Тебе не нужно этого знать.

Так и знала, что ты это скажешь. Проваливай, Томми. Я не продаюсь.

Я сделала шаг к двери, собираясь выпроводить его, но он внезапно шагнул вперед — быстрее, чем можно было ожидать — и растопырил свои ручищи, чтобы меня схватить.

Я выхватила «файрстар» и направила ему в грудь. Он замер. Мертвые глаза моргнули, большие руки сжались в кулаки. Шея побагровела и стала почти фиолетовой. Сердится.

Не надо этого делать, — мягко сказала я.

Сука, — прохрипел он в ответ.

Ну, ну, Томми, не надо грубить. Расслабься, и мы оба доживем до следующего дня.

Его блеклые глаза метнулись от пистолета к моему лицу и обратно.

Без этой штуки ты не была бы такой крутой.

Если он думал, что я предложу помериться силами без оружия, его ждало разочарование.

Убирайся, Томми, иначе я уложу тебя прямо сейчас. И никакие мускулы тебе не помогут.

В его пустых мертвых глазах что-то шевельнулось. Потом он опустил руки и сделал глубокий вдох.

Ладно, сегодня ты оказалась проворней. Но если ты и дальше будешь огорчать моего босса, я поймаю тебя без пистолета. — Его губы снова скривились. — И тогда мы посмотрим, какая ты крутая на самом деле.

Слабый голос у меня в голове сказал: «Пристрели его прямо сейчас». Я была уверена как ни в чем, что рано или поздно милый Томми меня подкараулит. Мне этого совсем не хотелось, но… Я не могла убить его только из-за этой уверенности. Недостаточно веская причина. И потом — как бы я все объяснила полиции?

Уходи, Томми. — Я открыла дверь, не сводя с него взгляда и не убирая оружия. — Уходи и скажи Гейнору, что, если он будет продолжать мне докучать, я начну присылать ему его телохранителей в ящиках для посылок.

Ноздри его раздулись, на шее выступили вены. Он как деревянный прошел мимо меня и вышел на лестничную клетку. Опустив пистолет, я слушала, как его шаги удаляются вниз по лестнице. Убедившись, что Томми ушел, я убрала «файрстар» в кобуру, взяла сумку и отправилась заниматься дзюдо. Ни к чему позволять мелким неприятностям нарушать расписание занятий. Тем более что завтра мне точно придется их пропустить: я должна присутствовать на похоронах. А кроме того, если Томми действительно захочется помериться со мной силами, мне потребуются все мои умения.

Я ненавижу похороны. Хорошо еще, что на этот раз хоронили того, к кому я не испытывала большой симпатии. Цинично, но это правда. Питер Бурк при жизни был бессовестным сукиным сыном. И я не понимала, почему смерть автоматически должна придать ему ореол святости. Смерть, особенно насильственная, превращает самого подлого ублюдка в милейшего человека. Почему так?

Я стояла под ярким августовским солнцем в своем маленьком черном платье и в темных очках и посматривала на скорбящих. Были организованы тент над гробом, цветы и стулья для родственников. Вы могли бы спросить, почему я здесь, если не являюсь другом покойного? Потому что Питер Бурк был аниматором. Не очень хорошим, но мы образуем маленький клуб избранных. Если один из нас умирает, то на похороны приходят все. Таково правило. Из него нет исключений. Исключением может стать ваша собственная смерть — но поскольку мы занимаемся оживлением мертвых, то и она может не стать.

Есть способы сделать так, чтобы труп нельзя было оживить в качестве вампира, но зомби — это другой зверь. Если тело не было кремировано, аниматор всегда может поднять тебя из могилы. Огонь — единственная вещь, которую зомби уважают или боятся.

Мы могли бы оживить Питера и спросить, кто его застрелил. Но убийца всадил разрывную пулю из «магнума-357» чуть ниже уха, и тем, что осталось от головы Питера, нельзя было бы наполнить даже пакетик для бутербродов. Можно сделать из него зомби, но все равно не скажет ни слова. Даже мертвым нужен для этого рот.

Мэнни стоял рядом со мной; ему явно было неудобно в темном костюме. Чуть дальше стояла Розита, его жена, держа спину на удивление прямо и сжимая толстыми коричневыми пальцами черную кожаную сумочку. О таких, как она, моя мачеха имела обыкновение говорить «в кости широка». Ее черные, небрежно завитые волосы были пострижены коротко. Ей надо носить прическу длиннее. Короткие волосы только подчеркивают идеальную круглоту ее лица.

За спиной у меня, подобно высокой темной горе, высился Чарльз Монтгомери. Чарльз похож на бывшего футболиста. Он обладает способностью хмуриться так, что люди бегут в укрытие. Но он только внешне похож на палача. На самом деле Чарльз падает в обморок при виде любой крови, кроме крови животных. Его счастье, что он с виду смахивает на большого черного ублюдка: Чарльз совершенно не переносит боли. И плачет над диснеевскими мультиками — например, в том месте, когда у Бэмби умирает мама. Это в нем особенно подкупает.

Его жена, Каролина, сегодня работала: ей не удалось ни с кем поменяться. Интересно, сильно ли она старалась? Каролина — нормальная баба, но смотрит на то, чем мы занимаемся, сверху вниз. Она называет это «зомбизм-момбизм». Каролина — дипломированная медсестра. Я подозреваю, что после того, как она весь день проведет в обществе докторов, выполняя их указания, ей просто необходимо хоть на кого-нибудь смотреть сверху вниз.

В переднем ряду стоял Джемисон Кларк. Долговязый и тощий, он был единственным рыжеволосым и зеленоглазым негром из всех, что я видела. Джем кивнул мне через могилу, и я кивнула в ответ.

Мы все были здесь; все аниматоры из «Аниматор Инкорпорейтед». Берт и Мэри, наша дневная секретарша, остались защищать крепость. Я надеялась, что Берт не втянет нас в дело, с которым мы бы не справились. Или отказались справляться. Он может, если за ним не присматривать.

Солнце лупило меня по спине, как раскаленная железная ладонь. Мужчины то и дело поправляли галстуки и стоячие воротнички. Густой запах хризантем залепил мне ноздри, как расплавленный воск. Никто не подарит тебе хризантему размером с футбольный мяч, пока ты не помрешь. У гвоздик или роз судьба гораздо счастливее; но хризантемы и гладиолусы — это цветы похорон. Хорошо, хоть высокие пики гладиолусов не душили меня ароматом.

Под навесом в первом ряду стульев сидела женщина. Она уткнулась лицом в колени, сложившись пополам, как сломанная кукла. Слова священника тонули в ее громких рыданиях. До меня, стоящей позади всех, долетало только ритмичное убаюкивающее бормотание.

Двое маленьких детей цеплялись за руки пожилого мужчины. Дедушка? Дети были бледные, изнуренные. На их мордашках страх боролся со слезами. Они смотрели на свою сломавшуюся, ставшую бесполезной мать. Ее горе было важнее, чем их. Ее утрата больше. Бред собачий.

Моя собственная мать умерла, когда мне было восемь. Эту дыру никогда нельзя по-настоящему залатать. Это все равно что потерять часть себя самого. Боль, которая никогда до конца не проходит. Ты ее превозмогаешь. Ты живешь дальше, но она остается.

Рядом с вдовой сидел мужчина и гладил ее по спине бесконечными круговыми движениями. Волосы у него были почти черные; стрижка — короткая и аккуратная. Широкоплечий. Со спины он до жути напоминал Питера Бурка. Призраки среди бела дня.

Там и сям по всему кладбищу торчали деревья. Листва шелестела, и бледные тени метались по земле. На противоположной стороне гравиевой дорожки, идущей через кладбище, ждали два человека. Они были спокойны и терпеливы. Могильщики. Ждут, когда можно будет закончить работу.

Я снова посмотрела на гроб, укрытый одеялом розовых гвоздик. Сразу за ним возвышалась насыпь, покрытая ярко-зеленым ковром искусственной травы. Под ним была свежевырытая земля, которой предстояло вернуться на прежнее место.

Не нужно позволять любящим думать о красной глинистой почве, падающей на новенький сверкающий гроб. Комья стучат о дерево, засыпая вашего мужа или отца. Навсегда запирают их в ящике со свинцовой крышкой. Хороший гроб не пропустит воду и червей, но не спасет труп от разложения.

Дата добавления: 2015-07-25