Братья Никита и Петр Панины

Братья Панины (Никита родился в 1718 году, а Петр – в 1721) происходили из вполне благополучной семьи не особенно богатых дворян, получили довольно хорошее домашнее образование. Поначалу оба пошли по военной стезе. За пустяшную провинность гвардеец Петр Иванович Панин был отправлен в армейский полк, в действующую армию на турецкую войну, под Очаков, и, пройдя это горнило, превратился в профессионального военного. Никита, также начав службу при дворе, стал жертвой придворных интриг и был направлен в дипломатическую миссию в Стокгольм, где провел много лет и благодаря этому хорошо изучил дипломатическое ремесло. Пока Никита сидел посланником в Стокгольме и изучал политический строй Швеции, Петр Панин маршировал со своей ротой, потом долгие годы командовал полком и к началу Семилетней войны в 1756 году дослужился до генерала. Он блестяще проявил себя в Гросс‑Егерсдорфском сражении, но особенно хорош оказался в сражении при Цорндорфе… В 1762 году он был назначен генерал‑губернатором Восточной Пруссии. Когда к власти пришла Екатерина II, она была довольна Паниным, который тотчас привел к присяге вверенные ему войска и за верность получил чин полного генерала.

По внешности и привычкам это был военный человек. У него была семья. После смерти первой жены, родившей ему 17 детей, он женился вторично. Вторая жена родила ему еще пятерых отпрысков. Впрочем, семья для него всегда была второстепенным делом по сравнению с войной. При всей прямолинейности, негибкости своей натуры он во всем подчинялся своему старшему брату Никите.

В 1760 году судьба Никиты резко переменилась. Его отозвали в Петербург и назначили воспитателем цесаревича Павла Петровича. Место воспитателя наследника почетно всегда – ведь в его руках будущее России. К тому же место это оказалось политически важным. До самой смерти императрицы Елизаветы было неясно, кому она отдаст трон – племяннику Петру Федоровичу или прямо его сыну Павлу Петровичу, которого государыня особенно любила. Панин не хотел рисковать ни ребенком, ни своей карьерой. Он договорился с матерью Павла Екатериной и согласился – при необходимости – поддержать именно ее претензии на власть. Тем самым он обеспечил себе – после прихода к власти Екатерины – безбедную жизнь на будущее.

По характеру Никита Панин был противоположностью своего прямого, цельного как кремень брата Петра, похожего на римского центуриона. Гаррис, английский посланник, так писал о нем: «Добрая натура, огромное тщеславие и необыкновенная неподвижность – вот три отличительные черты характера Панина». Почти все современники отмечают эти черты Панина. Добрый, нежадный Панин не трясся над деньгами. Он любил жизнь, удовольствия, обожал приударить за симпатичной дамочкой и особо любил сладко покушать. Современники Панина, как один, сообщают нам о его «неподвижности», лени. Екатерина II в шутку писала, что Панин обязательно умрет, если куда‑нибудь поспешит. Но не будем обольщаться. Крокодил тоже порой кажется ленивым… Это была форма внешней жизни Панина и его маска. Ленивый с виду Панин был замечательным дипломатом. Неопытная поначалу Екатерина II тотчас же ухватилась за Никиту Ивановича, сделала его руководителем внешней политики. Он оправдал ее надежды: умел мыслить системно, глобально, и Екатерине было чему поучиться у Панина. Не менее десятка лет бок о бок с Екатериной он определял внешнюю политику России, стал создателем так называемой Северной системы – союза северных государств во главе с Пруссией и Россией.

Так, силой обстоятельств Екатерина и братья Панины оказались «в одной лодке». Младший, генерал, был своим человеком в армии, старший знал, как вести дела внешние, да и во внутренних отлично разбирался.

Все это время Никита был воспитателем наследника. Некоторые считают, что Панин был плохим воспитателем. Он не держал мальчика в ежовых рукавицах, возбуждал его чувственность, говорил в его присутствии о своих любовных романах, рассказывал ему о похождениях Казановы. Но это была эпоха Просвещения, эпоха Руссо, когда считалось, что ребенок должен развиваться свободно, в гармонии с миром и собой. И в этом смысле Панин был хорошим воспитателем, он не мучил мальчика назойливым надзором. Но у Панина‑педагога была мечта, о которой поначалу мало кто догадывался. Он хотел вложить в душу Павла дорогие для него политические принципы и идеалы. Простой, доброжелательный, немного потешный, но необыкновенно умный и тонкий, он заменял Павлу отца и мать…

По мысли Панина, Павел должен был стать необыкновенным императором, который ограничил бы собственную власть, в корне изменил бы политический строй России, смог бы раз и навсегда избавить страну от самодержавия, точнее – от самовластия. Неудача с проектом реформы Сената в 1763 году огорчила Панина, но не очень. У него был козырной туз – наследник русского престола…

Идеи, которые внушал Павлу Панин, отражены в завещании, которое он, умирая в 1783 году, оставил для своего воспитанника. Оно называлось «Рассуждение о непременных законах». «Верховная власть, – сказано там, – вручается государю для единого блага его подданных. Государь – подобие Бога, преемник на земле высшей его власти, не может равным образом ознаменовать ни могущества, ни достоинства своего иначе, как постановляя в государстве своем правила непреложные, основанные на благе общем и которых не мог бы нарушить сам, не престав быть достойным государем. Без сих правил, без непременных государственных законов не прочно ни состояние государства, ни состояние государя».

Павел рос, впитывая как губка идеи Панина. Направленность этих идей, да и само влияние Паниных на юношу не нравились Екатерине, ее фавориту Орлову и его братьям, которые интриговали против него. А так как он сам был большой мастер интриги, то завязалась упорная подковерная борьба… Кончилась она тем, что в 1771 году, как только Павлу исполнилось 17 лет, Панина отстранили от него и, в сущности, отлучили от двора. У его брата Петра в начале 1770‑х годов появились серьезные проблемы. Тогда он жил в Москве, в отставке, которую попросил, будучи обойден наградами во время Русско‑турецкой войны. Панин уехал в Москву, где повел себя довольно резко, стал центром московской фронды, вел себя вызывающе, открыто критикуя политику Екатерины II, а главное, нравы при дворе и поведение ее сподвижников, что вызывало гнев государыни, получавшей донесения агентов о «болтаниях» Панина. Спасая репутацию брата, Никита добился, чтобы Петр был послан на подавление вспыхнувшего тогда восстания Пугачева. Бунт был подавлен, Панин отличился, но… тотчас был уволен со службы. Императрица оказалась злопамятна…

Никита Иванович брату помочь ничем не мог. Отстраненный от Павла, потерявший доверие императрицы, он хандрил и в 1783 году тихо скончался, лишенный всякой власти и влияния. А что же Петр Иванович? Он жил в Москве, вдали от дел, тоскуя о брате. До самой своей смерти в 1789 году он вел переписку с Павлом. Известно, что он так и не передал наследнику упомянутое политическое завещание брата – проект конституционной реформы, не исполнил воли брата, как свято ни чтил ее. Почему? Из писем Павла он понял, что у Павла уже нет «сердечного примышления к истинному благу». Панин был умным человеком, он наблюдал, как менялся Павел, как течение жизни вымывает из души прежде восторженного сторонника либерализма семена, некогда посеянные братом Никитой. Им не было суждено взойти…

Но кто же был этот узник? Это была страшная государственная тайна, но все в России знали, что узником был русский император Иван Антонович, проведший в заточении почти четверть века. 25 ноября 1741 года цесаревна Елизавета Петровна свергла Ивана Антоновича. После этого начался крестный путь семьи Ивана Антоновича по тюрьмам. Сначала их держали под Ригой, потом в Воронежской губернии, в Раненбурге. Здесь родителей разлучили с четырехлетним мальчиком. Под именем Григория капитан Миллер повез его на Соловки, но из‑за осенней непогоды добрался только до Холмогор, где его поместили в бывшем доме местного архиерея. Здесь, в Холмогорах, мальчика и посадили в одиночную камеру, и отныне он видел только слуг и охранников.

О бывшем императоре Иване Антоновиче было запрещено даже упоминать. Только за произнесение имени «Иванушки» (так его называли в народе) следовали пытки в Тайной канцелярии и ссылка в Сибирь. Его имя было запрещено упоминать в государственных бумагах и в частных разговорах. В борьбе с памятью о своем предшественнике императрица Елизавета Петровна прибегла к удивительному, но, впрочем, знакомому нам способу борьбы с исторической памятью. Императорским указом было предписано изъять из обращения все монеты с его изображением, уничтожить все портреты императора Ивана. Если среди тысяч монет, привезенных в казначейство в бочках, обнаруживался рублевик с изображением опального императора, каждый раз начиналось следствие. Всем было предписано вырвать титульные страницы книг, посвященных императору‑младенцу, предписано собрать все до последнего опубликованные указы, выдрать из всех государственных сборников и журналов учреждений все протоколы и докладные записки с упоминанием имени Ивана VI Антоновича. Эти бумаги были тщательно запечатаны и спрятаны в Тайной канцелярии. Так в русской истории образовалась огромная «дыра» с 19 октября 1740 года, когда он вступил на трон, и до 25 ноября 1741 года. По всем бумагам получалось, что после окончания царствования императрицы Анны Иоанновны сразу же наступило славное царствование Елизаветы Петровны. Ну, уж если никак было нельзя обойтись без упоминания о времени правления Ивана VI, то прибегали к эвфемизму: «В правление известной особы». В 1888 году историки опубликовали два огромных тома бумаг царствования Ивана Антоновича. Это была своеобразная документальная «фотография» эпохи.

Анна Леопольдовна с императором Иваном Антоновичем на руках.

Однако, как обычно в России, самая большая тайна была всегда известна всем. Стоило только побывать на холмогорском или шлиссельбургском базаре. Там или в ближайшем кабаке за полуштофом водки любопытствующему сразу же рассказали бы, кого так тщательно оберегают в тюрьме и за что. Все ведь давно знали, что держат Иванушку за верность «старой вере», и страдает он, естественно, за народ. Известное дело, за что же так мучить человека?

Этот «династический грех» не давал покоя ни Елизавете Петровне, ни пришедшему ей на смену Петру III, ни Екатерине II. И все эти самодержцы непременно хотели увидеть таинственного узника. Так случилось, что в своей жизни Иван Антонович видел только трех женщин – свою мать правительницу Анну Леопольдовну и двух императриц! Да и то Елизавета при встрече с ним в 1757 году (Ивана привезли в закрытой кибитке в Петербург) была одета в мужское платье. В марте 1762 года император Петр III сам отправился в Шлиссельбург, под видом инспектора вошел в камеру узника и даже разговаривал с ним. Из этого разговора стало ясно, что узник помнит, что он совсем не Григорий, а принц или император. Это неприятно поразило Петра III. Он‑то думал, что узник сумасшедший, беспамятный, больной человек. Екатерина II, придя к власти, тоже, движимая любопытством, отправилась в Шлиссельбург в августе 1762 года, чтобы посмотреть на секретного узника и, возможно, поговорить с ним. Нет сомнения, что Иван Антонович производил тяжкое впечатление на посетителей своим диким видом, его жизненный опыт был деформированным и дефектным. Двадцать лет заключения в одиночке искалечили его. Ребенок – не котенок, который и в пустой комнате вырастает котом. Четырехлетний же малыш оказался заброшен людьми, никто не занимался его воспитанием, он не знал ласки, доброты, и вообще… он жил в клетке. Известно, что офицеры охраны, люди невежественные и грубые, со зла и от скуки дразнили Иванушку, как собаку, били его и сажали «за непослушание» на цепь. Как справедливо писал М. А. Корф, автор книги об Иване Антоновиче, «до самого конца жизнь его представляла одну нескончаемую цепь мучений и страданий всякого рода». И все же, в глубине его сознания навсегда сохранилась память о раннем детстве и страшной, похожей на сон истории его похищения и переименования. В 1759 году один из охранников сообщал в своем рапорте: «Арестанта, кто он, спрашивал, на что прежде сказал, что он человек великий и один подлый офицер то от него отнял и имя переменил». Как тут не вспомнить капитана Миллера, отнявшего ребенка у родителей в 1744 году и назвавшего мальчика Григорием. Позже Екатерина писала, что она приехала в Шлиссельбург, чтобы увидеть принца и, «узнав его душевные свойства, и жизнь ему по природным его качествам и воспитанию определить спокойную». Но якобы ее постигла полная неудача, ибо «с чувствительностью нашею увидели в нем, кроме весьма ему тягостного и другим почти невразумительного косноязычества (Иван сильно заикался и, чтобы внятно говорить, поддерживал рукой подбородок. – Е. А.), лишение разума и смысла человеческого». Поэтому, считала государыня, никакой помощи несчастному оказать невозможно, и для него не было ничего лучшего, как остаться в каземате. Вывод о безумии Иванушки делался не на основании исследований врачей, а по донесениям охраны. Какими психиатрами бывают охранники, мы хорошо знаем из советской истории. Профессиональные же врачи к Ивану Антоновичу никогда не допускались. Словом, гуманная императрица так и оставила узника догнивать в сырой, темной казарме. Третьего августа 1762 года, после отъезда императрицы из Шлиссельбурга, охранники секретного узника, офицеры Власьев и Чекин, получили новую инструкцию.

Заметки на полях

Вообще, это страшная история. Живого и веселого мальчика все его детство, всю его юность непрерывно держали в наглухо закрытой комнате. У него не было игрушек, игр, он никогда не видел цветов, птиц, животных, деревьев. Он не знал, что такое день – в камере окна были густо замазаны краской, и круглые сутки горели свечи. Раз в неделю, под покровом ночной темноты, его выводили в баню во дворе архиерейского дома, и он, вероятно, думал, что на дворе всегда стоит ночь. А за стенами камеры Ивана, в другой части дома, поселили его родителей, братьев и сестер, которые родились уже после него, и которых он так никогда и не увидел.

Императрица Елизавета никогда не отдавала приказа убить Ивана, но делала все, чтобы он умер. Императрица запретила учить его грамоте, а когда он 8‑ми лет заболел оспой и корью, охрана запросила Петербург, можно ли пригласить к тяжело больному доктора? Последовал указ: доктора к узнику не допускать! Но Иван поправился на свою беду… В 1756 году 24‑летнего заключенного внезапно перевезли из Холмогор в Шлиссельбург и поселили в отдельной, строго охраняемой казарме. Охране были даны строжайшие предписания не допускать посторонних к узнику Григорию. За узником непрерывно наблюдал дежурный офицер. Когда приходили слуги убирать в помещении, Григория заводили за ширму. Это была полная изоляция от мира…

Заглянем в источник

В данной Екатериной инструкции (в явном противоречии с приведенным выше утверждением императрицы о безумии узника) было сказано, что с Григорием нужно вести разговоры такие, «чтоб в нем возбуждать склонность к духовному чину, то есть к монашеству… толкуя ему, что житие его Богом уже определено к иночеству и что вся его жизнь так происходила, что ему поспешать надобно себе испрашивать пострижение».

Вряд ли с сумасшедшим, «лишенным разума и смысла человеческого», можно вести такие высокие разговоры о пострижении в монахи. Крайне важно, что в эту инструкцию, в отличие от предыдущих подобных документов, был внесен и такой пункт:

«4) Ежели, паче чаяния, случится, чтоб кто пришел с командою или один, хотя бы офицер… и захотел арестанта у вас взять, то оного никому не отдавать… Буде же оная сильна будет рука, что спастись не можно, то арестанта умертвить, а живого никому его в руки не отдавать…»

Так сказать, на всякий случай!

Попытка освобождения Ивана Антоновича, предпринятая ровно через два года после этого, была как будто угадана авторами инструкции 1762 года. Как по написанному сценарию, появился неизвестный офицер с командой, бумаг необходимых охране не предъявил, завязался бой, нападавшие усилили натиск и, видя, «что оная сильна будет рука», Власьев и чекин кинулись в камеру. Они, как сообщал современник, «напали с обнаженными шпагами на несчастного принца, который к этому времени проснулся от шума и вскочил из постели. Он защищался от их ударов и, хотя был ранен в руку, но сломал одному из них шпагу; тогда, не имея никакого оружия и почти совершенно нагой, он продолжал сильно сопротивляться, пока, наконец, они его не одолели и не изранили во многих местах. Тут, наконец, он был окончательно умерщвлен одним из офицеров, который проколол его насквозь сзади».

Как бы то ни было, свершилось дело темное и нечистое. Есть основания подозревать Екатерину II и ее окружение в стремлении уничтожить Ивана Антоновича, который, при всей его беззащитности, оставался для царствующей императрицы опасным соперником, ибо был законным государем, в 1741 году беззаконно свергнутым Елизаветой. В обществе ходили благожелательные слухи об Иване Антоновиче. В 1763 году был вскрыт заговор, участники которого предполагали убить Григория Орлова, фаворита императрицы, и поженить Ивана Антоновича и Екатерину, чтобы тем самым закрыть долгий династический спор. Такие планы заговорщиков явно не нравились ни Орлову, ни самой Екатерине. В общем, был человек, и была проблема…

Развязка в Шлиссельбурге, несомненно, обрадовала Екатерину II и ее окружение. Никита Панин писал императрице, которая в это время была в Лифляндии: «Дело было произведено отчаянною ухваткою, которое несказанно похвальною резолюциею капитана Власьева и поручика Чекина пресечено». Екатерина II отвечала с откровенной радостью: «Я с великим удивлением читала ваши рапорты и все дивы, происшедшия в Шлиссельбурге: руководство Божие чудное и неиспытанное есть!». Получается, что государыня была довольна… Зная Екатерину II как человека гуманного и либерального, даже соглашаясь с тем, что она не была причастна к драме на острове, все‑таки согласимся, что объективно смерть Ивана была выгодна ей – нет человека, нет проблемы! Ведь совсем недавно, летом 1762 года в Петербурге передавали друг другу шутку фельдмаршала Миниха, сказавшего, что никогда не жил при трех императорах одновременно: один сидит в Шлиссельбурге, другой в Ропше, а третья в Зимнем. Теперь, после смерти Петра III «от геморроидальных колик» и гибели Иванушки, шутить об этом уже никто не будет.

Легенды и слухи

Дата добавления: 2015-07-20