Отношение Иисуса к инородцам.

Если Иисус находил, что Моисеево богослужение не соответствует истинной сущности религии, и если он намеревался преобразовать иудейскую религию путем осторожной пропаганды своих взглядов, то этим фактом, по-видимому, уже предрешается вопрос о том, как он относился к неевреям. Вместе с Моисеевой обрядностью, установленной по преимуществу в видах отчуждения израильского народа от других народов, падала и главная преграда между иудеями и язычниками. Тем не менее вопрос необходимо исследовать особо, так как в истории нельзя подразумевать, что данный принцип его автором был проведен до конца последовательно, и так как Иисус мог провести свой принцип последовательно для себя, но по соображениям благоразумия проявить некоторую осторожность по отношению к инородцам, неевреям.

В этом отношении изречения и деяния Иисуса, отмеченные в евангелиях, представляют собой целую систему воззрений и взглядов, как мы уже заметили в нашем введении. С одной стороны, Иисус запрещает ученикам обращаться к язычникам и самарянам (эту смешанную народность мы должны причислить к язычникам); с другой стороны, Иисус отзывается довольно благосклонно о самарянах, радуется и умиляется сближению с язычниками и, наконец, прямо наказывает ученикам распространять среди них евангелие. То Иисус систематически избегает страны самарянской, то он безбоязненно вступает в нее и даже развивает там усиленную и плодотворную деятельность. В одном случае Иисус долго отказывается помочь язычнице, в другом - обнаруживает предупредительную готовность исполнить просьбу язычника и тут же за проявленную им веру ставит его в пример иудеям и, сверх того, грозит, что вместо упорствующего народа иудейского в Царство Небесное будут некогда призваны язычники. При более внимательном взгляде на евангелия мы находим, что у Матфея (19:1) и Марка (10:1) Иисус избегает страны самарянской, что безбоязненно он вступает в нее и благоприятно отзывается о самарянах у Луки (9:52; 10:33; 17:11) и что успешно действует в Самарии у Иоанна (4:5 и сл.). Что же касается язычников, то у Иоанна мы находим указание на то, что Иисус радовался сближению с ними (12:20 и сл.), а у Матфея он запрещает обращаться к ним (10:5). Но в том же Матфеевом евангелии (28:19), равно как и у Марка (16:15) и Луки (24:47), Иисус велит проповедовать им евангелие, а в Матфеевом евангелии мы, сверх того, находим, с одной стороны, благоприятный для язычников рассказ о сотнике Капернаума (8:5- 13) и, с другой стороны, рассказ о хананеянке, в котором язычники уподобляются псам (15:26).

Обсудив и взвесив все обстоятельства, мы приходим к выводу, что Иисус по своему личному характеру и по характеру своей деятельности был весьма далек от тех или иных крайних воззрений. Что касается самарян, то рассказ четвертого евангелиста о встрече Иисуса с самарянкой у источника Иакова не может послужить надежной исторической опорой: во-первых, он слишком поэтичен и, очевидно, воспроизводит ветхозаветное описание встреч у колодца Иакова с Рахилью и Елиезера с Ревеккой (Быт. гл. 24, 29), во-вторых, он, очевидно, сочинен в качестве прообраза для позднейшей деятельности апостолов в Самарии (Деян. 8:5) и для последующего обращения язычников;

наконец, в-третьих, он слишком тесно связан со своеобразным прагматизмом этого евангелия в отношении нескольких праздничных путешествий Иисуса. Равным образом не представляет исторической ценности и сцена с эллинами, прибытие которых глубоко взволновало Иисуса и побудило его рассказать притчу о семени, которое должно сначала умереть, чтобы впоследствии появились плоды: эта дума явно обработана в духе Иоаннова евангелия по синоптическим рассказам о преображении и душевной борьбе Иисуса. Заключительный наказ Иисуса - поучать и крестить все народы, без исключения, приписан уже воскресшему из мертвых Иисусу и потому в такой же мере достоверен, как и рассказ о воскресении Иисуса. Но и помимо этого очевидно, что вопрос о необходимости проповедовать евангелие язычникам впоследствии не вызывал бы такой страстной борьбы, и все старейшие апостолы, постоянные «последователи» Иисуса, не решились бы отвечать на него отрицательно, если сам Иисус так категорично и торжественно дал на него положительный ответ.

С другой стороны, прямой наказ разосланным ученикам не ходить тропой язычников и не вступать в самарянские города, помышляя лишь о заблудших овцах дома Израилева, слишком проникнут духом иудаизма, особенно если изречение о псах, которым не следует давать святыни, и свиньях, пред которыми не следует метать жемчуг (Мф. 7:6), тоже имеет отношение к проповеди среди язычников. Этот наказ, как и вышеупомянутое изречение о неизменности каждой йоты Моисеева закона, в устах Иисуса совершенно непонятны и искажают его взгляды и намерения. Эти странные изречения Иисуса многие истолковывали в том смысле, что в целях вящего укоренения евангельской проповеди среди иудеев Иисус признал необходимость вначале щадить их предрассудки относительно язычников и в качестве благоразумной временной меры рекомендовал это своим ученикам. Но спрашивается: зачем нужно было еще рекомендовать это ученикам, если они и без того уже были проникнуты всеми иудейскими предрассудками и, в частности, питали отвращение к язычникам и самарянам? Для них такое запрещение было излишне, и если Иисус все-таки объявил его, то, стало быть, оно соответствовало его собственным взглядам; но в таком случае все стремления и действия Иисуса превращаются для нас в неразрешимую загадку.

Исторически вполне допустимо, что по отношению к неевреям Иисус занимал позицию, лежащую между вышеуказанными двумя крайностями в суждениях и деяниях евангельского Иисуса. Пограничная Галилея с ее чрезвычайно смешанным населением, вероятно, часто и многообразно соприкасалась с язычниками. Без сомнения, Иисус здесь неоднократно замечал, что среди слушателей отдельные язычники обнаруживали больше восприимчивости к его поучениям, они доверчивее относились к нему и с большей готовностью проникались убеждением в необходимости жить по-новому, чем преисполненные предрассудков и притязательные потомки Авраама. Поэтому естественно и то, что Иисус охотно предавался подобным наблюдениям и впечатлениям и пользовался ими, чтобы пристыдить своих соплеменников и возбудить в них чувство соревнования. Но, с другой стороны, чем более он убеждался в невосприимчивости и злонамеренности евреев, тем скорее в нем могла зародиться мысль о том, что дело может принять иной оборот и что не потомки Авраама, а язычники составят большинство в учрежденных им общинах верующих. Именно такого рода мысль высказывает Иисус в конце рассказа о сотнике капернаумском; правда, в рассказе этом повествуется о чуде, но само собою разумеется, что большую чуткость и доверчивость язычники могли проявить также по другим, более естественным поводам.

Рассказ о хананеянке, тоже повествующий о чуде, заканчивается указанием на то, что Иисус был поражен глубокой верой язычницы. По характеру этот рассказ отличается от первого тем, что просьбу римского сотника Иисус исполняет немедленно, а просьбе хананеянки он дважды противопоставляет возражения иудаистского характера и лишь затем уступает ее настоятельной и доверчивой мольбе. Такую неожиданную черствость Иисуса, непонятную после случая с сотником, Марк (7:24) объясняет тем, что Иисус, прийдя в пределы Тирские и Сидонские (то есть в пограничную область финикийскую), «не хотел, чтобы кто узнал» его. Но такое объяснение очевидца является лишь собственной попыткой евангелиста смягчить неприятное впечатление от рассказа. Если Иисус действительно так поступал по указанной причине, тогда необходимо допустить одно из двух: либо это происшествие случилось раньше, в начале деятельности Иисуса, и евангелисты, следовательно, ошибочно относят его к позднейшему периоду; либо Иисус отклонил сначала просьбу хананеянки и выставлял против нее иудаистические возражения не серьезно, а лишь затем, чтобы испытать силу ее веры и выставить ее назидательным примером для сопровождавших его иудеев. Однако всего проще предположить, что этот рассказ, сам по себе повествующий о чудесном событии, не является чисто историческим, а представляется лишь мифическим изображением того направления, по которому впоследствии пошла проповедь евангелия. Подобно тому как под напором уверовавших во Христа масс язычников иудеи вынуждены были, наконец, поступиться своим предрассудком и допустить приобщение языческого мира к христианству, так и сам Иисус лишь после многократных предварительных отказов наконец снисходит к мольбам язычницы и решается ее благословить, сраженный ее непоколебимой верой и смирением.

По отношению к самарянам Иисусу было тем легче преодолеть в себе иудаистские предрассудки, чем менее он сам дорожил храмом и культом Иерусалимским, ибо существование и соперничество храма на горе Гаризим являлось одной из главных причин злобствования иудеев против самарян. Согласно четвертому евангелию (4:21-23), Иисус говорил: «Наступает время, когда и не на горе сей (Гаризим), и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу... истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине». Но это изречение в своем современном виде, как было замечено выше, исторически не достоверно; оно сформулировано автором евангелия в духе исторических и религиозно-философских воззрений позднейшего времени; тем не менее по своей тенденции оно едва ли многим разнится от того строя идей, которого придерживался Иисус. Можно допустить, что, решив отправиться на праздник в Иерусалим, Иисус пожелал уважить общенациональный предрассудок и, может быть, в сообществе с другими галилеянами пошел туда не ближайшим путем через Самарию, а окольным путем через восточно-иорданскую область, как сообщают Матфей и Марк. Правда, Лука говорит (17:11), что Иисус, «идя в Иерусалим... проходил между Самариею и Галилеею» (то есть через Самарию); но это сообщение Луки слишком неопределенно и противоречиво и потому не имеет исторического значения, тем более что столкновение с самарянами, о котором он рассказывает (9:52-53), могло случиться и ранее означенного путешествия при каком-либо из прежних переходов через самарянскую границу (сообщение о подготовке помещения для Иисуса в расчет не принимается). Однако можно допустить и то, что на сообщении Матфеева евангелия отразилось влияние иудаистских предрассудков той среды, в которой это евангелие сложилось и для которой оно было предназначено, и что сообщение Луки, хотя и сбивчиво, но, в общем, вполне верно. Во всяком случае, рассказы о милосердом и о благодарном самарянах (Лк. 10:30-37; 17:11-19), как и рассказы о язычнике сотнике капернаумском и о язычнице хананеянке, свидетельствуют об одном и том же, а именно о том, что опыт с самарянами побудил Иисуса противопоставить их своим соплеменникам иудаистам, чтобы примером первых пристыдить последних. Нельзя, конечно, отрицать того, что подобные, для самарян благоприятные, рассказы в интересе сближения с язычниками могли быть задним числом приписаны Иисусу и введены в Евангелие Луки, написанное в духе павликиан (чудесный характер самого рассказа о благодарном самарянине ясно показывает, что он явно «сочинен»). Но, с другой стороны, взгляд Иисуса на самарян, который обрисован в означенных рассказах, вполне правдоподобен в историческом смысле, и тот факт, что эти рассказы встречаются лишь в третьем евангелии, не может служить основанием к тому, чтобы отвергать их по существу.

Итак, воззрения Иисуса в этом отношении развивались, очевидно, так (и в этом я согласен с Кеймом): вначале он, по-видимому, предполагал, что его миссия должна распространяться только на тот народ, среди которого он вырос и с которым его связывала вера в единобожие и ветхозаветное откровение; но потом, когда он ближе познакомился с местным и окрестным языческим населением и самарянами, соседями галилеян, он стал убеждаться все более и более в их поразительной восприимчивости, с одной стороны, и в безотрадной закоснелости иудеев - с другой, поэтому он стал включать в сферу своего воздействия и язычников и наконец пришел к мысли, что их массовое вовлечение в основанную им общину вполне допустимо и желательно. Однако в этом направлении он сам еще не делал никаких практических шагов, а предоставил это дело времени и естественному развитию обстоятельств.

Дата добавления: 2015-07-25