Маргарита бургундская и третий буридан

Лишившись таким образом возможности выполнить поручение матери, Ролан вернулся домой.

– Тс-с! – прошептала мадам Марселина, соседка, когда Ролан осторожно открыл дверь в комнату Терезы. – Она спит.

Мадам Марселина была статной полной женщиной, на Ролана она смотрела с нежностью наставницы. Она гордилась своим учеником и вовсе не сетовала на то, что с появлением Маргариты Садула ее роль свелась к роли наперсницы. Впрочем, бывало ли такое, чтобы ученики обижали полюбившихся им учительниц? У соседки было золотое сердце, кроме того, она присматривала за больной. Мадам Тереза любила соседку, та была готова часами беседовать о взбалмошном, обожаемом, несравненном Ролане.

Вот и сегодня Тереза и мадам Марселина долго обсуждали Ролана, а потом Тереза задремала с именем сына на устах.

Ролан был немного встревожен. По дороге домой он неотступно размышлял о том, что с ним случилось в доме N 3 по улице Кассет. Звуки рожков и карнавальный гомон не смогли вывести его из задумчивости. А вывод, который он сделал из своих размышлений, был таков: «Здесь какая-то тайна. Но Маргарита чиста, как ангел!»

Что ж, ведь Ролану было всего восемнадцать лет. Когда мальчику приходит пора становиться мужчиной, уроки соседки ему не помогут. Добровольная наставница дает знания, возможно преждевременные, но настоящая зрелость приходит лишь с годами. Посему не стоит чересчур упрекать мадам де Варен, несмотря на лицемерные жалобы человека, из чьего каменного сердца она высекла первые искры.

О великая душа, с такой необыкновенной силой воспевшая молодость! Чудный гений Руссо заставлял трепетать сердца многих поколений. И подумать только, что этот человек любил лишь одиночество и свои задушевные мечты, клеветал на добродетель, не доверял дружбе и оскорблял подозрением самого Господа!

Ролан, хвала небесам, не был гением и никого не оскорблял подозрением. Он был добрым малым, и будущее представлялось ему ясным и безоблачным. Он верил всем: своему учителю, полубогу в искусстве, матери, святой праведнице, соседке и даже Маргарите Садула. Тут он, возможно, зашел чересчур далеко, но что вы хотите от восемнадцатилетнего юноши?

– Тебе пора одеваться, негодник, – понизив голос, сказала соседка. – Тереза проспит спокойно всю ночь, к тому же с ней буду я.

Ролан подошел к изножью кровати и взглянул на больную, которая спала, сложив руки на груди. Она была так бледна, что глаза Ролана увлажнились.

– Неужели когда-нибудь она заснет, чтобы больше не проснуться! – прошептал он.

Соседка была женщиной весьма многоопытной.

– Ого, да мы грустим, – сказала она, – и даже костюм Буридана нас не радует… Что-нибудь случилось? – немедленно приступила она к допросу.

– Нет, ничего, – ответил Ролан, упав в кресло.

– С кем ты ее застал? – настаивала мадам Марселина. – Со студентом? С солдатом? Или, может быть, с благородным отцом семейства?

Ролан пожал плечами и встал, не желая продолжать разговор.

– Я помогу тебе одеться, – предложила соседка.

– Нет-нет, – поспешно отказался Ролан. – Останьтесь с матушкой, она может проснуться.

– Хитрец, – пробормотала соседка. – Мне нравится, что ты всегда называешь ее «матушкой». Сын чулочника говорит «моя мать».

Ролан вышел, пересек лестничную площадку и оказался в комнате соседки. Это было таинственное место, святилище, лаборатория, достойная пера Бальзака. Кому, как не ему, описывать поблекшую молодость, застывшие улыбки, увядшие цветы! Но мы заняты другим сюжетом, к тому же мадам Марселина – такая славная женщина!

Ролан сел в ногах кровати, на которой лежал костюм Буридана, и обхватил голову руками.

Соседка трижды ошиблась: это не был ни благородный отец семейства, ни военный, ни студент, это был клерк нотариальной конторы. Однако она верно угадала с первого взгляда причину грусти Ролана.

Отправившись взглянуть, не нужна ли юноше помощь, мадам Марселина застала его плачущим, как дитя.

– Твоя мать спокойно спит, – сказала она, в то время как Ролан украдкой утирал слезы. – Давненько я не видала, чтобы она так хорошо спала. Ей снится сон, она говорит что-то о двадцати тысячах франков. Она играет в лотерею?

– Бедная матушка! – прошептал Ролан. – Она просила меня остерегаться. Я убью этого наглеца Буридана!

Мадам Марселина предпочла бы продолжить разговор о двадцати тысячах франков, весьма ее заинтриговавших.

– Конечно, иногда может неслыханно повезти… Какого Буридана ты собираешься убить?

Ролан вскочил на ноги.

– Я должен с ней поговорить! – воскликнул он. – И я поступлю с ней так, как она заслуживает!

– Отлично сказано, – заметила соседка, разворачивая костюм. – Тебе должен пойти этот наряд. Тебе все идет. Если удача будет на твоей стороне и ты разбогатеешь, то никакая герцогиня перед тобой не устоит… А теперь ты сидишь и ревешь, как мальчишка, только потому что какая-то развеселая маркитантка…

– Мадам Марселина! – с благородным возмущением воскликнул Ролан. – Я запрещаю вас оскорблять ту, которую я люблю!

Соседка взглянула на него. Она была растрогана, и в то же время ей неудержимо хотелось рассмеяться. Однако чувствительность победила. Мадам Марселина обняла Ролана и поцеловала в голову.

– Ты такой красивый, такой хороший мальчик, мой бедный маленький дурачок. И подумать только, что ты тратишь сокровища своей души на этих несчастных!

– Опять! – Ролан топнул ногой.

– А, помолчи, малыш, – сказала соседка, вставая. – А то я все расскажу твоей матери.

Ролан побледнел.

– Отправиться развлекаться сегодня вечером, когда она так больна! – пробормотал он.

Соседка пожала плечами, но в ее глазах стояли слезы.

– Ах ты бедолага! – умилилась она и продолжала с той простодушной и жестокой рассудительностью, столь свойственной женщинам. – Тебе не о чем беспокоиться, за твоей матерью присмотрят. А если она спросит о тебе, я скажу, что ты спишь.

С этими словами мадам Марселина протянула Ролану фиолетовые штаны в обтяжку.

– Желаю тебе повеселиться от души, – сказала она. – Ты поссоришься со своей подружкой, потом простишь ее – что может быть лучше!

– Простить! – возмутился Ролан. – Никогда! Если бы она была гризеткой, я бы слова не сказал. Но она благородного происхождения!

Мадам Марселина отвернулась, чтобы Ролан мог, не смущаясь, натянуть штаны, а также чтобы скрыть улыбку, от которой она на сей раз не сумела удержаться.

– О, конечно, – сказала соседка вкрадчивым тоном, – она ни в коем случае не гризетка. И если бы не революция…

– Ее отец был полковником, – с достоинством возразил Ролан. – Революция здесь ни при чем.

– Ну тогда Реставрация. Что же поделаешь, коли неприятности сыплются на нас одна за другой!.. Можно мне повернуться?

– А ее мать, – не унимался Ролан, – была кузиной жирондиста.

– Сколько же ей лет? Ведь жирондисты, кажется, существовали во времена Террора? – добродушно осведомилась соседка.

– Мне надоели ваши глупые шутки!.. И будьте любезны, застегните мне пуговицы сзади.

Соседка повиновалась, а Ролан продолжал:

– Сколько ей лет, вас не касается. На свете нет никого прекраснее и благороднее ее. Ах, если бы вы ее увидели…

Ролан осекся и смущенно замолк.

– Покажи мне ее, если хочешь, – ничуть не обидясь, сказала соседка.

– В консерватории она получила приз за игру на фортепиано. Она рисует, декламирует…

– Ах-ах! Да она артистка! – пренебрежительно бросила мадам Марселина.

Отношение к артистам – дело вкуса, и середины тут не бывает. Для одних слово «артист» – высочайшая похвала, для других – уничижительная кличка. Мадам Марселина была практичной женщиной. Хотя она и посмеивалась над сыном чулочника, но денежки вкладывала в дело его отца.

Ролан бросил на соседку сердитый взгляд.

– Да, артистка! – с вызовом подтвердил он. – В Опере она была бы ослепительна, в театре Франсэз свела бы с ума всех…

– Да только ее туда не берут, – заметила мадам Марселина.

– Она везде будет великолепна…

– А главное, много не запросит!

– Даже на троне!

– Дурачок! – сказала мадам Марселина, разглаживая складки на камзоле Ролана. – Если бы ты знал, сколько я повидала молодых петушков, как ты, ощипанных, опаленных и поджаренных подобными дамочками!

– Маргарита не такая!..

– Маргарита ли, Клементина или Мадлен, какая разница, как ее зовут… Ну что за красавчик, вылитый Амур! Подай-ка расческу, я причешу тебя… Если она хорошенькая, тем лучше. Было бы слишком обидно видеть, как тебя водит за нос дурнушка… Ну вот, туалет окончен! Посмотри на себя в зеркало и скажи по совести: так же ли она хороша собой, как ты?.. А тот, другой, красивый малый?

Ролан сжал кулаки.

– Поэтому я и убью его! – прорычал он, свирепо глядя на себя в зеркало.

– Что ж, дело нехитрое… Но все-таки, Ролан, прежде чем убивать, спроси, нет ли у него матери.

Ролан бросился к двери, но вернулся и запечатлел долгий поцелуй на лбу соседки, чье лицо все еще было красивым наперекор неумолимым годам, а в сердце под броней практичности и житейской мудрости по-прежнему тлел огонек пылкой молодой нежности.

Ролан вышел на улицу, его грудь сжимала смутная тоска.

Радостный гомон карнавала подействовал на него угнетающе. Пьяное безумное веселье не находило отклика в его сердце. Он медленно брел, не разбирая дороги. Компания мальчишек принялась дразнить его, следуя за ним по пятам. Он не слышал их. Ролан свернул на улицу Сены, инстинктивно выбрав нужное ему направление. Дети, не дождавшись ответной ругани, отстали от него.

Когда он проходил мимо Дворца пэров, башенные часы пробили восемь. Ролан ускорил шаг. На площади Сен-Мишель он вдруг принялся ощупывать себя, бормоча: «Бумажник!» Бумажник был на месте: Ролан, переодеваясь в карнавальный костюм, не снял жилета.

Он миновал улицу Анфер и Восточную улицу. На углу, у круглого здания обсерватории, он, невзирая на холод, опустился на скамью.

Северный ветер донес звон башенных часов от Люксембургского сада к высокому узкому дому, расположенному посреди бульвара Монпарнас по соседству с Гран-Шомьером. Этот дом был одним из тех новых строений, слепленных на скорую руку, но с претензией на элегантность, что в правление Луи-Филиппа вырастали в Париже, как грибы после дождя. Их фасады производят приличное впечатление, но алчные поставщики столь жестко экономили материалы и средства, что новые дома уже шатаются, когда же придет время сноса, они падут под первым же ударом молота, оставив по себе лишь облако пыли да груду ни на что не годной штукатурки.

На шестом этаже нового дома была сделана великолепная терраса, с которой можно было любоваться Парижем поверх густых рощиц сада Марии Медичи. Там же, на шестом этаже, находилась квартира из четырех небольших комнат, неудобных и тесных, но обставленных не без шика. В квартире также была кухня.

В гостиной стояло хорошее пианино от «Эрара», вазы, напоминавшие севрские, чересчур большие для узкого камина, крытого алым бархатом; столик с гнутыми ножками работы прославленного Буля и два кресла, покрытых белым лаком и обтянутых гобеленовой тканью. Занавески и прочая драпировка были из шелковой узорчатой ткани цвета зеленой капусты по сорок су за метр.

В этой квартире проживала мадемуазель Маргарита Эме Садула, на время карнавала переименовавшая себя в Маргариту Бургундскую.

Если бы мадам Марселина увидела сейчас Маргариту Садула, лежащую на диване с рассеянным видом, в ожерелье из крупного жемчуга, струившегося по полуобнаженной груди, то, будучи женщиной опытной и знающей в жизни толк, она немедленно и раз и навсегда оставила бы пренебрежительный тон по отношению к этой «артистке».

Одного взгляда на пышные каштановые волосы, беспорядочными волнами обрамлявшие бледный лоб и чудными локонами спускавшиеся на великолепные янтарные плечи, было бы достаточно, чтобы признать, что Маргарита бесспорно красива. О нет, она не была милой простушкой, гризеткой, веселой и безотказной спутницей молодости. Она походила одновременно на великосветскую даму и куртизанку, да простится мне такое сопоставление. Но разве женщина, играющая роль куртизанки, не пытается подражать истинной красоте и привлекательности, что даны знатным дамам от рождения?

Пожалуй, от благородной дамы в Маргарите было больше, чем от куртизанки. И не просто дамы. Безумец Ролан, ослепленный любовью, тем не менее говорил сущую правду. Самым подходящим пьедесталом для этой прекрасной статуи был бы трон, а не убогий продавленный диван, на котором она сейчас возлежала.

«Она выглядит королевой!» Почему мы так говорим? Да потому что мы хотим, чтобы королева выглядела особенно. Мы хотим видеть ее изящной, благородной, надменной, наделенной той таинственной силой, которая не изменяет ей даже во время безмятежного отдыха, когда королева напоминает спящую тигрицу.

Маргарита была красива вызывающе, бесспорно, в любой позе, при любом освещении. Очарование иных женщин находит отклик лишь в немногих сердцах, остальным их скромная прелесть незаметна. Не такова была Маргарита, она была прекрасна для всех и всегда, как солнце!

Красота Маргариты была ослепительна, неотразима.

Однако сколько же лет было обладательнице этого правильного овала лица, блестящих каштановых волос, высокой пышной груди?

«Сколько ей лет, вас не касается», – ответил Ролан на вопрос соседки. В ямочках щек Маргариты еще сохранился девичий пушок, на голубоватых висках кожа еще играла нежными красками юного цветения, но глаза говорили: «Ах, как давно это было!»

Маргарита была одна в комнате. Маскарадный костюм королевы, чье имя она присвоила себе на несколько карнавальных недель, изумительно шел ей. Она ждала того, что называют «удовольствием» – легкого веселого ужина перед тем, как отправиться на шумный бал. Ждала спокойно, не выражая нетерпения, как ждет собака, свернувшись клубочком на ковре.

Где-то в глубине квартиры хриплый монотонный голос подвыпившего мужчины напевал бессвязную песенку.

Маргарита слышала, как пробило восемь.

– Да, – сказала она, – ста тысяч ливров ренты для начала мне хватит.

Ее прекрасные губы сложились в горькую улыбку, она подумала вслух: «Возможно, я очень красива, но отваги мне не занимать, это уж точно!»

– Эй, Маргарита! – крикнул хриплый голос. – Иди сюда, давай поболтаем.

– Нет, – ответила Маргарита.

– Тогда я не буду делать жаркое.

– Не делай, – устало бросила Маргарита.

Она лениво поднялась, села боком к пианино и открыла крышку. Ее гибкие пальцы ласкающими движениями прошлись по клавишам, пианино запело. Ролан был прав; она была отличной музыкантшей.

Но сегодня музыка не радовала Маргариту. Она резко захлопнула крышку и склонила голову на руку, согнутую в локте. Если бы ее сейчас увидел художник, то он не преминул бы написать Венеру нашей южной Франции, не похожую на итальянскую или испанскую Венеру, но от того не менее и даже более прекрасную.

«Сколько их, тех, что моего мизинца не стоят, – подумала Маргарита, – но у них есть эта сотня тысяч ливров ренты! Все дело в удаче, а о чувствах надо забыть».

Она запустила точеные пальцы в густые блестящие волосы.

– Жулу! – позвала Маргарита.

– Что еще? – отозвался хрипловатым голосом мужчина, только что напевавший в кухне.

– Где найти английских лордов и русских князей?

Жулу негромко рассмеялся.

– Сумасшедшая! – проворчал он. – На рынке, где же еще!

– Жулу, – продолжала Маргарита, – тебе не хочется кого-нибудь убить? Больше мне ничего в голову не приходит!

Маргарита, разумеется, шутила, однако опасайтесь тех, кто может посмеяться над столь серьезными вещами. Жулу не смеялся. В проеме двери показалась его большая светловолосая голова, выражение лица было одновременно важным и наивным. Большие бесцветные глаза казались лишенными ресниц, до того были светлыми; мясистые синеватые щеки переходили в круглый мощный подбородок. Жулу был молод, невысок, но крепок и хорошо сложен. Его соломенные, словно обесцвеченные волосы курчавились, напоминая шерсть пуделя. Жулу был простоватым малым, и однако в нем чувствовалась какая-то грубоватая властность.

Он также не хотел отставать от веяний времени и посему облачился в костюм Буридана – темно-зеленые штаны, камзол цвета дубовой коры, не хватало только шляпы. Одеяние бравого солдата четырнадцатого века сидело на нем как влитое. Он чувствовал себя в нем совершенно естественно, и если бы его призванием было драматическое искусство, ни один лицедей не мог бы с большим правом претендовать на пятнадцать су – ежевечернюю плату за спектакль.

Он был абсолютно правдоподобен, как бродяги Тони Жоаннота, как ландскнехты Альфонса Руайе или библиофила Жакоба. Глядя на него, вы забывали о том, что уже существуют уличные фонари, а его кинжал, небрежно свисавший с пояса, словно брелок, едва ли не наводил страх.

Жулу пристально посмотрел на Маргариту, та ответила ему невидящим взглядом.

– Ты голодна? – спросил Жулу.

– Как волк, – ответила Маргарита, и ее расширенные зрачки сверкнули. – Я изголодалась по вещам, которые стоят мешок луидоров, я жажду вин, не имеющих цены, тех, что пьют из золотых кубков, усеянных бриллиантами!

– С ума сошла! – сказал Жулу. – Я спрашиваю, ты голодна? Ты хочешь есть? – И добавил: – Я приготовил цыпленка в вине.

Маргарита жестом выразила свое глубочайшее презрение.

– Если бы я знал, где сыскать английских лордов и русских князей, – продолжал Жулу, – я бы немедленно притащил тебе парочку.

– Это для уродин и старух! – отозвалась Маргарита. – Как жаль, что перевелись добрые ведьмы, за десять луидоров помогавшие выйти замуж за герцога!

Жулу снова глухо рассмеялся, обнажив ряд отличных зубов под редкими рыжеватыми усами.

– Сумасшедшая, – повторил он.

Он вошел в комнату. Прекрасная Маргарита со снисходительной нежностью смотрела, как он приближается к ней. Крупные черты его лица были не лишены своеобразной привлекательности, а тело было гибким и мускулистым. Впрочем, следующая фраза объяснила ее нежность к Жулу.

– Кретьен, – сказала она, – у меня предчувствие, что ты сделаешь меня богатой, тем или иным способом. У простаков щедрое сердце.

– Только мне не по душе убивать кого-нибудь, – деловитым тоном произнес Жулу. – Ну совсем не по душе!

– Дурак! – вздрогнув, перебила его Маргарита. – Кто говорит об убийстве?!

– Если, конечно, меня не рассердят, – продолжал Жулу, – или не обидят, или если я не выпью крепкого вина…

Он вплотную подошел к Маргарите, та оттолкнула его решительным жестом. Жулу пошатнулся и сказал, смеясь:

– А, ты сильная, я знаю! Но я сильней тебя. Маргарита странно взглянула на него.

– Господин Леон Мальвуа – весьма красивый молодой человек, – пробормотала она.

– Возможно, – отозвался Жулу, откусывая кончик сигары, стоимостью в одно су. – Я в этом ничего не смыслю, а на твоего знакомого мне наплевать. Ты его не любишь.

– Но, – продолжала Маргарита, – он и в половину не так хорош, как Ролан.

– Возможно, – повторил Жулу, прикуривая сигару от свечи. – Ты хочешь есть? Пойдем ужинать на кухню, там лучше.

– Я не пошла на свидание с Леоном Мальвуа.

– Смотри-ка, и вправду!

– Ты разве не заметил?

– Нет… я думал только о соусе к цыпленку.

– Какой же ты дурачок! – добродушно рассмеялась прекрасная Маргарита. – Поцелуй меня.

Жулу заупрямился.

– Я не приму Ролана, – сказала красавица, обвивая руками шею Жулу. – Видишь, как тебя любят.

– Наверное, надо было вместо пива взять две бутылки вина в долг?

– Однако ты не ревнив, Кретьен! – воскликнула Маргарита, внезапно рассердившись.

– Нет, – не моргнув глазом признался этот увалень-Буридан.

Маргарита закусила носовой платок, в ее глазах мелькнула презрительная насмешка.

– Ревновать к кому? – преспокойно продолжал Жулу. – К английским лордам? К русским князьям? К господину Леону Мальвуа? К этому простофиле Ролану? Да какое мне до них дело!

Сжатый кулак Маргариты впечатался в физиономию Жулу, так что у него из носа брызнула кровь.

– Дурак! Дурак! Дурак! – трижды прокричала она в безумном гневе.

Жулу осторожно положил сигару на каминную доску, грубо схватил Маргариту и одним махом бросил ее на пол.

Несколько секунд она оставалась неподвижной. Взволнованная, с растрепанными волосами, она прерывисто дышала.

– Сумасшедшая, – мягко произнес Жулу, словно просил прощения. И сурово добавил, желая предотвратить уже знакомую ему сцену: – Только не надо нервических припадков! Ты станешь вся красная, милая моя.

Слеза покатилась по щеке Маргариты.

– Не плачь, – взмолился Жулу. – Ударь меня, если хочешь, только не плачь!.. Ну хорошо! Да, я ревнив! Если ты ударишь кого-нибудь, если кто-нибудь тебя побьет… если ты скажешь кому-нибудь, как мне сейчас, «дурак»… и таким же тоном, я убью его!

– Это правда, Кретьен?

– Правда!

Маргарита поднялась и отбросила назад свои пышные волосы, покрывшие полуобнаженную спину, словно мех.

– Ты довольна? – прорычал этот распалившийся наконец Буридан.

Маргарита с сомнением взглянула на него, а затем нахмурилась.

– Убирайся, – коротко и жестко приказала она. – Ты мне противен! Я стыжусь тебя! Если я стану тем, кем должна стать, я не возьму тебя даже в лакеи!

Жулу уставился на нее с открытым ртом, словно этот внезапный приступ ненависти несказанно удивил его.

– Сумасшедшая! – жалобно пробормотал он, склоняя курчавую голову.

Маргарита задумчиво накручивала на пальцы пряди роскошных волос.

– Может быть, мне сходить за вином? – робко предложил Жулу.

Раздался звонок в дверь, и молодой звучный голос позвал:

– Маргарита! Маргарита!

– Давай, старайся! – торжествующе рассмеялся Жулу. – Нас нет дома.

Но Маргарита перебила его:

– Открой, болван, я хочу взглянуть на него.

Дата добавления: 2015-07-20