|
Новокаин уже выветрился, но Ник, вылетая впереди своей охраны с автостоянки Св. Эвтаназия, по-прежнему пребывал в приподнятом настроении, а то, как он управился с его преподобием, подмешивало к этому настроению толику торжества. «Сома» уж кралась на кошачьих лапках по центральной нервной системе Ника и мурлыкала там или шипела, отгоняя дурные мысли. Он оторвался от Майка с ребятами, внезапно свернув с Массачусетс авеню налево – на красный свет, – чудом уклонился от летевшего навстречу фургона химчистки, едва не передавил целую компанию возвращавшихся из мечети мусульман и только тут вспомнил наконец, что доктор Вит не велел ему и за руль-то са-диться, а не то что изображать Парнелли Джонса в самой гуще городского движения;
Дженнет позвонила ему в машину сообщить, что он нужен ей на совещании о выработке реакции АТИ на посвященный пассивному курению отчет Агентства по по ране окружающей среды, который будет опубликован на следующей неделе. И еще одна хорошая новость замаячила на горизонте табачников: Эрхард, их научный эксперт, подготовил доклад насчет того, что курение сдерживает развитие болезни Паркинсона.
– Буду через десять минут, – сказал Ник, уже испытывая усталость от перспективы участия в очередном совещании. Вся его жизнь – одно сплошное совещание. Интересно, в средние века люди тоже совещались с утра до вечера? А в Древнем Риме, в Греции? Не диво, что обе эти цивилизации погибли – видимо, упадок и визиготы в конце концов показались им предпочтительней все новых и новых совещаний.
– Я заскочу в «Кафе Оле», запасусь капучино, – Ник зевнул, ощущая во всем организме некую «сома»-тозность. – Тебе прихватить?
– О да, пожалуйста.
Он оставил машину в подземном гараже, с удовлетворением отметил отсутствие Майка, Джефа и Тома – тоже мне, телохранители – и поднялся наверх, в Атриум. Здесь находилось около дюжины заведений с названиями вроде «Пекинский гурман» (весьма посредственный интерьер и цыплята с глютамином), «Паста-Паста» (развесная торговля Спагетти), «ПИЙ» (Просто Изумительный Йогурт) и «А ну-ка, бублики!». Вокруг фонтана располагались столики, за которыми можно было поесть. Хорошее, в общем, место для перекуса, особенно вашингтонским летом, когда мало кому хватает решимости вылезать на плавящийся тротуар. Ник стоял у прилавка «Кафе Оле», дожидаясь двух своих двойных капучино, как вдруг ощутил уставленный ему в спину взгляд. Он обернулся, но никого не увидел – не считая какого-то бродяги. Ник, рожденный в 1952 году, по старинке называл их «бродягами» вместо «бомжей», но, разумеется, про себя, а не в лицо. Некоторое время назад он пытался протолкнуть программу бесплатной раздачи сигарет в приютах для бездомных, однако записные анти-табачные горлопаны пронюхали о ней и надавили на Министерство здравоохранения, чтобы оно воспрепятствовало ее осуществлению, так что люди, более кого бы то ни было нуждающиеся в бесплатном куреве, такового не получили. Ник знал большинство бродяг, попрошайничавших в Атриуме, пока их не шугала охрана, но этот был ему незнаком. Недурной образчик – крупный, нескладный, а уж грязен! Бродягу облекали останки дюжины, примерно, разных пальто. Волосы сальными прядями свисали на лицо, похоже раззнакомившееся с водой и мылом где-то в семидесятых. Бродяга приблизился.
– Щитвертаканинайжется? – глаза у него были неожиданно ясные, у большинства ему подобных они смахивали обычно на желтки протухших яиц.
Ник протянул бродяге доллар и спросил, не хочет ли он покурить.
– Жааблажаславитибябох.
Ник отдал ему всю початую пачку.
– Ашпищки?
Ник отдал ему и разовую зажигалку. Принесли капучино. Ник направился к эскалатору, ведшему к холлу с лифтами. Бомж поплелся за ним. Ник вовсе не собирался завязывать с ним близкое знакомство, но, как бывший католик, так и не смог совершенно избавиться от мысли – хоть и считал ее глупостью, – что один из этих убогих вполне может оказаться Христом в штатском, пришедшим посмотреть, кто являет милосердие к ничтожнейшим из тварей Его и кого, стало быть, Он сможет в дальнейшем избавить от вечного пламени, в сравнении с которым и летний Вашингтон покажется Антарктидой.
– Как тебя зовут? – Спросил Ник.
– Режжжарх.
– Ник. Ты откуда?
– Балмурр.
– Приятный город, – они уже поднимались по эскалатору. Ник сказал: – Ладно, удачи.
Что-то ткнуло его в середину спины, что-то, похожее на кончик зонта. Затем он услышал, как голос – определенно принадлежавший бродяге, но звучавший совсем иначе – произнес:
– Не оборачивайся. Не дергайся и не вякай. Это дуло девятимиллиметрового, не будешь делать, что тебе говорят и когда говорят, окажешься в морге с биркой на ноге раньше, чем остынет твой кофе.
В качестве вступительного слова это, несомненно, производило сильное впечатление. Эскалатор кончился. Их окружало множество людей, и Ника подмывало крикнуть: «На помощь!» – но этот голос… голос очень и очень не советовал ему так поступать.
– Видишь тот лимузин? – спросил бродяга. – Топай к нему, но медленно. Бежать не надо.
Ник и не побежал. Окна лимузина были непроницаемо черны. До него оставалось футов пятьдесят. Вот он, Ник, вот люди – и вот его среди бела дня похищают на глазах у сотен свидетелей. И – для чего? Не дойдя до машины футов пяти, Ник притормозил. Пистолет впился в спину.
– Пошевеливайся. Надо запомнить подробности. Черный. Нет, темно-синий. «Кадиллак». Нет, «линкольн». Нет, «кадиллак». Здорово ему это поможет. Лимузины в Вашингтоне так редки…
Распахнулась задняя дверца. В сознании Ника замельтешили все истории о бейрутских заложниках, какие он когда-либо слышал. «В последний раз его видели четыре года назад – запихиваемым в багажник черного „седана“. Его, по крайней мере, хоть в багажник не запихивают…
Ник ощутил боль в руках. Он так и держал два пластиковых стакана с кофе. Сердце колотилось. Кофеин ему не понадобится. Резко повернувшись, он швырнул стаканчики в бродягу с пистолетом. Стаканчики ударились о грудь бродяги и отскочили. Но крышки на них удержались. Стаканчик» шмякнулись на пол и лопнули, ошпарив Нику ступни пенистым капучино. Сколько раз за последние годы пластиковые крышки таких вот стаканчиков слетали в самое неподходящее время, обжигая ему руки, колени, портя обшивку сидений в машине, оставляя бурые пятна в паху светлых летних брюк – как правило, перед важной встречей. Но не сейчас, не в тот единственный в жизни раз, когда ему это действительно было нужно, – сейчас они держались, наглые, насмешливые пластиковые ублюдки.
Бродяга затолкал его на заднее сиденье. Ник успел еще приложиться головой о косяк дверцы. Бродяга дернул его на себя, и пока в зрительных нервах Ника пульсировал все звезды Млечного Пути, на голову ему сноровисто натянули черный шелковый мешок, а руки связали за спиной чем-то вроде ленты, какой стягивают мешки с мусором Машина медленно тронулась, выруливая на улицу.
– Привет, Ник. Данятно наконец-то повидаться с тобой. Странный акцент, среднеевропейский; вкрадчивый, елейный голос.
– В чем, собственно, дело? – спросил Ник.
– Как тебе там дышится, под мешком? Будет просто ужасно, если ты не сможешь дышать, – короткий смешок. Что-то знакомое в голосе, что-то…
– Куда мы едем? – спросил Ник.
– Какой невероятно нереалистичный вопрос, Ник. Ты полагаешь, что мы надовей тебе адрес?
Акцент. Точно – Питер Лорри, актер, игравший в «Касабланке» маленького, сального проходимца, как же его? Угарте. Но Лорри, насколько Ник помнил, давным-давно помер.
– Это все ради выкупа?
– Это все ради дакладной, Ник.
Смешок. Ник решил воздержаться от дальнейших попыток завязать дружескую беседу.
Примерно через полчаса машина остановилась, дверцы открылись, чьи-то руки выволокли его наружу, затем он услышал стук отворявшихся и захлопывавшихся дверей, приглушенные голоса, поднялся по лестнице, спустился в какую-то комнату, растворилась и захлопнулась еще одна дверь, его затолкали в кресло, привязали лодыжки к ножкам. Все это не обнадеживало. Мешок с головы не сняли. А вот это обнадеживало: значит, они не хотят показывать ему свои физиономии. Нику развязали руки, а затем началось то, что Нику ничуть не понравилось, – его стали раздевать.
– Простите. Что происходит?
– Не беспокойся, Ник, женщин д' десь нет. Можешь не стесняться. Этот голос. Вкрадчивый, пугающий. Голос из фильмов с Питером Лорри, даром что «Касабланка» – одна из любимых его картин.
– Ах да, прости, ты, наверное, умираешь от желания покурить. Это верно, сигарета ему сейчас не помешала бы.
– С другой стороны, если ты немного подождешь, то получишь столько никотин сколько сможешь усвоить.
Смех. Отнюдь не внушающий розовых надежд – смех человека с серьезно расстроенной психикой. И все же надо постараться поддерживать разговор.
– Может быть, нам стоит обсудить происходящее? Людям обычно объясняют, ради чего их похитили. Иначе вроде бы получается бессмыслица.
– Ты днаешь, ради чего, Ник. Мы хотим, чтобы ты перестал убивать людей. Многих-многих людей. Больше полумиллиона в год. И это только в Соединенных Штатах.
– Нет никаких данных, которые подтверждали бы это, – сказал Ник. – Ник! Это не пройдет. Ты не в шоу Опры Уинфри.
– Да ведь настоящая цифра и близко к полумиллиону не лежит. Даже антитабачные Горлопаны не решаются называть больше 435 тысяч.
– Горлопаны. Очень данятно, Ник. Это ты так именуешь людей, которым хочется, чтобы табачные компании перестали совершать в погоне да прибылями человеческие жертвоприношения?
Ника уже раздели до трусов. Он услышал звук открываемых картонных коробок. Когда вам на голову надевают непроницаемый мешок, вы приобретаете восприимчивость к разного рода шумам. Послышался треск, с каким разрывается пластик.
Рука надавила Нику на грудь. Он подскочил в кресле, напрягая лодыжки и заново связанные запястья. Рука отстранилась, что-то оставив на груди, что-то липкое, льнущее, да бандаж.
Другая рука – или та же – прижалась к груди, чуть сместясь, и тоже что-то оставила Так оно и продолжалось, пока ему не залепили всю грудь, а следом руки, спину и ноги, от трусов до лодыжек. Настал черед лба и щек. Скоро оклеенным оказался каждый квадратный дюйм его тела. Поерзывая в кресле, он ощущал себя некой клейкой массой, слепленной из пластырей куклой.
– Послушайте, может, все-таки поговорим?
– Ты помнишь, Ник, как я пообещал у Лэрри Кинга тебя погасить? Меня? Погасить? До Ника дошло наконец, что этот психопат облепил его с головы до ног никотиновыми пластырями. И стало быть, прямо сейчас огромное, может быть, смертельное количество никотина просачивается сквозь кожу в его кровь. Оно конечно, научных доказательств того, что никотин вреден, не существует…
Он произвел в уме вычисления. Сколько там никотина в одном пластыре – двадцать два миллиграмма? А в сигарете около одного, то есть каждый пластырь – это примерно пачка сигарет… а на него, похоже, налепили штук сорок… четыре блока? Даже по меркам табачной индустрии для одного дня многовато.
– Радреши я тебе кое-что почитаю, – сказал Питер Лорри. – Это ид листка, который прилагается к пластырям, по одному на коробку. Надывается «Побочное действие». Мой любимый рад'дел. Насчет опухолей в дащечных мешках хомяков и передних отделах желудков крыс Ф344 мне не очень интересно. Я даже понятия не имею, что это да крысы такие. Вообще, тут столько всего понаписано, прямо не днаю с чего начать. Давай я тебе пивное дачитаю.
Ника начинало подташнивать. И пульс, похоже… конечно, он нервничает – как тут не нервничать? – но сердце бьется слишком уж быстро.
– Послушайте, я считаю, что некурящие имеют полное право дышать воздухом, не смешанным с табачным дымом. Наша индустрия трудится рука об руку с общественными и правительственными организациями, добиваясь того, чтобы…
– Ник… Ты просто слушай, ладно? Тут скадано «эритема». Днаешь, что это? Мне так пришлось в словаре посмотреть. Покраснение кожи, вот что, вроде как от химического отравления или когда на солнце обгоришь. Осмелюсь даметить, у тебя будет ну очень красная кожа, Ник. Может тебя даже в кино водьмут, на роль индейца. Хе-хе. Ой, прости, Ник, это была неудачная шутка.
– Моя индустрия получает в год сорок восемь миллиардов прибыли. Мне кажется, для вас тут кроются очень интересные возможности. Думаю, никто из присутствующих здесь не откажется пораньше уйти на покой и скоротать остаток дней на Сен-Барте или еще где-нибудь.
– А вот это я и сам понял. «Боли в брюшной полости, сонливость» – это когда в сон клонит, верно? – «кожная сыпь, потливость. Боли в спине, дапор, диспепсия, тошнота, миалгия». Ну и словечки у них. А, вот хорошо: «головокружение, головная боль, бессонница». Чего-то я не понял, то у них сонливость, то бессонница. Ладно, выясним опытным путем. Днаешь, Ник, ты внесешь черт-те какой вклад в науку. Про тебя напишут в «Медицинском журнале Новой Англии». Ну-с, что еще? «Фарингит»? Это когда по горлу полоснут, что ли? «Синусит и… дисменорея». А вот что это такое, я и днать не хочу, уж больно страшно двучит. Ты мне про нее поподже расскажешь. Жжет. Сильно жжет кожу.
– По-моему, для начала вам стоит потребовать пять миллионов. А после поднять цифру. Не хочу хвастаться, но на мне держится очень важная часть нашей стратегии в сфере средств массовой информации, так что…
– Да ведь мне деньги-то не нужны, Ник.
– Так что вам тогда нужно? Мне не терпится услышать. Сердце. Ничего себе! Бу-бум, бу-бум.
– А что нужно каждому ид нас? Скромный достаток, любовь достойной женщины, не слишком большая дакладная, хорошо поджаренный бекон. У Ника совсем пересохло во рту да еще появилось чувство, будто его завернули в фольгу. В голове бухало. Сердце дергалось, как отбойный молоток. И в желудке начало что-то такое завариваться… что долго там не задержится.
– Фуух.
– Кстати, ты видел статью в «Ланцете»? Насчет того непостижимого факта, что в ближайшие десять лет в индустриальном мире дагнется от курения 250 миллионов человек? Каждый пятый, Ник. Потрясающе, а? Впятеро больше, чем погибло в прошлой войне. Бумбумбумбум.
– Агхрррр.
– Все население Соединенных Штатов.
– Я уволюсь. Пойду… работать… в ассоциацию… «Легкие»…
– Очень хорошо, Ник. Мальчики, вам не кажется, что Ник делает большие успехи?
– Ахрррр.
– Тебе вроде неможется, Ник?
– …хррр… Бумбумбумбум. Сердце колотилось о ребра с криком: «Гулять хочу!»
– Нет худа бед'добра, Ник. Готов поспорить, на курево тебя больше никогда не потянет.
– …бррлуп.
Дата добавления: 2015-07-19; просмотров: 42 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
Глава 10 | | | Глава 12 |