Ложь и смех в хайдеггеровской картине мира

Много чего написано о хайдеггеровском понимании истины. И в самом деле, оно значительно отличается от интерпретаций истины в классической философии. Хайдеггер избавил истину от тоги логоцентризма и короны царицы наук, т.е. от исключительно гносеологической трактовки. Он стремился увидеть ее не в абстракциях, а в самой гуще повседневности. В понимании истины ему важны были не ее дефиниции и определения, а проявления ее самой. Поэтому ему близко греческое понятие истины как «алетейи», или несокрытости. Ибо для него явленность мира и есть ее подлинность, т.е. он понимает ее как часть бытия, ведь и человек для него бытие-присутствие. Истине, не имеющей своего бытия, он отказывает и в истинности. Истина для него, прежде всего, это несокрытость, непотаенность, но при дальнейшем исследовании он приходит к выводу, что она есть часть тайны, которая бывает то сокрытой, то несокрытой. И здесь есть возможность подумать о ее связи с ложью и смехом. Ведь ложь часто определяют как сокрытие истины, а смех как эмоциональную разрядку, парадоксальным образом, обнажающим сокрытое. И здесь – самая пора вспомнить, что Хайдеггер определял истину как правильность и как высказывание.

«Истинным мы называем не только все сущее, но истинным или ложным мы называем прежде всего наши высказывания о сущем, которое само по своему характеру может быть настоящим или ненастоящим, выступая в той или иной форме в своей действительности»[98].

Чтобы понять истину-высказывание, необходимо обсуждать не только условия мыслимости сущего, но и условия его бытия. Истина-правильность возможна не как логическое соответствие, а как «открытая навстречность», «непотаенность», алетейя. Следовательно, она возможна лишь при определенной «поставленности» человека и при определенной его «представленности» в ней.

Но истина как алетейя, открытость – еще не полная сущность истины. Для истины в хайдеггеровском понимании необходима не-истина, сокрытость. Полное понимание истины включает в себя разрешение антитез: истина – свобода, открытость – сокрытость, тайна – непотаенность, истина – подлинная не-истина. «Подлинная не-сущность истины – это тайна. He-сущность не означает здесь еще падения до сущности в смысле общего... He-сущность здесь в таком смысле – это предсущностная сущность»[99]. Это некая жизнь, свернутая в себе самой, неявленная, но подготовленная к явленности[100].

На мой взгляд, это определение не-сущности истины можно назвать и определением лжи. Но в лжи еще больше преднамеренности, чем в сокрытии. Сокрытие нейтрально, а ложь очень заинтересована в сокрытии и чтоб никто не заметил этой преднамеренности сокрытия. Поэтому ложь зачастую выглядит как правда. Такая истина – это результат манипуляции с ложью, при которой она выглядит как истина. И тут надо вспомнить определение Хайдеггером о не-сущности истины как предсущностной сущности. Получается, что в самой истине есть столько вариантов, сколько оперируемых ею воль, т.е. истина добытая логическим путем – это всегда результат манипуляции. Ибо это не только продукт бытия, но и результат бытия-присутствия человека на этой земле. И все же, почему Хайдеггер вслед за греками называл истину несокрытостью? Может, оттого, что подлинное не нуждается в сокрытии? Поскольку она есть, она с легкостью и всеобщностью манифестирует себя и потому подлинно то, и истинно то, что способно к такой манифестации. А теперь, если по Бахтину перейти к карнавальности как к манифестации смеха, здесь все построено на извращении сокрытости и открытости, когда ложь получает возможность демонстрировать себя как правду. В данном случае сам смех, есть показатель лжи и правды в человеке, ибо является реакцией на нарушение гармонии в истине. Но смех в одиночестве невозможен, он публичен по своей природе. Только прозвучав в толпе, в обществе, при народе он достигает своей жизнерадостной, обличительной силы. Почему я совмещаю эти понятия, ведь они так различны. Жизнь любят оттого, что она приносит радость, а обличают обычно что-то пакостное, неподобающее. Но ведь потому и обличают оттого, что любят радость. Что есть радостнее, чем посмеяться над ближним? А ведь это тоже истина, почти похожая на открытие. К примеру, французский философ Рене Жирар построил на этом целую концепцию миметического кризиса, когда общество настолько запутывается во взаимной зависти, что устраивает обряд жертвоприношения и только после него считает, что дела пришли в порядок[101]. Так и карнавальный смех – это своеобразный обряд жертвоприношения, где высмеивается все, что в обычной жизни довлеет и господствует.

Вот как пишет об этом М. Бахтин: «… карнавал был не художественной театрально-зрелищной формой, а как бы реальной (но временной) формой самой жизни, которую не просто разыгрывали, а которой жили почти на самом деле (на срок карнавала). Это можно выразить и так: в карнавале сама жизнь играет, разыгрывая – без сценической площадки, без рампы, без актеров, без зрителей, то есть без всякой художественно-театральной специфики – другую свободную (вольную) форму своего осуществления, свое возрождение и обновление на лучших началах. Реальная форма жизни является здесь одновременно и ее возрожденной идеальной формой[102].

Таким образом, карнавал – это такой просвет в бытии, где в жертву лжи и смеху преподносится сама реальность. Возможно, это и есть предсущностная сущность истины?

Ведь в смехе самое необычное – его непроизвольность и, потому, для него не подходят никакие дефиниции. Он перформативен по своей природе. И в этом плане он не может быть ложен. Он может высмеивать что-то, но сам никогда не ложен. Не ложен он также и в плане истины как несокрытости. Ведь смех действенен только при открытом проявлении. Скрытые формы смеха – не смех даже, а его протвоположность, т.е. что-то сокрытое, трусливое, корчащееся в страхе.

Здесь мы переходим к связи смеха и страха, вернее, смеха и ужаса.

«Когда мы нападаем на след Ничто? – вопрошает Хайдеггер. - Когда нас охватывает глубокая тоска, "бродящая в безднах нашего бытия". «Бывает ли в нашем бытии такая настроенность, которая способна приблизить его к самому Ничто? Это может происходить и происходит — хотя достаточно редко, только на мгновения — в фундаментальном настроении ужаса. Под "ужасом" мы понимаем здесь не ту слишком частую способность ужасаться, которая по сути дела сродни избытку боязливости. Ужас в корне отличен от боязни... Ужасом приоткрывается Ничто». Сущее впервые приоткрывается благодаря сопоставлению с Ничто: оно раскрывается именно как Сущее, а не как Ничто. "Только на основе изначальной явленности Ничто человеческое присутствие способно подойти к сущему и вникнуть в него... Человеческое присутствие означает выдвинутость в Ничто"[103]. Таким образом, ложь для Хайдеггера, такая предсущностная сущность, или, изменчивость, которая только при выдвинутости в ничто проявляет себя как истина, а смех – это взорвавшееся молчание, которая истинней истины вопиет о неисчерпаемых противоречиях человеческого бытия. При таком подходе мы никогда не можем вообразить себе абсолютной истины, единственно возможный абсолют в ней – это изменчивость. Она и есть ее предсущностная основа, дающая возможность для двусмысленности, при которой возможны любые другие формы не-истины и парадоксальности.

Дата добавления: 2015-07-16