|
| СЕМЕЙНАЯ ОБРЯДНОСТЬ
Свадьба и свадебные обряды
Свадьба в жизни ингушей всегда являлась большим и радостным событием. Молодежь здесь не только развлекалась, но это было и местом смотрин, местом выбора невест и женихов. Свадьба была праздником не только для семьи и родственников, но и для аульной молодежи. Последняя заблаговременно готовилась к этому событию: девушки вышивали носовые платки, шили праздничные наряды, молодые люди придумывали остроумные головоломки, загадки, изречения для беседы с девушками во время «зоахалол» — «сватовства».
Во время свадьбы молодой человек передавал девушке-избраннице через посредника (мальчика, женщину) конфеты, печенье, деньги. Этим самым он выражал ей свои чувства и надежды. Если молодой человек был девушке по душе, она, в свою очередь, передавала ему два носовых платка (ему и другу), а с конца XIX в. посылала и папиросы. Эти знаки внимания символизировали начало их знакомства, которое могло впоследствии закончиться сватовством.
Если сватовство обычно осуществлялось в зимнее время или ранней весной, то свадьбу чаще всего устраивали осенью, после полевых работ. Время свадьбы назначалось родственниками жениха, при этом учитывалась готовность к свадьбе и родственников невесты. Когда все необходимое для свадьбы было готово, родители жениха отправляли к родителям невесты стариков для окончательного согласования времени свадьбы. Окончательное решение принималось в зависимости от готовности приданого или приезда на торжество родичей невесты.
К свадьбе обе стороны готовились самостоятельно, так как праздновали одновременно у жениха и у невесты. В доме жениха свадьбу играли три дня, в доме невесты — один. У ингушей, в отличие от чеченцев, невесту везут сразу в дом жениха. Свадебные же торжества начинаются до ее торжественного прибытия. У чеченцев свадьбе предшествует «йоссаяр», когда невесту привозят в дом родственника, друга или соседа жениха. И лишь через одну-две недели после «йоссаяр» назначается свадьба*.
Накануне свадьбы сторона жениха в дом невесты отправляла «хьоалчах»: одного-двух баранов, мешок муки, чай, сахар, масло и др,. Отец невесты или близкий родственник по отцовской линии великодушно мог отказаться принять «хьоалчах», кроме баранов. На свадьбу в дом невесты приглашали близких и дальних родственников со стороны обоих родителей, бабушек, дедушек, снох, соседей, а также приятелей и друзей мужчин семьи. С этой целью по аулам посылали специальных гонцов на лошадях. Девушки, снохи, сыновья близких родственников за несколько дней до свадьбы приезжали в дом жениха для оказания помощи по ее организации. Особый почет на свадьбе в доме жениха и в доме невесты оказывался не только близким родственникам, но и родственникам со стороны снох, зятьев, а также старикам. Их раньше других обслуживали, сажали за лучший, буквально «первый стол» — «хьалхарча шун тIа». Мужчины и женщины всегда находились в разных помещениях. Кроме того, в разных помещениях находились молодые и пожилые мужчины, а также женщины. Иными словами, соблюдались и подчеркивались половозрастные различия. В комнаты с лучшим убранством размещали самых почетных мужчин — родственников снох и зятьев — «захалаш», родственников по материнской линии отца и матери, а также и других «бехке нах». Им подавали лучшие блюда, уделяли особое внимание. На свадьбе у жениха собиралось от 200 до 500 и более человек, в зависимости от численности фамилии, разветвленности родственных связей и состоятельности семьи. Состав участников при этом постоянно менялся — одни приходили, другие уходили.
Заблаговременно определялся состав свадебного поезда — «замеш», участники которого должны были поехать за невестой, а затем принять активное участие во всех свадебных обрядах. В его состав входила молодежь из семей «захалаш» (свояченицы сына, брата, золовки и девери дочерей и сестер), племянницы и племянники матери, соседская молодежь, а также двоюродные братья и сестры жениха). Родные сестры жениха оставались дома. Они встречали и угощали многочисленных гостей, оказывали им внимание. Как правило, близкому родственнику или другу жениха из благополучной семьи давалось почетное поручение вывести невесту из девичьей комнаты, посадить ее в свадебную карету или на арбу. Так же одной из почетных родственниц или подруг невесты, тоже из благополучной семьи, поручали «маха болла» — приколоть иглу с белой ниткой к подолу «чокхи» — свадебного платья невесты перед ее выходом из отцовского дома, а также положить завернутый в белый платочек серебряный рубль («белый рубль») или разменный червонец — «кIай ахч» за грудь, что символизировало пожелание невесте быть счастливой и хорошей хозяйкой, швеей. Этот платок с иголкой, червонец и ленту, привязанную к косе, женщина хранила всю жизнь как дорогую реликвию и талисман*. Поручение «маха болла» для девушки было почетным и приятным делом.
Утром в зависимости от расстояния до дома невесты — в 10— 11 —12 часов первого дня свадьбы из дома жениха отправлялась свадебная процессия за невестой. Число участников свадебного поезда в среднем составляло 15—30 и более человек. Однако к свадебному поезду присоединялась молодежь, имеющая своих коней, а также специальная подвода с детьми, а позже — машина. В доме невесты собравшиеся здесь гости с волнением ждали появления «замеш». Состоятельные родители приглашали в дом участников свадебного поезда и угощали их. Приезжие юноши и девушки со свадебного поезда знакомились с молодыми гостями в доме невесты. Тут устраивались танцы, смотрины. Девушки-гостьи становились в ряд во главе со старшей по возрасту и более находчивой тамадой. Хозяйские дочери, занятые обслуживанием гостей, в этом веселье участия не принимали. Напротив девушек рас саживались гости — парни, возглавляемые тамадой. Впереди на почетном месте стояли девушки и усаживались юноши дальних родственников — «захалаш», соседская молодежь и их друзья, «бехке нах» — почетные родственники. После приветствий своих «захалаш» и представлений друг другу хозяева начинали веселить гостей, организуя «зоахалол» — символическое сватовство и танцы. Для «зоахалол» молодежь собирали отдельно. Там были «девушки из свадебного поезда» — «заме мехкарий» и молодые люди — гости с невестиной стороны. И наоборот — молодые люди из «замеш» и девушки со стороны невесты. Причем, молодые люди рассаживались на стульях, поставленных в ряд. Напротив становились стройные девушки в нарядных свадебных платьях — «чокхи». В этих нарядах они выглядели грациозно и величаво.
Затем для гостей устраивали танцы. Иногда их приглашали в дом к столу. Угостить многочисленных участников свадебного поезда для хозяина было очень обременительно, поэтому, как правило, этого не делали. Да и танцы в доме невесты бывали далеко не всегда.
После окончания «зоахалол» и танцев совершали обряд прикалывания иголки к подолу юбки невесты. О готовности невесты к выводу сообщали старшему свадебного кортежа. Последний отдавал распоряжение вывести невесту из дома. Юноша, которому было поручено совершить обряд вывода невесты, отправлялся в сопровождении двух-трех дружков жениха в ее комнату. В некоторых селах существовала забавная затея не впускать гостей и не выпускать невесту без выкупа. Дверь помещения, где находилась невеста, охранялась молодыми женщинами, которые требовали выкупа. Обе стороны вступали в шуточные пререкания. Сторона жениха требовала отпустить с ними невесту, так как она уже «тха саг» — «наш человек». Невестина сторона настаивала на том, что она еще в доме отца и принадлежит им. У окружающих эти пререкания вызывали смех и веселье. Кончалось это тем, что или женщины уступали или молодые люди давали выкуп. Однако требование выкупа многие не одобряли. Этот обычай широко не рас пространен.
В старину девушки, приехавшие за невестой, и родственницы невесты пели свадебные шуточные песни. Они становились в два ряда друг против друга и обменивались шуточными песнями, имеющими целью высмеять противную сторону и воспеть достоинства своей. Приехавшие за невестой девушки пели, обращаясь к ней
«— Красавица, счастье тебе привалило,
Себе достойного ты полюбила.
Как черный сокол среди соколов —
Птиц предводитель крылатый,
Так твой удалец среди удальцов
И тамада и вожатый.
Тебе досталась заря навсегда,
Что солнце опережает.
Тебе досталась с неба звезда,
Что ярче луны блистает»*
Девушки, представляющие интересы невесты, отвечали:
«— Не сокол гордый послал за тобой,
А толстомордый кобель и рябой.
То не заря в ночных небесах,
Не звезда, что сравнима с луной,
А необученный конь в камышах
Мечется, как шальной.
Пыль на дороге вздымая до туч
Краями шальвар неловких,
Словно мухи с навозных куч,
Пришли за тобой золовки»*
После этих шуточных состязаний женщины прощаются с невестой. Молодые люди начинают стрелять из огнестрельного оружия, имитируя победу рода жениха над родом невесты. Затем свадебный кортеж отправлялся в путь.
На протяжении всего пути невесте запрещалось оглядываться назад, «чтобы не вернулась отвергнутой в отчий дом». Свадебный поезд включал в свой состав подводы, арбы, линейки, верховых лошадей — в зависимости от состоятельности семьи.
На одной линейке, подводе с невестой ехали девушки, особо почитаемые, а впереди сидел молодой человек, выведший невесту из дома ее родителей. По дороге процессия останавливалась, организовывались танцы и другие увеселения. В более ранние времена сельчане останавливали свадебный поезд и требовали выкупа за невесту, а подростки, не получившие выкупа, бросали вдогонку свадебному поезду тухлые яйца. Генетически этот обычай символизировал борьбу двух родов в связи с заменой матрилокального патрилокальным поселением. В конце XIX в. этот обряд утратил первоначальный смысл и воспринимался как действия шуточного характера.
Когда свадебный поезд подъезжал к дому жениха, дети, ожидавшие его, извещали об этом семью жениха. Все гости выходили навстречу свадебному кортежу. Молодой человек, сопровождавший невесту и ехавший с ней на одной подводе, помогал ей сойти и, держа своей правой рукой ее правую руку, торжественно вводил ее в «нускала цIа» — в «комнату невесты». С этого момента молодой человек становился доверенным лицом и другом молодой семьи. Когда невеста переступала порог дома, одна из женщин семьи жениха стелила под ноги невесте коврик и веник, которые невеста должна была поднять и отложить в сторону, а другая — осыпала невесту сладостями (конфетами, печеньем, разменной монетой и др.). Этим обрядом символически выражалось пожелание невесте «сладкой», обеспеченной жизни. Затем в чайной ложечке невесте подносили мед и масло, предварительно дав это свекрови. Символически этот обряд означал пожелание: «Будь мягка, как масло, и сладка, как мед»*, то есть безропотной и ласковой в новой семье.
В рассматриваемое нами время этот обряд означал и пожелание экономической обеспеченности. Во время ввода невесты в дом у некоторой части ингушей мать жениха с щипцами садилась на маленький стульчик перед печкой. Этим действием подчеркивалось, что с приходом в дом молодой женщины старая хозяйка не хочет терять своей былой власти. Руководство она оставляет за собой, а молодой женщине предоставляются функции помощницы. Затем невесте в руки давали мальчика-младенца. Она ему давала деньги. Этот обряд выражал пожелание невесте иметь сыновей. После этих церемоний невесту ста вили в уголок за занавеской. Сюда посмотреть на невесту заходи ли старые и молодые. Невеста стояла под вуалевым или шелковым покрывалом. Осмотрев невесту и дав ей оценку («красивая», «некрасивая», «жених красивее» и др.), гости выходили из комнаты. Девушки, окружающие невесту, усаживали ее до появления нового посетителя. Каждого нового посетителя невеста должна была встречать стоя. На второй и третий день посетителей станови лось значительно меньше.
В первый же день свадьбы в комнату к невесте приходил мулла с Кораном в руках для свершения религиозного обряда регистрации брака по шариату. В присутствии одной из старших женщин у невесты спрашивали ее согласие стать женой молодого хозяина дома.
Все дни свадьбы жених фактически не показывался. Он находился в доме дружка или родственников, неподалеку от своего дома. Его окружали друзья, которые не давали ему скучать. Хозяева дома готовили для него и его друзей праздничные угощения, им приносили сюда угощения со свадебного стола. Если невеста была из одного с ним села, он вечером уходил к сестрам невесты и проводил там время.
На третий день на свадьбу к жениху принято было приглашать родственников невесты — мужчин. Приглашенным, которых было не больше 5—6 человек, оказывали торжественную встречу и приглашали по возможности к изысканному столу. «Все время до свадьбы и после нее жених и другие его родственники стараются оказывать всяческие услуги и внимание фамилии невесты»*, — писал профессор Н. Ф. Яковлев. Генетически это объясняется стремлением умилостивить род невесты в период, когда матрилокальное поселение молодых заменялось патрилокальным. «Свадьба в доме невесты была скромной и выглядела скорей как проводы девушки. Гости начинали расходиться после отъезда невесты, и к концу дня оставались лишь самые близкие родственники и приезжие из других сел. Особенно в религиозных семьях под предлогом, что умер чей-то родственник или сосед, что кто-то болен и т. п. танцы и веселье не организовывались, и свадьба проходила очень скучно.
Как свидетельствуют народные предания, ингушские свадебные обряды до утверждения ислама проходили значительно веселей и сопровождались массовыми гуляньями. На таких гуляньях девушка давала любимому согласие быть его женой, а отец должен был сдержать слово своей дочери. Не требовались большие расходы и на проведение свадьбы*.
Заключительной частью свадебного обряда в рассматриваемое нами время являлся первый выход невесты за водой в сопровождении девушек, молодых женщин и детей через две недели после свадьбы. К этому дню готовились заблаговременно и очень тщательно. Приглашались близкие родственники и соседи, готовились праздничные блюда, играла гармонь. Невеста в окружении женщин, девушек и детей с кувшином в руках отправлялась к колодцу или роднику, которые обычно находились далеко от дома. Братья жениха возвещали начало этой процессии выстрелами. По приходу к роднику невеста наполняла кувшины всем женщинам и девушкам, находившимся у родника. Сюда приходило большое число молодых людей в поисках невест. Профессор Н. Ф. Яковлев описывает этот обряд следующим образом: «Недели через две она отправляется в первый раз по воду. Ее сопровождают женщины — родственницы и ребятишки. Когда она зачерпнет воды, в колодец или источник бросают новую иглу и яйцо — «для матери воды и природы», а женщины в это время приговаривают: «Пошли нам счастливой жизни» и др. пожелания.
Вернувшись домой, по-праздничному отужинав, молодая становится рядовым членом своей новой семьи»* Через несколько месяцев после свадьбы родители невесты снаряжали молодежь навестить замужнюю дочь. Молодые родичи несли в дом йоI-йиша — «дочери тайпа» (букв. «дочь-сестра») различные яства и подарки для стариков. Там их встречали с почетом, устраивали для них веселье, организовывали угощение. В этом празднестве участвовали родственники и друзья жениха. Через день-два пришедших провожали с подарками домой.
Первое возвращение новобрачной в родительский дом происходило не раньше года, чаще после рождения первого ребенка. Новобрачная должна была привезти подарки как родителям, так и дядям, тетям, братьям, сестрам, их детям, а также гостинцы (куры, пироги, халву, лепешки, конфеты чай). Приезжала она в сопровождении женщин и детей из дома мужа. У родителей новобрачная гостила месяц и больше. Родители готовили ответные подарки для «захалаш» и для дочери. Обычно отец или дядя дари ли ей корову или буйвола. Этот обряд назывался «бежан тIехьа-дувза» — «привязать скотину к подводе». «Весь свадебный цикл был пронизан развитой религиозно-магической обрядностью, которая должна была обеспечить благополучие новой семьи»*, — говорит Я. С. Смирнова. Нам представляется, что помимо религиозно-магического смысла охарактеризованные выше обряды имели целью проявить взаимопомощь, коллективизм, которые сохраняются и в настоящее время.
Родильные обряды
Социально-экономические условия жизни ингушей в XIX — начале XX в. предопределили необходимость в многодетных семьях. В связи с этим при выборе невесты определенное значение имела и предполагаемая плодовитость невесты. Желание ингушей иметь много детей отразилось в ритуальных действиях. Бездетные женщины, одолимые большим желанием иметь детей, обращались к святым духам, в молитвах просили бога послать им детей. Во времена языческих верований они ходили на поклонение в святилище к женскому божеству Тушоли (Тушоли — женское божество плодородия*, поклонялись фаллическому камню «кобыл кхера» и другим крупным чтимым камням. От них они отбивали кусочки и вешали на шею. Этот обряд частично соблюдали еще в 20-х годах XX в.*
Женщины обнаженными телами прикасались к камням, приписывая им магическую силу. Вокруг них происходили большие женские процессии. «Шестьдесят девушек и бездетных женщин катались верхом около камня*, — рассказывает X. Б. Ахриев. Как уже известно, невесте на свадьбе вручали грудного ребенка — мальчика и выражали ей пожелание иметь множество детей («дукха берий нана хийла хьо» — «будь матерью множества детей»). Отсутствие детей часто являлось причиной двоеженства и даже троеженства мужчин. К тем же последствиям приводило и рождение одних девочек.
Во время беременности женщина продолжала выполнять все свои обычные обязанности, вплоть до дня наступления родов. Иногда женщины рожали детей во время полевых работ. Как отмечают наши информаторы, если под рукой при этом не оказывалось подводы, роженица шла домой пешком*.
В нормальных условиях роды принимались специальными женщинами-повитухами, которые обычно обслуживали рожениц нескольких сел. Но если ее не было рядом, на помощь приглашали опытную соседку или родственницу, имеющую много детей. Роженица должна была держать веревку, прикрепленную к середине потолка, и ходить кругом по комнате, поддерживаемая двумя женщинами. Затем ее укладывали на самотканый ковер «истинг», застеленный материей, и руками выталкивали ребенка. Если женщина долго страдала, помощницы брались за оба конца ковра и катали ее до изнеможения. Пупок отрезался чистыми ножницами и завязывался волоса ми, которые отрезались из косы матери, или лоскутком, смазанным маслом. Затем ребенка купали в комнатной воде и заворачивали в чистое белье. Роженица должна была купаться в течение трех дней, чтобы «смыть с себя грех». Трое суток ее с этой целью кормили кашей из пшеничной муки. Если роды принимала повитуха, она читала молитву, а также произносила пожелание; «Да пошли тебе господь семь братьев», — если рождался мальчик, «Да буть ты сестра семи братьев», — если рождалась девочка*.
После окончания родовых церемоний женщину-повитуху угощали и одаривали подарками в зависимости от того, кого она приняла — мальчика или девочку. Многие повитухи славились как добрые, умелые «специалисты». Им доверяли, их приглашали из других сел, старались хорошо наградить. Повитух, которые принимали мертвого ребенка, избегали. Их обвиняли в недоброжелательности. После благополучного исхода родов одна из женщин, помогавших повитухе принимать роды, спешила сообщить об этом отцу, бабушке и всем в доме. Когда рождался мальчик, хозяйские дети или племянники сообщали об этом ближайшим родственникам и соседям, за что им давали гостинцы или небольшие подарки. «Мальчик, как мужчина и продолжатель рода, считался более желательным, нежели девочка»*, — сообщает Б. Далгат. Женщины приходили поздравлять новорожденного с подарками и угощением. Родственники матери, снохи и зятья приносили большие подарки (барана, кур и др). Если рождалась девочка, то на третий или четвертый день роженицу посещали только самые близкие, в том числе и родня матери ребенка. Первенцу они приносили люльку с постелью, детское приданое и гостинцы, иногда приводили ба рана. После этого начиналась церемония первого укладывания новорожденного в люльку. Церемонию возглавляла бабушка ребенка (мать отца). Первый раз уложить ребенка в люльку поручалось здоровой, плодовитой женщине или девушке, имеющей родителей. Чтобы ребенок не пугался, не болел и рос здоровым, у изголовья колыбели клали такие обереги, как ножницы или нож, «хьер-къиг» — сердолинку, отросток дерева турс*, амулеты — «джей> (талисман), молитвенник. Связку камней с естественными отверстиями и створку перламутровых ракушек подвешивали к колыбели ребенка. Перламутровая створка служила и погремушкой*.
Этим атрибутам придавали большое магическое значение. Они «охраняли» покой ребенка и «оберегали» его от сглаза — «бIарга». Чтобы предостеречь ребенка от сглаза, лицо его смазывали сажей, на руку и шею привязывали «хьоасатай» — тесьму из бронзовых ниток, сердолинку. От сглаза приговаривали:
Тву, тву, тву (выплевывая в сторону) машша Аллах,
Са бер дала лорадолда
бIарг болчана, бIаргаца
кувл долчана, кувлаца*
Такие болезни, как корь — «хьесто-лазар» (хвалебная, обласканная болезнь), крапивная лихорадка, золотуха народ также лечил приговорами магического смысла. Так, при «хъесто-лазар» приговаривали (старшая в доме женщина или приглашенная повитуха):
Хьо хоза дара аьлашта,
Хьо дика дара сунашта,
Хьо мича мегаргдара тха мIадашта,
тха къела.
ДоагIаш санна, додаш маьрша гIолда хьо.
Краше бы тебе среди знатных,
Лучше бы тебе среди богатых,
Не личит тебе в нашей грязи,
в нашей нищете,
Как появилась ты среди нас,
Так по-доброму и уйди от нас*
Во время приговаривания вокруг головы больного три раза крутили чашку (миску) с водой или молоком. Воду выливали на улицу, а молоко отдавали нищим, чтобы болезнь ушла из дома, как вода.
Народное предание гласило, что семейный скандал может повлечь за собой большое несчастье. Может заболеть самый любимый член семьи. А им в каждой семье бывал самый маленький — ребенок. Над головой такого больного также проделывался описанный выше обряд.
Эти традиции и обряды народ сохранил со времен языческих верований, а некоторые из них бытуют в ингушских и чеченских семьях и в наши дни*.
Имя ребенку чаще нарекали до обряда укладывания в люльку, а иногда и после него. По преданию, в отдаленном прошлом имя ребенку давали по-первому попавшемуся на глаза предмету (после извещения о рождении ребенка). Таким образом, появились имена Хох (Лук), Харбаз (Арбуз), Паста (Дыня), Нарс (Огурец), Шекар (Сахар), Бога (Чашка, таз), Оалхазар (Птица), Шод (Кнут) и др.*
Был распространен, кроме того, обычай, по которому несколько подростков с «аьлчиками» садились в круг и кидали их по-очереди на землю. Чей «альчик» первым встает на пол ребром, именем того и называли новорожденного* Со времени окончательного утверждения мусульманства среди ингушей все больше стали давать арабские имена, в том числе имена пророков, святых и т. п.
Когда рождались одни девочки, третьей или четвертой давали имена: Цаэш — «Не нужна», Сацийта — «Остановись», Тоийта — «Хватит». Когда дети часто умирали, новорожденных называли: мальчика — Ваха — «Живи», Висит — «Пусть останется», «Пусть сохранится», девочку — Яха — «Живи», Йисита — «Пусть сохранится», «Пусть останется». Практиковалось наречение имена ми предков и умерших родственников, а также именами прославленных или известных людей*
Считалось, что родителям нескромно давать своим детям имена. Они предоставляли право выполнить эту почетную обязанность кому-либо из старших или даже своим старшим детям и др. Чело век, давший имя ребенку, должен был сделать ему подарок в виде платья, рубашки, ткани, игрушки и др.
В семьях был в некотором роде культ ребенка. Рождение его было радостным событием. Если, как было отмечено выше, во многих семьях рождение девочки воспринималось иначе, то это было связано с трудными социально-экономическими условиями жизни ингушей. Естественно, семья больше нуждалась в кормильце и защитнике, чем «наьха саг», то есть «в чужом человеке», который со временем уйдет «ишй йIагIа» — «в свой дом», выйдет
замуж. У народа, у которого так высок был статус гостя, самым дорогим и важным гостем называли младенца. Об этом говорят сказки, притчи, поговорки, пословицы. Так, рассказывают, в одном доме со всеми почестями принимали седобородого, уважаемого в народе старца. Когда для него и его спутников накрывали стол, он услышал плач младенца и сказал: «В этом доме есть более заслуживающий внимания гость. Сначала услужите ему»*.
Как радостное событие отмечались вехи младенчества: «ко гаш вахав» — начал ходить, «царг яьннай» — «появился первый зуб», «мотт Iомабе гIерт» — «пытается говорить» и др. В ингушском языке есть фразеологизм «царг кораяьй» — букв. «нашел зуб». Когда у ребенка появлялся первый зуб, его бабушка по материнской линии первому заметившему зуб пекла лепешку с начинкой «хингал» размером в длину всего тела ребенка. Чтобы она не сломалась, (плохая примета), ее помещали на специальное приспособление, заворачивали в белую ткань и отправляли по назначению. Кроме того, бабушка готовила подарки и виновнику события. Приезд или приход «наьн-нана» (букв. мать матери) становился большим семейным праздником.
ОБЫЧАИ ГОСТЕПРИИМСТВА, КУНАЧЕСТВА И ПОБРАТИМСТВА
Обычай гостеприимства у ингушского народа, как и у всех народов Северного Кавказа, получил широкое распространение. «...Гостеприимство развито у ингушей повсюду и не в меньшей степени, чем у соседних горских народов — осетин, чеченцев, дагестанцев и др.»*, — пишет Б. Далгат. Его значение и широкое распространение отмечают и наши информаторы.
Обычай гостеприимства у ингушского народа своими корнями уходит в далекое прошлое, в период господства родового строя. Гостеприимство и куначество были вызваны жизненной необходимостью развития социально-экономических связей между территориально разобщенными народами и фамилиями. Значение этих контактов трудно переоценить для развития торговли, а в военных условиях и для целей защиты и обороны.
Путник — гость, кроме того он был почти единственным глашатаем, информатором о всех происшествиях и новостях края и за его пределами. В дом, где останавливался гость, приходили мужчины всего аула не только отдать ему дань уважения, но и получить информацию о внешнем мире. На протяжении всей истории ингушей гостеприимство превратилось в одну из замечательных традиций народа. «Верность долгу гостеприимства, — писал Н. Яковлев, — еще сохранялась у ингушей от тех древних времен, когда этот обычай был единственным средством упрочения и развития торговли и сношений между отдельными племенами»*. «Опасные тяжелые горные дороги, отсутствие общественных и частных учреждений и предприятий в виде гостиниц или хотя бы постоялых дворов породили молчаливый, как бы негласный договор, сущность которого — обязательная, внимательная заботливость домохозяина о возможном удобстве и безопасности гостя, раз таковой зашел к нему»*, — читаем мы у В. П. Пожидаева.
В определенные времена горское гостеприимство приобретало и широкий политический смысл. «Гонимые царской администрацией, угнетенные люди разных национальностей находили приют и гостеприимство в горах у сочувствующих им горцев. По понятиям горцев, гость — лицо священное для них», — писал Н. Ф. Грабовский*.
Обязанности гостеприимства распространялись на любого мирно вошедшего во двор дома или вступившего на землю, при надлежащую хозяину*. О вайнахском гостеприимстве географ Н. К. Зейдлиц писал (1873): «Приезжего в аул русского все почтенные жители встречают пожатием руки, уезжающего нередко провожает почтенная хозяйка, желая ему счастливой дороги»* В народе и сейчас часто любят употреблять поговорку о том, что вслед за гостем в дом хозяина приходит добро. Самую лучшую пищу, самую лучшую постель в доме всегда предоставляли гостю. Состоятельные семьи строили для гостей в укромном месте двора специальную кунацкую («хьаьша-цIа»), состоящую из одной или двух комнат и коридора. В этом доме или комнатах размещали лучшую утварь, посуду, постельные принадлежности, мебель. В кунацкой должно было быть обязательно ложе. В углу были сложены несколько комплектов постельного белья, накрытые истингом — домотканным шерстяным паласом. Нары застилались коврами или паласами. На стенах кунацкой висели кинжал, огнестрельное оружие, кнут, бурка хозяина. Гостей всегда усаживали на нары, хозяин и односельчане размещались на стульях. В одной из комнат, если кунацкая состояла из нескольких помещений, держали запасы продуктов, предназначенные для гостей. В отсутствие гостя в кунацкой отдыхал хозяин. Сюда же со своими друзьями приходили и старшие сыновья. Гостем считался любой прохожий, приезжий, заблудший. Его встречали радушно, если даже он пришел глубокой ночью.
Законы гостеприимства распространялись и на иноплеменника. Гостем считался и тот, кто оказывался в селе проездом. Человека, неприветливо встретившего гостя, осуждали, он терял уважение и престиж у народа. Согласно полевым материалам, в давние времена в одно из сел приехали два торговца штучными промышленными товарами для обмена на сельскохозяйственные продукты. Мужчины из одной ингушской семьи перебили торговцев и отняли у них меновой товар. На следующий день молва об этом случае облетела не только село, но и всю Ингушетию. Дом этой семьи был разрушен сельчанами, члены семьи преданы проклятию и изгнаны из страны. Проклятие было объявлено и всем тем ингушам, которые, проходя мимо, не бросали бы камня в то место, где стоял дом грабителей и не посылали бы проклятия в их адрес. На том месте, говорит предание, и сейчас стоят курганы камней, напоминая собою о наказании за нарушение закона гостеприимства*. Такой же обычай был распространен и у чеченского народа. «Подобную кучу, обычно воздвигнутую возле дороги, чеченцы называют «кIарлагI»*. «Преступлением, за которое могли воздвигнуть карлаг, считалось убийство гостя или прощенного кровника, надругательство над трупом убитого противника, прелюбодеяние, убийство женщины из мести, воровство и др.»*
Обычаи гостеприимства у ингушей способствовали развитию интернациональных чувств, дружеских отношений с представителя ми других народов, особенно с соседними, а позже и с русским*.
Б. Далгат пишет: «...сеют редьку, лук или что другое — ингуш говорит: «Это пригодится для гостя». И так во всем»*. Строгое соблюдение обычая гостеприимства требовалось от всех ингушей, как состоятельных, так и бедных. «Несмотря на самую жалкую обстановку жилища, нищету и бедность, встречаемые почти на каждом шагу, горцы отличаются чрезвычайно радушным гостеприимством»*
Профессор Н. Ф. Яковлев записал ингушскую народную песню о мальчике Гази, которая в художественной форме раскрывает традиционное гостеприимство. Содержание ее таково. За сына Олдана — мальчика Гази — еще при жизни отца была засватана кабардинская княжна. Однажды к нему одновременно пришли с тремя важными известиями: о том, что вечером его посетят кунаки (друзья) его покойного отца из Кабарды, о том, что в это же время убийца его отца будет переходить мост и, наконец, о том, что его невесту этой ночью отдадут замуж за другого. Гази растерялся, не зная, что важнее решить раньше всего. На помощь ему пришла мать. Она сказала: «Пусть уходит твой враг: настанет час, и покарает его твоя пуля, и княжна не уйдет от тебя, если суждено тебе жениться на ней. Но кунаков надо принять так, как принимал их всегда твой отец. Это — самое важное и неотложное дело». Гази последовал совету матери и с почетом принял гостей. И только уложив гостей спать, Гази выполнил и остальные свои обязанности: рассчитался с убийцей, успел прийти на помощь невесте. А утром с помощью гостей уладил миром все дела*. О том, что ингуши высоко чтили гостеприимство, говорит и такое предание народа. Если в гости приходили уважаемые люди Ингушетии или особо почитаемые родственники семьи (родственники со стороны зятя, снохи, старые родственники со стороны деда, бабушки, отца и матери), не зная, что данную семью постигло горе, их принимали так, как будто ничего не произошло. Если в доме покойник, его прятали в дальнюю комнату или его ложе задвигали под кровать, а гостей встречали с улыбкой, дабы не омрачить их настроение. Лишь проводив их с почестями, хозяева продолжали похоронную процессию, панихиду. Это отмечал и А. И. Барятинский: «...если в доме и саван с телом покойника, гостю не омрачали настроение, его прятали под кровать, а гостя встречали».
Эти предания подчеркивают то значение, которое в народе придают обычаю гостеприимства, а также подчеркивается роль женщины как хранительницы народных обычаев и традиций. Приветствовать кунака приходили все члены семьи, родственники, а так же соседи. С гостями беседовали старшие члены семьи, молодежь (мужская) молча стояла у входа и была готова оказать все необходимые услуги: подать огонь, чтобы гость мог закурить, воду, чтобы он мог помыть руки, помочь ему снять сапоги, принести и унести «шу» — угощение* и т. д.
Как только гость входил во двор, хозяйка шла к очагу готовить для него угощение. Чтобы не смущать гостей и создать им обстановку для отдыха и покоя, хозяева уходили и оставляли с ними только одного родственника или оставляли одних. Для того, чтобы развлечь почетных гостей, устраивали танцы, для чего приглашали молодых родственников и соседей. Когда гости ложились спать, женщины-хозяйки (обычно снохи) чистили им одежду, стирали и штопали носки, мыли обувь. После трех дней пребывания у кунака гость или, гостья делали попытку принять участие в хозяйских делах. Им обычно разрешали выполнять наиболее легкие, приятные виды работ. Женщинам, например, разрешали шить, вышивать, готовить сладкие блюда.
Все члены семьи — от мала до велика — во время пребывания гостя оказывали ему всяческое внимание. Такой прием вызывал у гостя дружеские чувства. Поддерживать и развивать далее дружеские отношения считалось долгом каждого уважающего себя человека. Такой же обычай и у чеченского народа: «Приезжий путник, раз вошедший в чей-либо дом переночевать и пользовавшийся, согласно обычаю, правом гостя этого дома, при повторном проезде должен зайти переночевать опять к нему же, а не в другой дом»*
Наряду с гостеприимством у вайнахских народов (чеченцев и ингушей) были распространены и такие социальные институты, как куначество и побратимство.
Обычай названного родства — куначество устанавливалось побратимством, оформляемым специальным ритуалом, который в разных вариантах сводился к тому, что двое мужчин на основе крепкой дружбы клялись друг другу в вечной верности, взаимоподдержке, взаимопомощи. В знак верности клятве они надреза ли себе руки и пускали кровь, обменивались оружием.
В «Сборнике сведений о кавказских горцах» в разделе «Присяжные друзья — кунаки» описана одна из форм обрядов установления куначества кавказцев. Вот как автор описывает этот обряд: «Сделаться присяжными друзьями — значит сделаться братьями. Обряд совершения братства самый простой: обыкновенно, два новые друга пьют пополам стакан водки или молока и в этот стакан должна быть брошена серебряная или золотая монета. Бросается эта монета в стакан того, кто заискивает дружбу, а достается она тому, у которого заискивают. Но если делаются друзьями те, которые прежде были врагами за убийство брата и вообще родственника, то в таком случае обряд совершения братства изменяется. Все родственники кровника и он сам отправляются на могилу убитого им; трое суток простояв на могиле, как бы прося прощения у убитого, они отправляются к его родственникам. Затем несколько человек из родственников кровника и он сам сосут грудь матери убитого им. Тогда они делаются братья ми родственников убитого, а сам кровник — сыном матери убитого им»*
Эти обычаи распространялись не только на соплеменников, но и на представителей других национальностей. Н. П. Гриценко приводит факты распространения куначества между ингушами, чеченцами и русскими казаками еще в древнейшие времена. «Русские крепостные крестьяне, казаки, солдаты находили приют и гостеприимство у ингушей и чеченцев»*. Ингушский ученый, профессор Д. Д. Мальсагов на языковом материале показал дружественные связи древних вайнахов и восточных славян, установив, в частности, ингушское происхождение имени Овлура, спасшего новгород-северского князя Игоря Святославича из половецкого пленения в 1185 г., что убедительно подтверждает бытование традиционных институтов куначества и побратимства еще в древности»*
В основе социальных институтов куначества и побратимства лежали социально-экономические и культурные связи между народами в условиях патриархально-феодальных отношений и полу натурального хозяйства. Они занимали видное место в общественном быту кавказских народов. Семьи кунаков постоянно общались между собой и были наиболее чтимыми гостями друг у друга. Они принимали самое деятельное участие в делах друг друга: в случае кровной мести, женитьбы, замужества членов одной из семей и др., они разделяли все тяготы и радости. Еще Ф. И. Леонтович отмечал, что куначество почитается наравне с родством*. «Куначество в большом еще уважении в Чечне: в доме своего кунака гость может считать себя совершенно вне опасности»*, — писал историк Д. А. Милютин. Нередко куначество закреплялось установлением брачных связей между членами их семей. «Куначество способствовало упрочению и развитию культурно-исторических взаимоотношений между народами Кавказа. Большая роль этого обычая заключается в развитии добрососедских взаимоотношений нахов и грузин»*. Задолго до конца XIX века установление искусственного родства у ингушей выполняло сравнительно значимые социальные функции. Так, при обнаружении кражи виновник с возмещением украденного и с повинной головой шел к пострадавшему вместе со стариками из семьи или рода. В процессе примирения стороны договаривались считать друг друга родственниками* Как правило, такого типа родственные связи не бывали прочными.
Побратимству способствовало и существование кровной мести. Одной из основных причин возникновения института кровной мести у вайнахов, как отмечал X. Д. Ошаев, являлись существование, необходимость и неизбежность экономических связей между отдельными тайпами. Кровная месть при отсутствии государства только и могла осуществлять защиту сочлена тайпа от посягательства на жизнь и имущество со стороны других тайпов и их сочленов. Он тогда и до конца XVIII в. являлся некоторым регулятором общественных взаимоотношений и сдерживающим началом*.
Родственные связи устанавливались и в том случае, если кровник-убийца смог тайно пробраться к матери убитого им человека и дотронуться губами до ее груди. После этого он становился ее сыном и названным братом ее детей. Нередко такой побратим оставался жить в новой семье как сын до конца своей жизни.
Но с конца XIX — начала XX вв. в связи с развитием товарно-денежных отношений куначество потеряло свой первоначальный социально-экономический смысл.
Установление побратимства происходило по разным поводам. Так, братались друзья, желающие стать еще более близкими, братались односельчане, желающие заключить дружеский союз. «ДоттагIал, вошал» (букв. дружба, братство) устанавливалось тремя путями: клятвой в присутствии друзей и старших; кровосмешением, для чего побратимы делали на руках надрезы и смешивали капли крови; питьем молока из одной чаши, в которую как символ чистоты и верности клали золотое кольцо. Символический смысл этой последней формы обряда — чтобы дружба навеки «не ржавела». После свершения одного из этих символических действий названные братья обменивались личными вещами: шашками, башлыками, бурками и др., что также символизировало братство.
О совершении обряда побратимства сообщалось семьям и близким родственникам обеих сторон. В честь этого большого события у одного из названных братьев устраивали обед, куда приглашались друзья побратимов и члены их семей. С этого момента обе стороны принимали на себя традиционные обязанности истинных родственников. «Названные братья ближе всяких родственников, даже ближе, чем единоутробные братья. В случае убийства одного из них другой обязан мстить за его кровь как за родного брата»*, — писал профессор Н. Ф. Яковлев.
Среди женщин рассматриваемые социальные институты широкого развития не получили. В отдельных случаях две подруги объявляли себя сестрами, обменивались личными вещами, кольцами и клялись сохранить верность на всю жизнь. Как правило, после того, как девушки выходили замуж, такое родство прерывалось, так как заботы, многочисленные хозяйственные обязанности, зависимость от мужа мешали им поддерживать отношения*. «Посестрие бывает только до замужества. Для этого девушки меняются платьями»* — писал Б. Далгат. Старики помнят случаи, когда и женщины преклонного возраста продолжали поддерживать отношения названных сестер, бывая друг у друга по случаю торжеств*.
Таким образом, дореволюционная семья ингушей, равно как и ее отдельные члены, была включена в широкую систему не только родственных связей, но и связей, возникших на основе побратимства и куначества. Все эти связи создавали своеобразную микро среду человека дореволюционного прошлого, поддерживающую его в условиях патриархально-феодального произвола и отчуждения.
* * *
Анализ семьи и семейного быта ингушей в конце XIX — начале XX вв. позволяет придти к ряду выводов и заключений.
Во-первых, основной тип семьи — малая, двухпоколенная семья, насчитывающая в среднем от шести до восьми человек. Наряду с ней бытуют семьи, насчитывающие три поколения прямых родственников, и семьи, включающие в свой состав несколько родственников по боковой линии. Численность этих двух последних типов семьи не превышает 10—15 человек. Одновременно с ними сохраняются так называемые большие семьи или семейные общины, состоящие из 30—50 человек как прямых, так и боковых родственников, объединяющие как поколения стариков (дед, бабушка), так и средние (женатые сыновья, их жены) и младшие (дети, подростки). В районах, подвергшихся большому влиянию капиталистических отношений, преобладали первые три типа, в районах более стойкого сохранения элементов патриархального быта — последний тип. Ареал распространения того или иного типа семьи свидетельствует о том, что семья детерминирована процессом изменения и развития общества в целом.
Во-вторых, значительному изменению подверглась структура внутренних взаимоотношений в семье. Вне зависимости от численного и поколенного состава семьи идет, в частности, процесс дальнейшего укрепления и развития авторитарных, деспотических в своей основе отношений. Главой семьи является всегда старший мужчина, он осуществляет все организаторские, управленческие функции. Все остальные члены семьи беспрекословно подчиняются его воле и диктату. Разделение и кооперация труда в семье основаны на традиционных, социально закрепленных нормах поло - возрастной иерархии. Причем, большинство функций, которые в большой семье были распределены между большим числом домочадцев теперь осуществляет единолично старшая женщина — жена, мать, хозяйка. В силу этого бытовое неравенство женщины с мужчиной усиливается, что соответствует общему процессу усугубления социального неравенства.
Социальное (в том числе и бытовое) неравенство закрепляется семейно-бытовыми обычаями-обрядами, а также нормами мусульманской религии. Об этом свидетельствуют как обычаи избегания табуирования имен, цикл предсвадебных, свадебных и послесвадебных обрядов и ритуалов, так и практика побратимства, посестримства, куначества, искусственного родства, призванных смягчить крайности патриархально-феодальных отношении и имущественного расслоения.
В-третьих, важнейшими функциями семьи в рассматриваемое время вне зависимости от ее типа, являются хозяйственно-экономическая, традиционная культура, рождение и воспитание детей. Традиционная культура и воспитание детей осуществляются семьей совместно с микросредой при помощи таких, в частности, социальных структур, как аталычество, куначество и др.
Младший редактор Р. X. Плиева. Художественный и технический редактор И.И. Джансуева. Корректоры Е.Ф. Гирина, Ф.К. Бекова
|
