Глава 9. Мы заворачиваем на его мощеную подъездную дорожку и мне приходится откинутся на

Мы заворачиваем на его мощеную подъездную дорожку и мне приходится откинутся на сидение, чтобы увидеть всю картину целиком. Пляжный дом моей мечты. Четыре этажа, может пять, если в той площадке наверху есть комната. Все деревянное, выкрашено в изумительный изумрудный цвет с белыми ставнями. Большое крыльцо с белыми креслами и соответственными, деревянными цветниками, из которых виднеются красные анютины глазки. Кованные ворота на задний двор, откуда, по всей видимости, открывается вид на пляж. Мы заехали так далеко в леса, что я думала, мы въедем в воду прежде, чем найдем его дом.

— Славный домик, — говорю я ему.

— Поменяемся?

— В любое время.

— Действительно? Тебе он нравится? — он выглядит по-настоящему довольным.

— Что тут может не понравится?

Он останавливается позади и осматривается, будто видит все впервые. И кивает.

— Ха. Рад слышать.

Мы взбираемся на порог, но я хватаю его за руку прежде, чем он успевает повернуть ручку двери. От прикосновения дрожь пробегает по моему телу, в самую глубь.

— Постой.

Гален останавливает и задумчиво смотрит на мою руку.

— Что? Что-то не так? Ты же не передумала, правда?

— Нет. Я просто...должна рассказать тебе кое-что.

— Что?

У меня вырывается нервный смешок.

— Ну, хорошая новость в том, что я больше не стану отказывать тебе.

Он качает головой.

— Отлично, это прекрасные новости. Но ты так говоришь, как будто это не совсем так.

Я делаю глубокий вдох. Где же этот прочный внутренний стержень, когда он так нужен? Потому что, даже если я сделаю сотню глубоких вдохов, это все равно будет унизительно.

— Эмма?

— Я сказала маме, что мы встречаемся, — выпаливаю я.

Вот. Разве не легче? Нет. Увы, не легче.

Пока его улыбка удивляет меня — она практически отбрасывает меня к границам рациональной мысли.

— Ты что, шутишь? — спрашивает он.

Я трясу головой.

— Это единственное, во что бы она поверила. Так что теперь.... теперь тебе нужно будет делать вид, что ты со мной встречаешься, если придешь ко мне домой. Но не беспокойся, тебе не обязательно туда возвращаться. А через пару дней, я сделаю вид, что мы расстались.

Он смеется.

— Нет, не нужно. Я сказал ей тоже самое.

— Умолкни.

— Почему? Что я такого сказал?

— Нет, я имею в виду, ты и правда так сказал? Но зачем ты это сделал?

Он пожимает плечами.

— Наверное, по той же причине, что и ты. Она просто не приняла бы другого ответа.

Осознание того, что мы, возможно, поговорили с моей мамой об одном и том же, заставляет это миленькое крыльцо закружиться у меня перед глазами. А затем и вовсе превратиться в сплошное черное пятно. Когда мы были маленькими, мы с Хлоей любили крутить друг друга на офисном стуле моего отца. Однажды, она раскрутила меня настолько быстро, и так долго, что когда я встала, то пошла в совершенно противоположном направлении, от того, куда намеревалась пойти. Будучи детьми, мы считали это весьма веселой забавой, как и вдыхание гелия, чтобы заговорить голосом бурундучка. Теперь, повзрослев, мне это уже не кажется забавным. Тем более, что лицо Галена просто исчезло за черным пятном.

— Ой, нет.

— Эмма? В чем дело?

Остальная часть крыльца исчезает в черной дыре у меня перед глазами. Коврик у входной двери уходит у меня из-под ног, словно лодка во время урагана. Я тянусь к двери, или к стене, или к Галену, но так или иначе, я промахиваюсь по всем трем направлениям. Вдруг мои ноги подкашиваются, и моей лицо врезается в его грудь уже во второй раз в жизни. На этот раз, мой единственный вариант — уцепиться за него. Я слышу, как дверь открылась и закрылась. Пламя от его прикосновения — единственное, в чем я уверена. Все остальное — вверх, вниз, влево и вправо, — все, кажется, сливается.

— Я... я, кажется, упала в обморок. Извини.

Он держит меня на руках.

— Я положу тебя на кушетку. Хорошо?

Я киваю в знак согласия, но не отпускаю его шею.

— Скажи, что тебе нужно. Ты пугаешь меня.

Я зарываю свое лицо в его грудь.

— Я ничего не могу видеть. Не хочу ложиться, потому что... потому что не знаю, где нахожусь, — мир уже перестал вращаться. Я решаю, что в настоящий момент — его руки самое безопасное место.

До того, как я не начинаю падать. Я кричу.

— Ш-ш-ш. Все в порядке, Эмма. Я всего лишь сел. Ты на моих коленях, — он поглаживает мои волосы и качает меня взад-вперед. — Что-то с твоей головой? Скажи, что я могу сделать.

Когда я киваю в его грудь, слезы на щеках впитываются в его рубашку.

— Должно быть, что-то с головой. Прежде со мной такого не случалось.

— Не плачь, пожалуйста, Эмма.

Он вздрагивает, когда я хихикаю в его рубашку. И в качестве наказания, голову пронзает сильная боль.

— Держу пари, ты уже жалеешь о том, что привел меня сюда, — говорю я.

Он расслабляется.

— Я бы так не сказал.

Его голос, как бальзам. В объятьях его умелых рук, мое тело расслабляется, находясь вне моего контроля. Паника утекает из меня, как вода из разбитой вазы. Мои глаза отказываются открываться.

— Я немного устала.

— Стоит ли тебе спать? Все, что я читал о травмах головы, так это то, что ты не должна засыпать, — даже когда он это говорит, он позволяет вытянуть мои ноги поближе, прижаться плечом под мышку и подвинуться выше на его коленях. Он закрепляет мое новое положение напряженными руками. Жар медленно закипает между нами и охватывает меня, как зимнее пальто. Прижиматься к скульптурному блоку гранита просто не может быть более комфортным.

— Я думаю, все это верно, но только сразу после травмы. Сейчас же я уверена, что могу поспать. В смысле, я же спала прошлой ночью, так ведь? Серьезно, сейчас у меня навряд ли выйдет не уснуть.

— Но... ты ведь не теряешь сознание, а просто спишь? В этом есть разница.

Я снова зеваю.

— Спать. Возможно, мне просто нужно поспать.

Он кивает в мои волосы.

— Сегодня ты выглядела уставшей после школы.

— Теперь ты можешь положить меня на кушетку.

Он не двигается, просто продолжает качать меня. Все еще само внимание, будто поблизости скользкий склон.

— Гален?

— Хмм?

— Ты уже можешь отпустить меня.

— Я еще не готов, — он еще крепче прижимает меня.

— Ты не должен обнимать...

— Эмма? Ты меня слышишь?

— А, да. Я прекрасно могу слышать. Я только лишь не могу видеть...

— Так уже лучше. На мгновение, я подумал, ты, возможно, не слышала меня, когда я сказал, что еще не готов.

— Болван.

Он смеется в мои волосы.

— Засыпай.

Это последнее, что я запоминаю.

* * *

Из плохого: он больше меня не держит. Из хорошего: я снова могу видеть. Я осматриваю комнату, но еще не пытаюсь принять сидячее положение. Похоже, что я все еще в доме у Галена. Все в этой комнате кричит о роскоши. Предметы искусства, которые должны быть дорогими уже только из-за своего уродства. Необычной формы мебель, изготовленная чисто для броскости, а не для комфорта. На стене над камином огромный телевизор с плоским экраном. На меня накинуто кашемировое одеяло, такое мягкое, что не потревожило бы и наихудший солнечный ожог. Ах да, и еще вид на пляж. Во всю заднюю стену дома стеклянное окно. Никаких тебе дюн, закрывающих обзор. Даже лежа, я вижу набегающие волны и собирающийся в отдалении шторм.

Садиться — огромная ошибка по двум причинам. Во-первых, это заставляет голову пульсировать, и перед глазами мелькают пятна. Во-вторых, это заставляет кого-то закричать.

— Гааааааален!

Бормоча, я прикрываю уши и уединяюсь в кашемировой пещере.

— Трезубец Тритона, Рейна, ты ее разбудишь!

Рейна? Фан-черт-возьми-тастика. Грубиянка-сестра Галена. Но голос принадлежал не ему. Может, у него есть еще и брат?

— Она уже проснулась, перегар ты кальмарий. С чего бы еще я его звала?

— Хорошо, но его здесь нет, принцесса.

Я слышу шарканье и любопытство практически одолевает меня настолько, чтобы выглянуть из-под одеяла. Но вместо этого, одеяло и так слетает у меня с лица. Рейна пристально смотрит на меня и тычет пальцем.

— Видишь? Я же говорила тебе, она проснулась.

Парень рядом с ней качает головой и наклоняется ко мне.

— Эмма? — я в шоке, увидев еще одну пару фиолетовых глаз. И, конечно, этот парень тоже хорош — не так великолепен, как Гален, но правда, кто же он? — с такими же густыми черными волосами и оливковой кожей, как Рейна и ее брат.

В ответ я киваю.

— Эмма, я Тораф. И думаю, ты уже знаешь Рейну?

Тораф? Родители правда назвали его "Тораф"? Но я ничего не спрашиваю, только киваю.

— Слушай, ты не должна вставать или вообще что-нибудь делать. Гален просто... э... пошел поплавать. Он совсем скоро вернется.

Я смотрю между ними на пляж. И качаю головой.

— Что? Что не так, Эмма? — беспокоится он. Мне нравится Тораф. Он, кажется, искренне заботится обо мне, хоть никогда и не видел меня прежде. Рейна же выглядит так, будто хочет надавать мне по голове и закончить то, что не доделала дверь кафетерия.

— Шторм, — выдавливаю я. От одного слова у меня перед глазами снова расплываются цветные пятна.

Тораф улыбается.

— Он вернется до начала бури. Могу я принести тебе чего-нибудь? Что-нибудь поесть? Попить?

— Вызвать такси? — вставляет Рейна.

— Иди-ка ты на кухню, Рейна, — обращается он к ней. — Или ты уже готова поискать остров?

Не уверена, где здесь находится кухня, но кажется, она топала туда целых минут пять. Как на меня, поиск острова — не такое уж ужасное наказание за грубость. Но пока моя голова не в лучшем состоянии для соображений, поверю ему на слово. К тому же, всегда есть возможность, что я смогу сама понять, что он имел в виду.

— Ты не против, если я сяду? — спрашивает Тораф.

Я качаю головой. Он присаживается на краешек дивана, поправляя мне плед. Надеюсь, он примет мой кивок за "спасибо".

Он наклоняется ко мне и шепчет:

— Слушай, Эмма. Пока Гален не вернулся. Я хотел кое-что у тебя спросить. Нет, не волнуйся, это вопрос на "да" или "нет". Не нужно разговаривать.

Надеюсь, мой кивок он принимает за "Да, конечно. Ты очень мил".

Он оглядывается по сторонам, словно собирается меня ограбить, а не задать вопрос.

— Ты чувствуешь...э... покалывание... когда Гален вблизи тебя?

В этот раз, надеюсь, он сочтет он мои широко раскрытые глаза и энергичный кивок за "ОБожеТыМой, как ты об этом узнал?"

— Я так и знал! — не удерживается он. — Слушай, буду тебе очень благодарен, если ты не расскажешь об этом Галену. Вам обоим будет лучше, если он додумается до этого сам. Обещаешь?

Я киваю. Надеюсь, он поймет его как "Это был самый странный сон в моей жизни".

И все погружается во тьму.

* * *

Мне не нужно было открывать глаза, чтобы знать, что буря уже здесь. Дождь сильно бьется о стекла, и раскаты грома оглушают все вокруг. Или, возможно, это урчит мой желудок? Пока сознание проясняется, вспышки света от грозы проникают сквозь веки, как свет от стробоскопа*. (* — светодинамическая установка для дискотеки, использующая вспышки с разной частотой импульсной лампы) Подглядывая через мелкую сеточку одеяла, я открываю глаза. Свет в гостиной выключен, что заставляет меня смотреть на бурю, сверкающую, как фейерверк. Я была бы благодарней, если бы дразнящий запах еды не разыграл мой аппетит.

Когда я сажусь, кашемировый плед соскальзывает на пол. Я держусь ровно и хватаюсь за диван, в ожидании, что комната поплывет вокруг или испарится из моего взора. Я поворачиваю голову из стороны в сторону, вверх и вниз, и кругом. Нет ни головокружения, ни провала, ни пульсации. Вспышка молнии на мгновение освещает комнату, и когда она исчезает, я оборачиваюсь за ней к окну и направляю свой взгляд ей вслед к морю. В отражении на окне я замечаю стоящую позади меня фигуру. Мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, кто создает такой большой контур, или кто заставляет меня покрыться мурашками.

— Как ты себя чувствуешь?

— Лучше, — говорю я его отражению.

Он перепрыгивает через спинку кушетки и берет меня за подбородок, а затем вертит голову в разные стороны, верх, вниз, вокруг, наблюдая за моей реакцией.

— Я только что так делала, — сообщаю ему я. — Ничего.

Он кивает и отпускает меня.

— Рей..., э.. моя мама позвонила твоей и рассказала о том, что случилось. Должно быть твоя мама позвонила врачу, и тот сказал, что такое не впервые, но тебе следует отдохнуть несколько дней. Моя мать настояла на том, чтобы ты осталась на ночь, незачем садиться за руль в такую погоду.

— И моя мама согласилась с этим?

Даже в темноте от меня не ускользает его усмешка.

— Моя мама порой может быть весьма настойчивой. Под конец разговора, твоя мама даже предложила нам обоим завтра вместо школы остаться у меня дома, чтобы ты отдохнула — конечно же, под бдительным оком моей мамы. Твоя же сказала, ты не останешься дома, если я отправлюсь в школу.

Вспышка молнии засвечивает мой румянец.

— Потому что мы оба ей сказали, что встречаемся.

Он кивает.

— Она сказала, ты должна была остаться сегодня дома, но закатила истерику. Честно, не думал что ты такая вре... ауч!

Я пытаюсь пнуть его еще раз, но он перехватывает мое запястье и перекидывает меня себе на колени, словно ребенка для порки.

— Я хотел сказать, "вредная насчет истории", — он смеется.

— Нет, не хотел. А ну пусти.

— Сейчас, — он не двигается с места.

— Гален, если ты не дашь мне встать прямо сейчас...

— Прости, пока не готов.

Я охаю.

— Ой, нет! Комната опять кружится, — я вся напрягаюсь.

Теперь комната и правда кружится, когда он поднимает меня и снова берет за подбородок. Беспокойство на его лице заставляет меня почувствовать себя немного виноватой, но не настолько, чтобы промолчать.

— Каждый раз срабатывает, — я одариваю его своим лучшим взглядом из серии "ха-ха, вот ты дурак".

Кроссовок, полетевший со стороны входной двери, практически попал в цель. Я никогда не слышала, чтобы Гален чертыхался, но судя по тому, как у него светятся глаза, похоже, что слово из трех букв вот-вот вылетит. Мы оба оборачиваемся и видим Торафа, со скрещенными руками. На его лице тоже сияет улыбка из серии "ха-ха, вот ты дурак".

— Ужин готов, детишки, — сообщает он.

Да, Тораф мне определенно нравится. Гален закатывает глаза и ссаживает меня со своих колен. Он подрывается, оставляя меня на диване, и я вижу в отражении, как проходя мимо Торафа, он пинает того кулаком в живот. Тораф морщится, но усмешка не сходит с его лица. Он кивает мне, прежде чем последовать за Галеном.

Когда мы проходим через комнаты, я стараюсь вдоволь налюбоваться богатой, изысканной обстановкой, мраморными полами, причудливыми картинами, но мой желудок издает звук, больше подходящий собаке в питомнике во время кормежки.

— Мне кажется, твой желудок ревет, словно морской слон в сезон спаривания, — шепчет Тораф мне на ухо, пока мы входим в кухню. Я тут же заливаюсь краской, и этого достаточно, чтобы Тораф засмеялся во всеуслышание.

Рейна сидит за стойкой, взгромоздившись на стул по-турецки, и пытается накрасить ногти на ногах шестью разными цветами, выстроенными в ряд напротив нее на столе. Если она хочет придать им вид чего-то отличного от M&M’S, ей придется хорошенько постараться. Ммм... M&M’S...

— Эмма, познакомься с моей мамой, — говорит Гален. Он ложит руку на спину матери и уводит ее от стойки, на которой она помешивает что-то в кастрюле, размером с автомобильную шину. Она протягивает мне руку и усмехается, когда я ее пожимаю. Мама Галена самая итальянская итальянка, какую я только видела. Большие карие глаза, черные вьющиеся волосы, беспорядочной россыпью на голове, и шокирующая красная помада, идеально подходящая под каблуки в десять сантиметров, надетые, вероятно, чтобы дотянуться до крышки той самой кастрюли.

— Я так рада познакомиться с тобой, Эмма, — говорит она. — Теперь я понимаю, почему Гален не умолкал о тебе ни на секунду.
Ее улыбка вступает в противоречие с хмурыми складками вокруг рта. Хотя на деле, она выходит у нее такая настоящая и теплая, что я почти верю ее радости от встречи со мной. Но разве не так ведут себя все мамы, когда сыновья представляют их своим подружкам? Ты не его девушка, глупая. Или она тоже считает, что мы встречаемся?

— Спасибо, я тоже очень рада, — отвечаю я на автомате. — Уверена, он вам миллион раз уже успел рассказать, какая я неуклюжая, — а что бы еще он мог обо мне рассказать?

— Миллион и один раз, вообще-то. Надеюсь, у тебя начнет хорошо выходить и что-нибудь другое — ну, знаешь, для разнообразия, — вставляет Рейна, не поднимая глаз.

Рейна продолжает играть своим гостеприимством на моих нервах.

— Я бы могла научить тебя, как делать одноцветный маникюр, — выстреливаю я в ответ. От ее взгляда в мою сторону скисло бы молоко.

Тораф кладет ей руки на плечи и целует в макушку.

— Я думаю, у тебя все и так отлично выходит, моя принцесса.

Она выворачивается из его рук, с размаху засовывая кисточку с лаком обратно в пузырек.

— Если ты такая умелая маникюрщица, отчего сама не красишь свои ногти на ногах? Наверное, потому что на них живого места нет, после твоих столкновений со всем на свете. Я права?

Да? Правда? Я уже собираюсь и ей напрямик высказать пару вещей, — например, что привлекательность накрашенных ногтей начисто стирается, когда ты сидишь по-турецки, напялив юбку, — но тут мама Галена деликатно берет меня за руку и прочищает горло:

— Эмма, рада видеть, что тебе уже лучше. Готова поспорить, ужин только ускорит твое выздоровление, не так ли?

Я киваю.

— К счастью, дорогая, ужин как раз готов. Гален, ты не мог бы вытащить сковороду из духовки? И Рейна, ты накрыла стол только на четверых! Тораф, достань еще один прибор, пожалуйста. Нет, в другом шкафчике. Спасибо, — раздавая указания, она проводит меня к столу и вытягивает для меня стул. Убедившись, что я с комфортом устроилась, она разворачивается на каблуках и возвращается к плите.

Тораф ставит тарелку передо мной, да так быстро, что та подскакивает и начинает крутится, как монета.

— Упс. Простите, — говорит он. Я ему улыбаюсь. Он хлопает по ней рукой в попытке остановить, затем кладет нож и вилку сверху. Когда он подносит мне стакан, Гален хватает его за предплечье и выхватывает его у него из рук.

— Это же стекло, идиот. Никогда о нем не слышал? — говорит Гален. Он бережно опускает его на стол, словно яйцо, и подмигивает мне. Я рада, что он снял свои линзы — его глаза самые привлекательные из всех сиреневых глаз здесь.

— Твоя правда, — произносит Тораф, садясь рядом с Рейной.

Когда все расселись, Гален берет прихваткой крышку большой сковороды, что стоит по центу стола, и снимает ее. И тут я чуть не подавилась. Рыба. Крабы. И... это что, щупальца кальмара? До того, как я найду вежливое выражение правды, — а я лучше проглочу свой собственный палец, чем стану это есть, — Гален кладет самый большой кусок рыбы мне на тарелку, затем сверху покрывает его смесью из гребешков и крабового мяса. Единственное, о чем я сейчас могу думать — так это, как сделать вид, что я икаю, а не давлюсь. Что за запах я слышала ранее? Тот, от которого у меня практически текли слюнки. Он не мог исходить от этого.

Я накалываю филе и накручиваю его на мою вилку. Размять в пюре, нарезать кусочками, перемешать, — не важно, чтобы я с ним ни сделала или как бы оно ни выглядело, — я просто не могу поднести это ко рту. Даже если в бабушкином пруду меня спасла ненастоящая рыба, ее придумало мое воображение, успокаивая меня, пока не придет помощь. И теперь я должна жевать ее кузину? Да ни за что.

Я опускаю вилку и отпиваю воды. Я кожей чувствую, как Гален смотрит на меня. Периферийным зрением, я вижу, что остальные спокойно принимаются за еду. Но не Гален. Он все еще сидит, склонив голову и ждет, когда же я возьму в рот первый кусочек.

Вот же приспичило побыть джентльменом! Куда подевался тот парень, что еще пару минут назад перекинул меня себе на колени как трехлетнего ребенка? Но и так, я все равно не притронусь к еде. А у них для меня даже нет собаки под столом, которая была бы моей палочкой-выручалочкой, как в гостях у бабушки Хлои. Однажды Хлоя даже решилась устроить перепалку со швырянием еды друг в друга, лишь бы отучить меня от этого. Я оглядываюсь вокруг стола, но Рейна единственный человек, в кого бы я швырнула эти помои. Хотя в ответ, я рискую влипнуть в них сама, что ничем не лучше их приема во внутрь

Гален подталкивает меня локтем.

— Ты не голодна? Тебе ведь не стало снова плохо, не так ли?

Это привлекает внимание остальных. Все прекращают жевать. Все смотрят. Рейна недовольна, что ее отвлекают от обжорства. Тораф ухмыляется, словно я отмочила что-то смешное. Мама Галена не сводит с меня тревожного взгляда, как и он сам. Могу ли я соврать? И стоит ли? Что, если меня пригласят снова, и у них опять будет морской коктейль на ужин. потому что я соврала о нем в первый раз? Если скажу Галену, что у меня болит голова — это не спасет меня от рыбных банкетов в будущем. А скажи я, что не голодна — это будет полным бредом, особенно когда мой желудок урчит, как слив канализации.

Нет, я не могу врать. Если я хочу когда-нибудь сюда еще вернуться. А я хочу. Я вздыхаю и кладу вилку на стол.

— Ненавижу морепродукты, — говорю я ему. И вздрагиваю от кашля Торафа. Его удушье напоминает мне кота, пытающегося выплюнуть шарик собственной шерсти.

Я не свожу глаз с Галена, который замер рядом, словно статуя. Господи, может, это все, что умеет готовить его мама? Или мне повезло скривить нос перед фирменным блюдом из окуня семьи Форца?

— Ты... ты имеешь в виду, что не любишь такую рыбу, Эмма? — дипломатично спрашивает Гален.

Я ужасно хочу кивнуть, говоря "Да, так и есть, не эту рыбу", — но это точно не спасет меня от необходимости поедания горы из крабового мяса и морских гребешков у меня на тарелке. Я мотаю головой.

— Нет. Дело не в виде рыбы. Я терпеть не могу морепродукты. Я не то, что не могу их есть, я еле выдерживаю их запах.

Ну надо же было такое ляпнуть, идиотка! Разве нельзя было сказать, что я их не люблю? Нужно было говорить, что ненавижу? Ненавижу даже сам запах? И почему я опять горю? Не есть морепродукты ведь не преступление! Но боже упаси, я бы в жизни не съела что-то, у чего еще есть глаза.

— Хочешь сказать, что ты не ешь рыбу? — рявкает Рейна. — Я ведь говорила тебе, Гален! Сколько же мне нужно твердить тебе об этом?

— Рейна, помолчи, — говорит он, не глядя на нее.

— Мы впустую тратим наше время! — она швыряет свою вилку.

— Рейна, я сказал...

— О, я слышала, что ты говорил. А теперь настало время тебе послушать кого-нибудь другого, для разнообразия.

Сейчас было бы самое время рухнуть в обморок. Или десять минут назад, до этого морского сюрприза на тарелке. Но я и близко не чувствую головокружения. Или усталости. На деле, разглагольствования Рейны производят странную перемену в комнате, словно высвобождая скрытое до этого момента напряжение вокруг нас. Поэтому, когда Гален подрывается с места, опрокидывая стул, я не удивлена. Я тоже встаю.

— Уходи, Рейна. Сейчас же, — цедит он.

Когда Рейна встает, Тораф делает тоже самое. Он продолжает сохранять спокойствие, и мне кажется, ему уже не привыкать к подобным выходкам.

— Ты просто используешь ее как отвлечение от своих реальных обязанностей, Гален, — язвит она. — А сейчас ты подвергаешь опасности нас всех. Ради нее.

— Ты была осведомлена о риске, прежде чем пришла сюда, Рейна. Если ты не чувствуешь себя в безопасности, уходи, — хладнокровно произносит Гален.

Обязанности? Риски? Я все жду, что кто-нибудь признает, что они являются частью какого-то культа фиолетовоглазых, а я не прошла их инициацию.

— Кажется, я ничего не понимаю, — недоумеваю я.

— Ой, да ладно, это, по правде говоря, шокирует, не так ли? — говорит Рейна. Поворачиваясь к Галену, она произносит:

— Похоже, ты всегда пытаешься послать меня подальше.

— Похоже, ты никогда не слушаешь, — отрезает Гален.

— Я твоя сестра. Мое место с тобой. А кто она нам? — кивая мне, спрашивает она.

Я отхожу подальше от стола, сохраняя дистанцию между мной и сестрой Галена. Воздух в комнате уже не просто наэлектризован — он взрывоопасен.

— Ты в порядке? — беспокоится он. — Тебе нужно присесть.

Рейна огибает угол стола и хватается за спинку стула.

— Почему ты все еще здесь, Гален? Это же ясно, как божий день, что она всего лишь жалкий человек, который не смог спасти даже свою подругу. Конечно, мы знаем, насколько люди кровожадны, и как мизерны причины, по которым они могут перегрызть друг другу глотки. Неудивительно, если она позволила ей умереть ради собственной выгоды.

Я отталкиваюсь от сиденья.

— Что ты только что сказала?

— Рейна! — взрывается Тораф. — ДОВОЛЬНО!

— Эмма, она не знает, о чем говорит, — произносит Гален, потянув меня за запястье, чтобы привлечь к себе.

Рейна злобно улыбается:

— О, нет, Эмма. Я прекрасно знаю, о чем говорю. Ты. Убила. Хлою.

Я никогда до этого не дралась. Хотя технически, дракой это считаться не будет — это будет убийством. Первый раз в моей жизни ловкость уступает место неуклюжести. Даже босиком, я достаточно разгоняюсь, чтобы выбить из нее дух. Я врезаюсь плечом в ее солнечное сплетение, подхватываю ее за ноги и с разгону влетаю вместе с ней в ближайшую стену. Она однозначно мускулистее меня. И еще две секунды назад считала себя куда разозленнее, чем я, тоже. Но Рейна не знает, что на деле значит "вывести из себя" — и я готова ее этому научить.

Она с усилием стискивает зубы и рычит:

— Видишь, Гален? Вся ее подноготная вылазит наружу!

Я сильно бью ее кулаком в лицо и, по идее, и моя рука, и ее лицо должны быть разбиты в кровь. Но нет — и то, и другое в порядке, — она заезжает мне головой между глаз, а я той же рукой даю ей в ухо. Каким-то образом мы перебираемся в гостиную. Я оправданно опасаюсь шарканья следом Галена и Торафа. Мама же Галена вопит, будто ей прямо сейчас ампутируют ногу.

Я злоупотребила гостеприимством. Меня никогда не пригласят сюда снова. Мои шансы на отношения с Галеном умерли, еще когда я зацепилась с его сестрой. И ударила ее. А сейчас, я колочу ее так сильно, что ее уже должно мутить не на шутку.

Так что когда Рейна говорит "Это ты так и с Хлоей обошлась, утопив ее под водой?" — мне уже нечего терять. Я от души заезжаю ей плечом в грудную клетку, сбивая с ног, и мы обе пробиваем собой стеклянную стену, вылетая на улицу навстречу шторму.

Дата добавления: 2015-07-19