Как я разлюбил борынгы

– Тахави абый, а вот смерть, она что вообще такое? – как-то раз спрашиваю старика, совершенно без связи с предыдущей темой разговора. – Ну, что она значит, в смысле? Только, пожалуйста, не начинай снова, что, мол, каждому свое и все такое, я хочу знать, что общего есть между этими «каждыми». Ведь есть же, правильно?

– Ты чайники не опрокидывай только, ладно? – с язвительным смирением попросил Тахави. – Я тебе сто тыщ раз говорил, а ты не слушаешь. Нет, постой, спросил, так слушай. Пойми, ты не хочешь знать то, что знаешь, и от этого думаешь, будто не знаешь. Твой настоящий ум знает столько, сколько надо, а то, что тебе кажется умом, просто не хочет это трогать, и некоторый вещ он трогать сам не может.

– Почему это не может? Разве нельзя подумать о чем угодно? – удивился я, забыв, что спрашивал, вообще-то, о смерти.

– Ха, подумать – это значит вспоминать то, что тебе рассказали. Если тебе что-то не рассказали, как ты подумаешь? Вот, подумай о такой вещ, – старик натянул на себя немного клеенки со стола и уперся в нее изнутри пальцем. – Вот ты. Видишь, что ты – есть?

– Ну.

– Вот нет. – Старик убрал палец, вновь разгладив клеенку. – А только что был. Клеенк девался куда-нибудь?

– Нет, – покорно выдохнул я, уныло предчувствуя, что сейчас буду также констатировать наличие пальца и в который раз убеждаться, что я – не твердый предмет посреди пустоты, а временный всплеск на поверхности Реки, и так далее, и тому подобное, но старик, как обычно, не пошел по старому следу.

– Вот, что ты видел, это смерть. Я палец убирал, бугра на клеенк нет – все. А человеческое – это как рисунок на клеенк. Из него не видно, как палец был, как убрал, из него даже клеенк не видно, понимаешь? Ты видел, как бугор стал, как не стал – почему?

– Почему?

– Снаружи смотрел, юлярка.^[33] Если ты был внутри узор, сам был узор, ты бы что видел? Как вверх идешь, потом вниз, – старик изобразил рукой горку, словно вернувшийся с вылета истребитель. – Вверх, вниз, почему, куда придешь – ничего не видишь. Вокруг один краска, слева, справа, – а она такой же, тоже ниче не знает. Вверх – ниче нет; снизу – клеенк, куда смотришь? Только вбок, а там такой же юлярка, верх-низ ходит. Умер-родился, вот и все.

– Но как краске оторваться от клеенки?

– Э-э, малай, вправду юлярка, – засмеялся старик. – Ты ж не краска, краска это то, что люди сказали. Ты не только это, ты еще и человек, ты можешь.

Какое-то время мы просидели в молчании, наблюдая за распаренными чаинками, падающими в высокой колбе пафосного заварочника с сетчатым прессом. Я потыкал в картошку – нет, сыровата еще, пусть покипит.

– Щас пообедаем, пойдем с одним человеком поговорим. Он тебе объяснит все, ты сразу поймешь.

– Он тоже… Ну, как ты?

– У-у… Вот он точно все знает, – совершенно серьезно подтвердил старик; я тогда, огорошенный таким сообщением, и не заметил, что его ответ – ловкий соскок с темы.

После обеда я впал в приятное сытое оцепенение, вызванное, видимо, резко упавшим давлением – со стороны трассы подошла туча, и трава вдоль забора напротив уже резко пригибалась под холодным грозовым ветром, гнавшим по улице облака пыли. Мне захотелось почувствовать на лице чистый холод грозы и первые капли, и я вынес табуретку с тазом на улицу и сел на вторую ступень. Мытье посуды превратилось из надоедливого довеска к любой трапезе во вполне осмысленное и приятное занятие. Вылив грязную воду под смородину, я занес и расставил посуду, собираясь вернуться и просто покурить на крыльце; что мы никуда не пойдем, было ясно, надо ж дождаться окончания дождя. Однако Тахави вышел из комнаты в рыбацком плаще и подчеркнуто удивленно поглядел на меня – типа, а ты че, еще не готов?

– Тахави абый, а может, на машине? Дождь вон какой собрался, – я ткнул пальцем на вздувающиеся занавески; по крыше веранды ударили первые капли, а в хлопающие створки донесло слабое урчание далекого еще грома.

Тот только помотал головой, протягивая какой-то квадратный сверток.… Ну, нет, так нет. Может, два шага пройти, – думал я, облачаясь в слежанную ветхую плащ-палатку.

Однако мы сначала отправились к магазину, где Тахави сказал мне купить бутылку водки. Я удивился и взял пузырь «Чарки», хотел было еще взять какой-никакой закуси, но старик подтолкнул меня к выходу, и мы пошлепали по стремительно зарождающимся лужам в сторону центра. Уже за центром, после школы, дождь разошелся вовсю, колеи заполнились до краев, по улочкам понесло пенные ручьи, и мы скользили и прыгали по островкам травы. У богатого, но небрежно содержащегося дома Тахави остановился, и, проигнорировав звонок, постучал по гулкому столбу ворот, крашенному облупившейся серебрянкой. Звякнула цепь, по лужам раздались шлепки чего-то очень большого, я аж сжался и ощутил в яйцах неприятный холодок, однако лая не было – пес молча стоял у калитки. Скрипнула разбухшая дверь, и кто-то изнутри с трудом выбил ее с двух увесистых пинков, заставив дребезжать стекла веранды.

– Ильдар?

– Открывай, большой человек, а то я утону здесь.

– А, Тахави абый! Щас, щас… – заторопился обладатель голоса. – А я думал, Ильдар, собака-то молчит. Щас, загоню.

Протиснувшись мимо зачем-то придерживавшего калитку хозяина, я осмотрелся во дворе. Да, двор выдавал весьма состоятельного по местным меркам человека. В глубине двора белела на козлах бесколесая «Mark II», сразу за воротами блестела свежей краской серо-голубая «Vitara», максимум четырех-пятилетняя. Во двор смотрело несколько «евроокон» с нарядными белыми рамами, под ногами лежала приятно незыблемая после уличного грязевого слалома тротуарная плитка. Завидев разводы грязи, оставленные моими калошами на мокрой блестящей плитке, я отошел к водосточной трубе, изрыгающей поток чистой воды, и обмыл подошвы. Что они там говорили между собой, я не слышал из-за грохота дождя по профнастилу над крыльцом, застал только кивок Тахави, подтверждающий мимический вопрос хозяина – он не успел стереть его с лица, когда я обернулся. Вопрос касался меня, и Тахави ответил с интонацией Папанова из «Ну, погоди!»:

– Саалун, саалун…^[34]

– Ну, че во дворе-то стоим? Айда в дом. – Сделав приветливое лицо, хозяин обвел нас со стариком торопливо-приглашающим жестом.

– Сафар, а ты что делал, когда мы пришли?

– Ну, вообще-то с машиной ковырялся, а в дом так, че-то там надо было, и тут вы…

– Так пошли в гараж, там посидим. – Тахави залихватски подмигнул, я ни разу не видел, чтоб он так быстро и глубоко преображался; после его подмигиванья щелкать по горлу было уже совершенным перебором.

Мне почему-то стало весело от таких его фортелей, и мысль о водке стала вызывать давно забытое воодушевление, мне даже захотелось именно такой водки – резкой, с ужасным резиновым послевкусием.… И лука. И еще б помидоров свежих, – плотоядно чмокнув набежавшими слюнями, я достал из кармана бутылку и последовал за старшими. Гараж у хозяина был душевным, но несколько более разгильдяйским, чем нравится мне. Впрочем, его гараж, не мне судить, тем более что было там все-таки неподдельно душевно. Как мне сразу и показалось, «тойота», оказавшаяся не «Марком», а «Крестой», служила скорее поводом для посиживания на табуретке под солнышком. На верстаке среди инструментов, тряпок и запчастей стояла бутылка дешевого дагестанского коньяка. Рассадив нас, хозяин остался на ногах и проворно наполнил разномастные пыльные стаканы.

Надо ли говорить, что я был внимательнее Штирлица, подслушивающего за портьерой секретное совещание. Такого еще не случалось – старик то и дело пригубливал коньяк, а ведь то сдержанное и понимающее отношение хуже любого презрения, с которым он относился к потребляющим спиртное, отвратило меня от бухалова так быстро и бесповоротно, что я уже не верю, что когда-то вполне нормально синячил.

Хозяин Сафар оказался бывшим прокурорским, поработавшим и по Союзу в свое время, и по нашему краю – это уже ближе к пенсии. Нынче он держал дорожно-строи-тельную конторку, осваивавшую деньги, неосмотрительно выделяемые району из области, и даже прихватывал подряды соседних районов – словом, дядя этот был крученым как хвост поросячий. Часть этого я понял из разговора и достроил логически, часть узнал позже. Как я понял, хозяин был удивлен не меньше меня, визита Тахави он никак не ожидал. В разговоре не упоминалось, но чувствовалось, что их объединяет какой-то случай в прошлом, очень важный для хозяина. Для себя я решил придерживаться примерно такой рабочей версии: Тахави, похоже, вылечил когда-то или самого Сафара, или кого-то из его родных; в тоне хозяина постоянно присутствовали благодарственно-почтительные обертоны, но было понятно, что поводом к благодарности служило весьма отдаленное во времени событие.

А разговор у них завернулся интересный – я, понятное дело, молчал в тряпочку и загрызал сухариками отдающую опилками водку. Тахави мастерски, в несколько неприметных касаний, вывел хозяина на тему, и тут, что называется, Остапа понесло. Я понял, что Сафара всю жизнь больше всего интересовал предмет разговора, и если бы его спросили: «Сафар! Вот скажи, что бы ты хотел делать, какая работа тебе по душе?» – то он бы посвятил все усилия именно этому. И достиг бы успеха, непременно. Хотя что тут успех, а что – наоборот…

Для вящей компактности изложения я представлю разговор как монолог хозяина, опустив вопросы, встречные сведения и не относящиеся к делу воспоминания о тяжких трудах следователя прокуратуры по баням и охотам.

А по чему ходим, знаешь? Не-ет, ниче ты не знаешь. Че военные настроили – это так, слезы детские, тем более что они и сами не так строили, как захватывали, что Эти бросили. Про метро слыхал, что от России до нас проложено? Вот оно идет, и здесь не кончается, а как Т-образный перекресток стает, на север линия до Косьвы и на юг до Карталов; Ямантау знаешь? Это на башкирской стороне, там самая главная ихняя станция. Там еще, слышал, место, где можно в подземное море войти, которое подо всей Сибирью. По морю-то этому, говорили, даже плавают, на чем только, не знаю, может, просто катер какой, а может, подводная лодка, не знаю. Вот и все, что военные построили.

А еще есть, что спокон веку под землей нарыто, да так и стоит. Это сейчас знать не стали, никому не надо, а раньше знали люди, где зайти можно. Вон Юрма – там дырка вниз, не доходя макушки с северного склона, Иремель – тот вообще как сыр, на одной стороне зашел – на другой вышел, еще при царях там кержаки хоронились. Белая тоже, что от Киалима через речку, Теплая, что по правую руку, как на Тиригусты ехать, Ухла опять же, где Кизел начинается, – там Эти и сейчас что-то делают, по ночам из горы свет видать. Это хорошие хода, они или открытые стоят, или когда закроются, когда откроются.

Есть плохие, которые то ли сломались, то ли ненужные стали, – Сугомак, там аккурат до перестройки, а потом как отрезало, еще дырка в яме у Канифольного, в Кыштыме где господский дом, много где – те засыпаны-завалены, где специально, где само, по-разному. В Сороковке еще их три, говорят, было; там сперва копали-копали, а потом затопили на тот год, как Хрущев стал. А самая ихняя дыра была в Семидесятке, там Берия даже все забором огородил и куда-то вниз зеков эшелонами загонял. Говорят, все как в воду канули, ни один наверх не поднялся. Старики говорили, что нашли тогда Хозяйкину пещеру, где ее камень лежит, ну это, конечно, сказки, я так просто, к слову. Хотя как к слову – войсковая часть была, не та, что охраняла, другая. Вот, там наши тоже были. Потом как корова языком слизнула – в пятидесятом или пятьдесят первом. Мне отец рассказывал, встречает в нашем санатории в Крыму двоих оттуда – а они его вроде как не узнают, он здороваться – а они отворачиваются. Ну, понял, отошел. И говорил еще, что наш зам областного тоже вроде как знал оттуда людей, и видел потом их в Кремле, на съезд его когда возили. Идут, говорит, как елки в орденах, но они там не по съезду были, точно. Потом еще отцу говорил – мол, не болтай, что слышал. Вот и думай, сложи это все и подумай.

Вывод из столь любопытного материала хозяин делал тоже весьма нетривиальный – наши сами нашли Этих. Напали на их след, когда в стране порядок наводили, потом война – не до Этих стало, а после войны нашли-таки. Эти и наши встретились нос к носу после войны, и Эти чего-то предъявили, вроде как вы еще дурачки и будете нас слушаться, а Сталин их послал подальше и пригрозил бомбой. Берия был с ним заодно, поэтому, когда Эти убили Сталина, остальное руководство, которое тоже знало и боялось, убило Берию – чтоб не возникал и не злил Этих, а то, мол, все пострадаем. Вот с тех пор и живем, вроде как правительство правит, а на самом деле – Эти. Ну, не когда там сев-уборка, а главное решают. И никакие они не зеленые человечки с Марса, про них давно все знают, и ты знаешь. Как, говоришь? Да просто. Глупые старики называют их шайтанами и иблисами, а русские – чертями да дьяволами…

В общем, покинув под вечер столь интересного собеседника, я плелся домой, погруженный в планы добычи информации по вновь наметившимся направлениям. Однако, придя домой и сев за чай, я вдруг обнаружил, что мой энтузиазм какой-то не такой. Из него словно вынули стержень, и он вяло шатался на потрескивающих опорах, – тот двигатель, что постоянно стучал внутри него, утих; и было как-то ясно, что это навсегда. Сперва не поверив собственным ощущениям, проснувшись на следующее утро, я обнаружил, что не понимаю, как мог столько лет, перекосившись набок, бесполезно вглядываться в причудливо оформленное ничто.

В связи с этим не могу не привести через достаточно продолжительное время и совсем по другому поводу сказанные слова:

– Вот это что?

– Небо.

– Точно? Ты уверен, что небо – это вот эта хуйня над головой? Она – небо; но вот «небо» ли она?

–…

^[1] Кому охота язык ломать, называйте кондиционер, а мне и так пойдет.

^[2] Съесть сороку – это такая процедура, после которой можешь знать. Как-нибудь опишу.

^[3] Туракаево – деревня на берегу Аргазинского водохранилища.

^[4] Белемле – народное название «знающих», т. е. людей, передающих народную традицию изучения природы и человека. Не вполне корректные синонимы – имцэ, курямцэ. Имцэ означает преимущественный медицинский уклон в «знании»; курямцэ – природный дар к прогностике.

^[5] Ишкуль (тат., башк.) – «много озер».

^[6] Ишеккуль (тат., башк.) – «дверь-озеро».

^[7] Тенри (тат., башк.) – местный бог, которого почитали до прихода Ислама.

^[8] Булды (тат., башк.) – хватит, достаточно.

^[9] Салмак (тат., башк.) – медленный.

^[10] Багучы (тат., башк.) – человек, придерживающийся неортодоксальных взглядов на познание мира. Также так называют знахарей, «бабок» и т. д.

^[11] Кривой гвоздь вбиваешь (узко-локально применяемая пословица) – видишь, что что-то не так идет, и все равно продолжаешь. В данном контексте – сам видишь, что тупишь, и все равно продолжаешь спрашивать про давно тебе известное.

^[12] Тенри дает песню – имеется в виду, что иногда Тенри, Бог, Аллах, Святой Дух (годится любое имя) приоткрывает человека для знания, и человек начинает знать без обычной процедуры. Причем знание это «работает» только то время, какое нужно человеку для выполнения задачи, ради которой все и происходит; этакий «связанный кредит». Считается, что такой человек имеет знание, выходящее за рамки Следа (традиции, характерной для своего места), и вместо своего Зверя имеет в качестве начала Следа одну из четырех сил Тенри – Огонь, Ветер, Воду или Камень. В принципе, это очень «круто», но, насколько мне известно, люди не справляются с этим.

^[13] Эйе (тат., башк.) – «духи», более подробно говорить об этом не имеет смысла.

^[14] Аби (тат., башк.) – бабушка.

^[15] Зечка – костюм рабочий х/б, артикул уже не помню, в руб. 30 коп. брежневскими.

^[16] Кыт (тат., башк.) – душа.

^[17] Строчка из типа блатной песенки, подслушанной автором в Оренбурге первой половины семидесятых:

Сладкий мальчик всем пример

Пионер с двойным сиропом…

«Сиропом» как-то рифмовалось дальше с «попом», которым пионер в конце песенки за что-то там отвечает.

^[18] Товарник – мужик на телеге, ездивший по дворам и менявший всякую дрянь типа самоваров, медных кастрюль и новых простыней на реально ценные вещи: пистолетики-скелеты, просроченные слипшиеся конфеты-«горошек», и главный приз – огромные «цыганские» петушки на палочке, ядовито-алые и непередаваемо вкусные. Хитрый, он приезжал часов в десять, когда взрослые на работе. В шестом, когда родители возвращались, весь двор выл и визжал под отцовскими ремнями, и некоторые мужики даже ходили в цыганский поселок вызволять из лап товарника свои фотоаппараты и электробритвы.

^[19] Абыстай – пожилая женщина, знающая канон мусульманской обрядности и пользующаяся авторитетом у односельчан.

^[20] Ду'а – ритуал, специальная коротенькая молитва – на каждый случай своя.

^[21] Багучы – человек, предрасположенный ко знанию истинной сути человека и мира.

^[22] Куяшка – деревня, находящаяяся действительно у черта на рогах. Туда от Челябинска можно сутки добираться, а после дождей вообще не проехать.

^[23] Урал (Урал-батыр) – легендарный прародитель башкортов, сын уцелевших после Потопа последних людей старого мира – Янбирда и Янбике. У Урала есть брат Шульган, олицетворение тьмы – или Той стороны.

^[24] Казанка – металлическая моторная лодка, очень популярная в наших местах.

^[25] См. рассказ «Клиффорд» из кн. «Др. Урал – 5».

^[26] Вставай, работать пора! (Искаж. тат. – башк.).

^[27] Голландской.

^[28] См. рассказ «Черный кыт».

^[29] Учпечмак – треугольный пирожок с мясной начинкой.

^[30] Туртынче – четвертый.

^[31] Чак-чак – татарско-башкирское национальное блюдо, типа таких толстых сладких палочек из теста; готовится или к празднику, или если кто приехал – короче, по какому-нибудь поводу. Естественно, не заслать тарелочку к соседям, раз уж готовишь – дело немыслимое.

^[32] Чизел – местное жаргонное название сотрудника милиции.

^[33] Юлярка – дурачок.

^[34] Са'алун (араб.) – разыскивающий сведения, пытающийся что-то узнать.

Дата добавления: 2015-07-20