Глава 21. Согласно легенде, христианский мученик святой Миниато поднял с песка римского цирка

Согласно легенде, христианский мученик святой Миниато поднял с песка римского цирка свою отрубленную голову и, взяв ее под мышку, прошагал до склона холма на противоположном берегу реки, где с тех пор и покоится в великолепной церкви, получившей его имя.

Тело святого Миниато, широко расправив плечи, а может быть, и сгорбившись, прошествовало, вне всякого сомнения, по той улице, где мы с вами сейчас находимся — по виа де Барди. В город пришел вечер, и улица опустела. Выложенные замысловатым узором камни мостовой блестят под мелким зимним дождем, недостаточно холодным даже для того, чтобы убить стойкий кошачий запах. Мы с вами находимся среди дворцов, сооруженных шесть сотен лет тому назад князьями коммерции — созидателями правителей и великими ценителями флорентийского искусства эпохи Ренессанса. На расстоянии полета стрелы от нас, на противоположном берегу Арно, видны злобные зубья парапета палаццо Веккьо на пьяцца Синьориа — на площади, где был повешен, а затем сожжен монах по имени Савонарола и где находится Галерея Уффици с сотнями распятых в ней Христов.

Эти семейные дворцы, законсервированные усилиями современной итальянской бюрократии, стоят тесно прижавшись друг к другу, внешне очень похожие на унылые тюремные здания. Но в чреве своем они прячут просторные и молчаливые залы с высокими потолками и стенами, задрапированными или обитыми истлевающим шелком. Этих залов никто не видит, хотя их стены вот уже многие, многие годы украшают менее известные картины самых великих мастеров Ренессанса, и лишь вспышки столь редких в этих местах молний иногда выхватывают эти картины из постоянно окружающей их тьмы.

Вот здесь, совсем рядом с вами, стоит дворец, принадлежавший когда-то семейству Каппони — семейству, славившемуся целую тысячу лет. Один из Каппони разорвал и швырнул в лицо французскому королю предъявленный тем ультиматум, а другой Каппони даже занимал Святой престол.

В окнах палаццо Каппони за тяжелыми металлическими решетками сейчас нет света. Кольца, в которых когда-то ярко пылали факелы, опустели. В старинном, покрытом волосными трещинами стекле вон того окна вы видите оставшееся еще с сороковых годов отверстие от пули. Подойдем ближе. Приложите ухо к холодному металлу так, как до вас это сделал полицейский, и прислушайтесь. До вас донесется едва слышный звук клавикордов. Кто-то играет баховские «Вариации на тему Гольдберга» — играет не безукоризненно, хотя и очень хорошо, демонстрируя прекрасное понимание музыки. Игру нельзя назвать совершенной лишь потому, что левая рука исполнителя чуть-чуть зажата.

Если вы верите в то, что вам ничто не грозит, пройдем в помещение. Не желаете ли вы войти в этот видевший славу и кровь дворец? Согласны ли вы, разрывая лицом паутину темноты, проследовать к тому месту, где столь изысканно звучат клавикорды? Глаз телекамеры нас не узрит. Торчащий у входа насквозь промокший полицейский нас тоже не увидит. Так пойдем же…

В вестибюле дворца царит почти полная тьма. Длинная каменная лестница. Холодные как лед перила скользят под нашей рукой. Ступени за сотни лет стерлись, и нам, поднимаясь на встречу с музыкой, приходится с осторожностью ставить ногу на их неровную поверхность.

Высокая двустворчатая дверь, ведущая в парадный зал, заскрипит, если ее придется открывать. Однако для вас она предусмотрительно распахнута. Музыка льется из дальнего, дальнего угла, и в том же углу расположен единственный источник света. Это дверь в крошечную часовню, в которой мерцают красноватые огоньки множества свечей.

Приблизимся к источнику музыки. Нам кажется, что мы проходим мимо покрытой чехлами мебели. Но мы в этом не очень уверены, так как в полутьме и в колеблющемся отблеске свечей мебель эта представляется нам спящим стадом. Высокий потолок над нашими головами полностью скрывается во тьме.

Свечи бросают красноватые отблески на богато украшенные клавикорды и на человека, известного в среде специалистов по Ренессансу под именем доктора Фелла. Элегантный доктор, сидя за инструментом с горделиво выпрямленной спиной, целиком погрузился в музыку. Волосы музицирующего поблескивают в свете свечей, так же как и спина в великолепном шелковом халате, отчего ткань одеяния становится похожей на кожу.

На поднятой крышке инструмента изображена сцена пира, и колеблющийся свет свечей создает полную иллюзию того, что фигуры пирующих пребывают в постоянном движении. Он играет, закрыв глаза. Ему не нужны ноты. На пюпитре, имеющем форму лиры, перед ним находится лишь скандальный американский таблоид «Нэшнл тэтлер». Газета свернута так, что мы видим лишь одно лицо на первой странице — лицо Клэрис Старлинг.

Наш «музыкант» улыбается, заканчивает пьесу, играет еще раз для собственного удовольствия сарабанду и, как только смолкают последние звуки, открывает глаза. Мы замечаем, что в центре каждого его зрачка светится крошечный, с булавочную головку, красный огонек. Он наклоняет голову чуть набок и смотрит на стоящую перед ним газету.

Затем музыкант беззвучно поднимается и уносит американский таблоид в маленькую, очень красивую часовню, сооруженную в то время, когда сама Америка еще не была открыта. Когда он в свете свечей разворачивает газету, создается впечатление, что святые на иконах над алтарем начинают читать ее, глядя через его плечо — словно это не святые, а утомленные стоянием в очереди покупатели. Шрифт размером в семьдесят два пункта кричит: «АНГЕЛ СМЕРТИ: КЛЭРИС СТАРЛИНГ — МАШИНА ФБР, НЕСУЩАЯ ГИБЕЛЬ».

Он начинает задувать свечи, и лица над алтарем, изображенные в момент страдания или в состоянии благостной красоты, постепенно исчезают. Чтобы пересечь главный зал, свет ему не нужен. Когда доктор Ганнибал Лектер идет мимо нас, мы чувствуем колебание воздуха. Большая дверь скрипит и со стуком захлопывается. Удар настолько силен, что под нашими ногами дрожит пол. Тишина.

Затем мы слышим шаги в другой комнате. Звук шагов отражается от стен — они здесь ближе к нам, чем в зале, — и от потолка, который все так же высок и резкое эхо от него долетает с опозданием. В неподвижном воздухе ощущается запах старой веленевой бумаги, пергамента и погашенных свечных фитилей.

Мы слышим, как в темноте шелестит бумага и скрипит стул. Это доктор Лектер усаживается в огромное кресло в легендарной библиотеке Каппони. Его глаза частенько отражают красный свет, но сами они красным светом не горят, как клятвенно заверяют некоторые. В библиотеке царит полная тьма. Доктор предается размышлениям…

Да, доктор Лектер действительно создал вакансию в палаццо Каппони, устранив прежнего хранителя. Для решения этой чрезвычайно простой задачи потребовались лишь несколько секунд работы со стариком и немного денег — ровно столько, сколько стоят два мешка цемента. Но после того как путь был расчищен, пост этот он получил по справедливости, продемонстрировав Комитету по изящным искусствам экстраординарные лингвистические способности. Доктор Лектер без всякой подготовки легко переводил средневековую латынь и староитальянский с густо исписанных черной готикой манускриптов.

Здесь он обрел покой, который постарается сохранить. За время пребывания во Флоренции он никого не убил, за исключением своего предшественника, естественно.

Пост переводчика и хранителя музея Каппони в силу целого ряда причин представляет для него особую ценность.

После стольких лет в крошечной камере сами размеры помещения и высота потолков стали иметь для него очень большое значение. Кроме того, он испытывает к дворцу особое влечение. Палаццо Каппони — единственное частное здание, которое своими размерами и убранством приближается к тому образу дворца, который он тщательно лелеет в памяти с самого детства.

Библиотека дворца является уникальным собранием рукописей и писем, уходящих в прошлое, к началу тринадцатого века, и она может позволить ему узнать больше о себе самом.

На основании довольно разрозненных семейных преданий доктор Лектер считал, что его род восходит к некоему Джулиано Бевисанге (фигуре весьма зловещей в истории Тосканы двенадцатого века), а также к семействам Макиавелли и Висконти. Палаццо Каппони — идеальное место для исследования прошлого. Несколько абстрактный интерес доктора ко всему этому вовсе не связан с удовлетворением потребностей его эго. Доктор Лектер не нуждается в столь тривиальном ублажении своего тщеславия. Эго доктора, интеллект и способность к рациональному мышлению не поддаются измерению обычными средствами.

По правде говоря, психиатры расходятся во мнении, можно ли вообще считать доктора Лектера человеком. В течение долгих лет коллеги-психиатры, многие из которых пострадали от его ядовитого пера, считали доктора не человеческим существом, а чем-то совсем Иным. Для удобства они называли его Чудовищем.

Сейчас Чудовище сидит в темной библиотеке и мысленно пишет цветные картины, вдыхая воздух средневековья. Он размышляет о полицейском.

Щелкает выключатель, и вспыхивает невысокая настольная лампа.

Теперь мы видим доктора Лектера в библиотеке Каппони. Он сидит за трапезным столом шестнадцатого века. За его спиной полки с множеством ячеек, заполненных рукописями и гроссбухами в парусиновых переплетах, самым старым из которых более восьмисот лет. Перед ним на столе лежит пачка писем шестнадцатого века от посла Флоренции в Венецианской республике. Чтобы письма не рассыпались, на них стоит небольшая статуэтка, отлитая Микеланджело в то время, когда скульптор прорабатывал варианты своего будущего рогатого Моисея. Чуть дальше на столе, между Моисеем и старинной чернильницей, располагается портативный компьютер, связанный с Миланским университетом и позволяющий вести исследования в диалоговом режиме.

Красные и синие пятна рядом с серыми и желтыми стопками пергамента и веленевой бумаги есть не что иное, как экземпляр «Нэшнл тэтлер». Тут же лежит и флорентийское издание «Ла Нацьоне».

Доктор Лектер выбирает итальянскую газету и начинает читать свежие нападки на Ринальдо Пацци, вызванные заявлением ФБР в связи со скандалом в деле Монстра. «Характер обвиняемого Токки совершенно не соответствует разработанному в нашем ведомстве психологическому портрету», — заявил официальный представитель ФБР.

Дело Монстра доктора Лектера абсолютно не интересует. Однако некоторые обстоятельства из прошлого Пацци вызывают у него интерес. Какая жалость, что на его пути встретился полицейский, прошедший стажировку в Квонтико. В учебниках Академии ФБР в качестве примера серийного убийцы обязательно присутствовал Ганнибал Лектер.

Когда доктор Лектер стоял рядом с Ринальдо Пацци, чувствуя запах его дыхания и глядя ему в лицо, он был уверен, что полицейский ничего не подозревает. Эта уверенность его не покинула даже после того, как Пацци спросил о шраме на левой руке Лектера. Главный следователь не заинтересовался доктором Феллом даже в связи с исчезновением старого хранителя.

После знакомства в палаццо Веккьо он встретился с полицейским еще раз — на выставке пыточных инструментов. Пожалуй, было бы лучше, если бы вторая встреча состоялась на демонстрации орхидей.

Доктор Лектер не сомневался, что в голове полицейского уже заложены все необходимые элементы для озарения, однако эти элементы пока терялись в миллионах других известных ему фактов.

Не пора ли Ринальдо Пацци составить компанию покойному хранителю палаццо Каппони на свалке? А может быть, предпочтительнее, чтобы его тело обнаружили после не вызывающего сомнения самоубийства? «Ла Нацьоне» будет приятно удивлена, узнав, что сумела затравить Главного следователя до смерти.

Нет, пока не время, решило Чудовище и вернулось к своим пергаментным свиткам.

Доктор Лектер совершенно не тревожился. Его восхищал литературный стиль Нерри Каппони, банкира и посла Флоренции в Венецианской республике в пятнадцатом веке. До поздней ночи он ради собственного удовольствия читал — иногда даже вслух — письма посла в родной город.

Дата добавления: 2015-08-10