Ингушетии. Сезонная трудовая миграция и индивидуальная предпринимательская деятельность среди жителей этой республики действительно были сравнительно более высокими, что, кстати, делает некорректными любые сравнения двух республик только по официальным показателям государственной экономической и социальной сфер. Но что является бесспорным, так это отставание в социальном развитии ингушских районов бывшей Чечено-Ингушетии и ингушских поселков Пригородного района Северной Осетии. Одной из наиболее острых проблем накануне открытого конфликта была чрезвычайно высокая безработица среди самодеятельного населения: на 20 августа 1992 г. на территории вновь созданной Ингушской республики (Назрановский, Малгобекский и Сунженский районы без трех населенных пунктов) было зарегистрировано 204036 жителей, из них 114429 избирателей и 50577 неработающих, т. е. около половины взрослого населения. Именно безработные мужчины молодого возраста составили наиболее взрывоопасный материал для осуществления провоцирующих действий и криминальных поступков накануне конфликта. Ингушские лидеры, с которыми у меня были контакты летом и ранней осенью 1992 г., неоднократно выражали тревогу и озабоченность или же использовали как главный аргумент давления находящуюся на пределе способность властей и взрослых удерживать ингушскую молодежь от крайних действий.

Радикальное отторжение ингушского меньшинства от общереспубликанского политического процесса произошло в результате переворота, совершенного генералом Джохаром Дудаевым с опорой на радикально-националистичекие силы этнических чеченцев. Провозглашение осенью 1991 г. отдельной Чеченской республики было совершено без участия ингушей, и за пределами этого новообразования остались три административных района компактного проживания ингушей. Руководство Чечни оставило вопрос о территориальном размежевании как бы открытым, но фактически прекратило выделять ресурсы и свернуло политические связи с Ингушетией. В одном из телевизионных интервью Дудаев заявил но этому поводу: "Ингуши должны пройти свой путь страданий и борьбы".

До сих пор нам не совсем ясно, почему чеченское национальной движение и его лидеры отторгли родственный им по языку и культуре народ вместе с частью бывшей территории своей республики и предпочли вместо единой вайнахской (вайнахи - общее название чеченцев и ингушей) государственности создавать независимую Чечню. Наиболее принятой является версия, что это было ответом на более раннее решение радикальной части ингушского национального движения о создании отдельной ингушской республики в составе России, которое было выражено на съезде ингушского народа в сентябре 1989 г. в Грозном. Но возможен и вариант геополитических расчетов чеченских лидеров: поставить ингушскую часть населения в безвыходное положение, кроме как создавать собственную республику на базе части отсталых районов (Грозный сохранял контроль над землями Сунженского района, где проживают в основном чеченцы) и добиваться сформулированной ингушами цели - восстановления целостности некогда существовавшей Ингушской автономной области через передачу Ингушетии части Пригородного района Северной Осетии.

Подталкивание ингушей к бескомпромиссной позиции по территориальному вопросу просматривается в действиях Чечни вполне определенно. Летом 1992 г. чеченский парламент принял специальную резолюцию, объявившую под юрисдикцией Чечни части ингушских районов, населенных чеченцами, а отряды боевиков после этого насильно изгоняли местные сельские власти и сажали собственных руководителей в чеченских селах. Генерал Дудаев в те дни неоднократно заявлял, что "Россия ничем не поможет ингушам" и "не сможет вернуть им их собственные территории". Принятие 4 июня 1992 г. Верховным Советом Российской Федерации закона "Об образовании Ингушской Республики в составе Российской Федерации" было встречено чеченскими лидерами также скептически. Моя попытка провести 9 октября в Пятигорске встречу с первым заместителем Парламента Чечни для переговоров о границе между Чечней и образуемой Ингушской республикой закончилась безуспешно: в последний момент чеченцы отказались от встречи, сославшись на договоренность с заместителем Председателя Верховного Совета России Юрием Яровым о следующем раунде российско-чеченских переговоров в декабре.

Некоторые из моих собеседников в те дни высказывали версию, что Чечня такой политикой преследует дальнюю цель нового соединения с Ингушетией после того, как ей удастся присоединить спорную территорию Пригородного района. Однако мои наблюдения и разговоры с представителями чеченцев и ингушей заставляют подвергнуть сомнению расхожий тезис о двух "братских народах". Культурная дистанция между двумя этими группами действительно невелика, возможности конструирования единой общности вайнахов, по крайней мере, в советский период были не меньшими, чем для конструирования двух "социалистических наций". Но это совсем не означает, что между двумя этими культурно близкими народами противоречия и отчуждение были меньшими. Культурная близость не есть гарантия от межэтнических противоречий и конфликтов. Пример сербов и хорватов подтверждает этот тезис. Приниженный статус ингушей в Чечне был более чем достаточным основанием для античеченских настроений, а отсталость районов проживания ингушей вполне оправдывала политику их "выталкивания" из обретаемой независимости. Точно также поступили чехи в отношении словаков при разделе бывшей Чехословакии. Кстати, по некоторым данным, уровень межэтнических контактов и прежде всего брачности между чеченцами и ингушами был ниже, чем с другими контактирующими народами. Из исторических данных мы можем также заключить, что именно межклановая борьба между вайнахами заставила царскую администрацию в XIX веке принять меры по разделению и изоляции враждующих групп, после чего и оформляется более сильное чувство принадлежности к чеченцам или ингушам.

В целом приниженное положение ингушей в бывшей Чечено-Ингушетии составило основную причину для этнического движения в пользу административного обособления с повышением статуса, чтобы обрести право на прямое распределение ресурсов из Центра и на более широкую управленческую номенклатуру. Нежелание доминирующей группы чеченцев обеспечить комфортный статус ингушскому меньшинству усилило это движение. Оно было поддержано лидерами ингушского меньшинства в Северной Осетии, где политическая дискриминация дополнялась политикой косвенного и прямого культурного притеснения. Косвенной дискриминацией мы называем в данном случае высокий уровень аккультурации общественной среды в пользу русской культуры и языка, существовавшие в этой республике. Из всех республик Северного Кавказа в Северной Осетии он был, вероятно, самым высоким. Осетины - единственный из крупных народов региона с широким распространением православия в прошлом, а в советское время - с сравнительно более высоким влиянием партийно-коммунистической номенклатуры, интенсивно насаждавшей русскоязычный официоз. В значительной мере усилиями местной элиты в последние десятилетия русский язык фактически полностью сменил осетинский и другие языки во всех важнейших сферах употребления: от государственных институтов и СМИ до сфер образования и обслуживания. Языковая руссификация в республике представляла собою гораздо более неприятный вызов для ингушей, чем для осетин, ибо последние были более традиционны в своих культурных ориентациях и менее урбанизированы.

К сожалению, статистические данные лишь в самой малой степени отражают реальную ситуацию, ибо из-за некомпетентно сформулированного вопроса о родном языке люди при ответе на него фактически повторяли ответ о своей национальной принадлежности, а не о языке, на котором они говорят, и часто единственном, который знают. На самом же деле родным (на котором общаются дома и на работе) языком для подавляющего большинства осетин является русский, среди ингушей этот показатель равен примерно 50%. За время наших многочисленных встреч с представителями этих народов мы не встречали ни одного, кто бы не владел свободно русским языком, хотя сельское ингушское население русским владеет слабее по сравнению с осетинами.

В этой ситуации были необходимы особые меры по обеспечению прав и культурных запросов ингушей в Северной Осетии, причем не только в Пригородном районе, но и на уровне республиканского центра. В северо-осетинском руководстве, в том числе среди членов Президиума Верховного Совета, с которыми у меня была встреча по этому вопросу 9 октября, преобладало мнение о невозможности каких-либо преференций для ингушского меньшинства в культурно-языковой сфере, если их не имеют даже сами осетины. В Комитете по межнациональным отношениям при правительстве также отсутствовали какие-либо программы по поддержке ингушского языка и культуры в республике.

Дистанция и отчужденность между двумя общинами закреплялись вполне конкретными мерами по ограничению некоторых прав ингушского населения и в социальной сфере. Особое недовольство вызывали политика ограничения прописки ингушей в Пригородном районе, затруднительный доступ к получению участков земли, факты пристрастного отношения правоохранительных органов, где доминировали осетины, к гражданам ингушской национальности, особенно в период действия чрезвычайного положения, введенного руководсгвом Северной Осетии в Пригородном районе с апреля 1992 г. Последнее обстоятельство крайне болезненно воспринималось ингушами, ибо чрезвычайные меры часто исполнялись и формах, оскорбляющих личное и групповое достоинство.

Крайне тревожным вызовом для статуса ингушского меньшинства и Северной Осетии стало прибытие в республику большого числа беженцев из Грузии в связи с грузино-югоосетинским конфликтом. Это была серьезная социальная и политическая проблема для республики в 1991-1992 гг. Общая численность беженцев достигала 60-70 тысяч человек, и они главным образом концентрировались во Владикавказе, внося напряженность в общество, в том числе и в сферу межэтнических отношений. Южные осетины по социально-культурному облику заметно отличаются от северных осетин, особенно от городских жителей. Людмила Вашурина, работавшая с беженцами в аппарате северо-осетинского правительства, в один из моих приездов во Владикавказ летом 1992 г. высказала глубокое недовольство поведением южных осетин в городе, ссылаясь на личный пример: "У меня умерла мать (на Вашуриной был траур - В.Т.), и у нас не принято среди соседей шуметь, а тем более позволять веселье в такие дни. Но беженцам до этого нет дела. Они нигде не работают, целыми днями торгуют, ведут себя требовательно и вызывающе. Это вызывает сильное недовольство местных осетин, коренных горожан. Их коробит сельская малокультурность южан".

Особыми мерами или рациональным выбором значительная часть беженцев направлялась в Пригородный район, где были сосредоточены основные аграрные угодья республики. На 15 января 1992 г. здесь было 15563 беженца из Грузии, на начало июля - 11916. Это только официальные данные Комитета по межнациональным отношениям, но они с лета не отражали точную ситуацию, т. к. беженцы перестали регистрироваться из-за распространившегося слуха, что всех их будут выселять из Пригородного района. С 1 сентября начался новый приток беженцев из-за появившейся надежды на получение российских ваучеров. Южные осетины, будучи формально гражданами другого государства, использовали свое культурное родство с основным населением, чтобы сформулировать претензию на права в Пригородном районе и вызвать дополнительную озабоченность ингушской общины возможной экспансией со стороны новопришельцев. Эти опасения были более чем оправданы, и это показали последующие события. В ходе открытых столкновений южные осетины сыграли наиболее жестокую роль в изгнании ингушей. Представители власти, в том числе федерального правительства, предпочли поддержать кровную солидарность вместо гражданской, раздав оружие иностранным гражданам для отражения "агрессии" со стороны собственных граждан. Триумфом идеологии и практики этнического национализма над основами гражданского общества и государственности можно считать последовавшее после кровавых событий заявление заместителя Председателя Верховного Совета Южной Осетии Алана Чочиева, что "в ходе вооруженного столкновения в Пригородном районе осетинский парод впервые выступил как единый", что события в Пригородном районе были "первым в обозримый период общим военно-национальным выступлением осетин"8.

Итак, социально-политический и культурный статус ингушского меньшинства в обеих республиках был основанием для неудовлетворенности, жалоб и стремления изменить статус-кво. Но является ли это достаточным для мощного действия со стороны представителей дискриминируемой группы и в конечном итоге для открытого конфликта? В мире огромное число схожих ситуаций, но именно в постсоветском пространстве они обретают манифестно-конфликтные формы. Ответ необходимо искать в современной социальной структуре бывших советских национальностей и в доминирующей доктрине, унаследованной от тоталитарного режима. Вопрос о социальной структуре имеет первостепенное значение для понимания исключительной "вокальности" (под этим термином мы понимаем способность этнических групп, вернее, их символьных элит вербализировать жалобы и требования и мобилизовать вокруг них рядовых членов) советских национальностей, которую они обрели в условиях либерализации и социально-политических преобразований, начиная со второй половины 1980-х годов.

При всей деформированности советского строя его безусловным достижением было обеспечение широкому числу граждан доступа к образованию и создание многочисленных престижных элит среди нерусских национальностей как демонстрация побед режима в успешном "решении национального вопроса в СССР". Высшее образование и особенно ученая степень стали важнейшей формой "социального лифта" для представителей периферийных элит. Исключительную значимость имело получение по особым квотам высшего образования и обретение ученых степеней в ведущих вузах Москвы и Ленинграда. Гонка за образованием была исключительно интенсивной в 1960-80-е годы, особенно для молодежи из числа репрессированных народов, к которым относятся чеченцы и ингуши. На протяжении почти двух десятилетий им был ограничен доступ к высшему образованию.

Драматические изменения в этой области наглядно видны по данным двух последних переписей, т. е. в пределах одного десятилетия.

Из этих данных видно, что уже в 1970-х годах общеобразовательный уровень среди чеченцев, ингушей и осетин был одинаков или выше, чем среди русских, а в конце 1980-х годов стал заметно выше, особенно среди ингушей и чеченцев. Отрицательный разрыв с общесоюзным уровнем сохранился только по категории лиц с высшим образованием для ингушей и чеченцев и выглядел благоприятным для осетин. Высокая доля лиц с высшим и средним образованием приводит, как минимум, к двум очень важным результатам: среди членов группы появляется мощный резервуар для завышенных социальных ожиданий, и в общественно-политический дискурс активно вторгается многочисленная интеллектуальная элита, которая стремится реализовать власть знания в конкретные дивиденды. Кроме того, в поголовно образованном обществе деятельность элитных элементов по производству представлений и мифологических конструкций легко транслируется на массовый уровень, и, в свою очередь, низовые мистические представления и споры возводятся в ранг официальных номинаций и оформленных требований.

В этом плане конфликтующие стороны более чем преуспели в нагромождении взаимоисключающих мифов и интерпретаций, особенно на историческом и политико-правовом материале. С ингушской стороны инициатива принадлежала городской интеллигенции, проживающей главным образом в столице Чечено-Ингушетии г. Грозном. Отсюда вышли первые народные депутаты в Российском парламенте - ингуши Бембулат Богатырев и Ибрагим Костоев, сыгравшие важную роль в принятии сначала Закона о реабилитации репрессированных народов, а затем и Закона об образовании Ингушской республики. Оба возглавляли две наиболее активные общественные организации: первый - Народный совет Ингушетии, второй - партию "Нийсхо". Среди других лидеров, входивших в состав правительственной комиссии от Чечено-Ингушской республики, с кем у меня были непосредственные контакты, можно назвать Бексултана Сейнароева - профессора, доктора юридических наук, народного судью из Грозного; Тамерлана Муталиева - проректора Грозненского педагогического института, кандидата исторических наук; Федора Бокова - доцента Чечено-Ингушского университета. Активную роль в ингушском движении играли также руководители трех районов Ингушетии - А.Алмазов, М.Тумгоев, Р.Маштагов.

Свою программу ингушское национальное движение, несмотря на отсутствие единства среди лидеров, построило вокруг основной идеи и требования восстановления ингушской государственности и возвращении ингушам Пригородного района. Именно в этом виделась главная и порою единственная цель реабилитации этого репрессированного народа. Вообще тема реабилитации занимала главное место в предыстории конфликта для ингушской стороны, и этот сюжет требует особого анализа.

Дата добавления: 2015-08-02