Голосов Г.В. Поведение избирателей в России: теоретические перспективы и результаты региональных выборов // Полис - 1997 - 4.

ПОВЕДЕНИЕ ИЗБИРАТЕЛЕЙ В РОССИИ: ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ И РЕЗУЛЬТАТЫ РЕГИОНАЛЬНЫХ ВЫБОРОВ

Г.В. Голосов

Голосов Г.В. Поведение избирателей в России: теоретические перспективы и результаты региональных выборов // Полис - 1997 - 4.

ГОЛОСОВ Григорий Васильевич, кандидат философских наук, доцент, преподаватель Европейского университета, Санкт-Петербург.

В западной политологии разработан корпус теорий, основанных на осмыслении длительной практики свободных выборов в устоявшихся демократиях и позволяющих объяснять и предсказывать массовое электоральное поведение. Применимы ли данные теоретические конструкции при анализе политических процессов, наблюдаемых в современной России? Я попытаюсь ответить на этот вопрос, опираясь на результаты выборов глав исполнительной власти в регионах России в 1996 и январе 1997 гг. В первой части статьи будут изложены основные теории электорального поведения и рассмотрены предпринимавшиеся ранее попытки применить их при интерпретации политических реалий Восточной Европы и России. Вторая часть статьи посвящена обсуждению проблем операционализации используемых понятий. Здесь же будут проанализированы результаты региональных выборов и сформулированы выводы о том, в какой степени существующие теории электорального поведения "работают" на российском материале.

ТЕОРИИ ЭЛЕКТОРАЛЬНОГО ПОВЕДЕНИЯ И ИХ ПРИМЕНЕНИЕ В ПОСТКОММУНИСТИЧЕСКИХ ДЕМОКРАТИЯХ

"Социологический подход". Основы данного подхода к анализу электорального поведения были заложены в результате исследования, проведенного группой американских ученых под руководством П.Лазарсфелда по материалам президентских выборов 1948 г. (1). Исследование показало, что при голосовании выбор избирателей определяется не сознательными политическими предпочтениями (каковых, как выяснилось, у большинства просто нет), а принадлежностью к большим социальным группам. Каждая подобная группа обеспечивает той или иной партии стабильную базу электоральной поддержки. Сам же акт голосования оказывается не сколько свободным политическим волеизъявлением, сколько проявлением солидарности индивида с группой. Такое поведение избирателей было названо экспрессивным. Заключения группы Лазарсфельда получили подтверждение в работах западноевропейских ученых, показавших применимость "социологического подхода" в большинстве либеральных демократий (2).

Важную роль в развитии "социологической" теории электорального поведения сыграла статья С.М. Липсета и С.Роккана, в которой была обоснована "генетическая модель" формирования партийных систем и соответствующих им структур избирательских предпочтений на Западе (3). Липсет и Роккан выделили четыре типа конфликтов, оказавших особенно серьезное воздействие на позднейшую электоральную политику: между центром и периферией, государством и церковью, городом и селом, собственниками и рабочими. Каждый из этих конфликтов создает "раскол" (cleavage) в обществе, определяющий структурирование поддержки партий и кандидатов. Наиболее распространенный тип "раскола", как показали более поздние исследования, — дифференциация на рабочий класс и буржуазию (4). Однако в тех случаях, когда общество разделено по религиозному или этническому признаку, доминирующими становятся конфессиональные и этнические факторы (5).

Теоретические основания "социологического подхода" разработаны весьма тщательно. Однако его эмпирическая адекватность — в частности, способность предсказывать исходы выборов в Западной Европе и, в особенности, в США — оказалась не очень высокой. Это побудило американских ученых, группировавшихся вокруг Э.Кэмпбелла, предложить новую трактовку поведения избирателей, получившую название "социально-психологического подхода".

"Социально-психологический подход". В рамках данного подхода электоральное поведение по-прежнему рассматривается как преимущественно экспрессивное, но объектом, с которым солидаризируются избиратели, выступает не большая социальная группа, а партия (6). Согласно представлениям сторонников "социально-психологического подхода", склонность к поддержке определенной партии вырабатывается у индивида в процессе ранней социализации. Поэтому человек часто голосует за ту же самую партию, за которую голосовали его отец, дед или даже более отдаленные предки. Подобный "выбор" партии, определяемый как "партийная идентификация", является важной индивидуальной ценностью, отказаться от которой непросто даже тогда, когда этого требуют реальные интересы. Так, проведенные в США исследования, в частности, показали, что избиратели нередко приписывают партиям, к которым испытывают психологическое тяготение, собственные установки, совершенно не заботясь о том, насколько это соответствует действительности.

"Социально-психологический" подход успешно применялся при изучении электорального поведения в Западной Европе (7). Его влияние оказалось настолько сильным, что к настоящему времени понятие "партийной идентификации" можно считать одним из важнейших в электоральных исследованиях на Западе. Предпринимались и попытки создать интегративную теорию, объединяющую "социологическую" и "социально-психологическую" модели экспрессивного поведения избирателей (8).

Вместе с тем, выявилась и определенная ограниченность обеих концепций: поскольку распределение социальных статусов в массовых электоратах и "партийная идентификация" относительно стабильны, названные теории не способны объяснить сколько-нибудь значимые сдвиги в избирательских предпочтениях. Данный недостаток стал особенно очевиден в конце 60-х — начале 70-х годов, когда в большинстве развитых либеральных демократий начался массовый отход избирателей от традиционных политических партий и заметно ослабла связь между классовой принадлежностью и выбором при голосовании (9). Осознание неадекватности теорий экспрессивного поведения подтолкнуло некоторых исследователей к поиску подхода, который мог бы по меньшей мере дополнить эти теории и послужить более надежной основой объяснения эмпирических данных.

"Рационально-инструментальный подход". Первый толчок к разработке концепции, исходящей из инструментального характера выбора при голосовании, дала классическая работа Э.Даунса "Экономическая теория демократии". Фундаментальное для этой концепции положение состоит в том, что "каждый гражданин голосует за ту партию, которая, как он полагает, предоставит ему больше выгод, чем любая другая" (10). Сам Дауне, правда, считал, что ведущую роль в соответствующих оценках играют идеологические соображения. Подобная трактовка расчета избирателей противоречила данным эмпирических исследований, отнюдь не свидетельствовавшим о высоком уровне идеологической ангажированности массовых электоратов. Да и в целом представление о рядовом избирателе, тщательно просчитывающем возможные результаты своего выбора на основе анализа огромного объема информации о партийных программах, с трудом согласовывалось со здравым смыслом.

Решающий шаг к преодолению этих недостатков был сделан в работах М.Фиорины, который во многом пересмотрел представления Даунса о роли идеологии в формировании избирательских предпочтений. Как пишет Фиорина, "обычно граждане располагают лишь одним видом сравнительно "твердых" данных: они знают, как им жилось при данной администрации. Им не надо знать в деталях экономическую или внешнюю политику действующей администрации, чтобы судить о результатах этой политики" (11). Иными словами, существует прямая связь между положением в экономике и результатами выборов. Это не означает, что люди смыслят в экономике больше, чем в политике. Просто при голосовании избиратель исходит из того, что именно правительство несет ответственность за состояние народного хозяйства. Если жилось хорошо — голосуй за правительство, если плохо — за оппозицию. Такое поведение избирателей является не только инструментальным, но и рациональным в том смысле, что индивид минимизирует собственные усилия по достижению сознательно сформулированных целей, — в частности, по сбору информации, необходимой для принятия решения (12).

Представленная в работах Фиорины теория "экономического голосования" проверялась как на американских, так и на западноевропейских массивах электоральных данных, и полученные результаты оказались достаточно убедительными (13). Но, как и всякая новая теория, она порождает немало разногласий даже в рядах своих приверженцев. Во-первых, не до конца ясно, основывается ли выбор при голосовании на оценке избирателями собственного экономического положения (эгоцентрическое голосование") или результатов работы народного хозяйства в целом ("социот-ропное голосование"). Эмпирические данные по США и Западной Европе в целом свидетельствуют в пользу второй модели (14). Во-вторых, продолжается полемика по вопросу о том, что важнее для избирателя — оценка результатов прошлой деятельности правительства ("ретроспективное голосование") или ожидания по поводу того, насколько успешной будет его деятельность в случае избрания на новый срок ("перспективное голосование"). В современной литературе, ориентированной на анализ эмпирического материала, чаша весов, похоже, склоняется в сторону первой позиции (15).

Падение авторитарных режимов в восточноевропейских странах и проведение там состязательных выборов заставили многих исследователей обратиться к западным теориям электорального поведения в поисках моделей, которые были бы применимы к сложным политическим реалиям новых демократий. Результаты этих поисков трудно охарактеризовать однозначно, ибо "сопротивление материала" оказалось довольно сильным. Так, скажем, "социологический подход" был сформулирован для обществ с укоренившимися, хорошо изученными социальными структурами, а также с устоявшимися связями между социальным положением индивида и его политическими установками. В посткоммунистическом мире ничего подобного не наблюдается. Дело не в том, что выбор при голосовании никак не связан со степенью материальной обеспеченности индивида или с уровнем его образования. Подобные связи выявлены (16). Но, как показывают исследования, они имеют весьма неустойчивый и часто непредсказуемый характер.

Неустойчивость и непредсказуемость связей между социальным положением индивидов и их электоральными предпочтениями привели некоторых аналитиков к заключению о том, что во многих новосозданных демократиях — например, в России — социальные базы выбора при голосовании не поддаются идентификации, а сам этот выбор делается исходя из соображений идеологического характера, персональных качеств кандидатов и т.д. (17). И действительно, в посткоммунистических странах практически не прослеживается наиболее популярный в западных электоральных исследованиях "раскол" — между собственниками и рабочими. "Расколы" по религиозному и этническому признакам, разумеется, сохраняют свое значение, однако они наблюдаются далеко не везде. Вместе с тем существует "раскол", давно уже отошедший на второй план как фактор электорального поведения в большинстве западных стран, но вполне значимый в некоторых посткоммунистических демократиях — между городским и сельским населением. Он отмечается, например, в Болгарии (18) и — несколько менее отчетливо — в Венгрии (19).

В России наличие подобного раскола было впервые зафиксировано в 1989 г. при анализе результатов выборов депутатов Съезда народных депутатов СССР, показавшем, что "продемократический" субэлекторат концентрируется севернее 55 параллели, а "прокоммунистический" — южнее (20). Интерпретируя сходные результаты, полученные по данным нескольких общенациональных выборов в России, Н. В. Петров писал: "Горизонтальная, географическая вариация на уровне регионов оказывается лишь проявлением более фундаментальной и всеобъемлющей вертикальной, иерархической вариации по основанию "город — село" (21). (Анализ причин, по которым сельское население России — и Болгарии — более склонно поддерживать левые силы, наследующие правившим при старом порядке партиям, в то время как в Венгрии оно выступает базой правых, клерикально-националистических группировок, выходит за рамки настоящей работы. В данном случае важен сам факт существования такого рода связей.)

Еще более серьезные трудности возникают с применением к восточноевропейским реалиям "социально-психологического подхода" в версии "партийной идентификации". Это и понятно: при коммунистическом режиме состязательных политических партий, которые могли бы послужить объектами притяжения избирателей, просто не было. Правда, в некоторых странах были восстановлены партии, действовавшие до прихода коммунистов к власти, и иногда базы их поддержки обнаруживают связь с прошлым (22). Однако нигде в посткоммунистическом мире — кроме, пожалуй, Румынии — такие партии не стали существенным фактором электоральной политики. В большинстве восточноевропейских стран не приходится говорить и о значимой связи между фактом членства в коммунистической партии до начала демократизации и голосованием за наследующую ей партию на свободных выборах. Что же касается новообразованных партий, то их организационная нестабильность, равно как и отмеченная во многих исследованиях крайняя неустойчивость избирательских предпочтений, делают саму мысль о применении к ним понятия "партийной идентификации" довольно парадоксальной.

Означает ли это, что "социально-психологический подход" вообще не имеет перспектив в Восточной Европе? В версии "партийной идентификации", разумеется, не имеет: нужно подождать несколько десятилетий. Однако вполне возможно, что у восточноевропейцев вырабатывается психологическая приверженность не к партиям как таковым, а к более широким, не охваченным партийными организационными рамками политическим тенденциям. При таком допущении картина меняется. В России, во всяком случае, отмечена весьма высокая стабильность голосований за "правящих демократов" и "оппозиционных коммунистов" от выборов,к выборам (23). Динамика имеет место, но она не очень значительна.

Подобная идентификация не является, разумеется, "партийной", но можно предположить, что с содержательной точки зрения речь идет о сходном феномене — о голосовании, обусловленном эмоциональной потребностью выразить солидарность с тем или иным участником электорального соревнования либо, напротив, протест против определенной политической тенденции (или, скажем, страх по поводу ее возможной победы). Имеем ли мы дело с "притяжением" или "отторжением" избирателей, психологическая подоплека голосования остается неизменной, и это не позволяет полностью исключить возможность обращения к "социально-психологическому" подходу при изучении электоральных процессов в посткоммунистических демократиях.

Как ни странно, при анализе поведения избирателей в странах Восточной Европы и бывшего Советского Союза реже всего применяются теории "экономического голосования", хотя, казалось бы, отсутствие значимых социальных "расколов" и "партийной идентификации" должно было бы стимулировать исследователей к использованию альтернативных подходов. Между тем, некоторым западным специалистам по электоральному поведению в посткоммунистическом мире выбор "экономической" теории представляется наиболее разумным (24).

Одна из проблем, связанная с применением такого подхода, состоит в том, что первая фаза экономических реформ в Восточной Европе практически повсеместно сопровождалась ухудшением положения в экономике и падением уровня жизни населения, однако электоральный успех часто сопутствовал поборникам продолжения или даже радикализации преобразований. Возможно, это и побудило Г.Китчель-та сформулировать гипотезу о том, что, в отличие от населения западных стран, граждане новых демократий голосуют, во-первых, эгоцентрично, а во-вторых — перспективно. Имеется в виду, что избиратель делает свой выбор, исходя из оценки того, сможет ли он лично улучшить свое экономическое положение путем конверсии индивидуальных ресурсов (образования, накоплений, профессионального опыта и т.д.) в новых экономических условиях. Соответственно, реальные результаты экономической политики правительства почти не принимаются во внимание. Важнее ожидания.

Гипотеза Китчельта получила определенное эмпирическое подтверждение на материале ряда восточноевропейских стран (25). И все же она оставляет открытыми весьма важные вопросы. Почему восточноевропейские избиратели, демократический опыт которых весьма невелик, оказываются способными тщательно рассчитывать последствия своего выбора, выказывая тем самым политическую заинтересованность и информированность, недоступные гражданам западных стран? Рационально ли вообще прибегать к подобным калькуляциям, учитывая крайне высокий уровень неопределенности в развитии посткоммунистических демократий?

К этому следует добавить, что данные по некоторым странам Восточной Европы прямо опровергают гипотезу Китчельта, недвусмысленно указывая на "ретроспективный" и "социотропный" характер голосования (26)/Автор настоящей статьи получил достаточно показательные результаты, применяя теорию "экономического голосования" в ее "ретроспективно-социотропной" версии к результатам общенациональных парламентских выборов в четырех восточноевропейских странах (27). К сожалению, до сих пор никто из исследователей не пытался проанализировать с подобных теоретических позиций кроссрегиональные вариации в России. Работа О.Сенатовой и А.Якурина по выявлению корреляций между уровнями дотационно-сти регионов и результатами губернаторских выборов заслуживает внимания как первый шаг в данном направлении (28), однако понятно, что используемая учеными независимая переменная с трудом поддается интерпретации как показатель собственно "экономического голосования".

Таким образом, анализ современной литературы не позволяет говорить о каких-либо определенных результатах применения существующих теорий электорального поведения при исследовании посткоммунистических реалий. С одной стороны, исследовательская практика — явно или неявно — ориентируется именно на западные модели. С другой — налицо серьезные трудности, связанные с существенными различиями между эмпирической базой рассматриваемых теорий и электоральным поведением в новых демократиях. Отсюда — необходимость специальной проверки, которая позволила бы установить степень применимости западных электоральных теорий в российских условиях на основе единообразного массива эмпирических данных.

ОПЕРАЦИОНАЛИЗАЦИЯ ПОНЯТИЙ И РЕЗУЛЬТАТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ

Сформулированная выше задача отнюдь не требует изощренно сложных исследовательских техник. Методологию можно представить следующим образом: даны зависимые переменные (результаты выборов) и ряды независимых переменных, каждая из которых операционализирует базовое понятие какой-либо из рассматриваемых теорий. Если между независимыми и зависимой переменными фиксируются существенные корреляции, то соответствующие теории "работают". Если таких корреляций нет или они несущественны — стоит разобраться, почему. Однако сначала нужно установить, каким образом операционализируются основные теоретические понятия на российском материале. И это — гораздо более сложная задача.

Начну с зависимых переменных. Прежде всего необходимо ответить на вопрос: почему для проверки теорий электорального поведения используются именно результаты выборов глав исполнительной власти в регионах России? В общественной дискуссии, сопровождавшей эти выборы, нередко звучала мысль о кардинальном различии между закономерностями поведения избирателей на общенациональных выборах, с одной стороны, и региональных—с другой*. И действительно, региональные выборы во многом отличаются от общенациональных. A priori можно было, например, предположить, что проявившиеся еще на региональных законодательных выборах 1994 г. преимущества инкумбентства (29) скажутся и на результатах губернаторских выборов. Кроме того, структуры полей политического соревнования в отдельных регионах не обязательно совпадают с общероссийскими (30).

* Некоторые аргументы, приводившиеся в поддержку данного тезиса, лишь повторяли предвыборную риторику кандидатов, например, заявление о том, что в региональных выборах политические и идеологические соображения вообще не играют никакой роли, а выбор избирателя делается исходя из профессиональных качеств кандидата. Ясно, что в известных контекстах "профессионализм" может служить такой же идеологемой, как "приверженность демократии" или "забота о благе трудящихся"

Иными словами, региональные выборы имеют отчетливо выраженную специфику. Но именно потому они особенно интересны. Ведь теории, находящиеся в фокусе настоящего исследования, претендуют на универсальность применения. Это значит, что если соответствующие теоретические конструкции "работают" в России, то они должны охватывать и сферу региональных выборов. Конечно, сознательный выбор столь сложной эмпирической базы исследования снижает вероятность получения положительных результатов, но зато повышает их ценность. Таким образом, региональные выборы дают хорошую возможность подвергнуть теории электорального поведения "критическому тесту".

В поле анализа включены выборы глав исполнительной власти, состоявшихся с мая 1996 г. по середину января 1997 г., т.е. от первого тура выборов в Санкт-Петербурге до второго тура губернаторских выборов в Тюменской области. В соответствии с общепринятой нормой электоральных исследований, не учитывались результаты выборов по субъектам Федерации, где число фактических избирателей не превышало 100 тыс. человек (к этой категории относятся почти все автономные округа, а также Еврейская автономная область). Не учитывались также результаты безальтернативных выборов в Республике Татарстан (февраль 1996 г.) и Кабардино-Балкарии. В то же время цели данного исследования позволили использовать данные по выборам, результаты которых были аннулированы (Амурская область и выборы 27 октября в Краснодарском крае). Таким образом, общее количество рассмотренных случаев составило 41. Безусловно, я сознаю, что установленным на столь малой выборке статистическим закономерностям не следует приписывать универсального значения. Но и игнорировать такие закономерности было бы, вероятно, неправильно.

На первый взгляд, операционализация понятия "результаты выборов" не составляет труда. В принципе, ее можно было бы осуществить на основе опубликованной электоральной статистики. В качестве зависимой переменной при этом выступал бы результат, полученный действующим главой исполнительной власти — инкумбен-том. Однако, на практике задача оказывается несколько сложнее — прежде всего в связи с различиями между избирательными системами, принятыми в разных регионах. В большинстве регионов применялась система абсолютного большинства со вторым туром, но в некоторых (например, в Сахалинской, Ульяновской, Читинской областях) использовалась система простого большинства. Соответственно, там можно было победить (при высоком уровне политической фрагментации), получив, скажем, 31 % голосов, как это произошло в Читинской области. Разумеется, мы не можем знать, какова была бы доля голосов читинского инкумбента во втором туре, если бы он проводился. В то же время игнорировать сам факт победы на выборах нет оснований. Разнились, естественно, и доли голосов, полученные инкумбентами в первых и вторых турах по системе абсолютного большинства. Иными словами, способ единообразно представить результаты выборов отсутствует.

Это заставило меня вместо одной использовать три зависимые переменные. Первая из них, V1, характеризует победу или поражение инкумбента независимо от полученной им доли голосов. Ряд значений этой переменной имеет дихотомический характер, причем случаям победы инкумбентов (независимо от того, победили ли они в единственном, в первом или во втором туре) присвоено значение 1, а случаям их поражений — 0. Исключение составляет Амурская область, где результаты выборов были аннулированы, так как инкумбент и его основной соперник получили почти равные доли голосов. Данному случаю присвоено числовое значение 0,5. V2 и Уз — это доли голосов, полученных инкумбентами, соответственно, при первом и втором голосованиях. Под первым голосованием понимаются: единственные выборы; первые туры двухступенчатых выборов; выборы, результаты которых были аннулированы. Под вторым голосованием понимаются: вторые туры двухступенчатых выборов; повторные выборы в Краснодарском крае. Если проводились единственные выборы или же если инкумбент выбыл из соревнования по итогам первого тура, значения V2 и V3 совпадают (таких случаев насчитывается 26).

Независимые переменные различаются по степени сложности операционализации. Проще всего обстоит дело с центральной для "социологического подхода" категорией "раскола". Как уже отмечалось, при анализе электоральных процессов в России сложилась устойчивая традиция связывать результаты голосования с процентной долей горожан в населении региона. Именно таково содержание применяемой мною переменной U. Гораздо сложнее операционализировать понятие "партийной идентификации". В западных электоральных исследованиях идентификация обычно замеряется по данным опросов общественного мнения. Однако в России обращение к подобной исследовательской стратегии сопряжено с большими методологическими и техническими проблемами. В качестве очень предварительного решения я использовал процент голосов, полученных Б. Ельциным во втором туре президентских выборов (от общего числа действительных избирательных бюллетеней в соответствующих регионах — величина I).

Почему именно второй тур? Дело в том, что психологическое притяжение к определенной политической тенденции или, напротив, отталкивание от нее отчетливее всего проявляются в условиях политической поляризации, когда избиратель оказывается перед простой альтернативой — "за" или "против". В первом туре президентских выборов избиратели, идентифицирующие себя с либерально-демократическими и рыночными ценностями, могли проголосовать за нескольких кандидатов. Во втором туре такая возможность отсутствовала. Известная фраза практикующего политика о том, что во втором туре голосовал не разум, а страх, точно характеризует социально-психологический компонент выраженных избирательских предпочтений. Таким образом, именно результаты голосования во втором туре можно использовать как функциональный аналог понятия "нормального голосования", играющего важную роль в американских электоральных исследованиях (31).

Труднее всего операционализировать понятие "экономического голосования". В западных электоральных исследованиях "эгоцентрично-перспективная" версия теории опирается, естественно, на данные опросов общественного мнения, а "эгоцентрично-ретроспективная" — на показатели реального личного дохода. Но, исходя из современного состояния литературы, целесообразно было бы проверить на российском материале наиболее широко распространенную на Западе "социотропно-ретроспективную" версию теории. Обычными средствами операционализации этой версии "экономического голосования" служат показатели безработицы и инфляции. Однако в нашей стране такого рода показатели вряд ли будут "работать".

Вариации по уровням безработицы в регионах России фиксируются официальной статистикой, однако нет нужды обстоятельно доказывать, что большие (и, предположительно, меняющиеся от региона к региону) объемы скрытой безработицы делают эти данные иррелевантными с точки зрения целей настоящего исследования. Что касается показателей инфляции и близких к ним — например, индексов роста потребительских ден, — то при их использовании возникает серьезная проблема методологического порядка. Рост цен в России обычно обусловлен экономической политикой федерального правительства. И хотя в последние годы наметились довольно значительные кроссрегиональные различия по этим показателям, не следует исключать возможности того, что рациональный избиратель по-прежнему склонен винить в происходящем центральные, а не региональные власти.

Отсюда вытекает необходимость использовать сконструированный ad hoc показатель, отличающийся от применяемых за рубежом, но отражающий российские реалии в соответствии с духом теории "экономического голосования". Такой показатель разработан на основе опубликованных данных по бюджетным расходам на душу населения в первой половине 1995 г. Почему за такой срок до региональных выборов? Согласно основным положениям "ретроспективной" версии теории "экономического голосования", удовлетворенность или неудовлетворенность избирателей результатами экономической политики инкумбента формируется задолго до выборов и устойчива по отношению к кратковременным воздействиям, связанным с перипетиями электорального процесса. Между тем, именно летом 1995 г. Россия вступила в длительный цикл избирательных кампаний (начиная с думской), которые, естественно, воздействовали на восприятие избирателями экономических условий в регионах. Выбор хронологического отрезка, стало быть, мотивирован необходимостью изолировать такого рода воздействия на всем массиве данных.

Здесь же кроется и ответ на вопрос, который наверняка уже возник у многих читателей. В течение 1996 — 1997 гг. произошла смена глав исполнительной власти в десяти регионах, включенных в поле данного анализа, причем в двух случаях (в Воронежской и Рязанской областях) — буквально накануне выборов. Были ли у рациональных избирателей — каковыми, во всяком случае, они являются с точки зрения теории "экономического голосования" — основания "наказывать" инкум-бентов за политику, которую проводили их предшественники? Да, были, — и именно потому, что сформировавшиеся задолго до выборов избирательские предпочтения связаны не с конкретными носителями власти, а с восприятием экономического положения как такового. В рамках рассматриваемой теоретической модели (здесь, пожалуй, уместно напомнить, что ни одна теоретическая модель не охватывает реальность во всем ее многообразии) имеют значение не персоналки, а факт инкумбентства.

Что касается бюджетных расходов на душу населения, то этот показатель, во-первых, объективен (что важно с точки зрения "социотропной" версии теории), а во-вторых, сравнительно адекватно характеризует региональную экономическую политику в той ее части, которая непосредственно затрагивает социально-экономическое положение населения. Могут возразить, что используемый показатель не включает выплат социального характера из внебюджетных фондов. Между тем, такие выплаты (например, пенсии) часто зависят не столько от экономической политики, сколько от демографических характеристик региона; и, кроме того, их реальные объемы по регионам просто-напросто неизвестны. Зато — пусть и не со статистической достоверностью — известно, что именно эти средства чаще всего используются не по назначению и реже всего доходят до адресата.

Разумеется, эффективная операционализация понятия "экономического голосования" на основе бюджетных расходов на душу населения в абсолютном денежном выражении едва ли возможна, поскольку она не учитывала бы кроссрегиональные вариации уровня цен. Поэтому итоговый показатель E, используемый в данном исследовании, представляет собой результат деления бюджетных расходов на душу населения (в % от значения по РФ в целом) на цену "потребительской корзины" (в % от значения по РФ в целом) в июне 1995 г., т.е. в конце выделенного хронологического отрезка. Числовые значения переменных U, I, E, V1, V2 и V3 представлены в таблице 1

Таблица1 Числовые значения основных переменных для 41 региона России.

Название региона	Переменные
	U	I	Е	V1	V2	V3
Республика Марий-Эл	62,2	41,3	0,81		9,7	9,7
Республика Хакассия	72,6	47,6	0,86
Республика Саха (Якутия)	64,5	65,6	1,59
Алтайский край	52,1	38,9	0,82
Краснодарский край	54,2	44,3	0,79
Ставропольский край	53,7	41,3	0,77
Хабаровский край	80,7	59,4	0,92
Амурская область	66,3	41,0	0,81	0,5
Архангельская область	73,4	64,5	0,93
Астраханская область	67,0	47,3	0,84
Брянская область	68,3	36,7	0,80
Владимирская область Волгоградская область	80.1 74,3	52,1 44,6	0,68 0,67
Вологодская область	67,2	64,4	1,13
Воронежская область	61,5	37,3	0,70
Ивановская область	82,3	53,7	0,63
Калининградская область	78,1	58,2	0,74
Калужская область	73,6	49,0	0,76
Камчатская область	80,8	62,3	1,31
Кировская область	70,2	51,2	0,65		17,5	17,5
Костромская область	66,1	50,3	1,04
Курганская область	54,8	43,6	0,68
Курская область	59,9	36,8	0,84
Ленинградская область	66,0	61,8	0,76
Магаданская область Мурманская область	87,0 92,4	64,0 70,6	1,78 0,87
Пермская область	76,4	71,6	0,83
Псковская область	65,1	45,6	0,70
Ростовская область	68,0	51,1	0,73
Рязанская область	67,8	43,0	0,90			38,4
Самарская область	80,4	52,4	1,04
Саратовская область	73,9	44,6	0,65
Сахалинская область	85,1	53,9	0,96
Тюменская область	76,1	56,4	1,02
Ульяновская область	72,6	38,3	1,23
Челябинская область	81,3	59,2	0,75
Читинская область	63,1	41,4	0,54
Москва	100,0	77,8	1,98
Санкт-Петербург	100,0	74,1	1,13			45,8
Ханты-Мансийский АО	91,5	74,5	2,52
Ямало-Ненецкий АО	82,9	79,9	2,35

Источники: столбцы 1,3 — Смирнягин Л.В. (ред.) Российские регионы накануне выборов-95. М., 1995; столбец 2 — "Вестник Центральной избирательной комиссии Российской Федерации", 1996, No. 16 (36); столбцы 5-7 — UOMRI Russian Regional Report", 8.1.1997.

Являются ли переменные U, I и Е независимыми друг от друга? В конце концов, логично предположить, что в регионах с большей долей городского населения сильнее психологическая приверженность демократическим ценностям, что аграрные регионы уступают по своему экономическому положению большинству индустриальных, и т.д. Точный ответ на поставленный вопрос дает корреляционный анализ. Наиболее высока корреляция между величинами U и I — 0,74. Это означает, что доля вариации величины I, объясняемая влиянием U, составляет лишь 54,8 %, а остальные 45,2% объясняются влиянием иных, неучтенных факторов. Корреляция между величинами Е и I — 0,65, а между Е и U — 0,49. Таким образом, рассматриваемые показатели взаимосвязаны, но уровни их корреляции все же не столь велики, чтобы полностью исключить возможность их использования в качестве независимых. Кроме того, проверка альтернативных теорий в принципе требует привлечения независимых переменных, значения которых до известной степени "накладываются" друг на друга.

С точки зрения целей настоящего исследования, значительно больший интерес представляют корреляции между независимыми и зависимыми переменными. Результаты корреляционного анализа сведены в таблице 2. Они показывают, что между всеми независимыми и всеми зависимыми переменными существуют положительные корреляции. Менее всего (что довольно неожиданно) коррелирует с зависимыми переменными самый апробированный в отечественных электоральных исследованиях показатель — U. Что касается показателей Е и I, то они "работают", как выясняется, избирательно: I служит лучшим предиктором победы или поражения инкумбента, а также исхода "второго голосования", в то время как Е в большей мере влияет на итоги "первого голосования". Думается, что этот результат имеет теоретическое обоснование: при "первом голосовании" избиратель, как правило, имеет возможность выбирать между несколькими идеологически близкими (в т.ч. и к инкумбенту) кандидатами, что и ведет к сравнительно более полной реализации модели "экономического голосования"; при "втором" — возрастает политическая поляризация, и в ход вступают социально-психологические факторы выбора. Выявленные корреляций можно ранжировать в порядке убывания следующим образом: I: V3, Е: V2, Е: V3, U: V3, I: V2, 1: V1, Е: V1, U: V2, U: V1.

Таблица 2

Коэффициенты корреляции между основными независимыми переменными и результатами выборов глав исполнительной власти в регионах

Результаты выборов	Независимые переменные
	U	I	E
V1	0,30	0,40	0,37
V2	0,34	0,43	0,52
V3	0,43	0,54	0,49

К интерпретации результатов корреляционного анализа я вкратце вернусь в заключительной части статьи. Здесь же я остановлюсь лишь на одном из них, требующем обстоятельного обсуждения. Из таблицы видно, что коэффициенты корреляции между переменными не очень высоки. Лучший из полученных показателей — 0,54 — свидетельствует о том, что доля вариации величины V3, объясняемая влиянием I, составляет лишь около 30%. Ссылка на то, что в отечественных электоральных исследованиях утвердилась традиция рассматривать.подобные показатели как "высокие", едва ли уместна в серьезной теоретической дискуссии. Можно, конечно, предположить, что избранные средства операционализации понятий просто-напросто неадекватны. Судить об этом — и попытаться найти что-то более подходящее — я предоставляю читателю. Другое возможное предположение состоит в том, что ряды зависимых переменных включают в себя отдельные значения, настолько сильно отклоняющиеся от ожидаемых, что даже при оптимальном способе операционализации понятий статистические корреляции неизбежно будут низкими. Я склоняюсь ко второму выводу.

Обосновать эту позицию можно было бы статистически, выделив такие отклоняющиеся значения в числовом выражении. В данном случае, однако, в статистике нет нужды. Мы видели, что наименее предсказуемыми оказываются победы или поражения инкумбентов. Стало быть, именно этот ряд значений зависимых переменных заслуживает наибольшего интереса. Дихотомический характер рассматриваемого ряда позволяет, расположив значения независимых переменных в порядке убывания, а затем разбив каждый из континуумов по медиане, выделить отклонения в наиболее простом и наглядном виде: это победы инкумбентов в нижней половине каждого из распределений (20 случаев) и победы их оппонентов в верхних половинах (21 случай)*.

* Для решения этой специфической задачи пришлось приписать определенный результат выборам 22 сентября в Амурской области. Исходя как из первоначально объявленных итогов голосования, так и из окончательного исхода борьбы в 1997 г., я счел возможным рассматривать данный регион как один из случаев поражения инкумбента.

В результате описанной процедуры выявились три ряда отклонений, которые, как и следовало ожидать, частично — но далеко не полностью — "накладываются" друг на друга. Оказалось, что в 19 случаях предсказать победу или поражение инкумбента было возможно на основе всех трех теорий, в 12 — на основе каких-то двух из них, в 5 — на основе только одной, в то время как 5 случаев представляют собой отклонения с точки зрения любой из теорий (см. таблицу 3).

Таблица. 3

Количества теоретических моделей, применимых к исходам выборов глав исполнительной власти в отдельных регионах России

Число применимых моделей	Регионы	Количество регионов
	Республика Марий-Эл; Алтайский, Краснодарский, Ставропольский и Хабаровский края; Амурская, Архангельская, Брянская, Воронежская, Камчатская, Курганская, Пермская, Псковская, Самарская, Сахалинская и Тюменская области; Москва; Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий автономные округа
	Республики Хакассия и Саха (Якутия); Волгоградская, Вологодская, Ивановская, Калужская, Кировская, Костромская, Курская, Ленинградская, Рязанская и Ульяновская области
	Астраханская, Владимирская, Калининградская, Саратовская и Челябинская области
	Магаданская, Мурманская, Ростовская и Читинская области; Санкт-Петербург

Можно предположить, что именно замыкающие распределение десять случаев и представляют собой те самые исключения, которые "портят" статистические показатели корреляции. Среди типов компаративного анализа, выделенных в известной статье А.Лейпхарта "Сравнительная политология и сравнительный метод" (32), фигурирует такая стратегия, как "исследование отклоняющихся случаев". Имеется в виду, что если какие-то случаи существенно отклоняются от предсказаний устоявшейся теории, то их детальное исследование позволяет выявить пределы применимости этой теории. Для реализации подобной стратегии применительно к целям данного исследования в каждом из отклоняющихся случаев требуется зафиксировать действие неких факторов, не описываемых проверяемыми теориями, но определяющим образом сказавшихся на итогах выборов. Моя рабочая гипотеза состоит в том, что все такие факторы имеют сугубо политический характер. Эту гипотезу и предстоит проверить путем качественного анализа на эмпирическом массиве из десяти выделенных отклонений.

В четырех из "отклоняющихся областей" победили инкумбенты. Проще всего обстоит дело с Читинской областью: здесь победа инкумбента — это артефакт» созданный системой простого большинства на фоне высокого уровня политической фрагментации. Ситуация в Саратовской области, как отмечалось многими наблюдателями, действительно почти уникальна по меньшей мере в трех отношениях: во-первых, по уровню вовлеченности федерального центра в избирательную кампанию на стороне инкумбента; во-вторых, по степени консолидации местных элит вокруг фигуры Д.Аяцкова; в третьих, по эффективности политической нейтрализации оппозиционных сил (достаточно сказать, что кандидатуру Аяцкого поддержали некоторые организации КПРФ и "Трудовой России") (33). Лишь один случай региональных выборов приближается к саратовскому в двух перечисленных отношениях. Характерно, что это — Ростовская область. Наконец, достигнутую с минимальным перевесом и неожиданную для большинства местных наблюдателей победу А. Гуж-вина в Астраханской области можно объяснить отказом популярного в области "Яблока" выставить собственного кандидата. В случае выдвижения такого кандидата более вероятной, по оценке тех же наблюдателей, была победа представителя левой оппозиции В.Зволинского (34).

Примеры поражений инкумбентов также достаточно показательны с точки зрения своеобразной констелляции политических факторов. В качестве причин неудачи А.Собчака в Санкт-Петербурге часто называют неблагоприятный график выборов, неэффективность избирательной кампании инкумбента, а также его тактические ошибки. К этому следует добавить, что по итогам первого тура (в котором, кстати, относительное большинство голосов получил Собчак) В.Яковлев оказался кандидатом весьма широкой и разношерстной коалиции, включавшей самые разнообразные политические силы и группы интересов.

Аналогичная картина наблюдалась и в трех других отклоняющихся областях — Калининградской, Магаданской и Мурманской. В первых двух победили идеологически неангажированные "сильные профессионалы", в третьей — бывший председатель мурманского облсовета Ю.Евдокимов, баллотировавшийся как представитель возглавляемого АЛебедем движения "Честь и Родина" и поддержанный весьма широким спектром оппозиционных групп. Показательно, что во всех перечисленных случаях инкумбенты лишились поддержки значительной части местных элит накануне решающего выбора. Что касается Владимирской и Челябинской областей, то там назначенные в 1991 г. инкумбенты никогда такой поддержкой и не пользовались, и их поражение лишь подвело закономерный, по общему мнению наблюдателей, итог длительному периоду политической конфронтации (35).

Таким образом, гипотеза о наличии сильных факторов политического характера, оказавших возмущающее воздействие на итоги выборов в ряде регионов, в целом выдерживает проверку. Попутно выясняется, что в ряду таких факторов константой является уровень консолидации местных элит вокруг инкумбента. Предельная консолидация элит, как показывают примеры Ростовской и Саратовской (а отчасти — и Астраханской) областей, способна в известной мере нейтрализовать действие макро-социальных факторов электорального процесса. Но аналогичный эффект может иметь и предельная фрагментация элит, их полный или частичный переход на сторону оппозиционных кандидатов.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Исследование показало, что все три основные теории электорального поведения "работают" и в российских условиях, причем степени их применимости ранжируются в порядке, аналогичном тому, который с начала 80-х годов преобладает в западных электоральных исследованиях: наиболее эффективным оказывается "социально-психологический" подход, далее следует теория "экономического голосования", и, наконец, с довольно большим отрывом — "социологический" подход. Это свидетельствует о том, что высказываемое иногда мнение об уникальности моделей поведения избирателей в посткоммунистических демократиях преувеличивает специфику феномена. Другое дело, что на российском фоне многие закономерности проявляются в нечетком, как бы смазанном виде. Проведенный анализ позволил установить, что наиболее общей причиной отклонений выступают факторы сугубо политического характера, причем в России решающим среди них является баланс политических сил внутри элиты.

1. Berelson В., Lazarsfeld P., McPhee W. Voting: A Study of Opinion Formation in a Presidential Campaign. Chicago, 1954.

2. См., напр.: Milne R., Mackenzie H. C. Marginal Seat. L., 1959.

3. Upset S.M., Rokkan S. Cleavage Structures, Party Systems and Voter Alignments. — Lipset S.M., Rokkan S. (eds). Party Systems and Voter Alignments. N.Y., 1967.

4. См.: Powell Jr. G. B. Contemporary Democracies: Participation, Stability and Violence. Cambridge, Mass., 1982.

5. Liiphart A., Religion vs. linguistic vs. Class Voting: The "Crucial Experiment" of Comparing Belgium, Canada, South Africa, and Switzerland. — "American Political Science Review", 1979, Vol. 73.

6. Campbell A. et al. The American Voter. N.Y., 1960.

7. См., напр.: Budge L, Crewe I., Farlie D. (eds). Party Identification and Beyond: Representations of Voting and Party Competition. N.Y., 1976; Converse P. E., Pierce R. Representation in France. Cambridge, Mass., 1986.

8. Butler D., Stokes D. Political Change in Britain: The Evolution of Electoral Choice. 2nd ed. N.Y., 1974.

9. Franklin M.N. The Decline of Class Voting in Britain. Oxford, 1985.

10. Downs A. An Economic Theory of Democracy. N.Y., 1957, p. 36.

11. Fiorina M. Retrospective Voting in American National Elections. New Haven, 1981, p. 5.

12. См.: Tsebelis G. Nested Games: Rational Choice in Comparative Politics. Berkeley, 1990.

13. См., напр.: Rosenstone S. Forecasting Presidential Elections. New Haven, 1983; Lewis-Beck M. Economics and Elections. Ann Arbor, 1988.

14. Kiewiet D.R. Macroeconomics and Micropolitics. Chicago, 1983.

15. См.: Markus G.B. The Impact of Personal and National Economic Conditions on the Presidential Vote: A Pooled Cross-Sectional Analysis. — "American Journal of Political Science", 1988, Vol. 32.

16. См., напр.: Wyman M. et al. Public Opinion, Parties and Voters in the December 1993 Russian Elections. — "Europe-Asia Studies", 1995, Vol. 47.

17. См. обзор полемики по этому вопросу в: Evans G., Whitefield S. Identifying the Bases of Party Competition in Eastern Europe. — "British Journal of Political Science", 1993, Vol. 23.

18. Koulov B. Geography of Electoral Preferences: The 1990 Great National Assembly Elections in Bulgaria. — "Political Geography", 1995, Vol. 14.

19. Martis K.C. et al. The Geography of the 1990 Hungarian Elections. — "Political Geography", 1992, Vol. 11.

20. Колосов В.А., Петров Н.В., Смирнягин Л.В. (ред.) Весна-89: География и анатомия парламентских выборов. М., 1990, с. 69, 74-75.

21. Петров Н. Анализ результатов выборов 1995 г. в Государственную думу России по округам и регионам. — Парламентские выборы 1995 г. в России. М., 1996.

22. Cotta М. Building Party Systems after the Dictatorship: The East European Cases in a Comparative Perspective. — Pridham G., Vanhanen T. (eds). Democratisation in Eastern Europe: Domestic and International Perspectives.L.,1994.

23. Колосов В.А., Туровский, Р.Ф. Электоральная карта современной России: генезис, структура и эволюция. — "Полис", 1996, № 4.

24. Crewe I. Voters, Parties and Leaders Thirty Years on: Western Electoral Studies and the New Democracies of Eastern Europe. — Budge I., McKay D. (eds). Developing Democracy: Comparative Research in Honour of J.F. P.Blondel. L. and Beverly Hills, 1994, p. 73-76.

25. Kitschelt H., Dimitrov D., Kanev A. The Structuring of the Vote in Post-Communist Party Systems: The Bulgarian Example. — "European Journal of Political Research", 1995, Vol. 27.

26. Gibson J., Cielecka A. Economic Influences on the Political Support for Market Reform in Post-Communist Transitions: Some Evidence from the 1993 Parliamentary Elections in Poland. — "Europe-Asia Studies", 1995, Vol. 47.

27. См.: GolosovG.V. Modes of Communist Rule, Democratic Transition, and Party System Formation in Four East European Countries. Seattle, 1996.

28. Сенатова О., Якурин А. Выборы губернаторов в контексте социально-политического развития регионов России. — "Политический мониторинг", 1997, N5 1.

29. См.: Григорьев О., Малютин М. Региональная ситуация в России после декабрьских выборов: анализ новых тенденций и политических итогов местных выборов весной 1994 г. М., 1995; Golosov G.V. Russian Political Parties and the "Bosses": Evidence from the 1994 Provincial Elections in Western Siberia. — "Party Politics", 1997, Vol. 3.

30. Обзоры итогов выборов можно найти в: Колосов В.А., Туровский Р.Ф. Осенне-зимние выборы глав исполнительной власти в регионах: сценарии перемен. — "Полис", 1997, № 1; Belin L. All Sides Claim Victory in 1996 Gubernatorial Elections. — "Transition: Events and Issues in the Former Soviet Union and East-Central and Southeastern Europe", 21.II. 1997.

31. Converse P. The Concept of a Normal Vote. — Campbell A.et al. (eds). Elections and the Political Order.

32. Lijphart A. Comparative Politics and Comparative Method. — "American Political Science Review", 1971,

33. Фаритов Д. Саратовская область в сентябре 1996 г. — "Политический мониторинг", 1996, № 9.

34. Монин В. Астраханская область в октябре — ноябре 1996 г. — "Политический мониторинг", 1996,

35. Сименидо Ю. Владимирская область в октябре 1996 г. — "Политический мониторинг", 1996, № 10.

Дата добавления: 2015-07-19