Свидригайлов собирался в Америку

День начинался неплохо. Пока за окном метался и завывал припадочный октябрь, забрасывая грязные улицы остатками почерневших листьев, старый врач в кожаном кресле, листал мою больничную карту, хмурил брови, плешиво качал головой и что-то ворчливо бубнил под нос. Я же, в свою очередь, развалившись на диване, разглядывал недурные ляжки молоденькой медсестрички, суетившейся возле древнего, как сам доктор, деревянного шкафа. Она доставала большие картонные папки с верхней полки и раскладывала их на столе. Её миниатюрного роста едва хватало, чтобы дотянуться до верха и короткий халатик предательски задирался, обнажая мясистые прелести.

…и, буду с вами откровенен, - послышался далёкий, словно из-за стены, голос. - Есть подозрения, что это рак лёгких. Я отвлёкся от созерцания медсестринских красот и повернулся к доктору.

- Рак лёгких?!

- Да. Такой вариант развития событий вполне вероятен.

- Рак звучит не очень, док!

- Не стоит унывать раньше времени, - начал успокаивать старикан, - Нужно провести полномасштабное исследование, сдать всевозможные анализы. Наверняка ничего не известно.

Я надолго замолчал, а доктор деликатно уткнулся в бумажки, давая мне время собраться с мыслями. Когда тиканье больших настенных часов стало оглушительно невыносимым, я спросил:

- Значит не всё ещё потеряно?

- Без всех необходимых заключений, мы не имеем право, что-либо утверждать, - профессорским тоном заверил тот, - И главное, верьте в хороший итог. Положительное восприятие в данной ситуации – суть…

- Понятно, - перебил я, поднимаясь с дивана, - Главное, положительное восприятие, верить в хороший итог, все дела.

Док многозначительно кивнул. Мы попрощались, я вышел из кабинета.

На больничном крыльце чиркнул зажигалкой, прикуривая. Лёгкие наполнились дымом и яростной, раскалённой болью. Бешеный кашель рванул наружу, обжигая внутренности. Я согнулся, пытаясь перетерпеть, подавить себя; задыхался, сплёвывал мутную кровавую жижу на бетонные ступеньки. Через несколько минут, немного отойдя, выбросил сигарету и двинулся в сторону остановки. Итак, подведём итоги. Если старый параноик прав и это действительно рак, то мне остаётся ещё полгода, от силы год, затем долгая мучительная смерть. Я прикурил новую сигарету. Если же нет, то меня подлатают, и я смогу дальше жить своей неприметной никчемной жизнью.

Что ж, ставки сделаны и все фишки выдвинуты на середину стола. Математическое ожидание на хороший исход, теплящаяся в глубине души надежда – вот и всё, что осталось. И я, как кот Шрёдингера наполовину жив, а наполовину нет. Взгляд упёрся вдруг в белое неуютное небо. Низкие облака безразличной тяжестью нависали над землёй. Ну что? – глухо спросил я, - Доволен собой? Ответа как всегда не последовало. Не то чтобы мне нравится эта жизнь, - продолжил я, - Но и другой у меня нет. А в царствие Твоё не сильно верится, без обид. Ты же знаешь, мне есть, что терять! Например, работу на заводе, долги по ипотеке, бывшую жену и дочь, которая вряд ли помнит, как меня зовут. Да уж… вряд ли мне положен второй шанс, но уж если Ты попридержишь Безносую в этот раз, обещаю, что попытаюсь стать лучше. Не нужно крайних мер, я и так всё понял.

Добравшись до дома, обессилевший, рухнул на кровать. В конце концов, ещё ничего не ясно, успокаивал я себя. Док говорил, что нужно провести исследования, сдать анализы. Ну, уж анализов у меня вдоволь. Главное, положительное восприятие – вертелось в утомленном, испуганном сознании.

На следующее утро отправился на обследование. В ближайшие дни мне предстояло пройти все девять кругов ада. Я трусливо поджимал хвост, чувствуя зловонное дыхание судьбы. Мои грёзы были страшнее фотографий, изображённых на пачках сигарет. Напряжение нарастало. Великий Магнит тянул всё сильнее, и я погружался в мерзкое болото страшных предчувствий, но где-то глубине души, отчаянно надеялся выкрутиться. Я был жалок.

Док раскачивался в кресле, спорадически приглаживая, отсутствующие на голове волосы. Я сидел на диване, изо всех сил изображая непринужденность. Между нами на столе монументальной кучей громоздились результаты анализов.

- Ну что там, док? – небрежно бросил я, еле сдерживаясь, чтобы не расплакаться.

Он выдержал театральную паузу и заявил:

- К сожалению, диагноз подтвердился…

- Но, - он многозначительно задрал указательный палец, - Современные методы лечения позволяют…

Врач что-то ещё говорил, но слов было не разобрать. Мне казалось, что я проваливаюсь в липкую холодную субстанцию неизвестного до сих пор чувства. Чувства полной решительной безысходности. Главная игра, похоже, подходит к концу и на руках остались лишь карты отчаянья и чёрной тоски. А с такими козырями сложно рассчитывать на место в призах. Все события в жизни вели к тому, что прихода Костлявой я буду дожидаться с нетерпением. Но столкнувшись с объективной реальностью собственной скоропостижной гибели, вдруг безоговорочно осознаёшь, что не готов к её приходу. Смерть - старое знакомое слово, вдруг зазвучавшее по-новому. Я перекатывал его на губах, пробуя на вкус. Оно слегка скрипело, оставляя металлический, ни с чем несравненный привкус страха.

- Таким образом…

- Ладно, док, - перебил я старика, поднимаясь, - Лучше скажите, сколько осталось, позову вас на поминки.

- Но вы не можете сейчас уйти! – дедок аж подскочил в кресле, - В вашем состоянии необходимо находиться под присмотром специалистов.

Я лишь махнул рукой и зашагал к выходу.

И всё же было нестерпимо страшно. Прикуривая сигарету на чёрном промозглом крыльце, я осознавал это с кристальной ясностью. Внезапное прозрение давило бескомпромиссной тяжестью. Последний крестовый поход в глубины себя открывал ослепляющие пустоты души. Ничтожные откровения загнанного в угол. Я задрал голову, уставился в серые безмолвные небеса. Ну, что скажешь? – спросил я, наполнив лёгкие тяжёлым смрадным дымом. - Твоя взяла, злобный мелочный ублюдок! Мог бы, и уступить один раз! Как и прежде, ответом было лишь оглушительное презрительное молчание.

Я лежал на кровати, уставившись мутными глазами в последние страницы романа Достоевского «Униженные и оскорблённые». Буквы сливались и периодически начинали двигаться в дурацком танце, словно кто-то включал, слышную только им, музыку. С трудом дочитав, я изрядно приложился к уже нагревшейся в руке бутылке, захлопнул книгу и с размаху швырнул в стену. Что за бред?! В чём смысл этой писанины? На протяжении всей книги, сильные мира сего втаптывают в грязь тех, кто слабее. А те мужественно терпят жизненные невзгоды, зачерпывая полной кружкой из выгребной ямы Мировой Скорби и хлебают, не морщась, где-то в глубине души надеясь на обязательную конечную справедливость для каждого. Что в конце всех концов Великий Уравнитель, Всемогущий Отец или кто-то там ещё вернёт долги, расставит по местам разбросанные фигуры и всё обретёт тот самый смысл, которого всегда так мучительно не хватает. Мы все должны стать добрее и терпимее, но это потом, в будущем, а сейчас давайте искать нефть, сбрасывать бомбы, платить по счетам, резать глотки неверным, строить тюрьмы и сумасшедшие дома. Люди не стали лучше, а значит в этих книгах не больше смысла, чем в угрозах на пачках сигарет.

Я поднялся с кровати, скрипя старыми пружинами и суставами. С трудом сдерживая рвотные позывы, добрёл до кухни, достал из холодильника пару бутылок пива. Ну а как же любовь? Ведь большинство книг написаны в попытке разгадать эту тайну? Но тысячи прочитанных страниц не сделали меня ближе и на шаг к разгадке. Она всегда врывалась неожиданно, бесцеремонная, непобедимая в своей правоте, безысходная, как асистолия на экране кардиомонитора. Возможно, она когда-нибудь перевесит чашу весов, и мы станем другими. Но я в это не верю. С её приходом, я всегда проигрывал, терял себя до конца. Любовь уж точно мне не по зубам. Маленьким людишкам – маленькие страстишки. И всё чему я научился, это безоглядно бежать, едва заслышав её лёгкую чумную поступь.

Меня снова замутило. Я открыл одну из бутылок и отхлебнул. Прислонившись к стене, стал двигаться в сторону комнаты. Чёртова любовь! Из-за неё тюрьмы переполнены никчёмными сломленными неудачниками, из-за неё всё больше пьяниц, наркоманов и убийц. Никто не умеет держать удар. Её рука не знает устали и молот, сокрушающий наши сердца, никогда не просохнет от крови. Я изо всех сил держался, чтобы не упасть, но стена вдруг вывернулась, выскользнула. Я съехал на пол, тяжело проваливаясь в мутный хмельной сон.

План созрел сам собой. Я сидел в длинном больничном коридоре, в самом конце очереди. Похмельные жернова растирали в пыль обрывки мыслей, всплывающие в голове, а в груди клокотал огнедышащий злой вулкан. Идея была довольно проста. Всё что мне нужно – это раздобыть обезболивающих, чтобы достойно протянуть пару месяцев. Ну, а когда боль станет невыносимой… Где-то в гараже валялся старый отцовский обрез и, когда настанет тот самый день, я швырну Твой драгоценный дар Тебе в лицо, клянусь Куртом Кобейном.

Подошла моя очередь. Я вошёл в кабинет. Вчерашний доктор уставился на меня во все глаза. Симпатичная сестричка тоже была здесь.

- Знаете, док. Вчера немного погорячился… извините, нервы, - говорил я, стараясь не дышать перегаром в их сторону. - Походу, это были те самые стадии, док. Отрицание, Гнев, что там ещё? Ну, не мне вам объяснять. В каком-то смысле, я попал в западню…

- Что же вы хотите? – старик откинулся в кресле.

- Мне нужна помощь.

Онкологическое отделение мало чем отличалось от других. Потёртые серые стены, нависшие тучами низкие потолки, угрюмые враждебные медсёстры. И больные такие же, как везде – в мятых пижамах, шаркающих тапках, только ждущие не выздоровления, а смерти. Я сидел рядом с постом старшей сестры, дожидаясь пока она, заполнит необходимые бумаги.

- Я провожу вас, - покончив с писаниной, заявила она. Резко поднялась и, не глядя на меня, двинула по коридору. Я поплёлся следом. Метров через десять мы завернули в одну из однотипных палат.

- Располагайтесь, - скомандовала она, распахнув дверь. В нос ударил тяжёлый запах нечистот, пота, замшелых простыней – запах скорой бескомпромиссной гибели. На одной из кроватей лежал маленький скорченный старичок, с неестественно задранной кверху головой. Сквозь раскрытый рот тяжело, со свистом вырывался воздух, застывая на потрескавшихся губах, ошмётками высохшей желтоватой слюны.

- А можно мне другую палату? – запротестовал я.

- Это ещё почему?

- У меня, знаете ли, аллергия на запах мочи.

- Здесь вам не гостиница! – отрезала медсестра, закрывая за собой дверь. - Не забудьте к 12 на процедуры.

И ушла. Я бросил сумку на пол и грохнулся на скрипучую провисшую койку. Первый день новой жизни напоминал понедельник после бурных выходных. Достал сборник рассказов Чехова и погрузился в чтение. Вскоре, измученный страданиями русского народа на страницах классика, периодическими стонами соседа-старика и собственным обжигающим кашлем, я задремал. Разбудил меня резкий, неприятный, как в паспортном столе, голос старшей медсестры.

- Просыпайтесь! Вы забыли? У вас процедуры!

Я резко подскочил, выбежал в коридор и направился вслед за удаляющейся врачихой.

После долгих утомительных процедур и отвратительного больничного ужина, вернулся в палату. Дедок по-прежнему умирал, не желая приходить в сознание, и поэтому компанию мне снова составил Чехов. Я читал пронзительные короткие истории из жизни людей, всё больше погружаясь в пучину непреодолимого отчаянья, мрачного, как свет 60-ваттной лампочки, предчувствия. Мне грезился собственный конец. Воображение услужливо подкидывало яркие сцены долгой мучительной смерти. Страх кривыми пальцами перебирал тонкие струны души. Я вдруг понял, что жизнь моя не сложилась, я проиграл. Что-то важное, за что можно уцепиться было безвозвратно упущено. От осознания этого вдруг стало тесно в груди, сердце запрыгало в своей клетке раненым обезумившим зверем, загрохотало комьями сырой земли о крышку гроба. Я резко поднялся, вышел из палаты. Нужно успокоиться, это всего лишь жалость к себе, всего лишь страх, который испытывают все. Остановился, прижался лбом к холодной стене, сдерживая злые горящие слёзы.

Вернувшись в палату, я стал убирать со стола и вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд. Обернувшись, заметил, что старик очнулся от сна и смотрит во все глаза. Он поднялся в кровати и в каком-то неясном, но человеческом порыве выбросил, вдруг, правую руку мне навстречу, жалобно, невыносимо заверещал, и также внезапно ослабев, успокоившись, опустился на подушку. Я подошёл, заглядывая в его бесцветные, как октябрьское небо, глаза. Он уже не видел меня, лишь что-то мычал неразборчивое себе под нос. Вот что меня ждёт через пару месяцев. Безумие, беспомощность и покорное ожидание смерти, чей приход я даже не смогу понять. Я больше не боялся умереть. Мне хотелось избежать боли, страданий и смерть теперь для меня была единственным спасением.

Улёгшись, накрывшись одеялом, я пытался абстрагироваться от суеты и звуков на соседней койке. Сон убегал от меня, словно сухой песок через слабые, не умеющие сжаться в кулак, пальцы. И только когда уже тусклый рассвет зацепил запотевшие оконные стёкла, что-то сжалилось надо мной, ослабило хватку и, наконец, отпустило. Я провалился в неуютное мерцающее забытье и вскоре забылся хрупким тревожным сном.

Проснулся снова от неласковых слов старшей сестры. Её ненависть меня восхищала. С трудом продрав глаза, отправился на процедуры. Новый день был точной копией предыдущего. Тот, кто сказал, что ад состоит из кругов, знал, о чём говорит.

Вечером сидел в палате, размазывая ужин по тарелке. Никогда не считал себя привередливым, но больничная еда мало кого может оставить равнодушным. На соседней койке маялся старик, а я от всей души желал ему поскорее отмучиться. Мы часто получаем то, чего не заслуживаем, но чаще наоборот. И может быть, дедок заслужил такой конец, но мне было его жаль. К тому же в этом был некоторый символизм – скоро и я на собственной шкуре прочувствую всю прелесть медленного мучительного забвения. От размышлений меня оторвало неожиданное появление старшей медсестры.

- А я уже начал без вас скучать. На какие процедуры я опять опоздал?

- Сейчас к вам в палату подселят ещё одного пациента, - не обращая внимания на сарказм, проговорила она, - Придётся немного потесниться.

- Послушайте, но это уже перебор! – разозлился я, - Неужели, больше мест нет?!

- Больше мест нет! – отрезала медсестра, - В городе произошла крупная авария. Перевернулся автобус полный пассажиров. Отделение скорой помощи переполнено. Некоторых пострадавших решено разместить в разные отделения. Проявите, наконец, сострадание! Нельзя же всё время думать только о себе!

И не дожидаясь ответа, вышла из палаты. Ну, что за человек?! Я как всегда направился следом. В коридоре было довольно оживлённо. Многие повылазили из палат и бродили по коридору, как пыльные мятые зомби, пытаясь разузнать подробности случившегося. Больница – это такое место, где свежие новости приносят в основном твои анализы, и любое маломальское событие вызывает интерес. Но ничего не прояснилось и вскоре, утомлённые однообразием непроисходящего, пациенты вернулись в палаты. Вернулся и я, прибрал со стола, улёгся с книгой в койку.

Приблизительно через час нам подселили нового пациента. Это был высокий худощавый мужчина, лет 35 с длинными нечёсаными патлами и неряшливой бородой. Левая рука его была закована в гипс и висела на бинте, перекинутом через шею.

- Это ваш новый сосед как минимум на ближайшую неделю, - рассказывала медсестра, злобно поглядывая на меня, - Прошу отнестись с пониманием.

Я кивнул. Мужик протянул здоровую руку. Мы познакомились. Санитары внесли ещё одну койку, и ходить в палате положительно стало негде. Новый житель сразу же уселся и стал разглядывать моего деда, беспокойно метавшегося во сне.

- Он как? В порядке?

Я лишь пожал плечами и, оторвавшись от книги, внимательно посмотрел на нового соседа. Большую часть его лица закрывала густая чёрная борода и волосы, ломкими вьющимися прядями, свисающими со всех сторон. Остальное составляли крупный нос, лоб, как говорят писатели, изъеденный морщинами и глаза – проницательные, даже умные, неприятного небесно-голубого цвета. Весь его лик – неухоженный, опухший, казался каким-то неуместным и фальшиво-благородным. «Бомж Иисус» окрестил я его. Бомж-Иисус какое-то время разведывал обстановку, затем лег, отвернулся к стенке и, видимо, уснул. Я же потеряв к нему интерес, вернулся к чтению.

Уже глубокой ночью стоял в ванной комнате и тайком докуривал вторую сигарету. «Нужно выбираться отсюда» навязчиво крутилось в голове. Мало того, что еда дрянь, так теперь тут ещё целая коммуна больных и убогих. В туалете уже очереди. Хорошо хоть дед ходит под себя…

Тут дверь неожиданно скрипнула, узкая жёлтая полоска света поцарапала кромешную тьму прятавшую меня. Я инстинктивно отшвырнул пылающий бычок в сторону. Яркий багровый сполох расчертил темноту и, разбившись фейерверком искр, затих на полу.

- Извини, если напугал, - услышал голос Иисуса Бомжа, - Не будет лишней сигареты?

- Не будет! – резко ответил я, внезапно, разозлившись.

Иисус ничего не ответил и, видимо пожав плечами, закрыл за собой дверь. Я постоял ещё несколько минут, злясь на себя из-за неловкой ситуации, и вернулся в палату. Нового соседа не было. Я улёгся, изо всех сил старался уснуть. Через некоторое время вернулся Бомж Иисус, сжимая в здоровой руке большой пакет.

- Эй, сосед, - оглушающим шёпотом обратился он, - Выпить не хочешь?

- Нет спасибо, - пробурчал я в ответ.

- Всё ещё злишься на себя, за то, что не поделился сигаретой?

- Что? Да нет… просто…

- Да ладно, проехали, - перебил он. Давай присоединяйся. Не люблю пить один.

Я поднялся, свесил ноги с кровати. Бомж чем-то зашуршал в темноте, затем послышался звук наполняемого жидкостью сосуда. В руку мне ткнулась ребристая поверхность пластикого стакана.

- Ну, за знакомство, - бодро прошептал он и опрокинул в себя стакан. Я последовал его примеру.

- Как ты выпивку достал? – спросил я, цепляя пальцами в темноте, что-то похожее на огурец, - Охрана никого не выпускает.

- Взятку дал, - жуя, ответил тот, снова наполняя стаканы, - Они даже сами сбегали.

- Чёрт, а я не догадался! А что там за авария в городе?

- Автобус подрезали на дороге, завалился на бок. Пострадавших много, но вроде никто не убился.

Мы замолчали.

- А ты здесь из-за чего? – спросил он через некоторое время.

- Да так, пустяки, - отмахнулся я, - Рак лёгких.

- М-м. И что врачи говорят?

- Говорят, что следующие полгода будут незабываемыми.

Глаза немного привыкли к кромешной тьме, стали угадываться очертания палаты. Мы посидели ещё какое-то время, прикончили выпивку, украдкой сбегали в ванную комнату перекурить и, наконец, улеглись спать.

Утро начиналось с неожиданного шума шаркающих по коридору ног и нарастающего шума взволнованных голосов. Я поднялся с постели, ощущая всю тяжесть похмельного бытия, и огляделся по сторонам. В палате было пусто. Мысль о том, куда делся почти парализованный старик, додумать не успел. Из дверей показалась голова и половина туловища Бомжа-Иисуса.

- Быстрей! Нужна помощь!

Я быстро вскочил и бросился за ним. В коридоре царила суетливая неразбериха. Почти все ходячие пациенты вылезли из палат и толпились в конце коридора, возле большого окна. Протиснувшись вслед за соседом сквозь зевак, увидел следующую картину - нашего бедного старика, распластанного на полу, пеленали ремнями двое здоровенных коновалов. Несчастный безумец яростно отбивался и вопил благим матом.

- Да что вы делаете, фашисты?! – заорал, в свою очередь я, пытаясь помешать санитарам.

- Пожалуйста, не лезьте! – зашипела мне в ухо подлетевшая вдруг старшая медсестра, - Вы мешаете санитарам выполнять их прямые обязанности!

- Что хоть случилось-то?! За что его?

- Совсем из ума выжил! – ответила она, наклонившись над стариком, - Каким-то образом открыл окно и вылез на подоконник. Сброситься хотел! Если бы ваш сосед не заметил…

Она сделала ему укол. Дедок несколько раз дёрнулся и затих. Санитары подхватили тщедушное тельце, скованное ремнями, бросили на каталку и увезли.

Его вернули через несколько часов, крепко спавшего, видимо, не отошедшего ещё от действия укола. Руки и ноги стянуты ремнями. Измученное восковое лицо, похожее на маску.

- Как ты думаешь? – заговорил я, - Он и вправду настолько безумен и не понимал, что делает?

- Может быть, – отозвался через некоторое время сосед, - А может это самый расчётливый и взвешенный поступок в его жизни.

- В смысле?

Бомж-Иисус поднялся с койки, подошёл к старику и принялся развязывать ремни на руках.

- Может он просто хотел быстрей получить то, что и так скоро будет его.

- Да ладно. Он же просто сумасшедший.

- Не больше других. А что бы выбрал ты на его месте?

Я подошёл и стал помогать ему с ремнями.

- Этот выбор мне ещё предстоит.

Старик умер вечером. Я помогал перекладывать санитарам тело на каталку.

- Ну что, добился своего, старый упрямец? – тихо спросил я, когда его накрыли простынёй.

Мы переставили койки, в палате сразу стало просторней. Вскоре, сосед ушёл, а я лежал на кровати, стараясь ни о чём не думать. Он вернулся с большим пакетом и, ни слова не говоря, начал доставать выпивку.

- Помянем? – сворачивая голову запотевшей бутылке, спросил сосед. Я кивнул. Мы сели, разлили и, по традиции не чокаясь, выпили.

- У тебя есть кто-нибудь? В смысле из близких?

- Угу. Бывшая жена… бывшая дочь.

- Они знают?

- Нет, - отмахнулся я, - Да и не зачем. И так довольно долго портил им жизнь.

Он разлил нам по новой.

- И всё же они должны знать.

- Да, наверное… расскажу, когда сам до конца поверю. Ну а ты? Испортил чью-нибудь жизнь?

- Не думаю, - он усмехнулся, - Не настолько, чтоб обо мне кто-то помнил.

- Может быть, это и к лучшему. Я не сделал ничего хорошего для семьи. Думал только о себе. Жена вечно находила какие-то проблемы, которые мне казались мелочными. На самом деле мелочным был только я сам. Как же всё это, безусловно, глупо. Я всё разрушил, даже не успев ничего понять...

Мы замолчали. Сосед разлил, выпили ещё по одной.

- Знаешь, - снова заговорил я, - Мне даже не так стыдно за это. Я люблю свою семью, но мне легче без них… А может это и не любовь вовсе. Мне всегда казалось, что это редкий дар и не каждый достоин его.

- И не каждому по силам принять этот дар.

Я поднял глаза, заглядывая в его лицо. Он смотрел куда-то в сторону, рассеянная улыбка скользила по его губам.

- У тебя тоже есть история? – тихо спросил я.

- У всех есть история, - он усмехнулся, - И моя уже подошла к концу. Она слишком скучна, чтобы рассказывать её всю. Скажу лишь то, что я жил, как большинство из нас. И всю мою жизнь лучше всего опишет прочерк между датами рождения и смерти на могильной плите. Но я любил, лишь единожды и это сложно с чем-то спутать. Я верю, что любовь может приходить и уходить много раз. Но мне не повезло, я любил отчаянно, безумно, словно умирающий от жажды. Всё, что я испытывал - боль и страх её потерять. Лишь в те мгновения, когда она была моей - боль отступала, и я не мог сдержать слёз. Естественно, она ушла. Такие чувства отпугнули её. Я не справился. Словно мотылек, подлетевший слишком близко к пламени...

Он надолго замолчал, видимо захваченный в плен собственных воспоминаний. Я старался ему не мешать и не заметил, как заснул, прислонившись к холодной больничной стене. Проснулся от мучительной жажды среди ночи. Размяв затёкшую шею, жадно выпил стакан воды. Соседа в комнате не было. Нашарив сигареты, поднялся с кровати, выскользнул в коридор. На цыпочках прокрался в душевую. Едва приоткрыв скрипучую дверь, почувствовал, как в нос ударил тяжёлый удушливый смрад. Я чиркнул зажигалкой. Неровное колышущееся пламя выхватило из темноты мешковатый силуэт. Бомж-Иисус висел на ремне, медленно раскачиваясь из сторону в сторону. Я повернулся, вышел из комнаты, вернулся в палату. Лёжа на койке, курил, выпуская клубы дыма в посеревший с первым утренним светом потолок.

24 мая 2015 г.

Дата добавления: 2015-07-16