3 страница. - Никанорушка, - игриво пропела Авдотья, ты можешь мне пообещать кое-что?

- Никанорушка, - игриво пропела Авдотья, ты можешь мне пообещать кое-что?

- Чего тебе? – Как всегда грубо недовольно переспросил он.

- Пообещай, что не тронешь ни Виктора, ни Петеньку….

Никанор медленно развернулся, посмотрев на Авдотью таким взглядом, от которого она невольно вжалась в старенький диван.

- Думаешь, убрать его хочу? – Вновь отвернувшись с ехидной усмешкой, отметил председатель, - Ну, правильно думаешь. Мешает он мне. Ходит тут такой смурной, смотрит косо. Да и вообще, я за ним много грешков приметил. За мужа не проси. А вот Петьку не боись не трону, наоборот, подниму его. Будет мне заменой.

Такая перспектива относительно сына не очень радовала мать, будущее супруга, с которым она прожила шесть лет, тем более. Но несчастная не решалась настаивать и не смела прервать эту преступную связь, которая затягивала веревку на ее шее. Она потерялась в своей жизни окончательно, бесповоротно.

Погрузившись в свои тягостные размышления, женщина не сразу поняла, что вдруг произошло …с Никанором. Он резко переменился в лице, пошел пятнами и, согнувшись пополам, упал на колени.

- Что? Что с тобой? – Испугавшись, заметалась Авдотья, но в ответ услышала только леденящий душу хрип. Никанор сначала впал в какой-то ступор, глаза его неестественно расширились, налились кровью. Несколько минут мужчина не шевелился, застыв, как каменное изваяние, его сильно лихорадило. Но спустя некоторое время он пришел в себя, и последующая затем вспышка яростного безумия, полная отчаяния, ужаса, боли напугала Авдотью еще больше, чем ступор. Около часа длилось это состояние коллапса, а после прошло, как и не было.

Измученный пережитым, председатель сидел, распростершись на полу, не в силах подняться.

- Авдотья, - слабо простонал он, - скажи, что это было? Что?! Как больно! Почему же так больно?!

За окном поднялся ураганный ветер. Он грозно выл, круша все на своем пути. Деревья в безумной пляске клонились в стороны, касаясь кроной земли. Ввысь поднялся круговорот из пыли. Смерч сделал круг по деревне и остановился возле порушенного храма. Яростно влетев внутрь, он остановился. Оглушительными раскатами, долгими, мощными, прогремел в небе гром, ослепительно сверкнула молния.

Наступала пора возмездия, которая ожидала каждого за совершенное зло… в свой срок….

10.

А что же с маленьким Васькой, внуком умершей Клавдии Петровны, сыном Александра, таким беззащитным, таким несчастным? Тогда, после всех страшных событий, его приютило семейство Громовых, ведь Васька был лучшим другом Сереги, их старшего сына. Но семейство находилось за чертой бедности, поэтому нужно было думать, куда пристроить его до лучших времен, до возвращения отца, если он когда-нибудь вообще вернется.

В деревне было известно, что у Александра в городе жила двоюродная сестра, и жила, походу не плохо. Одинокая, получившая неплохой пост, она могла вполне позволить себе взять на воспитание ребенка. Решили написать ей записку, а там уж как сама решит, как совесть позволит….

Так, корявым почерком, с кучей ошибок, письмо было написано и отправлено с районного почтамта. Ждать пришлось долго. То ли письмо задержали, то ли сама адресат не посчитала нужным откликнуться сразу. Но все же она приехала. Высокая, уверенная в себе молодая женщина лет тридцати пяти, твердым, солдатским шагом прошла по деревне, пока не нашла нужный ей дом. Она только дважды появлялась в деревне, но тогда, еще совсем юной, ей не понравилось здесь, теперь же, гостья с брезгливостью взирала на нищету деревенскую.

- Вы писали про мальчика? – Без банальных «здрасьте» сразу с порога задала вопрос женщина.

- Здравствуйте, - кротко ответила мама Сереги, Елена Львовна - да, мы. Так случилось, что бабушка Васеньки умерла, отец пропал без вести, он остался один. Мы бы и сами рады его воспитать, но у нас нет возможности, сейчас такие дела пошли, даже кормить нечем…. А как вас звать величать?

- Марина Константиновна, - бросила гостью и без спроса вошла в дом.

В комнате у окна сидели мальчишки: Сережка, Петька, Васька и другие малыши, братья и сестренки Сереги. Васька сидел удрученный, не отрывая взора от вида за окном. Он надеялся, что вот-вот появится отец и заберет его. Но отца не было.

Марина не стала тратить время на лишние разговоры и вопросы, она подошла к Васе, взяла его за руку и повела к выходу, не обращая внимание на его отчаянные сопротивления.

Сережка запричитал:

- Мама, мамочка, помоги, пусть он останется, пожалуйста. Он не будет мешать нам, и я буду слушаться, помогать. Только, пожалуйста, пусть он останется….

- Сынок, - вытирая набегающие слезы, вздохнула Елена Львовна, мы не можем взять на себя такую ношу. Пойми, не можем….

Остальные ребята забились в угол, дверь захлопнулась и наступила тишина.

11.

После долгой, утомительной дороги, Марина и Васька прибыли на место. За все это время женщина не проронила ни слова, было видно, что она очень недовольна, ведь Васька стал для нее обузой и не в материальном плане, просто она тщетно пыталась устроить свою личную жизнь, причем делала это достаточно бурно, а ребенок в доме – помеха. Но и отказать она не могла, все-таки не все человеческие качества были убиты в ее душе, да и высокий пост в образовательной системе обязывал.

Наконец, преодолев себя, Марина сказала:

- Ну, что ж, Вася. Жизнь сложна, запомни это. Слёз не надо, ими горю своему не поможешь, да и я мокроты всякой не люблю. Деваться нам с тобой не куда, будешь пока жить тут. Отец объявится, заберет. А пока…. Ну, в общем, располагайся. Вот твоя комната. Держи там всегда порядок. Мне не мешай, не канючь. Ну, вроде бы и всё. Я пойду на работу, мне пора. На кухне есть кое какая еда, найдешь, не маленький уже. До вечера.

Марина ушла. Вася долго слушал гнетущую тишину. На душе было ужасно пусто и тоскливо. Как много свалилось на него за эти несколько дней. Почему? Почему??! Как же раньше было хорошо, и как же сейчас плохо.

Спустя час мальчик прошелся по небольшой квартирке, отнятой у какой-то писательницы в ходе революции. Чисто, светло, аккуратно. Всюду расставлены цветы, всевозможные побрякушки. Но не это главное в жизни. Не материальная сторона жизни, но духовная, а ее тут, скорее всего не было, нет, и не будет.

12.

Уже неделю Митька и отец Иоанн томились в застенках тюремного здания. Сил вынести такое тяжелое испытание уже не оставалось. Отец Иоанн в это время молился так неистово, как никогда в жизни, и только молитва поддерживала в нем огонек жизни и надежды. Удивительно, но в час, когда батюшка молился за них обоих, и Митьке становилось легче. Боль от побоев отступала, и приходил долгожданный, дающий облегчение и забытье сон. Снилась деревня, снились мать с отцом. Мать грустная, озадаченная. Она подошла к Митьке и ласково, как когда-то в детстве произнесла.

- Митенька, сыночек. Прости. Не дождались мы тебя. Но ты не горюй. Нам здесь хорошо. Тут Бог, тут Его Царство, где живет любовь, где нет зла. В ближайшее время ты выйдешь из этой темницы, но знай: в жизни тебе еще придется испытать немало тягот. И… скоро мы будем вместе…. Крепись. Потерпи. Мы любим тебя. Помни о нас, не забывай того, чему мы тебя учили в детстве.

Женщина медленно перекрестила сына и растворилась.

Митька проснулся, подскочив, как ошпаренный. Видение было настолько ярким, что долго не выходило из головы. В душу закралась горькая мысль и успокаивало только одно, что мать сказала, им Там хорошо. Конечно. Они были хорошими людьми, Божьими людьми, которые не в показном проявляли веру свою, но в делах и искренней любви к Христу. Они заслужили покоя Там, раз не получили его здесь.

Сквозь маленькое решетчатое окно в камеру пробивался тонкий луч рассвета. Еще одно утро.

- О, Господи, сжалься надо мной, - простонал Митька, понимая, что новый день принесет новые побои, - не могу больше.

В другой камере также полусидел, полулежал измученный отец Иоанн. Он чудом выжил после той экзекуции. Видимо садисты хотели поиздеваться над священником, но решили не добивать, так как планировали выудить из него нужную им информацию и отчитаться перед начальством. А уж тогда, когда он будет более не нужен и расквитаться с батюшкой….

Отец Иоанн беззвучно молился, глядя на быстро поднимающееся солнце, точнее на его маленький кусочек, который можно было разглядеть сквозь крохотное тюремное окошко.

Дверь со скрипом отворилась.

- Выходи, поп. Переводят тебя. – Предварительно грубо выругавшись, произнес конвоир.

- Боже, куда еще?.. – С ужасом выдохнул батюшка.

Многочисленными коридорами, лестничными пролетами, петляли двое, жертва и охранник жертвы. Первый, сгорбленный от своей непосильной ноши, но не сломленный духовно, второй – бравый, сытый внешне, но раздавленный внутренне. Каждый шел и думал о своем, и как разнились эти мысли!

Наконец, пришли. Конвоир достал из кармана мощную связку ключей и отпер дверь. В лицо пахнуло смрадным воздухом антисанитарных условий.

- Вот здесь отныне, твой дом. – С ехидством отметил конвоир и с грохотом захлопнул за батюшкой дверь. Быстро удалялись его шаги, звоном отдававшиеся в пустом коридоре.

Батюшка попытался всмотреться в сумрак своей новой камеры. Когда его слабое зрение попривыкло к темноте, он разглядел, что у стены сидели такие же, как и Иоанн, изможденные люди. У них не было ни сил, ни желания спрашивать новоприбывшего о чем-либо, они только подвинулись немного, чтобы заключенный мог присесть на полу. Места для всех арестантов не хватало, нар не было.

- Здравствуйте люди добрые, - из последних сил проговорил батюшка.

Ответа не последовало. Одни просто не смогли ответить по причине страшных побоев, другие, уже прошедшие желоб полит.пропаганды, с нескрываемой неприязнью глянули на священника. Долгие месяцы им внушалось, что Церковь, не отдельные ее личности, а вся – враг народа, с которым нужно бороться, и, только поборов его, как и других врагов народа, можно прийти к абсолютному материальному счастью. Многие верили в то, что слышали и перенимали этот образ мышления, передавая его другим, как какой-то смертельно опасный вирус.

Отец Иоанн не стал обижаться. Он спокойно сел на предоставленное ему место и закрыл глаза. Нужно было собраться с силами, чтобы встретить этот день.

13.

В полвосьмого дверь камеры открылась.

- Фомин. На выход. – Прозвучало в тишине.

- Попа на допрос ведут, - кто с сожалением, а кто и с дикой радостью, прозвучало среди арестантов, - вернется ль?

Батюшка перекрестился и вышел.

Он ожидал всего. Он готовился к самому страшному, даже к смерти. Поэтому для него было полной неожиданностью то, что его встретили не матерной бранью, а более ли менее, по-человечески. Но Иоанн не радовался, он вспомнил, что Абакумов тоже не сразу проявил себя.

- Мне передали ваше дело, - первым начал разговор седовласый высокий мужчина, - товарища Абакумова перевели на повышение, а меня сюда. Ну, так что у вас произошло?

- Простите, не знаю вашего имени отчества…

- Семен Никифорович.

- Семен Никифорович, - батюшка запнулся, он не знал, как начать, - новая власть творит полный беспредел. Она убивает, грабит, измывается. Разве такое можно?

- Не можно, - с грустью подтвердил следователь, и, понизив голос до шепота, добавил, - знаю, что многие из наших творят, это ужасно. И многое бы отдал, чтобы навести порядок, но я один, и таких, как я – единицы, а этих…. Я сам воевал за революцию, а получилось еще хуже, чем при царе. Думал, что хуже уже не будет…. А теперь мне хода назад нет. Если уйду с должности, меня самого расстреляют, и расстрел еще самое лучшее. Семью тоже не пожалеют. Поэтому приходится в этой мясорубке находиться, самому тошно. Я ознакомился с вашим делом, понял всё, но нужно играть в эту игру. Вы, конечно же, не будете называть место пребывания Авдеева и Снеговых?

- Нет, конечно, хоть бы мне и умереть.

- Пока я веду это дело, не умрете. Но опасайтесь, если меня сместят, а это здесь происходит сплошь и рядом. Понимаете, тут каждый друг за другом следит, как шархан. Если проявишь мягкость, докладывают начальству, а там уж рисуют статью пособничества бандитским элементам. И прощай, свобода, да и жизнь, в общем-то. На людях я буду груб, но это не от сердца.

- Спасибо вам, Семен Никифорович! Вы – единственный человек, которого я встретил за последнее время. А не могли бы вы сказать, что там с Дмитрием Веселкиным, нас вместе приводили?

- Успокойтесь. Его дело также в моем ведении. Допрос окончен. Можете возвращаться в камеру. Конвоир, - уже громко и сухо произнес следователь, - уводите.

Батюшка в сердце молился: «Слава Тебе, Господи. Услышал Ты мои молитвы».

14.

По безлюдной дороге по направлению к лесу, шли люди, мрачные, серьезные, с какой-то тяжелой думой на сердце. Их было много, не одна сотня, не одна тысяча, все вооружены, как на войну, готовы к войне.

- Перекур, - командным тоном бросил предводитель, и сам присел на стареньком пне, в стороне от остальных. Прошлое пудовым грузом навалилось на этого, еще молодого человека, картины детства, юности и недавних дней мелькали, как в калейдоскопе.

Александр Антонов. Сегодня он был враг народа №1, человек, на которого уже подписан смертный приговор, на которого охотятся все ищейки ЧК. Как же так произошло? Закрутила жизнь, завертела, теперь уже останавливать поздно.

Родился Александр в небогатой, но сплоченной семье, 26 июня 1889 года в Москве, несколькими годами позднее, семейство переехало в небольшой уездный городок, Кирсанов Тамбовской губернии. Крестили мальчика в старинной церкви Преподобного Сергия Радонежского.

Отец Александра когда-то был фельдфебелем, но к моменту рождения сына Сашки, уже находился в отставке и очень переживал по тому поводу, что единственным полноценным кормильцем в семье была жена, Наталья Ивановна. Она хорошо шила, этим ремеслом женщина неплохо зарабатывала, одевая весь городок. Добрая слава о Наталье Ивановне, как о талантливом портном разошлась по всей округе, так что перебоев с работой практически не было. Хотя, конечно, были и непростые времена, когда приходилось считать в буквальном смысле каждую копейку. Супруг Натальи Ивановны, Степан Гаврилович, особенно горевал, что жена дни и ночи проводила за работой, от которой постепенно стала слепнуть, поэтому сам не гнушался никакой честной работы, желая внести свою лепту в семейный бюджет. Так росли дети, верные помощники по хозяйству, надежда и опора родителям. Но, если со старшими особых хлопот не было, они делали то, что им говорилось, были послушны и понятливы, то с Сашкой, родители измучились в конец. Хулиганистый, задиристый, гиперактивный ребенок сводил с ума и отца, и мать. В трехклассном училище учился плоховато, хотя мог учиться на отлично. Постоянно дрался, правда, по делу: то защитить кого-то слабого нужно было, то свою честь отстоять. Но как бы то ни было, Сашка постоянно приходил весь оборванный в ссадинах и синяках, к чему Наталья Ивановна уже привыкла и старалась относиться спокойно. Уж такой ребенок, что поделаешь?..

После училища Сашка нанялся к местному помещику Милохину, который торговал хлебом. У помещика работалось плохо. И тяготы тут заключались даже не в самой работе, а в отношении помещика к своим слугам. Он мог и унизить прилюдно, и даже избить. Разумеется, такого, взрывной Сашка терпеть долго не мог. Дождавшись момента, когда родители более ли менее вошли в нормальную колею, когда подрос младший брат Димка, Сашка задумывается о своей дальнейшей судьбе. И не видел он ничего другого, как пойти против разжиревшего строя, когда одни шикуют, а другие, согнув спины в раболепном поклоне, пашут на них. Это несправедливо, это ужасно. Такие мысли свели Сашу с партией эсеров, которая тогда функционировала подпольно, и, кроме громких лозунгов еще не имела точной, планомерной программы действий. Здесь Саша, который получил партийную кличку, Шурка, почувствовал себя своим. Среди таких же энергичных молодых людей, он не боялся высказывать свои мысли вслух относительно царской России, тогда как в семье такие разговоры всегда заканчивались грозными криками отца и просьбами матушки «прекратить такие крамольные речи».

Из сестер-братьев, только младший брат Димка понимал Сашу и полностью разделял его взгляды, хотя ему самому на тот момент было немногим больше шестнадцати, Саше – девятнадцать.

Но, к сожалению, как то часто бывает, лидеры общественных течений, увидев воодушевленность и фанатизм своих подопечных, стараются использовать их энергию в своих личных, подчас подлых целях. Так было и с Сашей. Его отправляли на дела, заранее провальные, подстрекали к ограблениям гос. учреждений, ведь для дел революции нужны были деньги. И молодой Саша шел на это, но чистил только крупные государственные кассы, никогда не притрагиваясь к деньгам простых людей. «Деточкин был вор, но честный вор….», все мы помним этот замечательный фильм «Берегись автомобиля», повествующий о человеке, решившим навести порядок в своей стране, опутанной щупальцами коррупционеров. Практически та же ситуация была и с молодым Антоновым. Он практически ничего не оставлял себе, раздавая деньги, как своему начальству, так и тем, кто действительно нуждался в них, сам же всегда ходил в одних и тех же бумажных брюках и простой рубахе.

Однажды Антонов пошел брать железнодорожную кассу станции Инжавино. Как и обычно, скомандовав «Руки вверх», он зашел в кабинет начальника, Василия Борисовича Петрова. Но тот повел себя довольно странно. Не обращая внимания на заряженный револьвер, Василий Борисович вдруг … расплакался, как ребенок. Истерика длилась довольно долго, после которой несчастный упал в глубокий обморок. Опешивший Антонов не знал, как поступить. Долг человека подсказывал ему, что нужно помочь, долг экспроприатора-революционера шептал «бери деньги и удирай». Деньги он все же быстро сложил в сумку, а после начал приводить в чувство Василия Борисовича. Вскоре тот открыл глаза. Жалобно посмотрев, начальник станции проговорил быстрым речитативом.

- Горе мне горе! Беда мне беда! Несчастный я несчастный! Посадють меня, посадють!

- Да чего тебя посадят-то? - Удивился Антонов. - Я же деньги взял, не ты. Уж извини, но у меня другого выхода не было.

- Ага! Ты взял, а подумают на меня! Это уже второй ограбление за месяц, до меня начальник был, так его посадили. [29]

Добр человек, - внезапно оживился начальник, - а не могли бы вы написать мне расписочку, что вы деньги украли? А то посадють, а у меня детки, жена, мама….

- Расписку…. Прости, брат, я бы рад, да спешу.

Но Василий Борисович опять заплакал, и Антонову, никогда не попадавшему в такие ситуации, пришлось написать расписку.

- Давайте бумагу и чернила. Напишу вам расписку.

Василий Борисович быстро успокоился и, метнувшись стрелой к ящику с бумагой, подал ее с ловкостью циркового артиста.

- Вот, пожалуйста, напишите, что взяли четыре тысячи, триста шестьдесят два рубля, восемьдесят пять копеек.

Антонов написал и расписался, правда, пытаясь исказить свою роспись, ведь понимал, если он попадется жандармам, ему припомнят эту кражу, прибавив серьезный срок каторги, а то и вовсе, расстреляют. Не знал тогда наш экспроприатор, что на самом деле взял не 4362 руб. 85 коп, а 4340 руб. 25 коп. Предприимчивый начальник решил прикарманить 22 руб. 60 коп, в счет моральных издержек. Что сказать? Находчивый человек.

Распрощавшись чуть ли не друзьями, эти два человека расстались. Начальник, довольный полученной суммой (которая, если мерить на наши деньги, представляла собой неплохой капитальчик), а Антонов вновь бросился в круговорот своей такой запутанной жизни.

Дальше события проносились с бешеной скоростью. Яростные идеи, надежды, предательство людей, которым доверял, бесконечные погони, погони, погони, которые в итоге завершились поимкой Антонова. Смертную казнь, установленную сначала, заменили пожизненной каторгой только благодаря тому, что следствие установило: Антонов не причинял физического вреда людям, исключение составляют только случаи, когда кто-либо сам старался поймать его.

Так начались долгие месяцы каторги. Но Антонов, столько раз сбегавший от полиции, и сейчас не собирался опускать руки, он слишком любил жизнь. Сначала Александр пытался уговорить, даже подкупить охрану, но это было бесполезным. Тогда арестант начал строить планы побега. Он перепиливал оконные решетки, делал подкопы. В итоге, вся тюремная охрана в отчаянии запросила начальство, увезти Антонова куда-нибудь в другое тюремное учреждение, так как он вымотал им все нервы, не хотел сидеть спокойно. Александра переводили из одной тюрьмы в другую, и с каждой он пытался бежать. Конец этой карусели положила февральская революция, которая открыла двери всем политзаключенным.

И вот Александр на свободе. Как он радовался тогда! Сердце ликовало. Наконец-то свержен царский строй! Наконец сбылись мечты! И тут бывший революционер как-то успокоился, остепенился. Ему казалось, что теперь ему не зачем больше метаться по жизни, ведь грядет эра справедливости и гармонии, то, чего он так ждал….

Александр женится, строит дом, поступает на работу в милицию и заслуживает безукоризненную репутацию энергичного, надежного, ответственного милиционера, а после, и начальника уездной милиции. Главной задачей для себя и своего отдела он поставил защиту простых граждан, которые находились в большой опасности в это неспокойное время, когда столь многие, почувствовав вкус свободы действий, кинулись в неприкрытый грабеж. Антонов ловил этих молодцов и заставлял возвращать награбленное, а также извиняться перед ограбленными. Вся округа знала: если что, то за реальной помощью можно обратиться к Александру Степановичу, он поможет. Думалось, что теперь можно просто жить, радоваться новому дню и тихо работать. Так он и хотел.

Но шли дни, недели, месяцы. А эры справедливости не наступало. Наоборот. Полный развал, хаос, анархия. В верхушке лидеры сжирали друг друга, как пауки птицееды, стараясь выжить вчерашних союзников. Было разогнано Учредительское собрание[30], которое еще оставляло слабую надежду на плюрализм мнений. На эсеровскую группу объявлена охота. Объявлены врагами все, кто шел вразрез с точкой зрения новой власти, а точнее, одного человека, Ленина, который быстро, незаметно подмял под себя все структуры. Даже его ближайшие соратники, зная Ильича достаточно хорошо (!), боялись высказывать свое мнение. Так было, например, в отношении подписания губительного для России Берлинского договора. Многие партийные работники были против этого, в том числе и Дзержинский, ближайший соратник Ленина. Но он не решился высказывать свою линию вслух, а просто воздержался от голосования. Разумеется, если бы поступил иначе, уже вечером его вызвали бы «на чаек» в ЧК. Ленин любил, чтобы с ним были согласны все, единолично и терпеть не мог обратного. [31]

Все чаще Антонов становился невольным свидетелем эксцессов, проводимых представителями власти, что просто сводило его с ума. Друзья замечали, что начальник уездной милиции становится все более задумчивым, молчаливым, постоянно уходит в свои мысли, с которыми не делится, даже с самыми преданными ему людьми. А власть бушевала, уже не скрывая своих кровожадных намерений. После того, как группа чекистов напала на несколько домов, поиздевавшись над всеми домочадцами, в особенности, над женщинами и несовершеннолетними девчонками, Антонов принял окончательное решение. Сомнений больше не оставалось: он горько ошибся в революции, и теперь приходилось действовать вновь, и действовать активно, исправляя былые ошибки.

Александр постепенно готовит план военных действий, собирает оружие, изымая его у бандитских группировок, которых после революции развелось, как крыс, и прячет его в безлюдных местах, вдоль болот, в лесах, в степях. Через несколько месяцев оружия было достаточно, чтобы снарядить хороший полк. Но этого было мало. Антонов готовился серьезно, понимая, что, выступив с противодействием, назад дорога уже будет отрезана. Но и мириться с таким беспределом он не мог.

К лету 1919 года, Антонов собирает необходимое количество оружия и готовит армию. Люди, истерзанные красным террором, охотно идут в ряды. Антонов проводит активную подготовку и полит. пропаганду для поддержания боевого духа. Он увозит из Тамбовской губернии свою жену, прячет ее, а сам уходит в леса.

В это время чекисты уже пронюхали, что с начальником уездной милиции что-то не так. Они вообще боялись тех, за кем могут пойти люди, а тут еще и слухи пошли всякие…. ЧК решило устроить засаду на Антонова. Вскоре ему приходит повестка, как начальнику уездной милиции, вызывающая на совет, но Александр Степанович уже понял, зачем его хотят видеть высокопоставленные лица, и игнорирует повестку. На своем рабочем месте он больше не появляется. Вслед за Антоновым, на положение партизан уходят почти все ребята милиционеры, которые находились в его ведении всё это время, которые сражались с ним бок о бок против разбушевавшегося бандитизма. С этого момента начинается новый этап нелегальной жизни Александра Антонова, самый ответственный, самый тяжелый.

Прокрутив в памяти свое прошлое, и, настроившись на суровое настоящее, лидер антибольшевистского восстания сделал последнюю затяжку своей самокрутки, растер ее сапогом и встал.

- Ребята. Отдых окончен. Впереди трудный бой, но мы едины, а значит, непобедимы!

Тихо прошелестел в зеленых кронах ветер. Незаметно в мир шагало знойное, испепеляющее лето.

15.

В большом, просторном, светлом кабинете, в высоком, обитом мягким бархатом, кресле, восседал маленький, непривлекательный, лысеющий человек, вождь мирового пролетариата. То и дело, бросая по сторонам нервный взгляд, он небрежно просматривал свои старые бумаги, документы, дневники. Одним из них он особо увлекся, ведь эта тетрадь возвращала его в недавнюю пору, когда мысли хаотично метались, приводя в состояние дикой эйфории, в пору, когда революция только готовилась к реализации, и это ожидание заряжало невероятной энергией. В таком ожидании будущий вождь революции более всего любил выписывать на досуге цитаты из трудов великих людей и делать свои замечания по поводу того или иного высказывания. Так, ему казалось, что его мнение значимо, и оно может повлиять на мысль самого автора, но это, конечно, было не так.

Ильич делил лист бумаги на две части, в правой находились цитаты автора произведения, в левой – его собственные суждения.[32] Так, читая труды материалиста Фейербаха, Ленин подписывал: «Гениальная основная идея!», «Замечательно!», «Очень хорошо»…..

А вот замечания относительно философской статьи идеалиста Гегеля «Наука логики», статьи, в которой автор опровергает атеистические воззрения Эпикура и других людей, что, разумеется, совсем не понравилось Ленину. Вот что он помечал сбивчивым, торопящимся почерком на полях своей тетради в ответ на слова Гегеля: «Замечательно верно и глубоко», «Очень верно и важно», «Очень хорошо и образно», «Умно и остроумно… БОГА ЖАЛКО?!! СВОЛОЧЬ ИДЕАЛИСТИЧЕСКАЯ!! [33]

Есть и другие записи, например, о работах профессора Лифмана: «Точка зрения – апологета буржуа, тупого, довольного, самодовольного… Автор – махровый дурак, как с торбой возящийся с дефинициями – преглупыми…». [34]

Есть и вовсе неприличные пометки, относящиеся к книге Г. Шульце-Геверница: «Тон ликующего германского империализма, ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ СВИНЬИ!!!» «ВЕЛИЧАЙШИЙ МЕРЗАВЕЦ, ПОШЛЯК, КАНТИАНЕЦ, ЗА РЕЛИГИЮ, ШОВИНИСТ!!!»

Ну не мог Ильич сдерживать свои эмоции, когда кто-либо даже вскользь говорил за религию, за Бога. Это была одна из немногих тем, которая доводила его до сумасшествия, до исступления. Так, совсем недавно, заставил изрядно понервничать вождя Максим Горьким, который то и дело писал ему в надежде докричаться, объяснить что-то или просто, рассказать о своих мыслях. Упомянув в одном из писем об исканиях истин, он получил молниеносный ответ: «…всякий боженька есть труположство… всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье с боженькой есть невыразимейшая мерзость… самая опасная мерзость, самая гнусная «зараза».

Дата добавления: 2015-08-10