Деревня Кимово. Сто шестьдесят километров к северу от Москвы

Тот же день

Анатолий Бродский не спал уже трое суток. Он настолько устал, что даже самые обычные действия требовали невероятного напряжения сил. Дверь сарая перед ним была заперта. Он знал, что должен выломать ее. Но сама мысль об этом казалась безумной. У него попросту не осталось сил. Пошел снег. Он поднял глаза к ночному небу; в голове у него помутилось, и, когда он наконец вспомнил, где находится и что ему предстоит сделать, снег уже ложился ему на лицо. Он слизнул снежинки языком и вдруг понял, что если не попадет внутрь, то умрет. Сосредоточившись, он ударил в дверь ногой. Петли протестующе завизжали, но дверь устояла. Он ударил еще раз. Затрещали доски. Ободренный этими звуками, он собрал последние остатки сил и нанес третий удар, прямо по замку. Дерево треснуло, и дверь распахнулась. Он остановился на пороге, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. С одной стороны сарая в загоне стояли две коровы. С другой стороны лежала солома и инструменты. Он расстелил на промерзшей земле несколько мешков, наглухо застегнул пальто и лег, обхватив себя руками и смежив веки.

* * *

Из окна спальни Михаил Зиновьев видел, что дверь сарая распахнута настежь. Она раскачивалась на ветру, так что внутрь залетал снег. Он обернулся. Жена его лежала в кровати и спала. Решив, что не станет беспокоить ее, он тихонько набросил полушубок, надел валенки и вышел наружу.

Поднялся ветер. Мела поземка, швыряя колючие снежинки в лицо Михаилу. Он поднял руку, прикрывая глаза. Подойдя к сараю, он взглянул сквозь растопыренные пальцы на замок и увидел, что тот выбит, а дверь открыта. Он заглянул внутрь и после того, как глаза привыкли к темноте – луны на небе не было, – заметил очертания мужчины, лежащего на соломе. Еще не зная толком, что будет делать, он вошел в сарай, взял вилы, подошел к спящему человеку и замахнулся, готовясь пронзить тому живот.

Анатолий открыл глаза и увидел носки чьих‑то заснеженных валенок в нескольких сантиметрах от своего лица. Он перевернулся на спину и поднял глаза на неясный силуэт человека, нависающий над ним. Острые кончики вил подрагивали в опасной близости от его живота. Никто из мужчин не шевелился. Клубы пара вырывались у них изо рта и тут же таяли в морозном воздухе. Анатолий не пытался перехватить вилы. Не сделал он и попытки откатиться в сторону.

Они долго оставались вот так, замерев в неподвижности, пока Михаил не почувствовал вдруг, что его охватывает жгучий стыд. Он охнул, словно какая‑то невидимая сила нанесла ему сильный удар под ложечку, отшвырнул в сторону вилы и повалился на колени.

– Прости меня, пожалуйста!

Анатолий сел. Прилив адреналина прогнал сон, но в теле болела каждая клеточка. Сколько же он спал? Мало, слишком мало. В горле у него пересохло, и голос прозвучал хрипло.

– Я понимаю. Мне не следовало приходить сюда. Не следовало просить тебя о помощи. Теперь у тебя есть семья, о которой ты должен думать в первую очередь. Я подверг тебя опасности. Так что это я должен просить прощения.

Михаил покачал головой.

– Я испугался. Запаниковал. Прости меня.

Анатолий взглянул в снег и темень. Уйти прямо сейчас он не мог. Он попросту погибнет. Разумеется, спать ему больше не придется. Но ему по‑прежнему нужна передышка и крыша над головой. А Михаил ждал его ответа, ждал, чтобы он простил его.

– Мне не за что прощать тебя. Ты ни в чем не виноват. На твоем месте я бы поступил так же.

– Но ты мой друг.

– Я был твоим другом и останусь им впредь. Послушай меня: я хочу, чтобы ты забыл обо всем, что случилось сегодня. Забудь, что я вообще приходил сюда. Забудь, что я просил тебя о помощи. Запомни нас такими, какими мы были когда‑то. Вспоминай о нас как о лучших друзьях. Сделай это для меня, и я отвечу тебе тем же. Утром ты проснешься и будешь жить так, как прежде. Уверяю тебя, никто не узнает, что я был здесь.

Михаил уронил голову на грудь: он плакал. До сегодняшней ночи он считал, что готов сделать для своего друга все на свете. Но это оказалось ложью. Верность, храбрость и дружба – все эти чувства развеялись как дым при первом же серьезном испытании.

Когда вчера вечером к нему в гости неожиданно нагрянул Анатолий, по понятным причинам Михаил удивился. Анатолий приехал в деревню без предупреждения. Тем не менее его ждал теплый и радушный прием, еда, питье и теплая постель. И только после того, как хозяева узнали, что он направляется на север, к финской границе, они поняли, в чем заключается причина столь неожиданного визита. Он ни словом не обмолвился о том, что его разыскивает государственная тайная полиция, МГБ. Они обо всем догадались сами. Он стал изгоем. Беглецом. Как только этот факт предстал перед ними во всей своей неприглядной красе, теплота растаяла без следа. Наказанием за пособничество и укрывательство государственных преступников служила смертная казнь. Анатолий знал об этом, но надеялся, что его друг готов пойти на такой риск. Он даже позволил себе надеяться, что тот проводит его до северной границы. Сотрудники МГБ искали его одного, а не двух человек; кроме того, на всем пути до Ленинграда в окрестных селах и городах, включая Тверь и Горький, у Михаила были знакомые. Да, он требовал слишком много, но когда‑то Анатолий спас Михаилу жизнь. Он никогда не считал, что это долг, который ему следует вернуть, но так было лишь потому, что он думал: ему никогда не потребуется ответная услуга.

Во время разговора стало ясно, что Михаил не готов пойти на такой риск. В беседу часто вмешивалась жена Михаила, отзывая того в сторонку, чтобы пошептаться с ним наедине. При этом она бросала на Анатолия злобные взгляды. Жизнь требовала во всем соблюдать предельную осторожность и осмотрительность. В конце концов, он ведь не мог отрицать, что своим появлением навлек смертельную опасность на семью своего старого друга, которую любил, кстати говоря. Вопреки своим первоначальным ожиданиям, Анатолий заявил, что ему нужно лишь переночевать под крышей, и только. А утром он уйдет, и они больше никогда его не увидят. Он отправится на ближайшую железнодорожную станцию, туда, откуда пришел. Кроме того, он предложил выбить замок. На тот невероятный случай, если его поймают, семья сможет утверждать, что ничего не знает и что в сарае побывал воришка. Он полагал, что подобные меры предосторожности успокоят хозяев.

Не в силах смотреть на плачущего друга, Анатолий положил руку ему на плечо.

– Ты ни в чем не виноват. Мы все стараемся выжить, как можем.

Михаил перестал плакать. Он поднял голову, вытирая слезы. Друзья поняли, что видят друг друга в последний раз, и крепко обнялись.

Михаил первым разжал объятия.

– Ты лучше меня.

Он встал и вышел из сарая, не забыв прикрыть за собой дверь, и даже нагреб под нее снега, чтобы она вновь не открылась. Повернувшись спиной к ветру, он, с трудом переставляя ноги, потащился к дому. Если бы он убил Анатолия и сообщил о нем в компетентные органы, то гарантировал бы своей семье безопасность. А теперь придется положиться на судьбу. Ему остается только молиться. Он никогда не считал себя трусом и во время войны ежедневно рисковал жизнью. Кое‑кто из товарищей даже называл его храбрецом. Но теперь он боялся за свою семью. Он вполне мог представить и более страшные вещи, чем собственная смерть.

Войдя в дом, он снял валенки, полушубок и направился в спальню. Открыв дверь, он с изумлением и испугом увидел женскую фигуру у окна. Его жена не спала, она смотрела на сарай. Услышав его шаги, она повернулась. Глядя на ее хрупкую фигуру, трудно было поверить, что она способна таскать тяжести, ухаживать за домашней скотиной и даже косить, работая по двадцать четыре часа в сутки, чтобы ее семья не умерла с голоду. И ее совершенно не интересовало, что когда‑то Анатолий спас ее мужу жизнь. Ее не волновала история их дружбы и взаимоотношений. Верность и чувство долга оставались для нее абстрактными понятиями. Анатолий превратился в угрозу для их безопасности и благополучия. Вот в этом и заключалась суровая реальность. Она хотела, чтобы он ушел как можно скорее и как можно дальше от ее семьи, и сейчас люто ненавидела его – верного друга, которого некогда нежно любила как дорогого гостя, – и желала ему смерти.

Михаил поцеловал жену. Ее щека была холодной. Он взял ее за руку. Она взглянула ему в лицо, отметив про себя, что он плакал.

– Что ты делал на дворе?

Михаил вполне понимал и разделял ее тревогу. Она надеялась, что он сделал то, что должно. Она надеялась, что он вспомнил о своей семье и убил этого человека. Это был бы правильный поступок.

– Он оставил дверь сарая открытой. Кто‑нибудь мог заметить это. Я закрыл ее.

Михаил почувствовал, как пальцы жены безжизненно разжались, и ощутил ее разочарование. Она сочла его слабаком. И она была права. У него не хватило духу ни убить своего друга, ни помочь ему. Он попытался найти какие‑то слова утешения.

– Не волнуйся. Никто не знает, что он здесь.

Москва

Тот же день

Стол был разбит, кровать перевернута, матрас разрезан на кусочки, подушки вспороты, а доски пола сорваны. Тем не менее обыск, которому подверглась квартира Анатолия Бродского, не дал никаких результатов, которые могли бы подсказать, куда он подевался. Лев присел на корточки перед камином и принялся исследовать его содержимое. Пепел еще сохранял форму писем, которые сложили стопкой и подожгли. Он поворошил его стволом пистолета, надеясь отыскать какой‑нибудь уцелевший кусочек. Но пепел лишь рассыпался ровной горкой – все бумаги сгорели дотла. Предатель сбежал. И виноват в этом был он, Лев. В своем отношении к этому человеку, которого он совершенно не знал, он истолковал сомнения в его пользу. Решив, что тот невиновен, он допустил ошибку, которую мог сделать только зеленый новичок.

Пусть лучше пострадают десять невиновных, чем один шпион избежит наказания.

Он позволил себе пренебречь основополагающим принципом их работы: презумпцией вины.

Приняв на себя всю тяжесть ответственности, Лев не мог не думать о том, что если бы он не потерял целый день, занимаясь несчастным случаем, повлекшим за собой смерть ребенка, то не упустил бы Бродского. Встречи и разговоры с родственниками, пресечение на корню нелепых слухов – неподходящее занятие для старшего офицера МГБ. Вместо того чтобы лично вести наблюдение за подозреваемым, он позволил отстранить себя от непосредственного участия в операции, улаживая личные дела своих подчиненных. Ему не следовало соглашаться на это. В своем благодушии он недооценил угрозу, которую представлял собой этот человек, Анатолий Бродский. Это была первая серьезная оплошность Льва с тех пор, как он стал сотрудником органов госбезопасности. И он прекрасно знал, что у очень немногих офицеров оставалась возможность совершить вторую.

Поначалу дело не слишком занимало его: Бродский был образованным человеком, неплохо владевшим английским языком, регулярно общавшимся с иностранцами. Это могло служить основанием для повышенной бдительности, но, как заметил Лев, этот человек был уважаемым ветеринарным врачом в городе, где его коллег можно было пересчитать по пальцам одной руки. В конце концов, должны же были иностранные дипломаты водить к кому‑то своих кошечек и собачек. Более того, Бродский служил в Красной Армии полевым хирургом. Его происхождение и история жизни были безупречными. Судя по записям в его личном деле, он пошел на фронт добровольцем и, несмотря на то что с формальной точки зрения не имел квалификации врача и до той поры лечил лишь больных и раненых животных, работал в нескольких полевых госпиталях и был дважды представлен к награде. Должно быть, подозреваемый спас несколько сотен жизней.

Майор Кузьмин легко угадал, какого рода сомнения обуревают его подчиненного. Во время войны сам Лев несколько раз лежал в полевых госпиталях, так что сейчас он считал подозреваемого кем‑то вроде товарища по оружию. Кузьмин напомнил Льву, что сентиментальность способна помешать человеку увидеть правду. Именно тот, кто выглядел наиболее достойным доверия, заслуживал сильнейшего подозрения. Лев воспринял его замечание как вариант знаменитого афоризма Сталина: «Доверяй, но проверяй».

Слова Сталина получили следующую интерпретацию: «Проверяй тех, кому доверяешь».

Поскольку тех, кто не внушал доверия, проверяли с не меньшей тщательностью, чем тех, кто доверием пользовался, то некоторое подобие равенства, по крайней мере, было соблюдено.

Долг следователя заключался в том, чтобы соскрести слой невиновности и обнаружить под ним преступление. Если вина все‑таки не обнаруживалась, значит, они скребли недостаточно глубоко и тщательно. В случае с Бродским вопрос заключался не в том, встречаются ли с ним иностранные дипломаты потому, что он был ветеринаром, а в том, не стал ли подозреваемый ветеринаром для того, чтобы иностранные дипломаты могли не таясь встречаться с ним? Почему он открыл свой врачебный кабинет в нескольких минутах ходьбы от американского посольства? И почему – вскоре после того, как он его открыл, – сразу несколько сотрудников посольства обзавелись домашними любимцами? И наконец – почему домашние животные, принадлежащие иностранным дипломатам, требовали к себе повышенного внимания по сравнению с теми, которые принадлежали рядовым гражданам? Кузьмин первым подметил комичность ситуации, и именно она и внушила ему подозрения. Безобидность происходящего вполне могла оказаться блестящим прикрытием. Такое впечатление, что сотрудников МГБ выставили на посмешище. Более серьезное преступление трудно было себе представить.

Изучив собранные материалы и отдав должное выводам своего наставника, Лев решил, что вместо немедленного ареста подозреваемого они организуют за ним слежку. Он рассудил, что, если данный гражданин является шпионом, у них появится возможность выяснить, с кем он поддерживает контакты, а уже потом одним махом взять всех. Хотя он не признавался в этом самому себе, арест без достаточных оснований вызывал у него отвращение. Это было одно из тех сомнений, которые он носил в себе на протяжении всей своей профессиональной карьеры. Хотя, конечно, он провел множество арестов, зная только имя гражданина, его адрес и то, что он кому‑то не внушал доверия. Вина подозреваемого становилась доказанной, как только он попадал под подозрение. Что касается улик, то они появлялись в ходе расследования. Но Лев больше не был бессловесной пешкой, которая лишь выполняла полученные распоряжения, и решил воспользоваться обретенной властью, чтобы поступить по‑другому. Он был следователем. И он решил провести следствие по всем правилам. Он практически не сомневался в том, что в конце концов арестует Анатолия Бродского, ему всего лишь нужны были доказательства – реальные улики, а не просто умозрительные гипотезы. Короче говоря, он хотел провести арест с чистой совестью.

Во время круглосуточной слежки Лев взял на себя дневную смену, сопровождая подозреваемого с восьми утра до восьми вечера. На протяжении трех дней он не замечал ничего необычного. Подозреваемый работал, обедал и отправлялся домой. Словом, производил впечатление благонадежного гражданина. Не исключено, что именно это впечатление полнейшей невиновности и усыпило бдительность Льва. Поэтому, когда сегодня утром его вызвал к себе раздраженный Кузьмин, вкратце посвятил его в историю с Федором Андреевым, рассказав о гибели мальчика и истеричной реакции на нее, и распорядился немедленно уладить положение, он не стал возражать. Вместо того чтобы настоять на своем и заявить, что у него есть более важные дела, он согласился. Теперь, задним числом, собственное поведение представлялось ему верхом недальновидности. Как горько и неприятно было ему сознавать, что, пока он увещевал родственников и утешал детей, его подозреваемый, этот предатель, совершил побег, выставив Льва на посмешище. Сотрудник, которому поручили вести наблюдение, в силу собственной глупости не нашел ничего необычного в том, что за весь день в ветеринарном кабинете не побывало ни одного посетителя. Только к вечеру агент всполошился и вошел внутрь под видом клиента. И обнаружил, что птичка упорхнула. Окно в задней комнате было распахнуто настежь. Подозреваемый мог улизнуть в любое время, но, скорее всего, это произошло еще утром, вскоре после того, как он пришел на работу.

Когда об этом доложили Льву, тому стало не по себе: он незамедлительно позвонил майору Кузьмину домой и попросил о встрече. Теперь у Льва имелись железные доказательства вины, которые он так искал, зато не было самого подозреваемого. К его удивлению, начальник выглядел удовлетворенным. Поведение подозреваемого стало очередным подтверждением его теории: главным в их деле было не доверять никому. Если в голословном обвинении содержался хотя бы один процент правды, лучше было считать его целиком справедливым, нежели отмахнуться от него вовсе. Лев получил приказ поймать предателя во что бы то ни стало. Он должен был не спать, не есть, не отдыхать, пока этот человек не окажется у них в следственном изоляторе, где – как самодовольно заметил Кузьмин – ему нужно было находиться еще три дня назад.

Лев потер воспаленные глаза. Он ощущал неприятный холодок в груди. В лучшем случае он выглядел наивным, в худшем – некомпетентным. Он недооценил своего оппонента, и сейчас на него вдруг накатил приступ несвойственного ему гнева, да такой, что ему захотелось врезать ногой по перевернутому столу. Но Лев быстро взял себя в руки. Он давно приучил себя держать свои чувства в узде и не показывать никому. В комнату вбежал кто‑то из младших офицеров, демонстрируя свое рвение и желание помочь. Лев взмахом руки отослал его прочь. Ему нужно было побыть одному. Он постарался успокоиться, глядя, как идет за окном снег, укрывая город белым покрывалом. Лев закурил сигарету и выпустил в стекло струйку дыма. Итак, что произошло? Очевидно, подозреваемый засек кого‑то из сотрудников, ведущих за ним наблюдение, и понял, что пора уносить ноги. То, что он жег документы, означало, что он стремился уничтожить улики, свидетельствующие о его шпионской деятельности или нынешнем местонахождении. Лев не сомневался, что Бродский заранее продумал план бегства и способ покинуть страну. И он должен был найти хотя бы фрагмент этого плана.

В соседней с ветеринаром квартире обитала пожилая чета. Обоим перевалило за семьдесят, и они жили вместе со своим женатым сыном, его женой и двумя детьми. В двух комнатах размещалась семья из шести человек – вполне обычное явление. И сейчас все шестеро сидели в ряд на кухне, а за их спинами в целях устрашения молча стоял один из младших офицеров. Лев видел, что все они отдают себе отчет в том, что оказались замешанными в преступлении постороннего человека. Он видел страх на их лицах. Постаравшись отогнать от себя эти мысли, не имеющие отношения к делу, – один раз он уже поддался сентиментальности, которая дорого ему стоила, – он подошел к столу.

– Анатолий Бродский – предатель. Если вы станете оказывать ему содействие хотя бы тем, что ничего не скажете мне, то превратитесь в его сообщников. Сейчас вам предстоит доказать свою верность идеалам нашего государства. А вот нам вашу вину доказывать не придется. В данный момент она подразумевается сама собой.

Пожилой мужчина, дед, вне всякого сомнения, наученный горьким опытом выживания, поспешил поделиться с ним всем, что знал. Подражая Льву в выборе слов, он сообщил, что сегодня утром предатель отправился на работу чуть раньше обычного, с тем же саквояжем, что и всегда, в том же самом пальто и шляпе. Не желая быть обвиненным в уклонении от содействия следствию, дед пустился в предположения о том, где предатель может пребывать сейчас. Лев чувствовал, что все это – лишь досужие догадки, и ничего более. Старик закончил свою филиппику тем, что все члены его семьи не доверяли своему соседу Бродскому и презирали его, а единственным человеком, который питал к нему симпатию, была Зинаида Морозова, дама, живущая этажом ниже.

Зинаида Морозова, чьи годы приближались к шестидесятилетнему рубежу, дрожала как осиновый лист – факт, который она безуспешно пыталась скрыть непрерывным курением. Лев обнаружил ее стоящей подле дешевой репродукции знаменитого портрета Сталина, висевшей прямо над камином. Пожалуй, она считала, что портрет защитит ее. Лев не потрудился представиться или предъявить служебное удостоверение, сразу же обрушив на нее град вопросов, намереваясь сбить с толку и запутать.

– Почему вы состояли в хороших отношениях с Анатолием Бродским, если все остальные жильцы дома не любили его и не доверяли ему?

От неожиданности Зинаида поперхнулась дымом; столь наглая ложь заставила ее забыть об осторожности.

– Все в доме любили Анатолия. Он был хорошим человеком.

– Бродский – шпион. И вы называете его «хорошим»? Предательство вы считаете добродетелью?

Слишком поздно заметив свою ошибку, Зинаида сделала безнадежную попытку оправдаться:

– Я всего лишь хотела сказать, что он старался не шуметь. И был очень вежлив.

Подобная характеристика, произнесенная запинающимся голосом, не имела к делу никакого отношения. Поэтому Лев пропустил ее мимо ушей. Он вынул из кармана блокнот и крупными буквами записал ее неосторожные слова.

ОН БЫЛ ХОРОШИМ ЧЕЛОВЕКОМ.

Лев выводил буквы разборчивым почерком, чтобы она ясно видела, что он пишет: а он списывал в расход следующие пятнадцать лет ее жизни. Этих слов было более чем достаточно, чтобы осудить ее за пособничество. Ее ждал суровый приговор и ярлык «политической заключенной». В ее возрасте у нее не было шансов выжить в ГУЛАГе. И ему необязательно было вслух произносить эти угрозы. Они были общеизвестны и без того.

Зинаида отошла в угол комнаты и затушила сигарету, о чем тут же пожалела, и принялась дрожащими пальцами извлекать из пачки новую.

– Я не знаю, куда уехал Анатолий, но мне известно, что семьи у него нет. Его жена погибла на войне. Сын умер от туберкулеза. У него редко бывали посетители. Насколько я могу судить, друзей у него тоже было мало…

Она умолкла. Анатолий был ее другом. Они много вечеров провели вместе, за ужином с выпивкой. Одно время она даже тешила себя надеждой, что он полюбит ее, но Анатолий не проявлял к ней мужского интереса. Он так и не оправился от потери жены. Увлекшись воспоминаниями, она подняла глаза на Льва. Но на того ее взгляд не произвел ни малейшего впечатления.

– Я хочу знать, где он. Меня не интересуют ни его погибшая жена, ни сын. История его жизни меня не интересует тоже, если только она не имеет отношения к его нынешнему местонахождению.

На карту оказалась поставлена ее жизнь – и у нее оставался один‑единственный способ выжить. Но могла ли она предать мужчину, которого любила? К ее удивлению, решение далось ей намного легче, чем она того ожидала.

– Анатолий был довольно замкнутым человеком. Однако он все‑таки иногда получал и отправлял письма. Обычно он просил меня отнести их на почту. Он регулярно писал кому‑то в деревню Кимово. Это к северу от города, по‑моему. Как‑то он обронил, что там у него живет друг. Имени этого друга я не помню. Это правда. Больше я ничего не знаю.

Голос женщины был преисполнен вины. И хотя на лице у нее не отражались обуревавшие ее чувства, Лев нутром чуял, что она выдала ему самую сокровенную тайну. Он вырвал из блокнота страничку с порочащим ее текстом и протянул ей. Она приняла его как плату за предательство. В ее глазах он прочел презрение. Но это ничуть его не обеспокоило.

Название глухой деревушки к северу от Москвы – тонкая и ненадежная ниточка. Если Бродский действительно был шпионом, то разумно было бы предположить, что его укрывают люди, на которых он работал. В МГБ давно были убеждены в существовании сети подпольных явочных убежищ, контролируемых зарубежными спецслужбами. Предположение о том, что связанный с иностранцами предатель обратится за помощью к своему личному другу – колхознику, – противоречила его статусу иностранного шпиона. Тем не менее Лев был уверен, что заполучил ту самую ниточку, за которую стоит потянуть. Он отмел в сторону все несообразности: его работа состояла в том, чтобы поймать этого человека. И пока что у него была единственная улика. Колебания и так обошлись ему слишком дорого.

Он поспешил к припаркованному на улице грузовику и принялся перечитывать собранные материалы дела, чтобы найти хоть что‑либо, связанное с деревушкой Кимово. От этого занятия Льва отвлек его заместитель, Василий Ильич Никитин. Тридцатипятилетний Василий, будучи на пять лет старше Льва, в свое время был одним из самых перспективных офицеров МГБ. Безжалостный и упрямый, он хранил верность одному лишь Министерству государственной безопасности. В глубине души Лев был убежден, что подобная верность вызвана отнюдь не патриотизмом, а карьеризмом. В самом начале своей карьеры следователя Василий прославился тем, что донес на своего единственного брата, который нелицеприятно отозвался о Сталине. Очевидно, тот отпустил какую‑то шуточку в адрес вождя. В тот момент брат был навеселе, празднуя собственный день рождения. Василий настрочил рапорт, и брат получил двадцать лет лагерей. Этот арест сыграл Василию на руку, пока через три года брат не сбежал, убив при этом нескольких охранников и лагерного врача. Его так и не поймали, и двусмысленность этого инцидента камнем повисла на шее Василия. Не прилагай он отчаянных усилий к поимке беглеца, его карьера могла на том и закончиться. Вместо этого он лишь попал в немилость. Лев знал, что теперь, не имея больше братьев, на которых можно донести, его заместитель изыскивает другие способы вернуть себе былое расположение начальства.

Только что закончив обыск ветеринарного кабинета, Василий был чрезвычайно доволен собой. Он протянул Льву скомканный листок бумаги, который, по его словам, обнаружил завалившимся в щель за задней стенкой выдвижного ящика письменного стола предателя. Вся остальная корреспонденция была сожжена, как и в квартире, но это письмо подозреваемый в спешке пропустил. Лев прочел его. Оно было от друга, который приглашал Анатолия приезжать к нему в гости в любое время. Адрес был смазан, но название города читалось четко – Киев. Лев сложил письмо и протянул его своему заместителю.

– Оно написано самим Бродским, а не его другом. Он хотел, чтобы мы нашли это письмо. Он и не собирался ехать в Киев.

Письмо было написано в спешке. Почерк выглядел неровным, плохо подделанным. Собственно, уловка казалась смехотворной, и единственная цель ее состояла в том, чтобы убедить того, кто будет держать письмо в руках, что писал его друг, к которому Бродский может без колебаний обратиться в трудную минуту. Адрес был смазан намеренно, дабы затруднить установление личности жильца и получение доказательств того, что письмо – подделка. Место, где оно было обнаружено, – за задней стенкой выдвижного ящика – тоже было выбрано явно не случайно.

Василий попытался возражать.

– Было бы преступно не отработать киевский след до конца.

Хотя Лев ничуть не сомневался в том, что письмо фальшивое, он задумался над тем, а не отправить ли Василия в Киев в качестве меры предосторожности на случай возможных обвинений в том, что он сознательно проигнорировал найденные улики. Но потом он отказался от этой мысли: если он не сумеет задержать подозреваемого, его карьере придет конец в любом случае, как бы он ни вел расследование.

Он вновь переключил внимание на материалы дела. Из них следовало, что Бродский дружен с человеком по имени Михаил Святославович Зиновьев, демобилизованным из Красной Армии после тяжелейшего обморожения. Он был на грани жизни и смерти, и ему пришлось ампутировать несколько пальцев на ногах, после чего его комиссовали с военной службы. Операцию проводил Бродский. Лев провел пальцем по строчкам, ища адрес его нынешнего места жительства.

Кимово.

Лев обернулся к своим людям, мимоходом отметив кислое и недовольное выражение лица Василия.

– Едем.

Дата добавления: 2015-07-25