IV. СОМС РАЗМЫШЛЯЕТ

Объявление в «Таймсе» о смерти молодого Джолиона Сомс принял очень просто. Итак, его двоюродный братец умер! Между ними никогда не существовало родственной любви. Полнокровное чувство ненависти в сердце Сомса давно умерло, с опасностью рецидивов он всегда боролся, однако эта ранняя смерть представлялась ему неким поэтическим возмездием. Двадцать лет человек наслаждался отнятыми у другого женой и домом – и вот он умер. Появившийся несколько позже некролог, по мнению Сомса, воздал Джолиону слишком много чести. Там говорилось о «тонком мастере и приятном художнике, чьи работы являют нам типический и лучший образец акварельной живописи поздне‑викторианского периода». Сомс, который всегда бессознательно предпочитал Мола, Морпина и Кэзуэла Бэя и громко фыркал, встречая на выставках работы своего двоюродного брата, перевернул хрустящую страницу «Таймса».

В это утро ему пришлось поехать в Лондон по форсайтским делам, и он определенно заметил, что Грэдмен кидает на него поверх очков косые взгляды. Старый клерк излучал какую‑то скорбно‑поздравительную эманацию. От него прямо‑таки веяло запахом минувших времен. Было почти слышно, как он думает: «Мистер Джолион... м‑да, он был как раз моих лет, и вот умер, жаль, жаль! Для нее, надо думать, это большой удар. Красивая была женщина. Все мы под богом ходим! Газеты посвящают ему некролог. Вот какие дела!» Окружавшая Грэдмена атмосфера побудила Сомса с необычной быстротой провести несколько сделок по передаче собственности и сдаче в наем домов.

– А как насчет того проекта, мистер Сомс, касательно мисс Флер?

– Я передумал, – коротко ответил Сомс.

– А! О! Я очень рад. Мне и то показалось тогда, что вы слишком торопитесь. Времена меняются.

Сомс начал тревожиться о том, как отразится эта смерть на Флер. Он не был уверен, что дочь знает о случившемся: она редко просматривает газету, объявления же о рождениях, браках и смертях и вовсе никогда.

Наспех закончил он дела и отправился завтракать на Грин‑стрит. Уинифрид была грустна. Джек Кардиган сломал крыло машины, выяснил Сомс, и сам на некоторое время выбыл из строя. Уинифрид не могла освоиться с мыслью о нездоровье зятя.

– Профон уехал в конце концов? – спросил Сомс.

– Уехал, – ответила Уинифрид, – но куда, не знаю.

Да, в том‑то и горе – нельзя ничего сказать наверное! Впрочем, Сомсу не очень и хотелось знать. Письма от Аннет приходили из Джеппа, где она жила вместе с матерью.

– Ты, конечно, прочла о смерти этого... Джолиона?

– Да, – сказала Уинифрид. – Мне жаль его... его детей. Он был очень приятный человек.

Сомс проворчал что‑то неопределенное. Старая, глубокая истина, что о людях судят в этом мире не по их делам, а по тому, что они собой представляли, подползла и назойливо стучалась с черного хода в его сознание.

– Я знаю, что таким его принято было считать.

– Надо воздать ему по справедливости теперь, когда он умер.

– Я предпочел бы воздать ему по справедливости, пока он был жив, сказал Сомс, – но мне ни разу не представилось такой возможности. Есть у тебя «Книга баронетов»?

– Да, вот здесь, на нижней полке.

Сомс достал объемистый красный том и стал перелистывать страницы.

"... Монт – сэр Лоренс, 9‑й бар‑т, т‑л от 1620 г., ст. сын Джофри, 8‑го бар‑та и Лавинии, дочери сэра Чарльза Маскхема, бар‑та (Маскхемхолл, Шропшир), в 1890 г, женился на Эмили, дочери Конуэя Чаруэла, эскв.,

Кондафорд‑Грэйндж; один сын‑наследник Майкл Конуэй, род, в 1895 г., две дочери, местожительство: Липпингхолл‑Мэнор, Фолуэл, Букингемшир. Клубы: «Шутников», «Кофейня», «Аэроплан». См. «Бидликот».

– Гм! – промычал он. – Знала ты когда‑нибудь какихнибудь издателей?

– Дядю Тимоти.

– Нет, живых?

– Монти встречался с одним в своем клубе и однажды затащил его к нам обедать. Монти, ты знаешь, всегда носился с мыслью написать книгу, как зарабатывать деньги на скачках. Он пытался заинтересовать этого издателя.

– Ну и как?

– Убедил его поставить на одну лошадь в заезде на две тысячи гиней. Больше мы его не видели. Он, помнится мне, был довольно элегантен.

– Лошадь взяла приз?

– Нет. Пришла, кажется, последней. Ты знаешь, Монти был по‑своему очень неглуп.

– Да? – сказал Сомс. – Как ты полагаешь, это вяжется – издательское дело и будущий баронет?

– Люди теперь берутся за самые разнообразные дела, – отвечала Уинифрид. – Нынче больше всего боятся безделья – не то что в наше время. Ничего не делать было тогда идеалом. Но, я думаю, это еще вернется.

– Молодой Монт, о котором я говорю, сильно увлечен нашей Флер. Если б удалось положить конец той, другой истории, я, пожалуй, стал бы его поощрять.

– Он интересный? – спросила Уинифрид.

– Он не красавец, но довольно приятный, с некоторыми проблесками ума. Кажется, у них много земли. Он, повидимому, питает к Флер искреннее чувство. Но не знаю.

– Да, – пробормотала Уинифрид, – трудный вопрос: Я всегда считала, что самое лучшее – ничего не делать. Такая досада с Джеком – теперь мы еще долго не сможем уехать. Впрочем, люди всегда забавны, буду ходить в Хайдпарк, смотреть на публику.

– На твоем месте, – сказал Сомс, – я обзавелся бы коттеджем в деревне, куда бы можно было, когда нужно, удалиться от праздников и забастовок.

– Деревня мне быстро надоедает, – ответила Уинифрид, – а железнодорожная забастовка показалась "не замечательно интересной.

Уинифрид всегда отличалась хладнокровием.

Сомс распростился и ушел. Всю дорогу до Рэдинга он обдумывал, стоит ли рассказать дочери о смерти отца «этого мальчишки». Положение почти не изменилось – разве что юноша становился более независимым и мог теперь встретить сопротивление только со стороны матери. Он, несомненно, получил в наследство большие деньги и, может быть, дом – дом, выстроенный для Ирэн и для него, Сомса, дом, строитель которого разрушил его домашний очаг. Флер – хозяйкой этого дома! Да, это было бы поэтическим возмездием! Сомс рассмеялся невеселым смехом. Он некогда предназначал этот дом для укрепления их пошатнувшегося союза, мыслил его гнездом своего потомства, если бы удалось склонить Ирэн подарить ему ребенка! Ее сын и его дочь! Их дети будут в некотором роде плодом союза между ним и ею!

Театральность этой мысли претила его трезвому рассудку. И все же это было самым легким и безболезненным выходом из тупика – теперь, когда Джолион умер. Воссоединение двух форсайтских капиталов также представляло некоторый соблазн для его консервативной природы. И она, Ирэн, снова будет связана с ним узами родства. Нелепость! Абсурд! Он выбросил из головы эту мысль.

Входя в свой дом, он услышал стук бильярдных шаров и в окно увидел молодого Монта, распластавшегося над столом. Флер, держа кий наперевес, наблюдала за ним с улыбкой. Как она хороша! Немудрено, что молодой человек без ума от нее! Титул, земля! Правда, в наши дни немного проку в земле, а в титуле, пожалуй, и того меньше. Старые Форсайты всегда немножко презирали титулы, видя в них нечто чуждое и искусственное, не оправдывающее тех денег, которых они стоят; и потом, иметь дело с двором! Им всем, вспоминал Сомс, в большей или меньшей мере было присуще это чувство. Правда, Суизин в дни своего наивысшего расцвета присутствовал однажды на утреннем приеме у некоей высокой особы. Но, вернувшись домой, заявил, что больше не пойдет. «Ну их всех! Мелкая рыбешка!» Злые языки утверждали по этому поводу, что Суизин выглядел слишком громоздким в штанах до колен. И вспомнилось Сомсу, как его собственная мать мечтала быть представленной оной особе – потому что эта церемония так фешенебельна! – и как его отец с необычайной для него решительностью воспротивился желанию жены: пустая трата времени и денег, ничего это им не даст!

Тот самый инстинкт, благодаря которому палата общин получила и сохраняет верховную власть в британском государстве, чувство, что их собственный мир достаточно хорош и даже лучше всякого другого, потому что он их мир, позволил старым Форсайтам не льститься на «аристократическую мишуру», как называл все это Николае, когда его донимала подагра. Поколение Сомса, более склонное к самоанализу и к иронии, спасала мысль о Суизине в коротких штанах. А третье и четвертое поколения, по‑видимому, просто смеются над всем без разбора.

Однако Сомс не видел большого вреда в том непоправимом обстоятельстве, что молодой человек был наследником баронетского титула и поместья. Он спокойно взошел на веранду в то мгновение, когда Монт только что промахнулся. Сомс заметил, что глаза молодого человека прикованы к Флер, в свою очередь наклонившейся над столом; и обожание, которое можно было в них прочесть, почти тронуло его.

Флер положила кий на выемку своей гибкой кисти, потом подняла голову и тряхнула копной коротких темно‑каштановых волос.

– Мне не попасть.

– Кто не рискует, тот...

– Правильно!

Кий ударил, шар покатился.

– Ну вот!

– Промах! Не беда!

Они увидели его, и Сомс сказал:

– Давайте я буду у вас маркером.

Он сидел на высоком диване под счетчиком, подобранный и усталый, вглядываясь украдкой в эти два лица. Когда партия кончилась, Монт подошел к нему.

– Ну вот, сэр, я приступил. Нудная это материя – дела, правда? Вы, верно, в качестве юриста много накопили наблюдений над человеческой природой.

– Накопил.

– А сказать вам, что я заметил? Люди избирают ошибочный путь, предлагая меньше, чем могут дать; надо предлагать больше, а потом идти на попятный.

Сомс поднял брови.

– Но если предложение будет принято?

– Ничего не значит, – сказал Монт, – выгодней сбавлять цену, чем повышать. Скажем, мы предложили автору хорошие условия – он, естественно, их принял. Затем мы приступили к делу, находим, что не можем издать вещь с приличной прибылью, и говорим ему это. Он доверяет нам, потому что мы были к нему щедры, покоряется смирно, как ягненок, и не питает к нам ни малейшей злобы. А если мы сразу же предложим ему жесткие условия, он их не примет, нам придется их повышать, чтобы он от нас не ушел, и вот он считает нас гнусными скрягами и торгашами.

– Попробуйте покупать по этой системе картины, – сказал Сомс. – Принятое предложение есть уже контракт – вас этому не учили?

Молодой человек повернул голову туда, где стояла у окна Флер.

– Нет, – сказал он, – к сожалению, не учили. Потом вот еще что: всегда освобождайте человека от контракта, если ему хочется освободиться.

– В порядке рекламы? – сухо сказал Сомс.

– Если хотите; но я это мыслю как принцип.

– Ваше издательство следует этому принципу?

– Пока что нет, – ответил Монт, – но это придет.

– Зато авторы уйдут.

– Нет, сэр, право, не уйдут. Я собираю теперь наблюдения, множество наблюдений, и все они подтверждают мою теорию. В делах постоянно недооценивается природа человека, и люди при этом теряют очень много удовольствия и прибыли. Конечно, вы должны действовать совершенно искренно и открыто, но это нетрудно, если таковы ваши чувства. Чем вы гуманнее и щедрее, тем выше ваши шансы в делах.

Сомс встал.

– Вы уже вступили в компанию?

– Нет еще, вступлю через шесть месяцев.

– Остальным компаньонам следовало бы поторопиться забрать свои паи.

Монт рассмеялся.

– Вы еще увидите, – сказал он, – наступают большие перемены. Собственнический принцип дышит на ладан.

– Что? – сказал Сомс.

– Закрывается лавочка! Помещение сдается в наем! До свидания, сэр. Мне пора уходить.

Сомс видел, как его дочь протянула Монту руку и поморщилась от пожатия, и явственно услышал, как вздохнул молодой человек, переступая порог. Потом Флер пошла прочь от окна, ведя пальцем по борту бильярдного стола красного дерева. Наблюдая за нею, Сомс понимал, что она собирается спросить его о чем‑то. Флер обвела пальцем последнюю лузу и подняла глаза.

– Ты что‑нибудь делал, папа, чтобы помешать Джону писать мне?

Сомс покачал головой.

– Ты, значит, не читала в газете? – сказал он. – Умер его отец – ровно неделю назад.

– О!

Ее смущенное и нахмуренное лицо отразило мгновенное усилие сообразить, что несет ей эта новость.

– Бедный Джон! Почему ты мне не рассказал, папа?

– Откуда мне знать, – тихо ответил Сомс, – ты мне не доверяешь.

– Я доверяла бы, если бы ты согласился помочь мне, дорогой.

– Может быть, я соглашусь.

Флер сжала руки.

– О, дорогой мой, когда чего‑нибудь отчаянно хочешь, то не думаешь о других. Не сердись на меня.

Сомс протянул руку, словно отстраняя клевету.

– Я размышляю, – сказал он. Что заставило его выразиться так торжественно? – Монт опять докучал тебе?

Флер улыбнулась.

– Ох! Майкл! Он всегда докучает; но он такой милый – пусть его.

– Ну, – сказал Сомс, – я устал; пойду сосну немного перед обедом.

Он пошел наверх в свою галерею, лег на диван и закрыл глаза. Его пугала ответственность за свою девочку, чья мать была – гм! чем, собственно, была ее мать? Страшная ответственность! Помочь ей? Как может он ей помочь? Он не может изменить того факта, что он ен отец. Или что Ирэн... Что сказал сегодня этот юнец, Майкл Монт? Какую‑то чепуху о собственническом инстинкте – закрыть лавочку, сдать в наем? Вздор!

Знойный воздух, насыщенный запахами таволги, реки и роз, обволакивал его чувства, усыпляя их.

Дата добавления: 2015-07-16