Глава тридцать седьмая 1917

июль-декабрь

Прошло почти полгода, что я рассталась с Андреем, и меня стало все более и более тянуть к нему в Кисловодск. Из его писем я знала, что переворот почти не коснулся Кисловодска и что после первых тревожных дней жизнь вошла в свою колею и протекала сравнительно мирно и тихо. Многие семьи начали покидать Петербург и уезжать на Кавказ, главным образом именно на группу Минеральных Вод: Пятигорск, Ессентуки и Кисловодск, где кроме прекрасного климата и целебных вод можно было удобно устроиться. Уехали граф Коковцов с женой, графиня Карлова со всей семьей, Шереметевы, Воронцовы и многие другие. Съехались туда и представители финансового мира. Все считали, что оставаться в столице рискованно, могут возникнуть новые беспорядки и даже перевороты, снова пойдут аресты.

Мне хотелось быть с Андреем, и, кроме того, я хотела увезти сына подальше от столицы и поселиться с ним, хоть временно, в безопасном месте. Постоянная тревога за него меня вконец измучила. С тех пор как я лишилась своего петербургского дома и стрельнинской дачи, я скиталась по чужим квартирам, стесняя всех своим присутствием. Надежды на скорое освобождение у меня не было. Я, конечно, рассчитывала осенью вернуться из Кисловодска в Петербург, когда, как я надеялась, освободят мой дом. Я думала начать тогда новую жизнь, но какую, я сама еще не знала, столько сложных и трудных вопросов стояло передо мною. Вскоре после переворота, когда Великий Князь Сергей Михайлович вернулся из Ставки и был освобожден от занимаемой им должности, он предложил мне жениться на мне, но я по совести не могла принять это предложение - ведь Вова был сыном Андрея. Великого Князя Сергея Михайловича я бесконечно уважала за его беспредельную преданность мне и была ему благодарна за все, что он сделал для меня в течение годов, но того чувства любви, которое я испытывала к Андрею, я к нему никогда не питала. Он хорошо это знал и потому простил мне то, что случилось, когда я так безумно полюбила Андрея. В этом была моя душевная драма. Как женщина и мать Вовы, я всею душою и телом принадлежала Андрею, и в моей душе боролись чувство радости снова увидеть Андрея и чувство угрызения совести, что оставляю Сергея одного в столице, где он был в постоянной опасности. Кроме того, мне было тяжело увозить от него Вову, в котором он души не чаял. Он прямо обожал его, хотя и знал, что он не его сын. Со дня его рождения он все свое свободное время отдавал ему, занимаясь его воспитанием. Я была слишком занята во время сезона постоянными репетициями и спектаклями и совершенно не имела времени заниматься сыном, как я того хотела. Мало кто отдает себе отчет, какой огромный труд представляет собою жизнь первой артистки, какого напряжения она требует. Вова часто упрекал меня, что мало меня видит зимою.

Все эти соображения мучили меня, но безопасность сына и стремление поскорее увидеть Андрея заставили меня принять окончательное решение ехать в Кисловодск, выждать там освобождение моего дома, а потом вернуться обратно. Никто еще не предвидел тогда поворота событий, и по привычке мы составляли свои планы по-прежнему.

Я стала хлопотать о получении разрешения на поездку в Кисловодск, без которого было тогда рискованно путешествовать по России. Кроме того, такое разрешение служило доказательством того, что вы не привлечены к ответственности за деяния, совершенные при старом режиме, и не подлежите аресту. Я обратилась к А. Ф. Керенскому с соответствующей просьбою как к главе Временного Правительства. Вскоре я получила просимое разрешение от Министра Юстиции Павла Николаевича Переверзева с правом не только свободного проезда по всей России, но и с правом повсеместного беспрепятственного проживания.

Когда настал момент отъезда и разлуки на Николаевском вокзале и Великий Князь Сергей Михайлович стоял в своем длинном, уже штатском пальто, я видела, с какой тяжелой и безграничной грустью в глазах он смотрел нам вслед за медленно удалявшимся поездом - это была последняя с ним разлука…

Выехала я из Петербурга 13 июля, в четверг. Со мною поехали моя преданная горничная Людмила Румянцева и мой старый слуга Иван Курносов, который перед самым моим отъездом был демобилизован и вернулся ко мне. Я его взяла для Вовы, так как его личный человек, Кулаков, смылся в первые же дни революции. Мне удалось получить двухместное спальное отделение в международном вагоне, в котором я поместилась с Вовой и с Людмилой, а Иван нашел себе место в том же вагоне. Первые дни мы ехали благополучно, но после Москвы в вагон постоянно врывалась толпа беглых с фронта солдат, которые ни с чем не считались, говоря, что теперь свобода и каждый делает что хочет. Солдаты заполняли все коридоры и врывались в отделения, от них житья никакого не было в поезде.

В Кисловодск мы приехали 16 июля, на другой день после именин Вовы, в 10 часов вечера. Андрей нам нанял комнаты на даче Щербинина, на дочери которого был женат офицер Добжинский, впоследствии бывавший у меня с женою в Кап-д'Ай. Дача представляла одноэтажное здание летнего типа, все комнаты сообщались между собою, но, кроме того, имели выход с обеих сторон на крытые галереи, на улицу и на двор. Каждый имел по одной комнате. Дача была расположена на Эмировской улице. Оставив вещи дома, мы сразу пошли ужинать в грузинский ресторан Чтаева, в саду, в беседке; Андрей со своим адъютантом Кубе ужинали с нами. Они заказали чудные грузинские блюда. После долгого, утомительного путешествия этот ужин в саду показался нам роскошным и замечательно вкусным.

Мы часто вспоминаем этот вечер. Так было приятно посидеть вечером вместе. Где-то играла музыка, светила луна, мы снова соединились после тяжелых испытаний. Радость видеть снова Андрея была так велика, что все горести судьбы были временно забыты. Мы устроились очень хорошо в наших комнатах на даче Щербинина, хотя они были далеки от всякой роскоши. Питались мы с Вовой в ресторане. На даче нельзя было иметь своего хозяйства, только утренний кофе нам готовил Иван.

В Кисловодске оказался М. М. Фокин с женой, и мы с Андреем пили у них чай 21 июля. Все говорили об одном и том же: оставаться или ехать, что будет дальше и на что решиться.

Двадцать девятого августа приехали сестра с мужем и поселились на той же даче, что и мы, только в соседнем флигеле.

Двадцать первого сентября приехал из Петербурга Великий Князь Борис Владимирович с Леоном Манташевым, с ними вернулся и временно уезжавший Ф. Ф. Кубе.

Вскоре стало выясняться, что о возвращении в Петербург и думать нельзя, дом мне не возвращали, и неизвестно было, отдадут ли его, да и общее состояние было такое, что лучше было оставаться в Кисловодске на зиму. Тогда я стала приискивать себе зимнее помещение, так как дача Щербинина, где мы жили, была летняя, без отопления. К счастью, я нашла прелестную дачу на Вокзальном переулке, № 9, принадлежавшую инженеру Беляевскому. Дача была с садиком и очень мило обставленная. Хозяева остались жить в другой части дачи, совершенно независимой от нашей. Я сразу наняла себе кухарку и обзавелась своим хозяйством. Несмотря на то что я привыкла жить в роскоши, у меня явилось радостное чувство, что я наконец у себя после скитаний по чужим квартирам в течение почти четырех месяцев, и как-то легче стало на душе. Я переехала на новую дачу 3 октября, со мною переехала и моя сестра с мужем.

Еще до переезда на дачу ко мне приехал из Сочи, где он лечился, П. Н. Владимиров и тоже поселился у меня на даче. Он вздумал кататься верхом, но это кончилось тем, что он упал с лошади, страшно расшибся и сломал себе нос. Он довольно долго пролежал, весь в перевязке, а нос так и остался приплюснутым.

Когда жизнь у меня наладилась, кругом оказалось много петербургских знакомых и я часто ходила в гости. Меня угнетала мысль, что Великий Князь Сергей Михайлович остался в Петербурге, подвергая себя совершенно напрасно опасности. Я стала ему писать и уговаривать его приехать также в Кисловодск.

Но он все откладывал приезд, желая сперва освободить мой дом, о чем он усиленно хлопотал, а кроме того, он хотел переправить за границу оставшиеся от матери драгоценности и положить их там на мое имя. Но это ему не удалось, так как Английский посол, к которому он обратился, отказался это сделать. Кроме того, Великий Князь хотел спасти мебель из моего дома и перевезти ее на склад к Мельцеру, что, кажется, ему удалось, хотя наверное не знаю. Во всяком случае, это оказалось бесполезным.

Когда П. Н. Владимиров, оправившись после своего падения, уезжал в октябре 1917 года обратно на службу в Петербург, он обещал мне помогать Великому Князю Сергею Михайловичу насколько сможет и свое обещание выполнил. Владимиров предполагал потом снова вернуться в Кисловодск, но написал мне, что он сейчас не может приехать, так как не хочет оставить Великого Князя Сергея Михайловича одного и хлопочет об его переезде в Финляндию. Из этого ничего не вышло, так как бумаги были выправлены только для Сергея Михайловича, а для его человека нет, а без него он, больной, не мог ехать. Но кроме того, Великий Князь боялся покинуть Россию, как и многие другие члены Императорской фамилии, чтобы этим не повредить положению Государя. Когда он закончил все мои дела и хотел выехать в Кисловодск, оказалось уже слишком поздно, большевики захватили власть в свои руки, и бегущие с фронта солдаты просто выбрасывали пассажиров из вагонов, чтобы самим доехать скорее домой. Путешествовать по России тогда было невозможно.

Когда до нас дошли известия о большевистском перевороте и в связи с этим о первых мерах, принятых ими, - конфискация банков, сейфов и всего имущества «буржуев», отобранного правительством, - мы поняли, что в один день мы все стали нищими.

Погибла моя надежда получить обратно свой дом, и я увидела, что, не имея больше возможности вернуться в Петербург, я не смогу получить обратно самое дорогое для меня - письма Ники и его последнюю карточку, оставленную мною на квартире у Юрьева. Письма Ники я уложила в шкатулку и отдала на хранение моему большому и преданному другу, вдове артиллериста Инкиной, дочь которой, Зоя, была другом детства моего сына и часто у нас бывала. Передавая ей эту шкатулку, я была уверена в ее сохранности, считая, что Инкиной не грозят обыски и преследования. Я надеялась также, что фотография у Юрьева сохранится до лучших дней. Но и теперь, после всего случившегося, я все же питала еще надежду, что когда-нибудь я снова получу обратно эти самые дорогие для меня воспоминания.

Волна большевизма, захватывая все новые и новые области, докатилась до Кисловодска лишь в начале 1918 года. До этого времени мы все жили сравнительно мирно и тихо, хотя и раньше бывали обыски и грабежи под всякими предлогами.

У меня в Кисловодске оказалось немало друзей и знакомых, и мы постоянно собирались вместе то у одних, то у других к чаю, обеду или поиграть в карты, чтобы немного душу отвести. Сидеть одной дома было мучительно в такие тревожные времена. Ко всему этому, местные власти от времени до времени объявляли нечто вроде осадного положения, что сводилось главным образом к запрещению выходить на улицу после 9 часов вечера и до восхода солнца. Волей-неволей приходилось сидеть до утра, чем мы и пользовались, чтобы не расходиться слишком рано.

Как только было решено, что мы остаемся в Кисловодске, Вова поступил в местную гимназию. Гимназия была отлично поставлена, состав преподавателей был превосходный, и Вова с успехом окончил там свое образование. У него было много друзей среди своих сверстников, они постоянно играли в огромном парке и изрядно шалили. Зачастую Вова, к негодованию Ивана, возвращался домой в разорванном пальто или костюме.

Дата добавления: 2015-07-20