Резня и сердце

Знаете... Любые пьянящие отношения в своем алгоритме очень просто ложатся ледяной снежинкой на тоненькую женскую ладонь.
Снег имеет свойство таять, оставляя после себя мокрое пятно желчи, и эта желч впитывается моментально, затравливая душу на многие годы вперед.
Любые отношения безвечны, но они стоят своего огня.
Моя ладонь была сухой и фанатичной. Я не ловил снежинок, скорее внутренний холод заставлял пропитывать желчью все то, к чему бы я не прикасался.
Ведь я таял... а значит и уничтожал все любимое.
Побудь на моем месте. Представь, что перед тобой стоит она на фоне закатного солнца. Ветер трепещет ее проволочные волосы, а твои крылья трепещут от смеха.
Ты протягиваешь руку в направлении ее лица, мягкого и теплого. Твои пальцы скользят по контурам ее век, омывая пОтом следы ее слез.
А затем... ты скользишь вниз. Сначала к лепесткам губ. Они орошены нежностью и тревогой. А затем к горлу. Ты чувствуешь пульсацию аорты. Там, за миллионами жировых стен проплывают легионы ощущений.
Но тебе этого мало.
Твое ледяное запястье опускается еще ниже... да-да, именно туда. Слишком пошло было бы обсуждыть две мягкие подушки. Ценность имеет то, что находится между ними. Оно бьется в припадочном танце.
И вот, ты начинаешь надавливать вглубь.
Ее сердце полностью в твоей власти. оно проколото струнами. Ты можешь потянуть за любую, и реакция последует моментально.
Очень важно играть на этом инструменте грамотно, иначе твоя музыка будет похоронной.
Для меня в тот момент играла сарабанда Генделя, а ты как всегда наяриваешь свой Heavy Metal.
Да... забавно, у каждого сердца своя мелодия... музыкант, правда, нужен подходящий. Вдруг мелодия заглохнет?
Видимо я слишком пережал звучание, ибо когда дернул за очередную струну... то заметил, что каждая щель ее лица протыкалась десятками серебристых кинжалов.
И знаете... вдоль каждого острия сочились слезы.
Изнемогая от боли она тянулась остриями ко мне ради последнего ядовитого поцелуя. Но я... окрапывал ее сердце дерьмом.
Когда хватка ослабилась - сердце перестало биться. Оно почернело и гнойной каплей скатилось к лону.
И в результате под заходящей монеткой солнечной агонии передо мной стояла кучка пепла.
И как бы я в ней не ковырялся, мне уже не вернуть ее белки глаз.
Отныне грудную клетку я использую только для плотского назначения. Ведь сердце - слишком хрупкий орган. Он холодеет и ледяной снежинкой ложится на толстую мужскую ладонь, которая так же холодна, как и вся любовь на этой земле.

ГОСПОДИН ПЕРДЫЩЕВ
С Пердыщевым я познакомился, когда обучался на первом курсе Педагогического института.
Мы, филологи, были людьми достаточно образованными, хотя и немного замкнутыми. Нашей работой являлось постоянное изучение особенностей ума великих литераторов. Поэтому багаж полученных знаний позволял нам ко всем пошлым превратностям относиться крайне спокойно.
Таким образом, фамилия 'Пердыщев' лично для меня не являлась поводом для насмешек или саркастических издевательств. Пердыщев и Пердыщев - чем только Бог в наше время людей не награждает.
Так вот, впервые я увидел его в общежитии, когда филологи в комнате √467 устраивали очередное постижение работ Леонида Андреева.
С бокалом выдержанного красного вина, мы цитировали самые депрессивные отрывки повести 'Красный смех', и яро дискутировали, касательно темы войны и будущего человечества.
Именно там, среди окосевших женок и новоявленных философов я и разглядел этого самого человека.
- Вы все - говорил он - заморышные ботаники, которые даже не представляют, чем на самом деле является жизнь!
После этой фразы каждый, кто находился в комнате - умолк.
В голове присутствующих возникло то самое ощущение, когда и в драку не хочется лезть, и накостылять охота.
- Вот серьезно! Читаете своих Андреевых, Пушкиных там, Ахматовых... а дальше чалитесь в городе, как зек в одиночной камере. Ни бабу ухватить, ни себя защитить... а еще тут мыслями своими возвышенными делитесь. Да кто вы вообще такие?
После этого монолога народ стал медленно и незаметно покидать комнату.
- Оба-на! А где этот дрыщ, что рядом со мной сидел? - спросил Пердыщев, когда в комнате остались только я и он.
- Ушли все, распугал ты их - ответил я.
- Самый смелый что ли?
- Самый разочаровавшийся в профессии.
- Ну, тогда давай за смелость!
Мы выпили, а затем у нас сложился разговор.
Пердыщев, оказывается, нелегал. Жил он в общежитии только благодаря своей сестре - девочке со второго курса. Сам он из провинции и приехал в город для заработка.
- И что? Будешь сейчас просвещать? - спросил он меня, явно готовясь размазать по стенке мои идеалы.
Мне всегда был знаком этот тип людей, поэтому ответ был краток:
- Я пришел сюда выпить, а не ерундой заниматься.
- Во! Хоть один нормальный дрыщ - ответил Пердыщев и глотнул еще вина.
- Ты, кажется, говорил, что разочарован в профессии, а почему?
Ответил ему честно:
- А какой практический толк в начитанном человеке? Увлечение литературой развивает лишь критическое восприятие мира, а практики - ноль.
- Какое восприятие?
- Ну... моральное. Ты его еще задротским называешь.
- И буду называть, потому, что толку от вас...
- Поэтому и разочарован.
Дальше последовала небольшая пауза. Пердыщеву явно понравилось это странное общение.
- А знаешь, какой главный исход в начитанности?
- Ну?
- А то, что вы не за других, не за себя постоять не можете. Вот когда я только зашел - человек двадцать было. После накала - все не при делах! А если бы я с бутылкой на кого-нибудь налетел? Все бы благополучно свалили?
Мне сложно было ответить на этот вопрос. С одной стороны он сильно обобщал, с другой - был прав.
- Это дело личности.
- Это дело вашей литературности. По разговору каждый из вас - Толстой, но как свяжетесь с реальностью - сразу пятки блестят.
- Трусость - это отражение морали. - обобщил я.
Удивительно, но Пердыщев явно понял этот афоризм! Глаза его заблестели, и взгляд был такой добрый и милый, будто его осветила мать Тереза.
- А ты сам откуда будешь, человек?
Пришлось рассказывать по порядку.
Я ему рассказал про родину, ту самую, куда не вернусь. Про пьющих родителей, про детский дом. Про компанию друзей, которые в могиле лежат. Про девушку, которой надоел и про вечные скитания, от которых устал.
- Вот это да! - сказал Пердищев - вот это жизнь! А что в задротов пошел?
- Читать любил... это мое хобби. И здесь я не ради филологии, а ради того, чтобы жить в большом городе, видеть людей и испытывать настоящие события, да и жизнь старую забыть.
- Ну ты чел! - подтвердил Пердыщев.
- Еще по одной?
С тех пор с Пердыщевым мы стали неразлучными друзьями. Он не учился, не работал, жил в общежитии на шее у сестры и пугал студентов. Мной это воспринималось как шутка.
И знаете, днем я постигал Сервантеса, Алигьери, Уальда... а вечером его... того самого Пердыщева, в бесконечных разговорах о нашей реальной жизни.
И вывод, к сожалению, сформировался очень меланхоличный: оказывается, какой-то Пердыщев о жизни знал больше, чем Алигьери, Сервантес и Уальд вместе взятые.
... Вот такая история.
Мы были друзьями, пока он не решил двинуть дальше в Питер. На какие-то ворованные деньги он смог осуществить поездку, а дальше его след потерялся.
Только через полгода я узнал, что с Питера он успел без гроша в кармане вернуться на родину, а затем... был убит.
Как в последствии выяснилось - его закололи в собственной квартире, перед этим разбив о голову бутылку красного вина.
А ведь интересно... каждый из наших филологов, хоть и мысленно, но желал сотворить то же самое. Спи спокойно, Пердыщев. Спи спокойно.

Дата добавления: 2015-08-10