Глава 30.

Ультиматум Гитлера Усталость делает человека равнодушным. Поэтому я совершенно не былвзволнован, когда 21 марта 1945 года после обеда встретил Гитлера вРейхсканцелярии. Он кратко осведомился о том, как съездили, но былнемногословен и не вспоминал о "письменном ответе". Мне показалось ненужнымговорить с ним об этом. Кемпку он расспрашивал свыше часа, меня на этубеседу не пригласили. Вопреки принципиальному распоряжению Гитлера, я в тот же вечер передалГудериану копию моей памятной записки. Кейтель, напротив, в ужасе отшатнулсяот нее, как будто это было опасное взрывчатое вещество. Напрасно я пыталсявыяснить, что сопровождало появление приказа Гитлера. Как и в тот раз, когдамое имя оказалось в списке будущего правительства, составленного участникамизаговора 20 июля, ко мне стали относиться холодно. По всей видимости,окружение Гитлера считало, что я окончательно впал в немилость. Идействительно, я уже не мог оказывать влияния на ход дел в важнейшей областимоей деятельности, спасения подчиненной мне промышленности. Два решения Гитлера послужили мне в эти дни доказательством того, чтоон решил быть совершенно беспощадным. В сводке вермахта от 18 марта 1945 г.я прочитал, что приведен в исполнение смертный приговор, вынесенный четыремофицерам, по вине которых якобы не был вовремя взорван мост через Рейн подРемагеном; Модель только что сказал мне, что они были совершенно невиновны."Ремагенский страх": как его назвали, до конца войны сковал волю многихответственных лиц. В тот же день мне намекнули, что Гитлер приказал казнитьгенерал-полковника Фромма. Уже за две недели до этого министр юстиции Тиракза ужином с полным безразличием небрежно рассказал, пока меняли тарелки:"Фромму тоже скоро не сносить головы!" Мои попытки изменить этим вечеромнастроение Тирака оказались бесполезными, они не произвели на него нималейшего впечатления. После этого я через несколько дней направил емуофициальное письмо на пяти страницах, в котором опровергал большую частьизвестных мне обвинений против Фромма и предлагал себя в качестве свидетелязащиты народному суду. Это было, пожалуй, единственное в своем роде ходатайство рейхсминистра.Уже через три дня, 6 марта 1945 г. Тирак прислал мне резкий по форме ответ,в котором говорилось, что для дачи мной показаний народному суду требуетсясогласие Гитлера. "Фюрер только что передал мне, -- продолжал Тирак, -- чтоон ни в коем случае не сделает для Вас исключения в связи с делом Фромма. Вэтой связи я не буду приобщать к делу Ваше заявление" 1 < >. Приведение висполнение смертного приговора показало мне, насколько серьезно моеположение. Я был в шоке: когда Гитлер 22 марта пригласил меня на одно изсвоих совещаний по вопросам вооружений, я опять послал вместо себя Заура.Его записи свидетельствовали о том, что оба они легкомысленно игнорировалидействительность. Хотя военное производство давно уже развалилось, онизанимались проектами так, как будто в их распоряжении был еще весь 1945 год.Так, они не только обсуждали совершенно нереальное производствонелегированной стали, но и констатировали, что армии следует поставить"максимальное количество" 88-миллиметровых противотанковых пушек, а такжеувеличить производство 210-миллиметровых минометов; они упивалисьразработками совершенно новых видов оружия: нового специального ружья длядесантников, конечно, с "самой высокой скорострельностью" или новогоминомета сверхбольшого калибра 305 мм. В этом протоколе был такжезафиксирован приказ Гитлера, чтобы ему через несколько недель представилипять типов танков. Сверх того, он хотел, чтобы разобрались с действиемизвестного уже в древности "греческого огня" и чтобы наш реактивный самолетМе 262 как можно скорее был переделан в истребитель. Он невольно подтвердилтем самым, какую тактическую ошибку он совершил полтора года тому назад,когда из-за своей косности не последовал совету экспертов 2 < >. 21 марта я вернулся в Берлин. Через три дня рано утром мне передалисообщение, что английские войска к северу от Рурской области, не встречаясопротивления, на широком фронте перешли Рейн. Наши войска, как мне сообщилМодель, были бессильны. Еще в сентябре 1944 г. высочайшая производительностьнашей военной промышленности позволила в короткий срок создать из безоружныхармий оборонительный фронт. Теперь такие возможности отпадали: территорияГермании постепенно переходила к противнику. Я снова сел за руль своего автомобиля, чтобы вновь отправиться вРурскую область, сохранение которой было ключевым вопросом послевоенногоразвития. В Вестфалии, когда мы уже почти были на месте, нам пришлосьостановиться из-за поврежденной покрышки. Неузнанный в сумерках, я накаком-то подворье вел разговор с крестьянами. Неожиданно для меня оказалось,что вколачиваемая в последние годы вера в Гитлера не исчезла даже в этойситуации: он, Гитлер, считали они, не может проиграть войну, "у фюрера естьеще что-то в резерве, что он разыграет в последний момент. Тогда наступитвеликий поворот. То. что он позволяет врагам так далеко забраться на нашутерриторию, это же только западня!" Даже в правительстве присутствовала этанаивная вера в преднамеренно придерживаемое чудесное оружие,которое в самыйпоследний момент уничтожит беззаботно продвинувшегося вглубь страныпротивника. Функ, например, в эти дни спросил меня: "Но у нас же есть особоеоружие, не так ли? Оружие, которое изменит все на 180 градусов?" Той же ночью начались переговоры с д-ром Роландом, начальником Рурскогоштаба и его важнейшими сотрудниками. То, что они рассказали, ужасало. Тригауляйтера Рурской области были полны решимости выполнить приказ Гитлера обуничтожении объектов. Хернер, один из наших технических сотрудников, кнесчастью, одновременно руководивший техническим управлением партии, поприказу гауляйтеров составит план работ по уничтожению. Сожалея, нопривыкнув повиноваться, он разъяснил мне детали своей технически грамотнойконцепкии, которая на необозримое время должна была отключить промышленностьРура: даже угольные шахты предполагалось затопить и, разрушив подъемныемеханизмы, на многие годы вперед сделать невозможным их восстановление.Затопив баржи с цементом, предполагалось блокировать порты отгрузки Рура иодновременно с ними водные пути. Уже на следующий день гауляйтеры собиралисьначать взрывные работы, потому что войска противника быстро продвигались всеверной части Рурской области. У них, однако, было так мало транспортныхсредств, что они полностью зависели от помощи моей военной организации.Взрывчатые вещества, детонаторы и бикфордовы шнуры они надеялись найти вдостаточном количестве в шахтах. Роланд безотлагательно вызвал около двадцати надежных представителейугольных шахт в замок Тиссена Ландсберг, где помещалась резиденция штабаРурской области. После короткого обсуждения, как будто речь шла о чем-тосамо собой разумеющемся, сообща решили бросить взрывчатые вещества,детонаторы и шнуры в "долото" шахт и таким образом сделать их непригоднымидля использования. Один из коллег получил задание вывести за пределы Рурскойобласти все имеющиеся в нашем распоряжении грузовики, снабдив их горючимлишь в небольшом количестве. В случае необзодимости автомобили и горючееследовало предоставить в распоряжение действующей армии, таким образом,окончательно выведя их из гражданского подчинения. Наконец, я пообещалРоланду и его сотрудникам для охраны электростанций и других важныхпромышленных объектов от отрядов подрывников, подчиненных гауляйтерампятьдесят автоматов из производственных остатков. В руках решительнонастроенных мужчин, защищающих свой завод, они в то время представляли собойзначительную силу, потому что полиции и партийным функционерам незадолго доэтого пришлось сдать свое личное оружие армии. В этой связи сы даже велиречь об открытом бунте. Гауляйтеры Флориан, Гофман и Шлесман собрались в гостинице "Блеберхоф"под Лангенбергом. Наперекор всем запретам Гитлера я на следующий деньпредпринял еще одну попытку уговорить их. Начался горячий спор с гауляйтеромДюссельдорфа Флорианом. Смысл его аргументов был таков: если войнапроиграна, то не из-за ошибок фюрера или партии, а по вине немецкого народа.После катастрофы такого рода в любом случае останутся в живых только убогиесоздания. В отличие от Флориана, Гофмана и Шлесмана в конечном счете удалосьпереубедить. Но приказы фюрера нужно исполнять, сказали они, и никто с нихответственность не снимет. Они не знали, что делать, тем более, что Бормантем временем довел до них новый приказ Гитлера, еще более ужесточавшийдирективу об уничтожении жизненных основ народа 3 < >. Гитлер еще разприказывал "очистить все области, которые мы в настоящее время не всостоянии удержать и которые предположительно будут оккупированыпротивником". Чтобы разом отвести все контраргументы, дальше шло: "Фюреррасполагает достаточной информацией о том, с какими огромными трудностямисвязана реализация этого требования. Требование фюрера основано на оченьточных, выверенных расчетах. Необходимость эвакуации не подлежитобсуждению". Эвакуировать в соответствии с приказом миллионы людей из областей квостоку от Рейна и Рурской области, из таких центров, как Мангейм иФранкфурт, можно было только в малонаселенные области, прежде всего, вТюрингию или пойму Эльбы. В местность без санитарных сооружений, без жилья ипродовольствия должен был хлынуть поток плохо одетых и голодных горожан.Голод, эпидемии и нищета были неизбежны. Собравшиеся гауляйтеры единодушно решили, что партия больше не всостоянии проводить в жизнь эти приказы. Только Флориан неожиданно для всехзачитал текст полного энтузиазма воззвания к партийным функционерамДюссельдорфа, которое он хотел издать в виде плаката: "Все уцелевшие зданиягорода при приближении врага следовало поджигать, всех жителей эвакуировать.Противник должен был войти в сожженный, безлюдный город" 4 < >. Два других гауляйтера заколебались. Они согласились с моей трактовкойприказа фюрера, в соответствии с которым производство в Рурской областипо-прежнему имеет важное оборонное значение, к тому же таким образом мыможем как раз непосредственно снабжать боеприпасами войска, ведущие бои заРур. Разрушение электростанций, которое должно было начаться на следующийдень, таким образом было отложено, действие приказа о разрушениипарализовано. Я тут же посетил фельдмаршала Моделя в его ставке. Он проявилготовность по возможности вести бои вне промышленной зоны, свести такимобразом разрушения к минимуму и не отдавать приказ о разрушении объектовпромышленности 5 < >. В остальном он обещал действовать в тесном контакте сд-ром Роландом и его сотрудниками. Через Моделя я узнал, что американские войска уже продвигаются внаправлении Франкфурта, точно определить линию фронта более невозможно, аставку Кессельринга уже этой ночью перебазируют далеко на восток. Примерно втри часа ночи мы прибыли в старую ставку Кессельринга под Наугеймом; изразговора с его начальником штаба генералом Вестфалем выяснилось, что онтоже намерен дать более мягкое толкование приказу о разрушениях. Посколькудаже начальник штаба главнокомандующего вооруженными силами запада не могответить на вопрос, как далеко противник продвинулся за ночь, мы поехали вобъезд через Шпессарт и Оденвальд в Гейдельберг. Наш путь пролегал черезмаленький городок Лор. Наши войска уже ущли, специфическая атмосфераожидания царила на вымерших улицах и площадях. На перекрестке одиноко стоялсолдат с двумя противотанковыми ружьями. Он с удивлением посмотрел на меня."Что же Вы ждете здесь?" -- спросил его я. "Американцев", -- ответил он. "Ачто Вы будете делать, когда придут американцы?" Он не раздумывал долго:"Тогда я успею вовремя смыться!" Здесь, как и везде, у меня складывалосьвпечатление, что война закончена. В Гейдельберге в Баденско-вюртембергском штабе вооружений уже былиготовы приказы гауляйтера Бадена, Вагнера, собиравшегося разрушить насоснуюстанцию и газовый завод моего родного города, как и других городов Бадена.Для того, чтобы не допустить этого, мы нашли потрясающе простое решение: мынадлежащим образом оформили их, но опустили конверты в почтовый ящик города,который скоро должен был занять противник. Американцы уже взяли находившийся в двадцати километрах Мангейм итеперь медленно продвигались к Гейдельбергу. После ночного совещания собербургомистром Гейдельберга д-ром Найнхаусом я попросил знакомого мне ужепо Саару генерала СС хаусера сослужить последнюю службу моему родномугороду, объявив его городом-госпиталем и сдав его без боя. В раннейпредрассветной дымке я простился с родителями. В последние часы, что мы быливместе, они были невероятно спокойны и собраны, как и весь страдающий народ.Когда я отъезжал, они вдвоем стояли у дверей дома; отец еще раз подбежал кмашине и, пожав мне в последний раз руку, не сказав ни слова, заглянул мне вглаза. Мы чувствовали, что больше не увидимся. Отступающие войска без оружия и боевой техники заняли дорогу наВюрцбург. Дикий кабан выскочил в утренних сумерках из леса, солдаты с шумомгоняли его. В Вюрцбурге я посетил гауляйтера Хельмута, пригласившего меня кхорошему завтраку. Пока мы налегали на деревенскую колбасу и яйца, гауляйтеробъявил, как если бы это совершенно само собой разумелось, что он воисполнение директивы Гитлера отдал приказ о разрушении швейнфуртскихшарикоподшипниковых заводов; представители заводов и партийных инстанций ужеожидали его указаний в соседнем помещении. План был хорошо продуман:предполагалось поджечь закалочные ванны специальных станков, это, какпоказывал опыт авианалетов, превратит станки в негодный металлолом. Егосначала невозможно было убедить, что разрушения такого рода бессмысленны. Онспросил меня, когда же фюрер применит чудесное оружие, которое решил исходвойны. У него есть информация, полученная через Бормана и Геббельса изставки фюрера, согласно которой его вот-вот должны пустить в ход. Как ужебыло не раз, мне пришлось объяснить и ему, что чудесное оружие несуществует. Я знал, что гауляйтер принадлежит к группе "разумных" и поэтомупредложил ему не проводить в жизнь приказ Гитлера об уничтожении объектов. Япродолжал, что в свете такого положения бессмысленно, уничтожая промышленныеобъекты и мосты, лишать народ абсолютно необходимых основ жизни. Я упомянул о сосредоточении немецких войск к востоку от Швейнфурта,которые стягивались туда с целью нанести контрудар и вернуть центр нашейвоенной промышленности; при этом я даже не лгал, потому что высшееруководство действительно планировало вскоре начать контратаку. Старыйнадежный аргумент, что Гитлер не сможет продолжать свою войну безподшипников,наконец, возымел свое действие. Удалось ли убедить гауляйтераили нет, он не был готов принять на себя историческую вину, свести на нетвсе виды на победу, уничтожив швейнфуртские заводы. После Вюрцбурга погода прояснилась. Лишь изредка нам встречалисьнебольшие соединения, пешим ходом, без тяжелого оружия двигавшиеся навстречупротивнику. Это были учебные отряды, спешно сколоченные для последнегонаступления. Жители деревень копали в садах ямы, там они прятали фамильноесеребро и другие ценности. Повсюду нас ждал одинаково сердечный приемсельского населения. Однако прятаться от штурмовиков между домами былонежелательно,потому что это означало подвергать опасности дом. "Господинминистр, Вы не отъедете чуток подальше, к соседям?" -- слышалось из окон. Именно потому что население, отчаявшись, было настроено мирно, а такжепотому, что нигде не было видно хорошо вооруженных войсковых соединений, всево мне восставало против уничтожения встречавшихся мне многочисленных мостовеще в большей степени, чем в Берлине за письменным столом. Затем мне стали попадаться в городах и деревнях Тюрингии бесцельнослоняющиеся по улицам одетые форму члены военизированных отрядов НСДАП,главным образом СА. Заукель объявил "чрезвычайный призыв", в основномсостоявший из пожилых мужчин и мальчиков 16 лет. Они должны были сражаться спротивником в рядах народного ополчения, но уже никто не мог дать им оружия.Заукель через несколько дней бросил страстный призыв к борьбе до последнейкапли крови и уехал в автомобиле на юг Германии. Поздно вечером, 27 марта, я прибыл в Берлин. Здесь обнаружил, чтоположение изменилось. Дело в том, что Гитлер тем временем приказал передать группенфюреру ССКаммлеру, отвечавшему за ракетное оружие, также разработку и производствовсех современных самолетов. Это не только вновь лишило меня компетенции ввопросах авиационного вооружения. Дав Каммлеру право использовать в своихцелях сотрудников моего министерства, Гитлер создал просто навозможноеположение как с точки зрения протокола, так и организации. Кроме того, онпрямо приказал, чтобы Геринг и я завизировали приказ, отдававший нас враспоряжение Каммлера. Я без возражений поставил свою визу. Хотя был вбешенстве от такого унижения и чувствовал себя обиженным, я в этот день неприсутствовал на оперативном совещании. Почти одновременно Позер сообщилмне, что Гитлер удалил Гудериана; правда, официально ему предоставили отпускпо состоянию здоровья, но каждый, знакомый с подводными течениями в ставке,знал, что он уже не вернется. С его уходом я потерял одного из немногихвоенных, окружавших Гитлера, не только поддерживавших, но и постоянновоодушевлявших меня. В довершение всего моя секретарша принесла мне инструкцию начальникаобщевойсковой разведки по осуществлению приказа Гитлера об уничтожении всехматериальных ценностей. Она в точности следовала намерениям Гитлера ипредписывала уничтожение всех средств связи не только вермахта, но иимперской почты, имперской железной дороги, имперского управления водныхпутей, полиции и районных электростанций. Посредством "подрывных работ,поджога или механического разрушения" должны были быть приведены в"состояние полной негодности" все центральные телефонные и телеграфныестанции и усилители, а также коммутаторы кабелей дальней связи, мачтырадиостанций, антенны, принимающие и передающие устройства. Даже временноевосстановление связи в оккупированных противником областях должно было статьневозможным, потому что по этому приказу полному уничтожению подлежалисклады запчастей, кабеля и проводов, но и схемы разводки кабеля и инструкциипо эксплуатации приборов 6 < >. Генерал Альбрехт Праун, впрочем, дал мнепонять, что он своей властью смягчит эту радикальную директиву. Кроме того, я получил конфиденциальное сообщение, что вооружение будетвверено Зауру, но под началом Гиммлера, которого прочат в генерал-инспекторывоенного производство 7 < >. Оно, по крайней мере, указывало на то, чтоГитлер хотел снять меня. Вскоре после этого мне позвонил Шауб, резко иотчужденно приказавший мне явиться вечером к Гитлеру. Я чувствовал себя неловко, когда меня вели в глубоко зарытый в землюкабинет Гитлера. Он был один, принял меня очень холодно, не подал мне руки,едва ответил на мое приветствие и тихо, но жестко тут же заговорил посуществу дела: "Борман передал мне отчет о Вашем совещании с гауляйтерамиРурской области. Вы призывали их не выполнять мои приказы и объявили, чтовойна проиграна. Вы ясно представляете себе, что за этим должнопоследовать?" Как если бы он вспомнил о чем-то далеком, пока он говорил, его резкийтон изменился, напряженность уменьшилась, и он, почти как нормальный человекдобавил: "Если бы Вы не были моим архитектором, я бы принял меры,необходимые в данном случае". Частично из явного упрямства, частично отусталости я ответил скорее импульсивно, чем мужественно: "Примите меры,которые считаете нужными и не считайтесь с тем, кто я такой". Гитлер, по-видимому, растерялся, наступила небольшая пауза. Приветливо,но, как мне показалось, хорошо все рассчитав, он продолжал: "Вы переутомленыи больны. Поэтому я решил немедленно отправить Вас в отпуск. Другой человекбудет руководить Вашим министерством в Ваше отсутствие". -- "Нет, я здоров,-- отвечал я решительно. -- Я не пойду в отпуск. Если Вы больше не хотите,чтобы я был министром, отстраните меня от должности". В тот же миг явспомнил, что Гитлер отклонил это решение уже год тому назад. Гитлер ответилрешительно и безапелляционно: "Я не желаю увольнять Вас. Но я настаиваю,чтобы Вы немедленно ушли в отпуск по болезни". Я упорствовал: "Я не могу,оставаясь министром, нести ответственность, в то время как кто-то другойбудет действовать от моего имени". И уже несколько примирительным тоном,почти умоляюще добавил: "Я не могу, мой фюрер". Это обращение прозвучало впервый раз, Гитлер не дрогнул: "У Вас нет другого выбора! Я не могуотстранить Вас!" И как будто тоже проявляя слабость, добавил: "Изсоображений внутренней и внешней политики я не могу отказаться от Вас". Я,взбодрившись, ответил: "Я не могу уйти в отпуск. Пока я занимаю этудолжность, я буду руководить министерством. Я не болен!" Последовала продолжительная пауза. Гитлер сел, я без приглашения сделалто же самое. Уже не так натянуто Гитлер продолжал: "Если Вы, Шпеер,убеждены, что война не проиграна, можете продолжать исполнять своиобязанности". Из моих памятных записок и, уж конечно, из отчета Бормана, емубыл известен мой взгляд на положение дел и то, какие выводы я из этогосделал. Очевидно, он хотел, вырвав у меня это заветное слово, на все временалишить меня возможности раскрывать другим глаза на истинное положение вещей."Вы знаете, что я не могу быть в этом убежденным. Война проиграна", --ответил я честно, но не упрямо. Гитлер перешел к воспоминаниям, рассказал отяжелых положениях, в которые он попадал в своей жизни, положения, когда,казалось, все было потеряно, но он все же выходил из них благодаря упорству,энергии и фанатизму. Бесконечно долго, как мне казалось, он предавалсявоспоминаниям о годах борьбы,в качестве примеров он приводил зиму 1941/42г.г., грозящую катастрофу на транспорте, даже мои успехи в областивооружений. Я все это уже много раз слышал от него, знал эти монологи почтинаизусть и, если бы он прервался, мог бы продолжить их почти слово в слово.Он почти не изменил голос, но, может быть, именно в ненавязчивом и все жезавораживающем тоне и состояло его усмиряющее воздействие. Мною владело тоже самое чувство, что и несколько лет тому назад в кафе, когда я не мог уйтиот его гипнотического взгляда. Поскольку я не произнес ни слова, а лишь в упор смотрел на него, оннеожиданно снизил свои требования: "Если бы Вы поверили, что войну еще можновыиграть, если бы Вы, по крайней мере, поверили, тогда все было бы хорошо".Гитлер уже заметно перешел на почти просительный тон, и на мгновение яподумал, что он в своей слабости еще больше способен подчинять других своейволе, чем когда он принимал напыщенный вид. При других обстоятельствах я, наверное, тоже бы смягчился и уступил.Однако на этот раз мысль о его разрушительных планах оградила меня от егодара убеждать людей. Взволнованно и от того несколько повысив голос, яответил ему: "Я не могу, при всем желании не могу. И, наконец, я не хочууподобиться тем свиньям из Вашего окружения, которые говорят Вам, что верятв победу, не веря в нее". Гитлер не отреагировал. Какое-то время он неподвижно смотрел передсобой, а потом снова заговорил о том, что ему довелось пережить в "годы егоборьбы" и вновь, как часто случалось в эти недели, вспомнил неожиданноеспасение Фридриха Великого. "Нужно, -- добавил он, -- верить, что всеизменится к лучшему. Надеетесь ли Вы еще на успешное продолжение войны илиВаша вера подорвана?" Гитлер еще раз снизил свое требование до формального,обязывающего меня заявления: "Если бы Вы, по крайней мере, могли поверить,что мы не проиграли! Вы же должны в это поверить!.. Тогда я уже был быудовлетворен". Я не дал ему ответа 8 < >. Наступила долгая мучительная пауза. Наконец, Гитлер рывком поднялся изаявил неожиданно опять недружелюбно и с прежней резкостью: "У Вас 24 часавремени! Можете обдумать Ваш ответ! Завтра Вы скажете мне, надеетесь ли Вы,что войну еще можно выиграть". Он отпустил меня, не подав мне руки. Как бы для иллюстрации того, что должно было произойти в Германии поволе Гитлера, я получил непосредственно после этой беседы телеграммуначальника транспортной службы, датированную 29 марта 1945 г.: "Цель состоитв создании "транспортной пустыни" в оставляемых нами областях... Недостатокматериалов для проведения подрывных работ делает необходимым проявлениеизобретательности для использования всех возможностей с целью произвестиразрушения трудноустранимого характера". Сюда относились, специальноперечисленные в директиве, любые мосты, железнодорожные пути,централизационные посты, все технические сооружения на сортировочныхстанциях, депо, а также шлюзы и судоподъемники на всех наших маршрутах.Одновременно должны быть полностью уничтожены все локомотивы, пассажирские итоварные вагоны, все торговые суда и баржи. Затопив их, предполагалосьсоздать мощные запруды на реках и каналах. Следовало использовать любыебоеприпасы, прибегать к поджогу или подвергать важные детали механическомуразрушению. Только специалист может определить, какая беда обрушилась бы наГерманию, если бы был осуществлен этот тщательно разработанный приказ. Этадиректива также показывала, с какой педантичностью претворяли в жизнь каждыйобщий приказ Гитлера. Оказавшись в своем маленьком временном жилище во флигеле министерства,я довольно устало повалился на постель, мысли мои были в беспорядке и ядумал о том, как мне ответить на 24-часовой ультиматум Гитлера. Наконец, яподнялся и принялся формулировать письмо. Вначале я шарахался от попыткиубедить Гитлера, пойти ему навстречу к неотвратимой реальности. Но затем япродолжал со всей резкой прямотой: "Ознакомившись с Вашим приказом ототальных разрушениях (от 19 марта 1945 г.) и вскоре после этого с жесткимприказом об эвакуации, я усмотрел в этом первые шаги к реализации этихнамерений". В этом месте я дал ответ на его заданный в ультимативной формевопрос: "Но я не могу более верить в успех нашего благого дела, если мы вэти решающие месяцы одновременно станем методично разрушать основы жизнинашего народа. Это такая большая несправедливость по отношению к нашемународу, что судьба больше не сможет быть благосклонной к нам... Поэтому япрошу Вас не совершать этот шаг, когда дело идет о самом народе. Если Высможете решиться на это в какой бы то ни было форме, мне вновь удалось быобрести веру и мужество для того, чтобы продолжать работать с максимальнойэнергией. От нас уже не зависит, -- отвечал я Гитлеру на его ультиматум, --какой будет наша судьба. Только провидение способно еще изменить нашебудущее к лучшему. Наш вклад в это может состоять только в твердой позиции инепоколебимой вере в вечное будущее нашего народа". Я завершил свое письмо не принятой в таких личных посланиях фразой:"Хайль, мой фюрер". Мои последние слова были адресованы тому, кто оставалсятеперь уже единственной нашей надждой: "Боже, храни Германию" 9 < >.Перечитав это письмо, я решил, что оно написано слабо. Может быть, Гитлерусмотрел в нем мятежный дух, который вынудил бы его принять ко мне меры.Потому что когда я попросил одну из его секретарш перепечатать этополучившееся неразборчивым предназначенное ему лично и поэтому написанное отруки письмо на специальной пишущей машинке с крупным шрифтом, она вскорепозвонила мне: "Фюрер запретил мне принимать у Вас письма. Он хочет видетьВас здесь и услышать Ваш ответ от Вас лично". Вскоре мне было приказанонемедленно явиться к Гитлеру. Около полуночи я поехал по совершенно разрушенной Вльгельмштрассе снаходившейся в нескольких сотнях метров Рейхсканцелярии, не зная, что мнеделать -- или что сказать. 24 часа прошли, а ответа просто не было. Я решил,что буду отвечать по обстоятельствам. Гитлер стоял передо мной, неуверенныйв себе, почти робкий, и коротко спросил: "Ну?" Я на мгновение смешался, нозатем, словно для того, чтобы что-нибудь сказать, не раздумывая и невкладывая в это какого-либо смысла, изрек: "Мой фюрер, я безоговорочно сВами". Гитлер ничего не ответил, но мой ответ растрогал его. Помедлив немного,он протянул мне руку, чего не сделал, приветствуя меня, его глаза, как этотеперь случалось часто, наполнились слезами: "Тогда все хорошо", -- сказалон. Было ясно видно, какое облегчение он почувствовал. Я тоже на мгновениебыл потрясен его неожиданно теплой реакцией. Мы вновь испытали что-то вродепрежнего чувства, связавшего нас. "Если я безоговорочно с Вами, -- тут жезаговорил я, чтобы воспользоваться ситуацией, -- тогда Вы должны поручитьосуществление Вашего приказа мне, а не гауляйтерам". Он поручил мнесоставить бумагу, которую он собирался немедленно подписать, но, когда мыначали ее обсуждать, он продолжал настаивать на разрушении промышленныхобъектов и мостов. Так я распрощался с ним. Уже был час ночи. В соседнем помещении в Рейхсканцелярии я сформулировал "Директиву поосуществлению" приказа Гитлера о тотальных разрушениях от 19 марта 1945 г.Чтобы избежать дискуссий, я сначала даже не предпринял попытки отменить его.Я задержался только на двух моментах: "Осуществление приказа возлагаетсяисключительно на инстанции и органы, находящиеся в подчинении рейхсминистравооружений и военного производства. Инструкции по осуществлению с моегосогласия издает рейхсминистр вооружений и военной промышленности. Он имеетправо давать специальные указания рейхскомиссарам по вопросам обороны". 10 <>. Таким образом, я снова оказался в обойме. Далее я добился от Гитлераформулировки, позволявшей, если речь шла о разрушении промышленных объектов,"достичь той же цели путем их парализации". Я, по-видимому, успокоил его,включив оговорку, что, по его указанию, буду отдавать приказ о полномразрушении наиболее важных заводов. Такое указание ни разу не поступило. Гитлер поставил подпись карандашом, почти без обсуждения, сделавнесколько поправок дрожащей рукой. О том, что он оставался на высотеположения, свидетельствовала поправка в первой фразе этой бумаги. Ясформулировал ее как можно более обще и хотел только зафиксировать, что этимероприятия по тотальному разрушению преследуют исключительно цель "недопустить усиления боеспособности противника" вследствие использования иммощностей наших объектов и предприятий. Устало сидя за столом для карт впомещении, где проводились оперативные совещания, он собственноручноограничил это замечание промышленными объектами. Я думаю, Гитлеру было ясно, что теперь часть его намерений не будетосуществлена. В результате последовавшего за этим разговора мне удалосьсойтись с ним на том,что "выжженная земля не имеет смысла для такогонебольшого района, как Германия. Она может достигать своей цели лишь набольших пространствах, например, в России". Достигнутые по этому поводусоглашения я зафиксировал в протоколе. Как и в большинстве случаев, Гитлер двурушничал: в тот же самый вечерон приказал главнокомандующим "довести до фантастической активности борьбу соживившимся противником. При этом в данный момент интересы населения немогут играть никакой роли". 11 < > Уже через час я собрал всех имевшихся в моем распоряжениисвязных-мотоциклистов, автомобили, вестовых, задействовал типографию ителетайп, чтобы использовать свою вновь обретенную власть для того, чтобыостановить уже начавшиеся разрушения. Уже в четыре часа утра я рассылал своиинструкции по осуществлению приказа, даже не получив визу Гитлера, как этобыло условлено. Без стеснения я вернул законную силу всем своим директивам осохранности промышленных объектов, электростанций, газовых заводов инасосных станций, а также предприятий пищевой промышленности, которые Гитлеробъявил недействительными 19 марта. Для тотальных разрушений впромышленности я предусматривал специальные постановления, так и непоследовавшие. Не получив от Гитлера полномочий, я тем не менее в тот жедень распорядился, что, поскольку строительные отряды "Организации Тодт""подвергаются опасности окружения противником", необходимо отправить от 10до 12 эшелонов с продовольствием в районы, находящиеся в непосредственнойблизости от окруженной со всех сторон Рурской области. С генералом Винтеромиз оперативного штаба вермахта я договорился о директиве, имевшей цельюостановить мероприятия по подрыву мостов, которому, однако, воспротивилсяКейтель; с обергруппенфюрером СС Франком, в ведении которого находилисьсклады обмундирования и продовольствия вермахта, я договорился о раздачезапасов гражданскому населению. Мальцахер, мой представитель в Чехословакиии Польше, должен был не допустить уничтожения мостов в Верхней Силезии. 12 <>. На следующий день я встретился в Ольденбурге с Зейсс-Инквартом,генеральным комиссаром Нидерландов. По пути туда я во время одной изостановок впервые потренировался в стрельбе из пистолета. Неожиданно дляменя сразу после неизбежных вводных фраз Зейсс-Инкварт тут же согласилсяоткрыть путь противнику. Он не хотел разрушений в Голландии, хотелпредотвратить планируемое Гитлером затопление больших площадей. В таком жесогласии я расстался с гауляйтером Гамбурга Кауфманом, к которому я заехална обратном пути из Ольденбурга. По возвращении 3 апреля я, кроме того, немедленно запретил подрывшлюзов, плотин, запруд и мостов через каналы 13 < >. На поступавшие все чащесрочные телеграммы с запросами о специальных приказах, касающихсяуничтожения промышленных объектов, я неизменно отвечал распоряжениемограничиться парализацией их деятельности 14< >. Во всяком случае, принимая такие решения, я мог рассчитывать наподдержку. Мой политический представитель д-р Хупфауэр заключил союз сгоссекретарями важнейших министерств для осуществления саботажа политикиГитлера. В его круг входил, кроме того, представитель Бормана Клопфер. Мывыбили у Бормана почву из-под ног, его приказы в известном смысле уходили впустоту. На этом последнем этапе существования Третьего рейха он, возможно,управлял Гитлером, но вне бункера царили иные законы. Даже шеф службыбезопасности СС Олендорф, находясь в плену, уверял меня, что ему регулярнодокладывали о моих шагах, но он никогда не давал этим бумагам хода. И действительно, в апреле 1945 г. мне казалось, что я, сотрудничая сгоссекретарями, мог сделать в своей области больше, чем Гитлер, Геббельс иБорман вместе взятые. Среди военных у меня сложились хорошие отношения сновым начальником Генерального штаба Кребсом, потому что он был из штабаМоделя; но и Йодль, Буле и Праун, под началом которого находились войскасвязи, проявляли все большее понимание сложившегося положения. Я сознавал, что если бы Гитлеру стали известны мои действия, на этотраз он уж обязательно сделал бы выводы. Я должен был исходить из того, чтона этот раз он принял бы меры. В эти месяцы нечестной игры я следовалпростому принципу: я держался как можно ближе к Гитлеру. Любое отдалениедавало повод для подозрений, в то же время наоборот, только находясь внепосредственной близости, можно было вовремя понять, что находишься подподозрением и устранить его. Я не собирался совершать самоубийственныепоступки, в ста километрах от Берлина находился простой охотничий домик,который в случае опасности послужил бы мне временным прибежищем, кроме того,Роланд был готов укрыть меня в одной из многочисленных охотничьих хижинкнязей Фюрстенбергов. На оперативных совещаниях в начале апреля Гитлер все еще вел речь обоперативных контрударах, об ударах в открытый фланг западного противника,взявшего Кассель и совершавшего большие дневные переходы по направлению кАйзенаху. Гитлер продолжал посылать свои дивизии то к одному населенномупункту, то к другому; это была кошмарная и чудовищная игра в войну, потомучто когда я, например, в день своего возвращения из поездки на фронт увиделна карте маневры наших войск, я мог только констатировать, что в тех местах,где я только что побывал, их не было видно, а если я кого-то и видел, толишь солдат без тяжелого оружия, вооруженных одними автоматами. Я теперь ежедневно проводил оперативное совещание, к которому мойофицер связи в Генштабе доставлял самую свежую информацию. Это, междупрочим, противоречило приказу Гитлера, запрещавшего давать информацию овоенном положении невоенным службам. С большой точностью Позер каждый деньсообщал, какой район будет занят противником в ближайшие 24 часа. Эти полныездравого смысла сообщения не имели ничего общего с туманными докладами наоперативном совещании, звучавшими в бункере Рейхсканцелярии. Там не говорилиоб эвакуации и отступлениях. Мне тогда казалось, что Генштаб, возглавляемыйКребсом, окончательно отказался от мысли давать Гитлеру объективнуюинформацию и вместо этого как бы играл в войну. Когда вопреки оценкеситуации накануне вечером уже на следующее утро сдавались города иместности, Гитлер оставался совершенно спокойным. Теперь уже он не кричал насвоих сотрудников, как всего несколько недель тому назад. Он выгляделусталым и отчаявшимся. В один из первыхдней апреля Гитлер вызвал к себе главнокомандующегозападными войсками Кессельринга. Случайно я присутствовал при этом странномразговоре. Кессельринг пытался объяснить Гитлеру безвыходность ситуации. Ноуже после нескольких фраз Гитлер захватил инициативу и стал поучать его, какбы он сам, нанеся силами нескольких сотен танков удар во фланг, уничтожил бынацеленный на Айхенах американский клин, вызвал бы колоссальную панику итаким образом изгнал бы из Германии западного противника. Гитлер пускался вдолгие рассуждения о пресловутой неспособности американских солдатпереносить поражения, хотя уже наступление в Арденнах должно было бы убедитьего в обратном. Тогда я сердился на фельдмаршала Кессельринга, когда онпосле недолгого сопротивления согласился с этими фантазиями и отнесся кпланам Гитлера с притворной серьезностью. Но все равно не имело смыславолноваться по поводу сражений, которые уже не могли состояться. На одном из последовавших за этим совещаний Гитлер вновь вернулся ксвоей идее флангового удара. Как можно суше я вставил: "Если все будетразрушено, для меня не будет никакого толку в возвращении этих областей. Яничего не смогу там производить". Гитлер промолчал. "Так быстро я не смогувосстановить мосты". Гитлер, явно находясь в эйфории, ответил: "Успокойтесь,господин Шпеер, столько мостов, как я приказал, не разрушили". Такженаходясь в хорошем настроении, почти шутя, я ответил, что несколько курьезнорадоваться невыполнению приказа. Неожиданно для меня Гитлер согласилсяознакомиться с подготовленной мною директивой. Когда я показал проект Кейтелю, он на какое-то время вышел из себя:"Почему опять изменения?! У нас же есть директива о разрушениях. Не взрываямосты, нельзя вести войну". Наконец он согласился с моим проектом снебольшими поправками, и Гитлер поставил свою подпись по тем, что сооружениятранспорта и связи следует только "отключать", а мосты сохранять в целостидо последней возможности. Я еще раз заставил Гитлера, за три недели до егокончины, подтвердить: "При проведении всех мероприятий по разрушению иэвакуации необходимо учитывать,... что после возвращения потерянных областейпоследние должны быть пригодны для возобновления немецкого производства".15< >. Он, однако, вычеркнул синим карандашом придаточное предложение, вкотором говорилось о том, что разрушения следует оттягивать, даже еслисуществует опасность, что "при быстром продвижении противника...неразрушенный мост окажется в руках противника". Начальник службы связи генерал Праун в тот же день отменил своераспоряжение от 27 марта 1945 г. и все приказы о произведении разрушений идаже дал негласное указание сохранить на складах запасы, поскольку послевойны они могли понадобиться для восстановления связи. Отданный Гитлеромприказ об уничтожении средств связи все равно не имел смысла, считал он,поскольку противник имел собственный кабель и радиостанции. Мне неизвестно,отменил ли начальник транспорта свою директиву о создании транспортнойпустыни. Во всяком случае, Кейтель отказался положить новую директивуГитлера в основу конкретных инструкций. 16 < > Кейтель был прав, когда упрекнул меня в том, что новый приказ Гитлераот 7 апреля внес путаницу. Только за 19 дней между 18 марта и 7 апреля 1945г. по этому вопросу было отдано 12 противоречащих друг другу приказов. Нохаос приказов помог уменьшить хаос в жизни.

Дата добавления: 2015-07-20