Европейская дипломатия перед первой мировой войной 3 страница

Дипломатия

в отсутствие подобного союза, могла бы попытаться использовать войну, настоятельно претендуя на русскую поддержку. С того момента Великобритания потеряла всякий интерес к Германии как к стратегическому партнеру; более того, со временем Великобритания придет к тому, что станет рассматривать Германию как угрозу в геополитическом плане.

Тем не менее еще в 1912 году существовала возможность урегулирования затруднений в отношениях между Англией и Германией. Лорд Холден, Первый лорд Адмиралтейства, посетил Берлин, чтобы обсудить вопросы смягчения напряженности. Холден получил инструкции искать договоренности с Германией на базе морского соглашения одновременно с выдачей заверения в британском нейтралитете: «Если одна из высоких договаривающихся сторон (то есть Британия или Германия) окажется вовлеченной в войну и при этом не сможет быть охарактеризована как агрессор, другая сторона будет, по меньшей мере, соблюдать по отношению к подобным образом вовлеченной державе благожелательный нейтралитет»20. Кайзер, однако, настаивал на том, чтобы Англия объявила нейтралитет на тот случай, «если война будет навязана Германии»12. Это было воспринято Лондоном как требование, чтобы Великобритания оставалась в стороне, если Германии вдруг вздумается начать упреждающие военные действия против России или Франции. А когда британцы отказались принять формулировку кайзера, тот, в свою очередь, отверг их текст; законопроект о германском флоте был принят, а Холден вернулся в Лондон с пустыми руками.

Кайзер тогда так и не понял, почему Великобритания не шла далее молчаливой сделки, ибо на самом деле Германии только этого и было надо. «Если Англия намеревается протянуть нам руку лишь на тех условиях, чтобы мы ограничили собственный флот, — писал он, — то это представляет собой безграничную наглость, грубейшее оскорбление германскому народу и его императору. Такого рода предложение следует отвергать без обсуждения...» 22 По-прежнему убежденный, что вынудит Англию пойти на формальный союз, кайзер хвалился: «Я показал англичанам, что трогать наши вооружения — все равно что кусать гранит. Возможно, этим я усилил их ненависть, но и завоевал их уважение, что и заставит их по ходу дела возобновить переговоры, как можно надеяться, в более умеренном тоне и с более успешным результатом»23.

Настоятельное и призывное требование кайзера заключить союз лишь усилило подозрительность Великобритании. Германская военно-морская программа, принятая на гребне антибританских оскорблений во время англо-бурской войны 1899 — 1902 годов, привела к полному пересмотру британской внешней политики. На продолжений полутора столетий Великобритания считала Францию главной угрозой европейскому равновесию сил и противостояла.этой угрозе, опираясь на поддержку одного из германских государств, обычно Австрии, а иногда и Пруссии. А Россия виделась как серьезнейшая опасность для империи. Но как только был достигнут союз с Японией, Великобритания начала пересматривать исторически сложившиеся приоритеты. В 1903 году Великобритания стала систематически предпринимать усилия по урегулированию нерешенных колониальных проблем с Францией, кульминацией чего стал так называемый договор «сердечного согласия» 1904 года — договоренность того самого типа по поводу неформального сотрудничества, которую постоянно отвергала Герма-

Машина политического Страшного суда

ния. Почти сразу же Великобритания начала искать возможности достижения аналогичной договоренности с Россией.

Поскольку Антанта формально представляла собой колониальное соглашение, она в техническом плане не порывала с традиционной британской политикой «блестящей изоляции». И все же в результате Великобритания отказалась от роли регулятора и присоединилась к одному из противостоящих альянсов. В июле 1903 года, когда Антанта находилась в процессе обсуждения, французский представитель в Лондоне заявил Ленсдауну, что в качестве quid pro quo Франция сделает все от нее зависящее, чтобы избавить Великобританию от русского давления в разных местах:

«...И поскольку наиболее серьезная угроза для мира в Европе заключается в Германии, доброе взаимопонимание между Францией и Англией — единственное средство держать немецкие планы под контролем, и если такое взаимопонимание будет достигнуто, Англия обнаружит, что Франция в состоянии осуществлять благотворное воздействие на Россию и тем самым блокировать множество неприятностей, связанных с этой страной»24.

За какое-то десятилетие Россия, прежде связанная с Германией «Договором перестраховки», превратилась в военного союзника Франции, в то время как Великобритания, предмет постоянных попыток Германии превратить ее в своего партнера, очутилась во французском дипломатическом лагере. Германия проявила потрясающее искусство, добившись самоизоляции и объединив троих бывших противников друг Друга в коалицию, нацеленную именно против нее.

Государственный деятель, знающий о надвигающейся опасности, обязан принять Фундаментальное решение. Если предполагается, что с течением времени угроза возрастет, он обязан сделать все, чтобы пресечь ее в зародыше. Но если очевидно, что маячащая впереди угроза реализуется лишь при особо неблагоприятном случайном стечении обстоятельств, ему лучше переждать в надежде на то, что время устранит риск. Двести лет назад Ришелье увидел опасность во враждебном окружении Франции, и тогда поиск способов ее избежать стал сердцевиной его внешней политики. Но он в то же время понимал, из чего складывается эта потенциальная опасность. Ришелье предугадал, что поспешные действия сплотят окружающие Францию государства. И сделал своим союзником время, ожидая, пока не проявятся открыто подспудные разногласия среди противников Франции. И только тогда, когда эти разногласия стали разрешаться на поле боя, он сам позволил своей стране вступить в схватку.

Кайзер и его советники не обладали ни терпением, ни проницательностью для проведения подобной политики — даже несмотря на то, что державы, в которых нем-Цм видели угрозу для Германии, вообще не были естественными союзниками друг Друга. А германской реакцией на предполагаемое окружение было педалирование как Раз той самой дипломатии, которая и породила подобную опасность. И Германия попыталась разбить новорожденную Антанту поиском предлога для противостояния Ранции, чтобы продемонстрировать: британская поддержка является либо иллюзорной, либо неэффективной.

Возможность для Германии проверить силу Антанты появилась в Марокко, где Французские планы представляли собой нарушение договора, утверждавшего незави-

Дипломатия

симость Марокко, и где германские коммерческие интересы были весьма значительны. Кайзер избрал для соответствующего заявления март 1905 года, находясь в круизе. Высадившись в Танжере, он объявил о решимости Германии поддержать независимость Марокко. Германские лидеры, во-первых, делали ставку на то, что Соединенные Штаты, Австрия и Италия поддержат политику открытых дверей. Во-вторых, они полагали, что в результате русско-японской войны Россия будет не в состоянии проявить себя. И в-третьих, надеялись, что Великобритания с превеликой радостью пожелает снять с себя обязательства перед Францией на международной конференции.

Все эти предположения оказались ложными, поскольку страх перед Германией перекрыл все прочие соображения. Во время первого же вызова, брошенного Антанте, Великобритания поддержала Францию самым всесторонним образом и не соглашалась на призыв Германии принять участие в конференции до тех пор, пока на это не дала согласие Франция. Австрия и Италия весьма сдержанно отнеслись к предложениям, которые могли бы их поставить на грань войны. Тем не менее германские руководители поставили на карту собственный престиж и полагали, что в этом всевозрастающем споре что-то меньшее, чем дипломатическая победа, демонстрирующая бессилие Антанты, окажется для них катастрофой.

В продолжение всего своего правления кайзер более умело организовывал кризисы, чем с ними справлялся. Драматические столкновения его возбуждали, но нервов для продолжительной конфронтации у него не хватало. Вильгельм II и его советники были правы в своих расчетах, что Франция не готова прибегнуть к войне. Но, как выяснилось, не были готовы и они. Добиться им удалось только одного: смещения французского министра иностранных дел Делькассе, что явилось лишь символической победой, ибо Делькассе вскоре занял другой пост, сохранив за собой важную роль в деле осуществления французской политики. Что же касается самой сущности спора, то германские руководители, не обладавшие на деле той самой смелостью, которой изобиловала их напыщенная риторика, позволили себе тихо-тихо согласиться на конференцию, которая должна была состояться через шесть месяцев в испанском городе Альхесирасе. Когда страна угрожает войной, а затем отступает в пользу конференции, организуемой гораздо позднее, она автоматически подрывает веру в собственную угрозу. (Именно таким способом западные демократии разрядили через полвека хрущевский Берлинский ультиматум.)

Степень самоизоляции Германии наглядно проявилась в момент открытия Альхе-сирасской конференции в январе 1906 года. Эдуард Грей, министр иностранных дел нового либерального правительства Великобритании, предупредил германского посла в Лондоне, что в случае войны Великобритания выступит на стороне Франции:

«...В случае нападения на Францию Германии, что проистекает из Марокканского соглашения, общественное мнение в Англии не позволит ни одному британскому правительству оставаться нейтральным...»25

Излишняя эмоциональность германских лидеров и неспособность определить долгосрочные цели превратили Альхесирас в дипломатический разгром для их страны. Соединенные Штаты, Италия, Россия и Великобритания — все отказались встать на сторону Германии. Результатом первого Марокканского кризиса была полная противоположность тому, чего германские лидеры пытались добиться. Вместо того чтобы

Машина политического Страшного суда

расколоть Антанту, он повлек за собой франко-британское военное сотрудничество и дал стимул к созданию англо-русской Антанты 1907 года.

После Альхесираса Великобритания пошла на военное сотрудничество с континентальной державой, чего избегала столь долгое время. Начались консультации между командованием британского и французского флотов. Кабинет чувствовал себя несколько неловко в связи с новым развитием событий. Грей писал Полю Камбону, французскому послу в Лондоне, пытаясь поднять ставки:

«Мы договорились, что консультации между экспертами не рассматриваются и не должны рассматриваться как обязательство, связывающее каждое из правительств и понуждающее его к действию в обстоятельствах, которые еще не возникли и могут никогда не возникнуть...»26

Это была традиционная британская оговорка, дающая возможность Лондону юридически не связывать себя с конкретными обстоятельствами, при которых он был бы обязан принять военные меры. Франция закрыла глаза на эту показную уступку парламентскому контролю, будучи убеждена, что штабные переговоры выкуют новую реальность независимо от юридических обязательств. В течение полутора десятилетий германские руководители отказывались предоставить Великобритании такого рода окольный путь. А у французов хватило политической прозорливости согласиться со столь двусмысленным способом выражаться, в уверенности, что у Великобритании появилось моральное обязательство, которое, если произойдет кризис, окажется созвучно теме дня.

С возникновением англо-франко-русского блока 1907 года в европейской дипломатии на сцене остались лишь две силы: Тройственное согласие и альянс между Германией и Австрией. Окружение Германии стало полным. Как и англо-французская Антанта, британское соглашение с Россией началось в форме договоренности по колониальным вопросам. В течение ряда лет Великобритания и Россия медленно сводили колониальные споры на нет. Японская победа над Россией в 1905 году надежно положила конец дальневосточным амбициям России. К лету 1907 года для Великобритании оказалось безопасным предложить России льготные условия в Афганистане и Персии, поделив Персию на три сферы влияния: русским отдали северный регион, центральный регион ыл объявлен нейтральным,' а Великобритания оставила за собой контроль над южным. Афганистан как таковой вошел в британскую сферу влияния. Англо-русские отношения, которые десять лет назад характеризовались спорами, охватывающими треть территории земного шара от Константинополя до Кореи, внезапно стали тихими и мирными. Степень британской озабоченности Германией наглядно демонстрирует тот факт, что Для °беспечения российского сотрудничества Великобритания была готова отказаться от Решительного противодействия проникновению России к Дарданеллам. Как заметил министр иностранных дел Грей, «добрые отношения с Россией означают, что от нашей Давней политики закрытия для нее проливов и противодействия ей на каждой из конференций великих держав следует отказаться»27.

Некоторые историки28 утверждают, будто бы истинным содержанием Тройственно-го согласия являются два ложно истолкованных колониальных соглашения, и Великобритания всего-навсего хотела защитить свою империю, а не окружать Германию. Днако существует классический документ, так называемый «Меморандум Кроу». Он

Дипломатия

не оставляет никаких разумных сомнений в том, что Великобритания вступила в Тройственное согласие для того, чтобы положить конец германскому стремлению к мировому господству. 1 января 1907 года сэр Эйр Кроу, известный аналитик британского министерства иностранных дел, объяснил, почему, по его мнению, соглашение с Германией невозможно, и единственный вариант— Антанта с Францией. В «Меморандуме Кроу» присутствует такая высокая степень анализа, которой никогда не достигал ни один документ постбисмарковской Германии. Сутью спора стал конфликт между стратегией и грубой силой, в отсутствие резкой диспропорции в реальной силе. Стратег всегда выигрывает, ибо планирует свои действия, а его оппонент вынужден импровизировать. Признавая существование крупных расхождений между Великобританией и как Францией, так и Россией, Кроу тем не менее считает, что по ним может быть достигнут компромисс, поскольку они касаются заранее известных, а следовательно, ограниченных целей. Германскую внешнюю политику угрожающей делало как раз отсутствие распознаваемого рационального начала, стоящего за бесконечными глобальными выпадами, которые простирались даже до столь отдаленных регионов, как Южная Африка, Марокко и Ближний Восток. В дополнение к этому германское стремление стать сильнейшими на морях было «несовместимо с выживанием Британской империи».

Согласно Кроу, лишенное сдерживающего начала поведение Германии гарантировало конфронтацию: «Объединение внутри одного государства крупнейшей сухопутной армии и крупнейшего военно-морского флота вынудит мир объединиться, чтобы избавиться от этого кошмара»29.

Согласно максимам «Realpolitik», Кроу утверждал, что структура, а не мотив, предопределяет стабильность: намерения Германии беспорядочны по сути, имеют значение только ее возможности. И он выдвигает две гипотезы:

«Либо Германия четко и ясно нацелена на всеобщую политическую гегемонию и достижение превосходства на море, угрожая независимости соседей, а в итоге и самому существованию Англии; либо Германия, свободная от подобных четко очерченных амбиций и думающая в настоящее время лишь о том, как бы' воспользоваться своим законным положением и влиянием в качестве одной из ведущих держав в совете наций, стремится обеспечить возможности для своей заграничной торговли, для распространения благ германской культуры, расширения числа точек приложения национальной энергии и создания новых германских интересов по всему миру, где для этого предоставляется мирная возможность...»30

Кроу, однако, настаивает на том, что это различие лишь кажущееся, поскольку в конце концов возобладают искушения, таящиеся в самом процессе роста германской моши: «.-.Ясно, что второй вариант (полунезависимой эволюции не без помощи системы государственного управления) может в любой момент соскользнуть к первому или к какой-либо сознательно продуманной схеме. Более того, даже если на практике воплотится схема эволюции, позиция, обретенная Германией, независимо от ее добрых или злых намерений, будет, разумеется, представлять собой столь же ощутимую угрозу всему остальному миру»31.

И хотя «Меморандум Кроу» на деле шел не далее возражений против достижения взаимопонимания с Германией, его направленность совершенно ясна: если Германия

Машина политического Страшного суда

не оставит попыток добиться превосходства на морях и не умерит своей так называемой Weltpolitik, Великобритания обязательно должна объединиться с Россией и Францией в деле противостояния! И сделать это с тем же неутомимым упорством, с каким она покончила с французскими и испанскими претензиями в предшествующих столетиях.

Великобритания дала ясно понять, что не потерпит дальнейшего наращивания германского могущества. В 1909 году министр иностранных дел Грей подчеркнул это обстоятельство в связи с германским предложением замедлить (но не прекратить полностью) программу наращивания морских вооружений, если Великобритания согласится оставаться нейтральной в войне Германии против Франции и России. Предлагаемое соглашение, утверждал Грей, «...послужит утверждению германской гегемог нии в Европе и продлится не долее, чем это потребуется для достижения данной цели. На самом деле это приглашение помочь Германии в деле проведения европейской комбинации, которая может быть направлена против нас, как только ей это понадобится... Если мы принесем другие державы в жертву Германии, на нас впоследствии тоже будет совершено нападение»32.

После создания Тройственного согласия игра в кошки-мышки, которой Германия и Великобритания занимались в 90-е годы XIX века, стала вестись всерьез и превратилась в схватку между державой, придерживающейся принципа статус-кво, и державой, требующей перемен в системе равновесия сил. Поскольку дипломатическая гибкость перестала быть возможной, единственным способом перемены соотношения сил стало наращивание вооружений или победа в войне.

Два альянса стояли лицом к лицу по обеим сторонам пропасти растущего взаимного недоверия. В отличие от периода «холодной войны» обе группировки собственно войны не боялись; они на деле были более озабочены своей внутренней цельностью, чем возможностью противостояния. Конфронтация стала стандартным методом дипломатии.

Тем не менее все еще существовал шанс избежать катастрофы, поскольку на самом Деле почти не было поводов к войне между альянсами. Ни один из участников Тройственного согласия не вступил бы в войну, чтобы помочь Франции вернуть Эльзас-Лотарингию; Германия, даже взвинтив себя до предела, вряд ли оказала бы поддержку агрессивной войне Австрии на Балканах. Политика сдержанности, возможно, отсрочила бы войну и даже позволила бы неестественным альянсам постепенно распасться, особенно Тройственному согласию, ибо оно возникло в первую очередь из страха перед Германией.

К концу первого десятилетия XX века равновесие сил подменилось существованием враждебных друг другу коалиций, жестокость которых равнялась степени отчаянного пренебрежения последствиями их создания. Россия была связана с Сербией, а та "^а Рука об руку с националистическими, даже террористическими группировками, а поскольку Сербии нечего было терять, то ей было наплевать на риск всеобщей войны. Франция же предоставила России карт-бланш, чтобы та могла вернуть себе самоува-жение после русско-японской войны. Германия точно так же вела себя пе отноше-Нию к Австрии, отчаянно оберегавшей свои славянские провинции от сербской аги-тации> поддержанной, в свою очередь, Россией. Нации Европы позволили себе стать

Дипломатия

заложниками отчаянных балканских клиентов. И вместо того чтобы сдерживать необузданные страсти этих наций, обладающих ограниченным чувством глобальной ответственности, они безответственно погрузились в параноидальное ощущение того, что их беспокойные партнеры могут перейти на сторону иного союза, если им не пойти навстречу. В течение нескольких лет кризисы удавалось гасить, хотя каждый последующий приближал неизбежное столкновение. А германская реакция на появление Тройственного согласия доказывала упрямую решимость повторять одну и ту же ошибку бесчисленное множество раз; каждая из проблем превращалась в испытание мужества, с целью доказать, что Германия решительна и могуча, а ее оппонентам не хватает силы и твердости характера. И все же каждый германский вызов скреплял узы, связывавшие Тройственное согласие воедино.

В 1908 году международный кризис разразился по поводу Боснии-Герцеговины, причем о нем стоит рассказать поподробнее, ибо это является наглядной иллюстрацией исторической тенденции к повторениям. Босния-Герцеговина всегда была задворками Европы, и судьба ее была решена на Берлинском конгрессе в весьма двусмысленной форме, ибо никто по-настоящему не представлял себе, что с нею делать. Эта ничья земля, лежащая между Оттоманской и Габсбургской империями, где жили католики, православные и мусульмане и население которой состояло из хорват, сербов и исламских народов, никогда не была не только государством, но и самоуправляющейся территорией. Она лишь казалась управляемой, если ни от одной из групп не требовалось подчиниться другим. В течение тридцати лет Босния-Герцеговина находилась под протекторатом Турции, под управлением Австрии, а также имела местную автономию, что, по существу, никак не влияло на ее многонациональное устройство, но и оставляло вопрос суверенитета нерешенным. Австрия выжидала тридцать лет, чтобы решиться на прямую аннексию, ибо страсти многоязыкой смеси были слишком сложными и запутанными, чтобы даже австрийцы могли в них разобраться, несмотря на свой длительный опыт управления посреди хаоса. И когда они окончательно аннексировали Боснию-Герцеговину, то сделали это скорее ради того, чтобы лишний раз уязвить Сербию (и косвенно Россию), а не для того, чтобы достичь какой-либо вразумительной политической цели. В результате Австрия нарушила зыбкое равновесие ненависти.

Тремя поколениями позднее, в 1992 году, те же подспудные страсти вырвались наружу в связи с возникновением сходных проблем, что повергло в изумление всех, кроме непосредственно связанных с ситуацией ревностных воителей, а также тех, кто хорошо знаком с весьма запутанной историей этого региона. Случилось так, что резкая перемена в характере управления превратила Боснию-Герцеговину в кипящий котел. И как только Босния была объявлена независимым государством, все национальности накинулись друг на друга в борьбе за гегемонию, причем сербы стали сводить старые счеты особенно зверским образом.

Уповая на слабость России после русско-японской войны, Австрия легкомысленно воспользовалась секретным соглашением тридцатилетней давности, заключенным в ходе Берлинского конгресса, согласно которому все державы разрешали Австрии аннексировать Боснию-Герцеговину. С той поры Австрия вполне довольствовалась контролем де-факто, ибо ей не хотелось приобретать новых славянских подданных. ОД;

Машина политического Страшного суда

нако в 1908 году Австрия пересмотрела прежнее решение, опасаясь, что империя может распасться под воздействием сербской агитации, и полагая, что надо продемонстрировать какой-то конкретный успех, чтобы доказать собственное преобладание на Балканах. За прошедшие три десятилетия Россия утратила ведущее положение в Болгарии, а «Союз трех императоров» распался. Так что Россия не без причины была взбешена тем, что почти позабытое соглашение вытащено на свет — и все затем, чтобы позволить Австрии приобрести территорию, освобожденную русской войной!

Но одно только возмущение не гарантирует успеха, особенно когда его объект уже завладел соответствующим призом. А Германия впервые откровенно и открыто поддержала Австрию, дав понять, что готова пойти на риск европейской войны, если Россия выступит против аннексии. Затем, нагнетая дополнительное напряжение, Германия потребовала официального признания Россией и Сербией действий Австрии. России ничего не осталось, как снести это унижение, поскольку Великобритания и Франция были еще не готовы вступить в войну по поводу Балкан и поскольку России после поражения в русско-японской войне воевать одной было еще не под силу.

Германия, таким образом, встала на пути России, да еще в районе, где у нее никогда не было жизненно важных интересов. Более того, там, где Россия прежде всегда могла рассчитывать на Германию, чтобы та умерила австрийские амбиции! Германия продемонстрировала не только собственное безрассудство, но и серьезнейшее забвение исторической памяти. Всего лишь полстолетия назад Бисмарк точнейшим образом предсказал, что Россия никогда не простит Австрии унижения в Крымской войне. Теперь Германия совершала ту же самую ошибку, усугубляя остраненность России, начавшуюся на Берлинском конгрессе.

Унижать великую страну, одновременно ее не ослабив, — игра всегда опасная. Хотя Германия считала, что учит Россию ценить важность германской доброй воли, Россия решила не допустить, чтобы ее застали врасплох. И вот две великие континентальные державы стали играть в игру, именуемую на американском слэнге «цып-ЦЬт», когда двое водителей едут на своих машинах друг другу в лоб, надеясь, что Другой отвернет в самый последний момент, и рассчитывая на крепость собственных нервов. К сожалению, в эту игру в предвоенной Европе уже играли несколько раз. И каждый раз, когда предотвращалось столкновение, всеобщая уверенность в полней-Шей безопасности подобной игры только усиливалась, заставляя всех позабыть, что одна-единственная неудача может повлечь за собой непоправимую катастрофу.

То ли желая уверить всех, что она не упустит возиожности подразнить очередного потенциального противника, то ли стремясь дать им всем достаточный повод сплотиться еще теснее в целях самообороны, Германия бросила вызов и Франции. В 1911 году Франция, фактически взявшая в свои руки гражданское управление Марокко, отреагировала на местные беспорядки, направив войска в Фес, откровенно нарушив Альхесирасское соглашение. Под бешеные аплодисменты германской националистической прессы кайзер отреагировал на это посылкой канонерки «Пантера» в марокканский порт Агадир. «Ура! Дело сделано!— писала 2 июля 1911 года „Райниш-Вестфэлише цайтунг". — Наконец-то действие, освободительный акт, который должен везде рассеять облако пессимизма»33. «Мюнхенер нойэсте нахрихтен» рекомендо-вала правительству двигаться вперед изо всех сил, «даже если подобная политика по-

Дипломатия

родит обстоятельства, непредвидимые сегодня»34. То, что германская пресса считала тонким намеком, на самом деле было газетным подталкиванием Германии к войне из-за Марокко.

Этот Шаг, высокопарно поименованный «прыжком „Пантеры"», имел тот же самый конец, что и предыдущие попытки Германии прорвать ею же самой спровоцированное окружение. Германия и Франция в очередной раз оказались на грани войны, причем цели Германии были, как всегда, весьма зыбки и неопределенны. Какого рода компенсацию она искала на этот раз? Марокканский порт? Часть марокканского Атлантического побережья? Колониальные приобретения где-то еще? Она просто хотела поддразнить Францию, но не смогла найти оперативного воплощения для поставленной цели.

С учетом упрочения взаимоотношений Великобритания поддержала Францию на этот раз гораздо решительнее, чем в Альхесирасе в 1906 году. Сдвиг британского общественного мнения был наглядно продемонстрирован отношением к происшедшему со стороны тогдашнего канцлера казначейства Дэвида Ллойд-Джорджа, имевшего заслуженную репутацию пацифиста и сторонника добрых отношений с Германией. По этому случаю, однако, он произнес программную речь-предупреждение, что «...нам может быть навязана ситуация, где сохранение мира окажется сопряжено лишь с отказом от великой и достойной позиции, которую мы добыли себе веками героизма и подвигов... и тогда я заявил бы со всей ответственностью, что мир подобной ценой был бы нетерпимым унижением для такой великой страны, как наша»35.

Даже Австрия холодно отнеслась к выходке своего могучего союзника, не видя смысла рисковать собственным выживанием из-за североафриканской авантюры. Германия отступила, довольствовавшись большим, но бесполезным участком земли в Центральной Африке, причем эта сделка вызвала стон и вой в германской националистической прессе. «Мы практически шли на риск мировой войны ради нескольких конголезских болот», — писала «Берлинер тагеблатт» 3 ноября 1911 года36. Критиковать, однако, следовало не качество нового приобретения, но разумность угроз войны то одной, то другой стране из года в год без того, чтобы предварительно определить и осмыслить их цель, причем каждый раз возрастал тот самый страх, который в первую очередь и привел к созданию враждебных друг другу коалиций.

Если к тому времени германская тактика сделалась стереотипной, то таким же стал и англо-французский ответ. В 1912 году Великобритания, Франция и Россия начали военно-штабные переговоры, важность которых лишь формально ограничивалась обычной британской оговоркой на тот счет, что они не влекут за собой никаких юридических обязательств. Но даже это ограничение в какой-то мере уже снималось Англо-французским морским соглашением 1912 года, согласно которому французский флот переводился в Средиземное море, а Великобритания брала на себя ответственность за защиту французского Атлантического побережья. Через два года это соглашение повлечет за собой моральную обязанность Англии вступить в первую мировую войну, поскольку, как было заявлено, Франция оставила побережье проливов Па-де-Кале и Ла-Манш незащищенным в надежде на британскую поддержку. (Спустя двадцать восемь лет, в 1940 году, такого же рода соглашение между Соединенными Штатами и Великобританией позволит Великобритании перевести свой Ти-

Дата добавления: 2015-08-10