Глава 8. Двенадцать заповедей

Двенадцать заповедей

Во время этого сеанса я разговаривала с Садди, которому было двенадцать лет. Я предположила, что он недолго пробыл в учениках, но он возразил, сказав, что ему кажется, будто это было всегда.

С: Про других не знаю, а здесь, где мы живем, начинают учиться в шесть-семь лет. Есть у нас дети евреев. Есть сирийцы. Есть и египтяне. Много кого. Мы все разной крови, но мы одной веры, и у нас у всех одна цель. Мы те, кто веруем в Бога-Авву и собираемся здесь, чтобы нести свет миру, где нет ничего, кроме тьмы.

Заметьте сходство между этим высказыванием и утверждением, что Иисус есть свет миру.

Д.: А я слышала, что ессеи — это религиозное объединение.

С: Мы и есть религиозное объединение в том, что касается веры в Бога. Но сказать, что религия — наш Путь, будет не совсем то. Потому что такой путь, наверное, очень ограничивает. У нас другое. У нас есть гораздо большее, потому что мы защищаем и сохраняем знание, мы помогаем нести знание и свет в мир.

Разговаривая со мной, Садди переписывал части Торы. Я думала, единственной причиной, чтобы копировать текст, было плохое состояние или повреждение свитка. Но Садди сказал, что «кожа» оригинала была еще крепка. Однако его отец считал, что мальчик лучше запомнит текст, если запишет его.

С: Он говорит, что это, наверное, поможет. У меня такая дурная голова, отец не знает, что и придумать. Плохая у меня память. Что тут скажешь?

Я поинтересовалась их методом письма. Садди сказал, что для упражнений в письме они пользовались глиняными табличками, потому что их никто не собирался хранить. Только то, что предназначалось для сохранения, заносилось на папирус.

С: С этими глиняными табличками ученику проще увидеть, как складывается слово. Он видит его в табличке и на ощупь познает, что это такое. И потом, это дешевле, легко наделать еще табличек из глины или воска, а потом размочить или расплавить их и сделать новые. Ну а папирус — если на нем написано, то так оно и останется.

Для письма на табличках Садди пользовался стилем, который представлял собой палочку с острым концом. На папирусе можно было писать стилем, обмакнув его в чернила, или кисточкой. Садди в основном писал на арамейском языке, который был его родным. В то время я ничего не знала о языках этой части света, и мой вопрос об арамейском алфавите вызвал замешательство. Садди представления не имел, о чем я говорю, да к тому же всегда трудно объяснить простыми словами нечто, хорошо тебе знакомое. Мне никогда не приходило в голову, что люди в других краях, может быть, и не пользуются буквами так, как мы. Этот сеанс оказался очень познавательным и для Кэти, и для меня. Садди попытался объяснить, что их язык строится не из букв, а из звуков. Я не понимала, что он имеет в виду. Позже, когда я начала исследования, я узнала, что языки в той части света, где жил Садди, существенно отличаются от нашего. Там писали, используя значки, похожие на стенографические. Каждый значок означает звук, а из звуков складываются слова. Садди был абсолютно точен, и не удивительно, что я не могла ему втолковать, чего я от него хочу.

Я спросила, не может ли он мне прочесть то, что он переписывает. Во время своего чтения он произнес несколько слов, которые были определенно на чужом языке, а потом

медленно заговорил по-английски, как бы переводя то, что было у него перед глазами.

С: Это часть Заповедей Моисея. Тут говорят... Говорится... Я Господь Бог твой... Да не будет у тебя других богов, кроме Меня. Мы не должны сотворять кумиров из камня... Изображений других богов, чтобы служить им. И следует... Почитать отца своего и матерь свою. И... Не убий, и не кради, и не прелюбодействуй. Много чего есть. Моисей был великий законодатель. Это только первые. А у него там есть еще и еще.

Было ясно, что Садди читал из Десяти заповедей Моисея, но я была поражена, когда он упомянул о двенадцати заповедях. Однако в течение того сеанса я больше ничего не смогла добиться от него о заповедях.

Позже, когда я разговаривала с более взрослым Садди, возникла прекрасная возможность спросить его о дополнительных заповедях. Я привела его в знаменательный день, когда ему было около сорока и он предавался своей ежедневной медитации. «Когда я это делаю, я чувствую себя хорошо. Я чувствую под собой твердую опору, как будто у меня есть площадка, с которой можно начать работу». В тот день Садди медитировал, чтобы привести себя в состояние покоя, потому что день был для него весьма значительный.

С: Сегодня я пройду испытание и решится моя участь: достоин я носить синюю повязку или нет.

Когда ессей получал право носить синюю повязку на лбу, это означало, что он достиг уровня наставника. Испытание было последним необходимым условием и вершиной всей его многолетней учебы.

С: Человек учится, а потом его проверяют старейшины, чтобы узнать, сколько знаний он вынес из своих уроков. И насколько хорошо он понимает выученное. А то бывает, что знаний много, а понимания никакого, вот и получается, что такие знания без толку. Чтобы стать наставником, надо овладеть знанием и понимать его. Что бы ты ни изучал, будь то Закон, или звезды, или что-то еще. Нужно понимание, чтобы стать наставником. Вот затем и проходишь испытание у старейшин. Они все будут задавать мне вопросы, чтобы убедиться в моем понимании.

Д.: Это будет длительный экзамен?

С. (совершенно серьезно): Если я сразу потерплю неудачу, то нет. Все, наверное, будет длиться совсем недолго. Но неудачи не будет. Ответы... они непременно придут ко мне.

Я подумала: вот прекрасный момент спросить Садди о дополнительных заповедях, поскольку не исключено, что такой вопрос ему зададут и во время испытания. Он вздохнул и начал декламировать заповеди вслух, считая на пальцах:

С: Первая: Я Господь Бог твой, да не будет у тебя других богов перед лицем Моим. Не сотвори себе кумира. (Тяжкий вздох.) Почитай отца твоего и матерь твою. Наблюдай день субботний, чтобы свято хранить его. Не кради. Не прелюбодействуй. Не возжелай...А—чужого имущества. Ох... Я медленно припоминаю. Сколько, семь? Не направляй пути свои во след Ваала.

Садди впал в расстройство и забыл, сколько заповедей он назвал. Но я уже услышала одну, которой прежде не знала, касающуюся Ваала. Я сказала Садди, что он таким образом хорошо подготовится к тому, чтобы предстать перед старейшинами. Он тяжко вздохнул. «Пожалуй, я нервничаю больше, чем...»

Затем, совершенно неожиданно, огорошил меня вопросом: «А ты кто?» Он застиг меня врасплох, и я вынуждена была соображать быстро. Я часто задавалась вопросом, как субъекты исследования воспринимают меня, если воспринимают вообще. Видят ли они реальную личность или я для них просто тихий голосок, жужжащий в голове? Иногда их ответы, кажется, указывают на то, что они меня видят, но я для них — незнакомка. Во время одного из сеансов субъект увидел меня одетой так, как одевались люди, принадлежавшие к его культуре, но дал мне знать, что я задаю слишком много вопросов и что это опасно. В большинстве же случаев, как мне кажется, я являюсь для испытуемых просто голосом. Думаю, что Садди воспринял меня иначе в тот момент, поскольку находился в состоянии медитации. Это, вероятно, сделало его более чувствительным к моему присутствию. В прошлом, когда такое случалось и всплывал вопрос «кто я», я просто говорила, что я друг, и этого было вполне достаточно. Не знаю, почему так — может быть, достаточно было уверения, что я не желаю им ничего плохого. Я спросила Садди, не беспокоит ли его разговор со мной.

С.: Он возбуждает мое любопытство. Ты здесь, однако тебя здесь нет. Я думаю, ты... не из нынешнего времени. Как бы... ты здесь в духе, но не в теле.

Мне стало жутко от того, что, быть может, вследствие каких-то неведомых нам процессов я перенесена в глубь времен и являюсь этому человеку — несчастному, сбитому с толку. Это было странное чувство, как будто знаешь, что существуешь в двух местах одновременно. Но, в сущности, разве не то же самое происходило с Кэти? Мне нужно было проявить осторожность, чтобы не встревожить или не взволновать Садди, поэтому я постаралась рассеять все опасения, какие у него могли появиться, чтобы можно было продолжить работу.

Д.: Это тебя тревожит?

С: Немного. Ты мой наставник?

Д.: Не думаю, что мое положение так высоко. Скорее, я кто-то вроде опекуна. Меня очень интересует твоя жизнь и то, что ты делаешь. Это приемлемо для тебя? У меня нет никаких дурных намерений.

С. (подозрительно): Никаких дурных намерений? Я чувствую... тепло, исходящее от тебя, однако некоторые очень знающие люди могут показать много разных фокусов.

Д.: Я заинтересована в твоем благополучии. Поэтому я и задаю столько вопросов — я хочу знать о времени и о месте, в которых ты живешь. Я жажду знаний.

С: Да, я чувствую в тебе великую любознательность. Я вижу образ, но он... Он какой-то такой, как будто тебя здесь нет. (Было ли это похож на образ в сновидении?) Я не считаю, что разговор с сущностью вне тела несет зло, но не все такие сущности благожелательны.

Мне нужно было отвлечь Садди от моей персоны, поэтому я снова вернула его к двенадцати заповедям. Он вздохнул и опять перечислил их, считая по пальцам. На сей раз он закончил другой заповедью: «Поступай с ближними так, как хочешь, чтобы поступали с тобой». Это — Золотое Правило, и оно обычно не входит в число Десяти заповедей. Я спросила об этой заповеди.

С.: С ее помощью ты должен вспомнить, обращаешься ли ты с другими так, как хотел бы, чтобы обращались с тобой. Ибо это то, что ты понесешь с собою дальше. (Имел ли он в виду карму?)

Д.: Б этом есть смысл, но мы никогда не помещали эту заповедь среди остальных.

С: Да как же? Я слышал, что из-за золотого тельца во времена Моисея были попытки ниспровергнуть ту заповедь, в которой говорится о поклонении не только кумирам, но и Ваалу. Но я не слышал, чтобы кто-то покушался на эту заповедь, «Поступай с ближними так...». О таком не слышал. Это было бы очень неправильно.

Я согласилась, что это хороший закон и он сочетается с другими. Во время другого сеанса я напомнила Садди об испытании и спросила, прошел ли он его. Садди был в негодовании.

С: Разве я не ношу синюю повязку? Конечно, я стал наставником! Как можно стать наставником, не пройдя испытания?

Итак, на сей раз он был наставником, учителем Закона, Торы, но считал, что в свои сорок шесть он уже глубокий старик. Я не соглашалась, но он настаивал: «Но это так! Это такой возраст, до которого многие мужчины не доживают! (Вздыхает.) Я старик».

Я начала думать, что если мужчина сорока лет в то время считался уже стариком, то Иисус к моменту Его распятия не был уже молодым человеком. В Свои тридцать с небольшим в то время Он был человеком, достигшим среднего возраста.

Дата добавления: 2015-07-25