Глава 16. Голоса немцев, поющих рождественские гимны, стихали по мере того

Голоса немцев, поющих рождественские гимны, стихали по мере того, как их лошади удалялись в сторону селения. Восемь офицеров и Жозефина остались ужинать с французами.

Свет факелов, освещавших улицу, в ночном тумане казался мягким и приглушенным. Сэр Огастес был в игривом настроении, но игривость эта была фальшивой: возможно, он просто пытался соответствовать Жозефине, выглядевшей знойной красавицей, насколько косметика и прочие женские хитрости могли это позволить. Через ее плечо сэр Огастес бросил:

– Может быть, вам подадут лягушачьи ножки, Шарп, и вы сможете удовлетворить свою жажду лягушачьей крови!

– Хотелось бы верить, сэр.

Похоже, ночью будет морозно: хотя в небе над головой и южнее сквозь туман проглядывали звезды, по-рождественски яркие, но на севере все было темным, и темноту эту натягивало на юг. Шарп чувствовал, что погода портится: дай Бог, чтобы не пошел снег. Ему не нравилась мысль, что и без того непростой путь от Господних Врат с забившими все подземелья замка британскими, португальскими и испанскими дезертирами на руках и фургонами Джилайленда в обозе может еще усложниться, если перевалы засыплет снегом. Возможно, им вообще не удастся уйти поутру – хотя тут многое зависит от французов и их планов.

Дюбретон ожидал британцев в дверях местного трактира, большого здания, даже слишком большого для такого маленького селения. Когда-то оно служило гостиницей для тех, кто пересекал горы, стараясь держаться подальше от шумной южной дороги. С началом войны торговля поутихла, но здание все еще выглядело гостеприимным и уютным. Из верхнего окна свешивался французский триколор, освещенный двумя факелами из просмоленной соломы. Специально разоруженные солдаты вышли вперед, чтобы помочь гостям спешиться и позаботиться о лошадях. Фартингдейл не проявлял желания представить своих спутников, поэтому делать это пришлось Шарпу: четыре капитана, включая Брукера и Кросса, и два лейтенанта, включая Гарри Прайса.

Дюбретон показал Жозефине комнату, где уже прихорашивались француженки. Шарп услышал, что они радостно поприветствовали бывшую подругу по несчастью, потом улыбнулся, увидев и осознав масштаб бедствия. Все столы в трактире были сдвинуты вместе, образовав один длинный стол, накрытый белой скатертью. Высокие свечи освещали больше двух десятков тарелок. Вилки, которых так опасался Хэгмен, тускло блестели серебром. Буфет наполняли стройные ряды откупоренных бутылок с вином – целый батальон; белый хлеб с аппетитной корочкой ждал в корзинах; в очаге горел огонь, и тепло его достигало даже входной двери.

Ординарец забрал шинель Шарпа, другой принес большой котел, из которого поднимался пар, и Дюбретон разлил пунш по бокалам. Британцев ожидало больше десятка французских офицеров с приветливыми улыбками на устах и интересом в глазах – нечасто видишь противника так близко. Дюбретон подождал, пока ординарец обнесет всех пуншем, и провозгласил:

– Желаю вам, джентльмены, счастливого Рождества!

– Счастливого Рождества!

Из кухни доносились запахи, обещавшие райское наслаждение.

Фартингдейл поднял бокал:

– За доблестных противников! – он повторил то же по-французски.

– За доблестных противников!

Шарп выпил пунша и стал оглядывать собравшихся. Его наметанный взгляд стрелка стразу выхватил французского офицера, который, в отличие от остальных, не был в пехотной, уланской или драгунской форме: его мундир был темно-синим, без каких-либо знаков различия или полковых символов. Он носил очки в тонкой проволочной оправе, а на лице его виднелись мелкие оспины, видимо, оставшиеся с детства. Глаза, маленькие и темные, как и сам этот человек, поймали взгляд Шарпа, но в них не отразилось ни капли дружелюбия, которое так и излучали остальные офицеры.

Дюбретон поблагодарил сэра Огастеса за теплые слова и объявил, что ужин будет через полчаса. Он попросил, чтобы ординарцы снова наполнили бокалы, и сообщил, что его офицеры предпочли сегодня говорить по-английски: большинство из них с трудом изъясняется на этом языке, но они будут рады проявить гостеприимство. Фартингдейл произнес короткую ответную речь и пригласил британских офицеров пройти ближе к ожидающим их французам. Шарп, всей душой ненавидевший пустопорожнюю болтовню, укрылся было в углу зала, но с удивлением увидел, что невысокий человек в темно-синем мундире направляется к нему.

– Майор Шарп?

– Да, это я.

– Еще пунша?

– Нет, благодарю.

– Предпочитаете вино? – голос был резким, а тон – насмешливым.

– Да.

Француз, говоривший по-английски практически без акцента, щелкнул пальцами. Шарп был поражен, с какой скоростью ординарец откликнулся на этот звук: похоже, этого человека боялись. Когда ординарец удалился, француз снова взглянул на стрелка:

– Вас недавно повысили в чине?

– Не имел чести узнать ваше имя.

На лице француза мелькнула и тут же исчезла улыбка:

– Дюко. Майор Дюко, к вашим услугам.

– И почему же вы решили, что мое повышение случилось недавно, майор?

Улыбка снова появилась – неприятная улыбка, как будто Дюко что-то знал и упивался этим знанием.

– Потому что еще летом вы были капитаном. Дайте-ка вспомнить... Саламанка? Да, точно. Потом вы были в Гарсия Эрнандес, где убили Леру.[89]Жаль, он был стоящим человеком. Касательно Бургоса я вашего имени не слышал, но подозреваю, что вы просто не были там, оправляясь от раны, нанесенной Леру.

– Что еще? – этот человек был прав во всем, и это заставляло нервничать. Шарп заметил, что в зале стало шумно: слышался гул беседы, хохот. А еще он заметил, что ни один француз не пытался прервать их уединение. Невысокий человек явно обладал определенным весом: даже Дюбретон, случайно поймав взгляд Шарпа, лишь пожал плечами, извиняясь.

– Еще, майор? – Дюко помолчал, пока ординарец наливал Шарпу вина. – Видели ли вы в последние несколько недель свою жену?

– Уверен, вы знаете ответ.

Дюко улыбнулся, приняв ответ за комплимент:

– Я слышал, что La Aguja [90]в Касатехаде[91]. С нашей стороны ей ничто не угрожает, уверяю вас.

– С ней редко бывает иначе.

Дюко как будто не заметил оскорбления, лишь очки его сверкнули, отражая пламя свечи.

– Вас удивляет, откуда я столько знаю о вас, Шарп?

– Слава всегда удивляет, Дюко, но она доставляет большое удовольствие, – Шарп произнес это чересчур напыщенно: невысокий злобный майор действовал ему на нервы.

Дюко рассмеялся:

– Что ж, наслаждайтесь своей славой, пока можете, Шарп, осталось совсем немного. Славу, завоеванную на поле боя, только на поле боя и можно поддерживать, а это обычно влечет за собой смерть. Уверен, конца войны вы не увидите.

Шарп поднял бокал:

– Спасибо на добром слове.

Дюко пожал плечами:

– Все вы, герои, глупцы. Как вот этот, – он кивнул на Дюбретона и пригубил вино. – Считаете, что фанфары будут звучать вечно. Я о вас наслышан от общего друга.

– Вряд ли такие есть.

– Правда? – на этот раз Дюко, похоже, понравилось, что его оскорбили, поскольку он не сомневался в своих способностях ответить ударом на удар. Было в нем что-то зловещее, говорившее о власти, позволяющей не обращать внимания на каких-то там солдат. – Возможно, не общий друг. Ваш друг – да. Мой? Разве что знакомый, – он подождал, пока Шарп проявит любопытство, и расхохотался, когда понял, что Шарп молчит. – Вернее, знакомая. Передать от вас весточку Елене Леру? – он снова расхохотался, довольный произведенным эффектом. – Видите? Я могу вас удивить, майор Шарп.

Елена Леру, маркиза де Касарес эль-Гранде-и-Мелида Садаба, бывшая любовницей Шарпа в Саламанке. Последний раз он видел ее в Мадриде перед тем, как британцы отступили в Португалию. Елена, женщина ослепительной красоты, женщина, шпионившая в пользу Франции. Любовница Шарпа.

– Вы знаете Елену?

– Я ведь уже сказал это, не так ли? – очки снова сверкнули. – Я всегда говорю правду, Шарп: это помогает удивлять.

– Передайте ей мое почтение.

– И все? Я скажу ей, что вы аж подпрыгнули при упоминании ее имени, – не то, чтобы меня это удивило. Половина офицеров Франции готова пасть к ее ногам. Она же выбрала вас. Интересно, почему, майор? Вы убили ее брата, почему же она до сих пор питает к вам теплые чувства?

– Это все мой шрам, Дюко. Вам стоит завести такой же.

– Я не участвую в боевых действиях, Шарп, – улыбка вернулась и тут же пропала. – Не терплю насилия сверх необходимости. Война – это всего лишь череда драк, где ничтожества делают себе имя, которое завтра же забудут. Вы не спросили, где она сейчас.

– И я получу ответ?

– Конечно. Она вернулась во Францию. Боюсь, вы долго ее не увидите, майор. Возможно, до самого окончания войны.

Шарп подумал о своей жене, Терезе, о чувстве вины, которое охватило его, когда он изменил ей. Но и образ белокурой француженки, вышедшей замуж за родовитого испанского маркиза, он не мог изгнать из памяти. Он хотел снова увидеть ее, увидеть женщину, сравнимую с мечтой.

– Дюко! Вы совсем присвоили майора Шарпа, – вмешался в их разговор Дюбретон.

– Мне кажется, Шарп – самый интересный из ваших гостей, – Дюко и не подумал добавить «сэр».

Дюбретон же, с свою очередь, даже не пытался скрывать неприязнь к майору:

– Поговорите с сэром Огастесом. Он написал книгу, разговор с ним должен быть весьма увлекательным, – в оценке Дюбретоном сэра Огастеса тоже было трудно усомниться.

Дюко не двинулся с места.

– Сэр Огастес Фартингдейл? Он просто чиновник. Большая часть его книги украдена из труда майора Чемберлена, 24-й полк, – он снова пригубил пунш и оглядел зал. – Итак, здесь несколько офицеров-фузилеров, один человек из полка Южного Эссекса и один стрелок, не считая вас, майор Шарп. Что же это значит? Один полный батальон, фузилеры? Одна рота из 60-го и ваша собственная рота. Хотите, чтобы мы считали, что вас больше?

Шарп усмехнулся:

– Один батальон французской пехоты, сто двадцать улан и полторы сотни драгун. И один чиновник, майор – вы. По-моему, баланс соблюден.

Дюбретон расхохотался, Дюко нахмурился, но французский полковник уже взял Шарпа под локоть и увел в сторону.

– Он, конечно, чиновник, но куда опаснее вашего сэра Огастеса.

Шарп оглянулся на Дюко.

– Кто же он?

– Он тот, кем хочет быть. Прибыл из Парижа. Правая рука Фуше.

– Фуше?

– Ваше счастье, что вы его не знаете, – Дюбретон взял еще бокал пунша. – Полицейский, Шарп; работает тайно. Иногда терпит локальное поражение и попадает в немилость к императору. Но такие, как он, всегда возвращаются, – он кивнул на Дюко. – Это фанатик, шпионит для страны, но и себя не забывает. Сегодня для него не Рождество, а пятое нивоза двадцатого года, и плевать, что император давно отменил революционный календарь. Его сжигают страсти, но страсти не те, что у нас с вами.

– Зачем же вы его сюда притащили?

– А у меня был выбор? Он сам решает, куда ехать и с кем говорить.

Шарп снова оглянулся на Дюко. Невысокий майор улыбнулся Шарпу. Зубы его покраснели от пунша.

Дюбретон приказал принести Шарпу еще вина.

– Уходите завтра?

– Это лучше спросить у сэра Огастеса. Он командует.

– Правда? – Дюбретон улыбнулся и повернулся к двери: – О! Вот и дамы!

Собравшихся представили новоприбывшим, что заняло не меньше пяти минут. Каждый счел долгом поцеловать каждой даме ручку и сделать комплимент. Затем Дюбретон тщательно рассадил гостей. Для него самого было оставлено место во главе стола лицом к двери, соседнее место он любезно предложил сэру Огастесу. Дюко немедленно завладел стулом с другой стороны от Фартингдейла. Сэр Огастес с тревогой посмотрел на Жозефину. Дюбретон перехватил этот взгляд.

– Ну же, сэр Огастес! Нам надо многое обсудить, очень многое. Ваша очаровательная жена и так всегда с вами, а мы так редко имеем удовольствие насладиться вашим обществом! – он протянул руку Жозефине. – Могу я предложить вам сесть напротив вашего мужа, леди Фартингдейл? Надеюсь, от двери здесь не дует? Дверь занавешена, но, может быть, майор Шарп будет так любезен составить вам дополнительное укрытие от зимней стужи?

Ловко это было проделано: французы посадили Фартингдейла там, где хотели. Все было запланировало изначально, возможности отказаться не дали. Дюбретон, бередя раны Фартингдейла, сидел рядом с собственной женой. Шарп видел, с какой болью сэр Огастес смотрит на Жозефину. Он хотел быть с ней, не мог с ней расстаться, и Шарп едва сдерживал смех, видя, как может страдать взрослый человек, чью шлюху посадили от него на бесконечном расстоянии в семь футов.

Мадам Дюбретон улыбнулась Шарпу:

– Вот мы и встретились в более приятной обстановке, майор.

– Как я и говорил, мадам.

– В последний раз я видела майора Шарпа по колено в крови, размахивающего огромным клинком, – обратилась она к сидящим за столом, как будто позабыв, что с тех пор они неоднократно встречались в монастыре. – Это было устрашающе, – улыбнулась она Шарпу.

– Мои извинения, мадам.

– Не извиняйтесь. По прошествии времени мне кажется, что вы выглядели великолепно.

– И все благодаря тому, что вы вспомнили строки Александра Поупа, мадам.

Она улыбнулась. Усталость, вызванная заточением, прошла, лицо стало более гладким. Они с Дюбретоном лучились счастьем.

– Я всегда говорила, что поэзия мне однажды пригодится, а Александр мне не верил.

Дюбретон расхохотался, чтобы скрыть смущение при упоминании своего имени. Разговор сам собой прекратился: подали суп. Шарп снял пробу. Суп был настолько восхитительным, что он боялся положить в рот вторую ложку, чтобы не испортить впечатления. Наконец он решился, и вторая ложка супа показалась ему даже вкуснее. Он начал было есть жадно, но поймал удивленно-насмешливый взгляд Дюбретона.

– Вкусно?

– Прекрасно!

– Каштаны. Все очень просто, майор: немного овощей, дробленые каштаны, масло и петрушка. Готовить так просто! Труднее всего было найти каштаны, но мы задействовали пленников – и voila![92]

– Разве в этом супе больше ничего нет?

Французский драгунский капитан настаивал, что в супе присутствуют сливки. Немецкий улан возразил: готовить не так-то просто, он, к примеру, никак не может приготовить что-нибудь сложнее вареного яйца, да и то оно получается тверже кирасы. Капитан-фузилер утверждал, что яйцо можно сварить, просто раскручивая его в праще: хотя это и долго, но он видел такое неоднократно. Гарри Прайс потребовал, чтобы все выслушали рецепт «томми», блинчиков, любимых в британской армии и состоящих только из муки и воды; тем не менее, изложение этого рецепта заняло у него больше двух минут. Сэр Огастес, чувствуя себя брошенным, заявил, что был очень удивлен, узнав, что португальцы едят только ботву от репы. Жозефина, осознав, что ее страну обижают, деликатно заметила, что только еретик станет есть другую часть репы. Потом суп вдруг кончился, и Шарп задумчиво уставился в пустую тарелку.

Под столом его ноги коснулась другая нога, затем еще раз, уже настойчивее. Шарп поглядел на Жозефину, сидевшую слева: она как раз разговаривала с французским драгуном, так низко нагнувшимся над своей тарелкой с супом, что мог украдкой бросать взгляды в декольте ее платья. Когда Шарп спасал ее, платье на ней было другое. Он бросил взгляд на сэра Огастеса, внезапно осознав, что тот, должно быть, привез ей целый гардероб. Неудивительно, что он ненавидит всех, кто сидит рядом с ней! Ее нога все еще касалась его ноги. Наконец она повернулась к нему и подмигнула:

– Нравится?

– Чудесно!

Ординарец налил ему еще вина, и Шарп заметил, что ногти у него обломаны и все в пятнах от пороха.

Сэр Огастес склонился вперед:

– Дорогая?

– Огастес?

– Ты не замерзла? Дует? Может, послать за шалью?

– Холодно, дорогой? Совсем нет, – она улыбнулась ему, а ногой погладила колено Шарпа.

Дверь, ведущая из кухни, распахнулась, и ординарцы ринулись к столу с подносами, полными еды, каждое блюдо в отдельной тарелке. От тарелок шел пар. Дюбретон хлопнул в ладоши:

– Ешьте их поскорее, они вкуснее всего прямиком из духовки!

Шарп взглянул в тарелку и поразился: на ломтике поджаренного хлеба сидела птичка, золотистая под темно-коричневой поджаренной корочкой.

– Майор! Ешьте!

Правая нога Жозефины прижалась к ноге Шарпа. Он оторвал кусочек птицы, попробовал, и нежное мясо буквально растворилось у него на языке. Казалось невозможным, чтобы что-то было вкуснее супа, но это блюдо превзошло ожидания.

Дюбретон улыбнулся:

– Вкусно, да?

– Восхитительно!

Жозефина взглянула на Шарпа; большинство мужчин за столом смотрели на нее. В дрожащем свете свечей она казалась особенно красивой: чувственный рот слегка приоткрыт, на лице легкое беспокойство. Ее нога больно прижала ногу Шарпа.

– Вы уверены, что вам нравится, майор?

– Абсолютно уверен, – он легонько оттолкнул ее другой ногой и повернулся к Дюбретону. – Куропатка?

– Конечно, – с набитым ртом проговорил Дюбретон. – Масло, соль и перец внутри самой птички, пара виноградных листьев снаружи и немного свиного жира. Видите? Это просто.

Сэр Огастес, еще не оправившийся после тяжелого удара в вопросе об употреблении репы, просиял:

– Попробуйте лучше бекон, полковник! Гораздо лучше жира. Моя дорогая матушка всегда готовила только на настоящем жирном беконе.

Нога Жозефины обвилась вокруг лодыжки Шарпа и потянула его к себе. Когда ординарец наливал другому ее соседу вина, она слегка отодвинула стул, как бы давая ему подойти ближе, и ее колено коснулось Шарпа.

– Бекон? – Дюбретон обсосал косточку и бросил ее. – Мой дорогой сэр Огастес! Это же убьет вкус птицы! И потом, бекон горит! – он улыбнулся Жозефине. – Вам надо бы заставить его поменять привычки, мидели, и использовать только чистый свиной жир.

Он кивнула, поскольку рот ее был занят, и прикусила губу.

– И никаких трав, полковник?

– Вы очаровательны, миледи, – улыбнулся Дюбретон. – К молодой птице трав не нужно. К старой – возможно: немного чабреца, петрушки, может, лаврового листа.

Ее вилка с насаженным на нее кусочком птичьей грудки застыла в дюйме ото рта.

– Я запомню: всегда брать молодую птицу, – ее колено потерлось о ногу Шарпа.

Где-то в селении пели хором. Ординарец подбросил в камин еще несколько поленьев, пара его товарищей обошла стол, поставив перед каждым из присутствующих по второму бокалу вина, более светлого, чем первое. Когда Шарп потянулся за своим бокалом, Дюбретон остановил его:

– Подождите, майор! Это для горячего. Допейте пока свой кларет[93], или как вы там его называете. У вас есть еще минутка, допейте кларет.

Второй сосед Жозефины подвинулся вместе со стулом, чтобы восстановить приятность обозреваемого вида. Сэр Огастес отставил нетронутую половину куропатки и печально посмотрел через стол на свою даму. Она же, старательно очаровывая драгунского капитана, коснулась серебряного шитья его эполетов и поинтересовалась, как он их чистит. Шарп улыбнулся про себя: Жозефина была великолепна. Ненадежна, конечно, как дешевая сабелька на поле боя, но прошедшие годы ничуть не приглушили ее страсти к озорству и шалостям. Потом он увидел, что на него самого смотрит Дюко: очки сверкают, отражая пламя свечей, когда майор жует, медленно двигая челюстями. Шарпу показалось, что Дюко улыбнулся, понимая, какая пьеса разыгрывается на самом деле.

А Гарри Прайс, изъясняясь на смеси английского и чудовищного французского, решил дать понять одной из француженок, как играют в крикет.

– Он подает la balle, oui?[94]И frappes[95]по нему avec le baton![96]Comme ca![97]– Прайс ударил вилкой по краю бокала. Раздался громкий звон, и на лице лейтенанта при виде обернувшихся старших офицеров возникло подобие смущенной улыбки.

Французский майор подзадорил Прайса:

– Что же, один и тот же человек бросает и бьет?

– Non, non, non![98]– Прайс глотнул вина. – Onze hommes, oui?[99]Une homme[100]подает et une homme frappes[101]. Dix[102]ловят. Une homme из команды autre frappes comme le man[103]подает. Все просто!

Майор объяснил правила крикета своим соотечественикам, особенно напирая на «une homme» and «le frapping», раздался общий хохот. В зале было тепло, вино оказалось неплохим. Встречать Рождество с французами? Шарп откинулся на спинку стула. Ему казалось странным, даже не странным – неестественным, что завтра сидящие за этим столом будут стараться убить друг друга. Прайс предложил поутру научить французов крикету, но инстинкты Шарпа говорили, что игра будет совсем другой.

Нога Жозефины на секунду застыла, прижавшись к его щиколотке. Она терпеливо слушала длинную историю драгуна о балах в Париже: Жозефине, конечно, понравилось бы там. Она всегда считала Париж раем, таинственным городом, где прекрасные женщины ходят только по мягким коврам в свете хрустальных люстр, принимая как должное поклонение мужчин в ослепительных мундирах. Он подумал, что неплохо было бы убрать ногу и дать ей понять, что не хочет ее, но не нашел в себе ни сил, ни желания сопротивляться. Тогда он взглянул на Фартингдейла, с трудом защищавшего свою книгу под натиском неожиданно хорошо осведомленного Дюко, и подумал, что только неприязнь к сэру Огастесу заставляет его так флиртовать с Жозефиной. Впрочем, человек слаб: если сэр Огастес не собирается навестить ее ночью, Шарп не в состоянии будет противостоять искушению. Он чуть двинул коленом, и нога Жозефины прижалась к нему еще сильнее.

Ординарцы унесли остатки куропаток. Дюбретон нагнулся через стол:

– Вам жарко, леди Фартингдейл? Не открыть ли окна?

– Нет, полковник, – улыбнулась она в ответ, чуть откинув назад темные вьющиеся волосы. Ее власть над собравшимися мужчинами была абсолютной. Привлечь ее внимание, пусть и тайное, оказалось очень приятно, хотя Шарп подозревал, что она с легкостью подарила бы его любому из сидящих за столом.

Дверь в кухню снова распахнулась, и внесли разнообразное горячее. Ординарцы поставили перед каждым новые тарелки. Запах сводил с ума. Дюбретон хлопнул в ладоши:

– Леди Фартингдейл! Сэр Огастес! Леди и джентльмены! Простите нас: в это Рождество на столе не будет ни гуся, ни свиной головы, ни запеченного лебедя. Увы! Я попытался раздобыть для наших гостей говядины, но нет и ее. Придется обойтись этим скромным блюдом. Майор Шарп, не поможете ли леди Фартингдейл? Сэр Огастес, вы разрешите?

На тарелках было три вида мяса, фасоль в панировочных сухарях, а в больших мисках – подрумяненная до коричневы жареная картошка. Шарп, питавший к жареной картошке настоящую страсть, мысленно произвел подсчет, сколько мисок на столе, сколько в них картошки и на сколько человек придется ее делить, поэтому тут же предложил Жозефине поухаживать за ней:

– Миледи?

– Нет, спасибо, майор, – ее колено потерлось о его ногу. Шарп был уверен, что сэр Огастес все видит: Жозефина сидела так близко, что их локти соприкасались. Было время, он убивал ради этой женщины. Тогда он и подумать не мог, что его страсть к ней может угаснуть.

– Уверены?

– Абсолютно уверена.

Тогда Шарп поухаживал за собой, положив себе и ее долю картошки: он решил, что спрячет излишки под фасолью.

Последнюю порцию Дюбретон оставил себе, проследив, что у всех полные тарелки.

– А это должно воодушевить ваши английские сердца. Любимое блюдо вашего лорда Веллингтона – баранина! – но баранина такая, какой Шарп никогда не видел, совсем не похожая на жирную желто-бурую массу, которую Пэр уплетал с таким удовольствием. Худое лицо Дюбретона лучилось удовольствием. – Обжариваете баранину, но лишь слегка, потом добавляете чесночный соус и не сильно зажаренную утку. На ее месте должен быть гусь, но, увы, у нас его нет. Готовить с фасолью, но подавать раздельно.

Фасоль оказалась восхитительной, белой и набухшей от соков, в ней попадались крохотные квадратики зажаренной до хруста свиной кожи.

Дюбретон подцепил фасолину на вилку:

– Если варите фасоль, воду нужно сливать. Вы знали? – британцы в замешательстве покачали головами, и Дюбретон продолжил, подняв следующую и дирижируя ею: – Вода, в которой варили flageolets[104], воняет. Однако! Вы можете слить эту воду в бутылку, правда? И получится отличное средство для выведения самых трудных пятен с белья. Видите, сколькому можно у нас научиться? Ну, а теперь за дело!

Дюбретон извинился за выбор главного блюда, но качество еды в извинениях не нуждалось. Удовольствие Шарпа только усиливал тот факт, что припрятанная порция картошки оказалась с хрустящей корочкой: она трещала, как яичная скорлупа, и все пыталась выпрыгнуть из тарелки на скатерть. Он выпил-таки более светлого вина, оценив просьбу Дюбретона приберечь его до главного блюда, и смог, наконец, расслабиться. Все было чудесно. Он даже посмеялся над Гарри Прайсом, настаивавшим, что фасоль способствует метеоризму и торжественно прокалывавшим каждую, чтобы выпустить скрытый в ней газ. За упоминанием газа последовал вопрос Дюбретона, действительно ли в Лондоне газовое освещение. Шарп ответил, что это правда, и мадам Дюбретон пожелала узнать, где именно установлены фонари. Услышав ответ, она вздохнула:

– Пэлл-Мэлл...[105]Я не была там девять лет.

– Вы обязательно побываете там снова, мадам.

Жозефина наклонилась к Шарпу, ее волосы пощекотали его ухо.

– А меня ты в Лондон возьмешь?

– Когда захочешь.

– Сегодня ночью? – она улыбалась, поддразнивая его, а ее колено терлось об его ногу.

– Не расслышал: что ты сейчас сказала, дорогая? – подался вперед сэр Огастес, не в состоянии более сдерживать ревность.

Она мило улыбнулась:

– Считала картофелины в тарелке майора Шарпа: по-моему, он жадничает.

– Мужчина должен быть сильным, – произнес Дюко, глядя поочередно на Шарпа и Жозефину.

– Так вот почему вы так мало едите, майор? – улыбнулась в ответ Жозефина. Она была права: невысокий человек в простом темно-синем мундире лишь слегка поковырялся в тарелке, съев только пару кусочков. Потом она снова прижалась к Шарпу и указала вилкой на его тарелку: – Одна, две, три, четыре, пять, эту вы уже начали, шесть, – ее колено и бедро прижимались к нему. Она прошептала: – Он спит, как убитый. В три часа?

– Кто идет? – донесся снаружи окрик по-французски.

Вилка Жозефины порхала в ее левой руке, правая же была уже под столом, пробираясь туда, где на французских рейтузах соединялись зеленая ткань и кожа. – Восемь, девять... Десять, майор? Да?

– Лучше в половине четвертого, – прошептал он, вдыхая аромат ее волос.

Она снова занесла вилку над его тарелкой, на этот раз выбирая, какую бы взять. Подцепив одну, она чуть отклонилась назад и поднесла вилку к его рту.

– За вашу силу, майор!

Он открыл рот, вилка двинулась вперед. Потом вдруг громыхнула отворившая дверь, и толстая занавеска отодвинулась в сторону, впустив морозный воздух.

Собравшиеся застыли с вилками в руках, вилка Жозефины – в дюйме от губ Шарпа. В дверях возник улыбающийся Патрик Харпер, а рядом, совсем крошка рядом с ним, темноглазая и темноволосая, стояла Тереза. Жена Шарпа.

– Привет, муженек.

Дата добавления: 2015-08-10