XVI Как было организовано убийство Кирова

Даже после второго процесса Зиновьева-Каменева (август 1936 года) самые серьёзные аналитики на Западе были весьма далеки от понимания подлинных причин и механизма организации убийства Кирова. Об этом наглядно свидетельствует опубликованная в конце 1936 - начале 1937 года в меньшевистском журнале "Социалистический вестник" статья "Как подготовлялся московский процесс" (с подзаголовком "Из письма старого большевика"). Эта анонимная статья была представлена редакцией журнала в качестве корреспонденции, полученной из СССР. Лишь спустя много лет бывшие редакторы "Социалистического вестника" сообщили, что в действительности она была написана видным деятелем меньшевистской эмиграции Б. Николаевским, крупным специалистом по русской революционной истории и одним из наиболее серьёзных знатоков советской действительности. Как впоследствии вспоминал сам Николаевский, сообщения, изложенные им в этой статье, частично основывались на беседах с Бухариным весной 1936 года, частично на информации, полученной из других источников, прежде всего от известного русско-французского коммуниста Шарля Раппопорта, после второго зиновьевского процесса (август 1936 года) отошедшего от официального коммунистического движения.

Статья включала немало правдивых фактов о личности Николаева, о содержании найденного у него дневника, об его общении с группой Котолынова, работавшей по заданию Ленинградского института истории партии над книгой о ленинградском комсомоле, и т. д. Однако выводы статьи не подводили к мысли об участии Сталина в организации убийства. Концепция статьи сводилась к тому, что выстрел Николаева прервал развернувшуюся в 1933-1934 годах "борьбу за душу Сталина", которую вели, с одной стороны, сторонники "примирения" с бывшими оппозиционерами, возглавляемые Кировым и Горьким, с другой - сопротивлявшиеся этому процессу аппаратчики во главе с Кагановичем и Ежовым. О Николаеве говорилось как об озлобленном одиночке, который под влиянием чтения книг о террористах периода самодержавия пришёл к своему замыслу; террористическим актом он стремился выразить протест против растущего в партии бюрократизма, причем в этом "жертвенном" настроении его невольно укрепляли отдельные критические высказывания оппозиционеров, с которыми он был знаком. Роковой выстрел прервал начавшийся процесс "замирения", к которому склонялся и сам Сталин[223].

Как мы могли убедиться, Троцкий уже со времени первых сообщений о расправах над оппозиционерами был весьма далёк от этой наивной версии. Разоблачая сталинские подлоги, он указывал на несомненную направляющую роль Сталина в организации покушения на Кирова, хотя и ошибочно полагал при этом, что завершение данной провокации убийством "не входило в программу Сталина"[224]. Эта ошибка, на наш взгляд, была связана не столько с недооценкой Троцким криминальных качеств Сталина (способность убить своего ближайшего соратника), сколько с недооценкой масштабов террора, который Сталин замыслил развязать. Такие масштабы требовали хотя бы одного террористического акта, завершившегося убийством видного партийного руководителя.

Более точные, в основном совпадающие с результатами расследований 50-60-х годов выводы были сделаны Троцким в 1939-1940 годах, после тщательного анализа материалов показательных московских процессов. В статье "Сверхборджиа в Кремле" Троцкий писал, что во время процессов прозвучавшие на них обвинения "казались мне фантасмагорией. Позднейшая информация и более внимательный анализ обстоятельств заставили меня изменить эту оценку. Не всё в процессах было ложью... Основные элементы сталинских подлогов не извлечены из чистой фантазии, а взяты из действительности, большей частью из дел или замыслов самого мастера острых блюд"[225].

С этой точки зрения Троцкий обращал внимание на сенсационные признания Ягоды и его личного секретаря Буланова, прозвучавшие на процессе "право-троцкистского блока" в марте 1938 года. Во время допроса Буланов заявил, что Ягода знал о готовившемся покушении на Кирова, что "в Ленинграде у него был верный человек, посвящённый во всё - заместитель начальника управления НКВД по Ленинградской области Запорожец, и что тот организовал дело так, что убийство Николаевым Кирова было облегчено, проще говоря, было сделано при прямом попустительстве, а значит и содействии Запорожца. Я помню, что Ягода мельком рассказал, ругая, между прочим, Запорожца за его не слишком большую распорядительность: был случай чуть ли не провала, когда по ошибке охрана за несколько дней до убийства Кирова задержала Николаева, и что у того в портфеле была найдена записная книжка и револьвер, но Запорожец вовремя освободил его. Ягода далее рассказал мне, что сотрудник ленинградского управления НКВД Борисов был причастен к убийству Кирова. Когда члены правительства приехали в Ленинград и вызвали в Смольный этого Борисова, чтобы допросить его как свидетеля убийства Кирова, Запорожец, будучи встревожен этим и опасаясь, что Борисов выдаст тех, кто стоял за спиной Николаева, решил Борисова убить. По указанию Ягоды Запорожец устроил так, что машина, которая везла Борисова в Смольный, потерпела аварию. Борисов был при этой аварии убит, и таким образом они избавились от опасного свидетеля. Мне стала тогда понятна та исключительно необычайная забота Ягоды, которую он проявил, когда Медведь, Запорожец и остальные сотрудники были арестованы и преданы суду. Я припомнил, что лично мне он поручил заботу о семье Запорожца, о семье Медведя, помню, что он их отправил для отбывания в лагерь не обычным путём, он их отправил не в вагоне для арестованных, а в специальном вагоне прямого назначения. Перед отправкой он вызывал к себе Запорожца и Медведя"[226].

В этих показаниях Буланова ни один факт (за исключением сообщения о причастности Борисова к убийству) не вызывает сомнений в свете последующих расследований.

В тот же день состоялся допрос Ягоды, на котором тот повторил большинство фактов, названных Булановым. Разумеется, Ягода прибавил к этому, что распоряжение Запорожцу "не препятствовать совершению террористического акта над Кировым" было сделано им по указанию "правотроцкистского центра"[227].

Можно предположить, что столь подробное изложение Ягодой и Булановым действительных фактов, связанных с убийством Кирова (хотя и перемешанных с ложью о "правотроцкистском центре" как ещё одном организаторе убийства), было вызвано инцидентом, который произошёл на процессе за несколько дней до их допросов. Во время допроса Бухарина он, а вслед за ним и Рыков категорически отрицали, что им было что-либо известно о подготовке убийства Кирова. Тогда Вышинский обратился к Ягоде, который заявил: "И Рыков, и Бухарин говорят неправду. Рыков и Енукидзе участвовали на заседании центра, где обсуждался вопрос об убийстве Сергея Мироновича Кирова". Ободренный этим своим "успехом", Вышинский решил продолжить допрос Ягоды. Тогда и произошёл острый диалог между прокурором и подсудимым.

Вышинский: "Вы лично после этого приняли какие-нибудь меры, чтобы убийство Сергея Мироновича Кирова осуществилось?"

Ягода: "Я лично?"

Вышинский: "Да, как член блока."

Ягода: "Я дал распоряжение..."

Вышинский: "Кому?"

Ягода: "В Ленинград Запорожцу. Это было немного не так."

Вышинский: "Об этом после будем говорить. Сейчас мне нужно выяснить участие Рыкова и Бухарина в этом злодействе."

Однако Ягода продолжал рассказывать об освобождении Запорожцем задержанного Николаева. Тогда Вышинский задал ему вопрос: "А Вы дали потом указания не чинить препятствий к тому, чтобы Сергей Миронович Киров был убит?"

Ягода: "Да, дал... не так."

Вышинский: "В несколько иной редакции?"

Ягода: "Это было не так, но это неважно."[228]

Эти недоговоренности Ягоды не могли не укрепить слухи о действительных обстоятельствах убийства Кирова, которые продолжали циркулировать по стране. Эти слухи, по-видимому, шли от подлинных соучастников преступления, у которых в предчувствии своего неминуемого ареста и гибели развязывались языки в разговорах с близкими людьми. Задачей опровергнуть эти слухи и объяснялось появление новой амальгамы Буланова-Ягоды, в которой причудливо смешивалась правда и ложь. Видимо, эта версия - эффектная и одновременно рискованная -была запущена по прямому приказу Сталина.

Комментируя эту часть процесса, Троцкий писал, что распоряжение Ягоды "не препятствовать" готовившемуся покушению "было равносильно приказу организовать убийство". Объявление об этом во всеуслышание "может быть объяснено только тем, что Сталину необходимо было во что бы то ни стало восстановить своё алиби... оторваться от Ягоды, создать между собою и Ягодой ров и свалить в этот ров труп Ягоды. Так выросла для Сталина необходимость пожертвовать своим сотрудником № 1"[229].

Выводы Троцкого получили фактическое подтверждение в воспоминаниях Хрущёва, где он договорил всё то, что не решился сообщить на XX и XXII съездах КПСС. Тщательно изучивший материалы и выводы комиссий, расследовавших обстоятельства убийства Кирова[230]^*, Хрущёв считал безусловно доказанным, что оно "было подготовлено руководителем ОПТУ Ягодой, который в свою очередь мог действовать только по секретному поручению Сталина, данному, как говорится, с глазу на глаз... Кирова принесли в жертву, чтобы, воспользовавшись его смертью, встряхнуть страну и расправиться с людьми, неугодными Сталину, со старыми большевиками, обвинив их в том, что они подняли руку на Кирова"[231].

Хотя в ходе великой чистки были уничтожены почти все лица, что-либо знавшие о механизме организации убийства Кирова, за рубежом оказался человек, осведомлённый о предшествующих убийству событиях. Им был уже упоминавшийся ответственный работник НКВД А. Орлов, ставший в 1938 году "невозвращенцем" и проживавший после этого в США. Решившись лишь в 1953 году опубликовать книгу "Тайная история сталинских преступлений"[232]^*, Орлов видел её главную задачу в том, чтобы "восстановить те недостающие звенья, без которых трагические события, произошедшие в СССР, приобретают характер неразрешимой загадки"[233]. Орлов рассказывал, что сообщаемая им информация основывается на секретных сведениях, переданных ему сотрудниками НКВД, многие из которых находились у него в подчинении, и на записях устных указаний, которые Сталин давал руководящим работникам НКВД.

"Недостающие звенья", о которых рассказал Орлов, заключались в следующем. Николаев был отобран на роль убийцы Кирова после получения Ягодой секретного донесения Запорожца о том, что ему был передан выкраденный у Николаева дневник, в котором говорилось о намерении совершить убийство председателя ленинградской комиссии партийного контроля, в котором Николаев видел главного виновника своих злоключений.

После этого состоялся разговор Сталина с Ягодой и Запорожцем о необходимости приставить к Николаеву провокатора, который должен был внушить ему мысль об убийстве Кирова. "Избежать личного разговора Сталина с Запорожцем было нельзя: последний никогда не взялся бы за такое чрезвычайное задание, касающееся члена Политбюро, если б оно исходило всего лишь от Ягоды и не было санкционировано самим Сталиным"[234].

Можно предполагать, что провокатор, вошедший в доверие Николаева, свел его с членами группы Котолынова и с латвийским консулом - для создания "двойной амальгамы".

Разумеется, Троцкому были недоступны сообщённые Орловым сведения, которые могли быть известны лишь нескольким людям из близкого окружения Ягоды и Запорожца. Тем не менее, основываясь почти исключительно на официальных советских сообщениях, Троцкий сумел с поразительной точностью определить организаторов убийства, его причины и механику его осуществления.

XVII
"Кировский поток"

Первые "послекировские" процессы сопровождались истерической пропагандистской кампанией, призванной убедить советских людей в том, что "неразоружившиеся" оппозиционеры неминуемо перерождаются в контрреволюционеров и террористов. Особо гнусная сторона этой кампании состояла в том, что Сталин заставил участвовать в ней бывших лидеров оппозиций, ещё остававшихся на высоких постах. Так, в конце 1934 года Бухарин опубликовал статью "Суровые слова", в которой говорилось: "Любая "оппозиция" и любой уклон ("левый", правый, право-левацкий, националистический) при настаивании на ошибках, при продолжении борьбы неизбежно приводят к разрыву с партией, к разрыву с советской легальностью, к контрреволюционной роли соответствующих групп и людей"[235].

Эта версия из отдельных статей вскоре перешла в "партийные документы". 17 января 1935 года, на следующий день после завершения процесса "Московского центра", Сталин разослал членам Политбюро составленный им лично текст закрытого письма ЦК ко всем партийным организациям."Уроки событий, связанных с злодейским убийством тов. Кирова" и предложил "сегодня же обсудить это дело и принять решение"[236]. В этом письме утверждалось, что следствием и судом были установлены "неоспоримые факты" о "Московском центре" как "идейном и политическом руководителе "Ленинградского центра". При этом "Московский центр" не знал, по-видимому, о подготовлявшемся убийстве т. Кирова, но наверное (? - В. Р.) знал о террористических настроениях "Ленинградского центра" и разжигал эти настроения". В письме усматривалась связь между деятельностью "зиновьевской контрреволюционной группы в том её виде, в каком она раскрылась в результате следствия и суда", и поведением Зиновьева и Каменева в октябре 1917 года, которое именовалось поведением "выродков" и "предателей нашей партии"[237].

Письмо ЦК, носившее строго секретный характер, было призвано создать впечатление особой "доверительности", с какой информация сообщалась исключительно членам партии. Примечательно, что под знаком такой "доверительности" в письме повторялись версии, о которых уже перестала сообщать официальная печать, в частности, версия о связях зиновьевцев с "латвийским консулом в Ленинграде, агентом немецко-фашистских интервенционистов".

"Выводы" письма сводились к объявлению зиновьевцев "по сути дела, замаскированной формой белогвардейской организации, вполне заслуживающей того, чтобы с её членами обращались, как с белогвардейцами". Объявив зиновьевцев "единственной в истории нашей партии группой, которая в своей практике превратила двурушничество в систему", письмо указывало, что "в отношении двурушника нельзя ограничиваться исключением из партии - его надо ещё арестовать и изолировать"[238].

Переводя эту установку на практический язык, Сталин 26 января подписал принятое опросом постановление Политбюро о высылке на 3-4 года из Ленинграда на север Сибири и в Якутию 663 "зиновьевцев". По этому же решению другая группа бывших оппозиционеров в количестве 325 человек была отправлена из Ленинграда на работу в другие районы[239].

Одновременно в печати была развёрнута травля ещё остававшихся на свободе оппозиционеров, которые до ареста осуждённых "зиновьевцев" сохраняли с ними товарищеские отношения. Так, "Правда" вменяла в вину заместителю наркомзема Рейнгольду то, что он "в течение восьми лет... поддерживал самые близкие отношения и тесную связь с гнусным подонком троцкистско-зиновьевской оппозиции Л. Я. Файвиловичем (одним из обвиняемых по делу "Московского центра", работавшим вместе с Рейнгольдом в наркомате земледелия - В. Р.)"[240] Рейнгольд, снятый со своего поста и исключённый из партии как "троцкист-двурушник", ещё полтора года оставался на свободе, пока не был арестован и затем выведен на второй процесс Зиновьева-Каменева.

Жестокие репрессии захватили не только зиновьевцев, но и других бывших участников объединённой оппозиции 20-х годов. Как сообщал "Бюллетень оппозиции" в статье "Новые расправы с "троцкистами", "все, кто хоть как-нибудь и когда-нибудь имел отношение к оппозиции - давно отошедшие, близкие, родственники оппозиционеров, воздержавшиеся когда-нибудь в каком-нибудь голосовании, - сотнями и сотнями были арестованы и высланы, часто близко к полярному кругу"[241]. Одновременно оппозиционеры, находившиеся в ссылке, были переброшены в более отдалённые и суровые места либо переведены в тюрьмы и концентрационные лагеря.

Наконец, была сфабрикована новая амальгама, получившая в народе название "кировский поток". Из Ленинграда, наряду с бывшими оппозиционерами, было выслано множество представителей бывших господствующих классов. "Весной 1935 года Сибирь была переполнена ленинградцами, - рассказывал вырвавшийся из СССР югославский оппозиционер А. Цилига. - Их возили целыми эшелонами, поездами, целыми семьями с детьми, жёнами, родителями, родней. Их высылали очень многих в самые северные места... Из Ленинграда выслано несколько десятков тысяч людей"[242].

Сигнал к массовому выселению "бывших" был дан закрытым письмом ЦК от 18 января, в котором утверждалось: "Ленинград является единственным в своём роде городом, где больше всего осталось бывших царских чиновников и их челяди, бывших жандармов и полицейских... Эти господа, расползаясь во все стороны, разлагают и портят наши аппараты"[243]. Спустя два месяца в "Правде" было помещено сообщение о высылке из Ленинграда "за нарушение правил проживания и закона о паспортной системе" 1074 "граждан из бывшей аристократии, царских сановников, крупных капиталистов и помещиков, жандармов, полицейских и др.". При этом указывалось, что часть этих людей "привлечена к ответственности органами надзора за деятельность против советского государства и в пользу иностранных государств"[244].

Размах "послекировских" репрессий и связанной с ними политической истерии был столь велик и неожидан, что даже Троцкий лишь постепенно приближался к постижению подлинного смысла этой кампании. В час ночи 14 февраля 1935 года, после чтения советской и западной коммунистической печати, он сделал следующую дневниковую запись: "Давно я не писал в такой поздний час. Я пробовал уже несколько раз ложиться, но негодование снова поднимало меня.

Во время холерных эпидемий темные, запуганные и ожесточённые русские крестьяне убивали врачей, уничтожали лекарства, громили холерные бараки. Разве травля "троцкистов", изгнания, исключения, доносы - при поддержке части рабочих - не напоминают бессмысленные конвульсии отчаявшихся крестьян? Но на этот раз дело идёт о пролетариате передовых наций. Подстрекателями выступают "вожди" рабочих партий. Громилами - небольшие отряды. Массы растерянно глядят, как избивают врачей, единственных, которые знают болезнь и знают лекарство"[245].

Вскоре Троцкий получил известия о расправах, обрушившихся на членов его семьи. Первой жертвой стал его младший сын Сергей Седов, отказавшийся от всякой политической деятельности и оставшийся в Москве после ссылки и изгнания Троцкого. Вплоть до конца 1934 года он работал в Высшем техническом училище, издал книгу, напечатал ряд статей в научных журналах. В последнем письме (от 9 декабря) С. Седова, регулярно переписывавшегося со своей матерью, сообщалось: "Общая ситуация оказывается крайне тяжёлой, значительно более тяжёлой, чем можно себе представить"[246].

После получения известия об аресте сына Н. И. Седова выступила с призывом "создать интернациональную комиссию из авторитетных и добросовестных людей, разумеется, заведомых друзей СССР. Такая комиссия должна была бы проверить все репрессии, связанные с убийством Кирова; попутно она внесла бы необходимый свет и в дело нашего сына Сергея... Неужели же Ромен Роллан, Андре Жид, Бернар Шоу и другие друзья Советского Союза не могли бы взять на себя инициативу создания такой комиссии по соглашению с советским правительством"[247]. Это письмо, помимо его публикации в печати, было разослано лично Роллану, Жиду, Мальро, Шоу и другим известным литераторам и общественным деятелям Запада. Однако обращение Седовой осталось без ответа со стороны этих влиятельных "друзей СССР".

В апреле 1935 года Троцким была получена открытка из Тобольска от его первой жены А. Соколовской: она сообщала, что сослана в Сибирь. Наконец, пришло известие о том, что оба зятя Троцкого, находившиеся с 1928 года в ссылке, были там арестованы и переведены в тюрьму.

Троцкий понимал, что в репрессивной политике Сталина мотивы личной мести всегда играли серьёзную роль. "Его чувство мести в отношении меня, - записывал он 4 апреля в дневнике, - совершенно не удовлетворено: есть, так сказать, физические удары, но морально не достигнуто ничего: нет ни отказа от работы, ни "покаяния", ни изоляции; наоборот, взят новый исторический разбег, которого уже нельзя приостановить. Здесь источник чрезвычайных опасений для Сталина: этот дикарь боится идей, зная их взрывчатую силу и зная свою слабость перед ними. Он достаточно умён в то же время, чтобы понимать, что я и сегодня не поменялся бы с ним местами: отсюда эта психология ужаленного. Но если месть в более высокой плоскости не удалась и уже явно не удастся, то остаётся вознаградить себя полицейским ударом по близким мне людям. Разумеется, Сталин не остановился бы ни на минуту перед организацией покушения против меня, но он боится политических последствий: обвинение падёт неизбежно на него. Удары по близким людям в России не могут дать ему необходимого "удовлетворения" и в то же время представляют серьёзное политическое неудобство. Объявить, что Сережа работал "по указанию иностранных разведок"? Слишком нелепо, слишком непосредственно обнаруживается мотив личной мести, слишком сильна была бы личная компрометация Сталина"[248].

Однако Сталин уже перестал считаться с такого рода соображениями. На протяжении ближайших лет беспощадным репрессиям были подвергнуты все без исключения люди, связанные с Троцким даже самыми отдалёнными узами родства или личной близости в прошлом, вплоть до няни его маленького внука.

Вместе с тем масштабность репрессий, развернувшихся после убийства Кирова, исключала их объяснение только мотивами личной мести и ставила перед Троцким всё новые вопросы. Он напряжённо искал ответа на них, в частности, в официальных сообщениях советской печати. Особое его внимание привлекла статья "Правды", в которой говорилось: "Против происков и проделок врагов надо принимать вполне реальные мероприятия... Вследствие обломовщины, тупой доверчивости, вследствие оппортунистического благодушия антипартийным элементам, самым лютым врагам, действующим по указанию иностранных разведок, удаётся иногда проникнуть и в наш аппарат. Смердящие подонки зиновьевцев, троцкистов, бывших князей, графов, жандармов, всё это отребье, действующее заодно, пытается подточить стены нашего государства"[249].

Возвращаясь в своих дневниковых записях дважды к этой статье, Троцкий обращал внимание на то, что всего пятью днями ранее в той же "Правде" обвинения в деятельности "в пользу иностранных государств" были выдвинуты только против бывших "князей и жандармов". Теперь же "Правда" сообщала, что троцкисты и зиновьевцы "действуют заодно" с "бывшими князьями, графами и жандармами". Смысл этой новой грубой амальгамы Троцкий усматривал в том, чтобы "дать ГПУ возможность привлекать "троцкистов" и "зиновьевцев" как агентов иностранных разведок. Это совершенно очевидно"[250].

Размышляя над замыслами Сталина, кроющимися за официальными сообщениями, Троцкий писал: "Ни кадеты, ни меньшевики, ни эсеры не помянуты: действуют "заодно" лишь троцкисты и князья! Есть в этом сообщении нечто непроходимо глупое, а в глупости - нечто фатальное. Так выродиться и поглупеть может только исторически обречённая клика!

В то же время вызывающий характер этой глупости свидетельствует о двух взаимно связанных обстоятельствах: 1) что-то у них не в порядке, и притом в большом непорядке; "непорядок" сидит где-то глубоко внутри самой бюрократии, вернее, даже внутри правящей верхушки; амальгама из подонков и отребьев направлена против кого-то третьего, не принадлежащего ни к троцкистам, ни к князьям, вернее всего, против "либеральных тенденций" в рядах правящей бюрократии; 2) готовятся какие-то новые практические шаги против "троцкистов" как подготовка удара по каким-то более близким и интимным врагам сталинского бонапартизма... Подготовляется какой-то новый этап, по отношению к которому убийство Кирова было лишь зловещим предзнаменованием"[251].

В расправах, развернувшихся после убийства Кирова, Троцкий, таким образом, справедливо увидел прелюдию к намного более масштабным расправам, готовившимся Сталиным против своих "близких и интимных врагов" в тогдашней партийной верхушке. Подчёркивая, что новые сталинские амальгамы ставят целью ошеломить и дезориентировать партию с тем, чтобы подготовить её самоистребление, Троцкий писал: "Так грубые фальсификаторы позволили нам... видеть невооружённым взглядом начало и конец новой петли, конечно, не последней... "Правде" поручено было связать новые истребления большевиков с облавой на бывших помещиков, князей и жандармов"[252].

Итак, Троцкий разгадал "дальний план" Сталина, направленный на уничтожение не только бывших оппозиционеров, но и носителей "либеральных тенденций" среди коммунистов, не принадлежавших ранее ни к каким оппозициям. Он лишь не предвидел, что Сталин отсрочит выполнение этого истребительного плана на полтора года, чтобы затем развязать массовый террор против партии в ещё невиданных в истории масштабах.

Дата добавления: 2015-07-25