О КОНСЕРВАТИЗМЕ

15.12.2013

[Консерватизм] – это очень сложная тема. Но я хочу сказать о консерватизме и либерализме не с точки зрения политики, а с точки зрения духовной культуры. Дело в том, что консерватизм часто критикуют, и дело в том, что особенно у молодых людей он очень часто вызывает раздражение, неприязнь. Но дело в том, что когда мы говорим о консерватизме, мы говорим вообще-то о традиции. Что такое консерватизм? Он происходит от слова conservare, то есть сохранять, сохранять традицию какую бы то ни было. Когда мы консервируем, консервы делаем, - мы сохраняем продукт. Когда мы консервируем что-то в духовном смысле, мы сохраняем традицию. А любая традиция, она так или иначе основана на культуре. А что такое собственно культура?

Иногда мы просто бездумно говорим «культура», «культурный человек», «некультурный человек». Мы для себя должны определить, что такое «культура» и чем собственно культурный человек отличается от некультурного или от малокультурного. Вообще, когда появляется культура, когда она возникает. Вот, давайте поэтому с вами немного углубимся в вопрос о культуре.

Культура, вообще слово греческое, культурой называлась обработка земли, обработка какой-то почвы, а потом засевание и возделывание этой почвы, и соответственно, селекция культур. Сейчас тоже говорят: «Засеяли поле пшеницей, рожью и другими культурами». То есть первичное значение слова «культура» – это какой-то злак, какой-то овощ, которым засеяли почву, которую обработали. И вы знаете, уже в момент засевания, в момент самого появления слова, появился смысл слова, появились все элементы культуры. Казалось бы, овощи или пшеница, которая растёт, она не проявляет никакой внешней культуры, она не ходит во фраке, она не читает стихов, но, тем не менее, уже даже здесь имеются элементы культуры. Какие это элементы? Они очень простые, но они важны для каждой культуры. Во-первых, есть элемент труда. Во-вторых, есть элемент отбора. И, в-третьих, есть элемент запрета.

Давайте посмотрим, в каждой культуры должны быть эти три элемента. Сначала люди были дикими, первобытными, они собирали дикорастущую пшеницу, дикорастущие плоды. Потом они поняли, что так они зависеть от урожая и погоды, поэтому нужно самим засеивать и пахать, пахать и пахать. Вот появился элемент труда. Потом люди поняли, что если они будут засевать то, что растет вне их огорода, то оно мелкое, тоже будет иметь незаметные зёрнышки, которые мало будут пригодны в пищу. Поэтому нужно взрастить урожай и отобрать из него самые лучшие зёрна, посадить эти зёрна в отдельном месте. Потом, когда будет второй урожай, из этого урожая снова отобрать самые лучшие зёрна, самые вкусные зёрна. Потом из этого урожая снова отобрать самые лучшие зёрна и снова их посеять и так далее. Так выводились сорта, так получалась селекция, то есть культура всегда предполагает отбор лучшего, не самого плохого, не самого посредственного, а лучшего. Долгое время, годами происходит отбор, нежизнеспособное вымирает, а жизнеспособное остаётся. Оно лучшее, потому оно и остаётся. И, наконец, есть ещё элемент запрета, ведь поле распахивается определённым способом, и, например, когда уже поле распахано, когда пшеница засеяна, по полю нельзя ходить, конечно, по нему можно пройтись туда и сюда, но можно всё тогда вытоптать. Но уже когда появились первые земледельческие культуры, появились первые заборы, которыми стали их обносить, появились первые запреты.

И понимаете, вот эти три элемента мы находим не только в земледельческих культурах, мы находим их также в духовной культуре. А духовная культура, она очень разнообразна, ведь мы понимаем под ней не только религию, мы понимаем под ней вообще что угодно. Ведь есть, например, культура владения русским языком, или культура поэзии, или ещё чего-то. И вот если мы посмотрим, например, с вами на русский язык. В русском языке есть, на самом деле, все те же самые элементы, которые есть в пшенице, когда мы говорим про культуру. С одной стороны, есть труд изучения русского языка, мы долгое время его осваиваем, изучаем, понимаем, долгое время учимся. Сначала мы лепечем какие-то слова, «бибика» там, «баба», «папа» или там ещё что-нибудь. А потом мы понимаем, что слово «бибика» уже не годится, оно лепетное, детское слово, нужно осваивать более грамотные слова. Ведь сам язык складывался, когда отбирались слова, когда плохие слова отбрасывались, а хорошие слова оставались. Это долгий труд языка над самим собой по отбору слов. Потом, когда мы говорим на русском языке, мы следуем определённым правилам, мы не просто так это делаем. Например, есть правило о том, что перед «потому что» в придаточном предложении мы ставим запятую. Мы можем поставить запятую перед «что», т.е. «потому, что», а можем поставить перед «потому», т.е. «, потому что», например, можно написать «он это сделал потому, что умный …», а можно «он это сделал, потому что умный», и будут разные смыслы. Но я вот в русский-то язык углубляюсь зря, это не моя тема, но, тем не менее, это очень важная вещь, с культурой языка связанная.

И та же самая культура имеется, например, в поэзии. В поэзии, конечно, есть труд над рифмой, есть, разумеется, отбор лучших слов, есть в поэзии тоже запреты, но это уже запреты не на уровне правил, как в русском языке, в поэзии, в духовной культуре, это же касается музыки, кинематографа, может быть, телевидения, вообще всех культур, которые человек создал, а какие-то негласные уже появились нравственные запреты. Ну, например, если мы возьмём поэзию Золотого века, там существовал негласный запрет о том, что нельзя прямыми, простыми словами описывать половой акт, как люди, извините меня, совокупляются, потому эта поэзия, может быть, была великой. Потом этот запрет был нарушен, и культура Золотого века пропала. Появилась другая культура, и сейчас в поэзии можно писать что угодно, и как люди едят, пьют, испражняются, – и это считается модным. Но культура уже ушла, когда мы нарушили запреты.

И проблема в том, что запреты у нас формируются с детства, они формируются, когда наши родители дают нам подзатыльники, ставят в угол и так далее. Поэтому у нас, у многих из нас до конца жизни остаётся детское отношение к запретам, которые конституируют, которые составляют элементы любой культуры, и, разумеется, религиозной культуры тоже. Я подвожу-то к этому. Потому что запреты являются элементом и религиозной культуры. А каково наше детское отношение к этим запретам? Понимаете, с одной стороны, мы считаем, что запреты – это внешняя вещь, которую нам навязывают остальные, и есть кто-то, кто ходит с палкой и следит за тем, чтобы мы не нарушили запреты. Если мы нарушим, нас будут этой палкой лупить. Вот мы всегда сделаем какую-нибудь глупость и всегда сжимаемся, мы думаем, что кто-нибудь придёт и будет нас лупить палкой. Это первый момент нашего детского отношения, которое проецируется во взрослое состояние. И второй элемент запрета, любого культурного, мы думаем о том, что запрет всегда вызывает у нас раздражение. Когда нас ставили в детстве в угол, нас это, ну, раздражало. И сейчас, когда мы сталкиваемся с каким-то запретом, не всегда, но часто запрет у нас, если мы только сами не относимся к тем людям, которые сами высказывают запреты по долгу службы, по обязанности, то у нас запрет вызывает раздражение.

Но здесь очень важный момент. Я хочу сказать, что культурные запреты не тождественны запретам государственным, они имеют совершенно другой характер. Вот есть запреты государственные, они просто выполняют функцию того, чтобы просто государство не развалилось. И нарушение этих запретов действительно наказывается. Есть такой государственный запрет, на уровне Уголовного кодекса, о том, что нельзя убивать. И понятно, что государство следит за соблюдением этого запрета. Если оно не будет следить, то люди поубивают друг друга, государства не будет, оно развалится, его захватят иноземцы. Или такой запрет государственный, который тоже сохраняется Уголовным кодексом, полицией, силами правопорядка, о том, что нельзя красть. Потому что если все будут друг у друга красть, как в 90-ых годах или что-то в этом духе, тогда тоже развалится государство, тогда тоже не будет частной собственности, тогда люди не понесут деньги в банки, тогда люди не буду работать, потому что зачем работать, если всё равно украдут. Кто-то, может, так до сих пор и думает. И тогда государство тоже перестанет быть, перестанет функционировать. Вот эти запреты, их очень небольшое количество, они определены, и государство за ними следит. Но это не культурные запреты, это базовые запреты государства. И они настолько очевидны, что мы про них даже не говорим.

Проблема наша заключается в том, что когда мы думаем о запретах, мы переносим наше отношение к государственным запретам на культурные запреты, а они имеют совершенно другой характер. Это мягкие запреты, это запреты мягкой силы, скажем так, и за их соблюдением никто не следит. Вот давайте посмотрим внимательно на те запреты, которые сохраняют культурные явления. Есть, например, запрет или мягкое правило о том, что перед «потому что» мы должны ставить запятую. Мы можем это не делать. Мы можем написать: «Он был умный потому что…», мы можем писать слово «исчо», еще как-нибудь писать. Писать, что называется сейчас, на албанском языке. И нам никто это не запретит, нас не посадят в тюрьму, если мы так будем делать. Сейчас даже государственные чиновники пишут безграмотно. Но проблема в том, что если мы теряем вот эти запреты, у нас теряется тонкость передачи мысли, мы уже ни различаем этой тонкости мысли. А когда мы теряем тонкость передачи мысли на словах, мы не развиваем у себя или у своего письменного собеседника, с которым мы общаемся, интуицию. А интуиция – это, между прочим, религиозное качество, это добродетель. Если мы взращиваем в себе интуицию, мы продвигаемся к Просветлению. То есть получается, что мы не поставили запятую где-то, в каком-то месте, и мы поставили крест на добродетели, и мы отодвинули себя на один шаг от Пробуждения, мы станем Буддой не тогда, а станем Буддой позже, просто потому что мы сами себе сделали хуже, хотя нам никто не запрещал не ставить эту запятую.

Понимаете, вот если мы говорим про описания, про всякую гадость, которая используется в поэзии, в музыке или вообще в других искусствах… Мы можем, разумеется, простыми и прямыми словами описывать половой акт в поэзии или в чём-то, но тогда поэзия перестаёт быть средством созданием идеалов и средством воспитания. Она просто становится средством развлечения. Она становится чем-то вроде клоунады. Дело в том, что клоунада, она тоже может быть, она тоже нужна. Ну, как сказать, клоуны тоже члены общества, но всё-таки Пушкин для нас, для общества важнее, чем клоуны. Потому что клоунов много, а Пушкин остаётся единицей. И если потеряется какой-нибудь один клоун, тогда мы не очень много потеряем в нашей культуре. Если, например, по нашему телевизору пропадёт выпуск КВН, мы, конечно, расстроимся, но мы переживём это, а если пропадёт какой-нибудь великий фильм, фильм художественный, качественный фильм, созданный в советское время, вроде, фильма «Берегись автомобиля», тогда мы потеряем гораздо больше, потому что он является ещё и средством воспитания, а не просто средством развлечения, как мы иногда думаем. Пушкин, Пушкин тоже иногда нарушает эти запреты, к сожалению. Он тоже обо всём об этом подробно писал. Но дело в том, что когда Пушкин эти запреты нарушал, ему, не в силу цензуры, ему самому было бесконечно стыдно за то, что он это делал. И когда потом он встречался, может быть, со своими друзьями, и они напоминали ему его стихи молодости, где вот этот весь разврат был, он, не потому что, может быть, был сильно верующим человеком, но просто его эстетическое чутьё говорило ему, что так нельзя, это стыдно, это некрасиво. Это просто некрасиво, хотя ему никто этого не запрещал. Наоборот его все подбадривали: «Давай, напиши там, Пушкин – с*кин сын» или ещё что-нибудь, напиши ещё, как она с тем и она с другим. И ему было стыдно. Вот когда у нас появится это глубокое внутреннее чувство стыда, когда для нас порок станет пороком не потому, что какой-то лидер или проповедник говорит [о нём], а когда мы просто поймём эстетическую сторону того, что порок некрасив, тогда мы уже действительно чего-то добьёмся.

И понимаете, те же самые запреты, они касаются религиозной жизни. Например, есть запрет не протягивать ноги к алтарю. Можно, например, протянуть ноги к алтарю, в этом нет никакой проблемы, нас, ну, наверное, никто за это не накажет. Вот Елена Николаевна сегодня не пришла, поэтому она и не накажет. Но дело в том, что если мы это делаем, то мы теряем какой-то элемент уважения. А если мы теряем элемент уважения, мы отодвигаем себя от Пробуждения, всё-таки, хотя это формальный признак. Или, например, есть религиозные запреты, которые поименованы в Ламриме, в частности, о том, что мы не должны изменять, мы не должны пустословить, мы не должны говорить грубые слова, мы не должны клеветать на других людей и так далее. Это то, чем мы, к сожалению, может быть, занимаемся постоянно, и вообще нам всем должно быть стыдно. А между тем, нам совершенно не стыдно, мы берём и болтаем о каких-то пустых вещах. И дело в том, что нас никто не накажет, если мы это делаем. Мы наказываем себя сами, мы отодвигаем из своего ума сами благую возможность чего-то достичь.

Если мы правильно поймём это, если мы сформируем правильное отношение к запретам, если мы уйдём от детского отношения к запретам, как к чему-то внешнему, навязанному и неприятному, и мы поймём, что культурные запреты – это очень драгоценная вещь, это те вещи, которые делают нас людьми. Когда мы поймём, что именно культурные запреты делают нас людьми, и что именно они пытаются нас сохранить от того, чтобы мы скатились в скотское состояние, но они при этом очень мягкие, их никто специально не защищает, их нарушить совершенно несложно, культурные запреты и религиозные запреты легко нарушить. Но именно когда мы их нарушаем, мы вредим не каким-то внешним людям, мы вредим сами себе, мы сами себя отодвигаем и останавливаем в нравственном развитии. Когда у нас будет сформировано не детское, наивное отношение к запретам, а взрослое, грамотное отношение к запретам, тогда мы будем эти запреты ценить как зеницу ока, понимая, что они сделаны не для нашего порицания, не для препятствования нам, не для нашего раздражения, они сделаны именно для того, чтобы нам не скатиться в это скотское состояние, для того, чтобы нам и от человеческого состояния возрастать всё дальше и дальше и достичь Пробуждения. Вот именно об этом мы должны думать, когда мы встречаемся с тем или иным запретом. Формальный это запрет или сущностный, связанный с тем, что он действительно делает нас более культурными людьми. А культура – это очень широкое понятие, оно включает в себя и внешнюю культуру, культуру поведения, и оно, разумеется, включается в себя и религиозную культуру. Потому что в религии тоже есть богатый пласт культуры, и этот богатый пласт, он связан с трудом, с отбором лучшего, и он связан с запретами, которые, если мы будем действительно следовать им, не внешне из-под палки, не потому, что нас заставили, не потому, что если мы вытянем ноги к алтарю, нам дадут по голове, никто не даст по голове, а потому, что нам самим кажется это элементом культуры, правильным, элементом удерживания себя от дурного поступка, самостоятельного удерживания, тогда мы действительно достигнем Пробуждения гораздо быстрее, чем если бы мы этого не делали.

Дата добавления: 2015-07-19