Благодарности 9 страница

– Давай сразу обговорим финансовую сторону дела, хорошо, Томас? Я беру сто фунтов в час, но, если тебе захочется чего-нибудь необычного, это будет стоить дополнительных денег.

Ошеломленный такой прямотой, Томас вынул из кошелька два пятидесятифунтовых банкнота и отдал их женщине. Взамен он получил презерватив в упаковке из фольги.

Она развязала пояс халата, позволила ему распахнуться и приглашающе откинулась назад.

– Что ты хочешь, чтобы я сделала, Томас? Может быть, небольшой массаж вначале?

Ее груди и близко не походили на грудь его матери. Они были большие, круглые, слишком выдающиеся вперед. И совсем не выглядели настоящими. Их соски вызывали ужас – длинные, похожие на темно-коричневые окурки.

На лобке у нее росли густые, не ведавшие бритвы волосы.

Он перевел взгляд на ее парик, затем опять на лобок.

У его матери волосы были светлые – в последние годы тронутые сединой, но все же светлые.

А эти, черные, они были ужасны.

– Что-то не так, Томас?

– Черные волосы. На лобке.

Она улыбнулась:

– Прости, малыш, но парика для них у меня не нашлось!

Ему не нравилось, что она над ним насмехается. Он неожиданно понял, что совершил ошибку, придя сюда. Он совсем не так это себе представлял. И совсем не такого хотел. В фильмах он видел, что это происходит в огромной, сверкающей убранством комнате, с большой ванной, хрустальными подсвечниками и шампанским во льду.

И эта женщина совсем не похожа на его мать.

Своим дешевым париком она оскорбляла ее память.

– Ты можешь говорить по-другому? – спросил он.

– По-другому?

– Ты знаешь актрису Глорию Ламарк?

Она покачала головой.

В нем начал подниматься гнев.

– Ты хочешь, чтобы я говорила как леди, да, Томас? Она говорила как леди? – Женщина сымитировала выговор тех, кто принадлежит к высшему обществу. – Я должна говорить вот так?

– Скажи мне, что хочешь потрогать мой паровозик, – сказал Томас с ноткой отчаяния в голосе.

Вернувшись к своей обычной манере разговора, женщина спросила:

– Твой что?

Он покраснел.

– Мой паровозик. Скажи, что хочешь потрогать мой паровозик.

– Паровозик? Что ты называешь паровозиком, малыш?

Он показал на ширинку:

– Ну, это. Член.

– И ты называешь его паровозиком? – Секунду женщина не могла в это поверить, затем хрипло рассмеялась.

Томас смотрел на это отвратительное существо с мерзким сладким запахом, с окурками вместо сосков, с жирной плотью и исходил яростью. Он сунул руку в карман и вынул монету.

Подбросил, поймал, выложил на ладонь.

Женщина заметила, как в воздухе что-то мелькнуло, и спросила:

– Что это?

– Решка, – сказал он. – Решка, Дивайна. Тебе несказанно повезло. – Он повернулся, быстрыми шагами вышел из комнаты, сбежал вниз по лестнице, выскочил на улицу и, не сбавляя скорости, дошел до угла, где стоял «форд-мондео» доктора Джоэля.

Что со мной не так?

Машина дрожала от звуков хорала, которые занимали весь диапазон – от самых низких голосов до самых высоких. Они лились из колонок, словно из загробного мира, словно зов мертвых. Они запечатывали уши Томаса, пульсировали в его сердце.

Он ехал, окруженный облаком ярости, как одержимый, в чьей душе поселились демоны. Ему нужно было убить кого-нибудь, не важно кого – мужчину, женщину, наркомана, бездомного алкоголика.

И в этом будет виноват доктор Майкл Теннент.

Кровь будет на твоих руках, доктор Теннент.

Все еще ощущая тошнотворный запах духов проститутки, он ехал в сторону Вест-Энда. Его снедало беспокойство: что, если психиатр разглядел его лицо? Что, если его сука записала номер машины?

Нет. Они просто посмотрели в его сторону, и все. Они не видели его лица, они не записали его номер. Они не обратили на него внимания. Они видели только друг друга. Даже если и так, он все равно проявил небрежность. Глупость.

Почему они с Дивайной не смогли обратить внимание друг на друга?

Почему ты смеялась надо мной, Дивайна?

Да что, черт возьми, со мной не так?

На Кингс-роуд движение было плотным. Ему пришлось сбросить скорость и лечь в дрейф, став звеном в длинной цепочке автомобилей, будто в аттракционе с игрушечными машинами в парке развлечений.

Его трасса называлась «Виртуальный Лондон».

Мимо проносились ублюдки. Некоторых из них захватило групповое вращение, будто они попали в водоворот или вихрь, другие, словно стадо, толпились перед входными дверями клубов. Их влекло к ним, как пену к морскому берегу. Куда ни посмотри, везде одни фланирующие ублюдки. Давайте сойдите с тротуара, доставьте удовольствие.

Он проехал Слоун-сквер, пересек Белгрейвию, выехал на Гайд-парк-Корнер и двинулся дальше по Пикадилли. Теперь он ехал быстро, притормозив только возле Эроса из-за вновь уплотнившегося движения. Дело шло все лучше и лучше, он нашел ритм, нашел способ непрерывно обгонять медленные автомобили. Это легко, все, что нужно, – уверенность. Влезай в малейшую щель! И не обращай внимания на раздраженные гудки и мигание фар!

Он проехал перекресток на двусмысленный желтый, разогнался по Шафтсбери-авеню, тротуары которой были заполнены детьми и дебилами, лезущими под колеса. Он хотел услышать звук удара тела о бампер, увидеть, как какой-нибудь урод перелетает через капот и врезается в ветровое стекло. Он прижался ближе к тротуару, но ничего не произошло. Он ехал прямо сквозь людей, но их там будто и не было.

Он не верил своим глазам, думал, что его мозг шутит с ним шутки, как это иногда случалось. Может быть, его не было в темно-синем шестнадцатиклапанном «форде-мондео» Теренса Джоэля, может быть, он сидел дома за своим компьютером и играл в компьютерную игру, пробираясь по виртуальному Лондону.

Это просто игра!

Я неуничтожим!

Он обогнал неподвижное такси, на последнем мигании желтого пролетел перекресток, повернул налево на Тоттнем-Корт-роуд. Зеркала заднего вида вспыхнули. Какой-то ублюдок позади ехал на дальнем свете. Он услышал сирену – короткий двухнотный взвыв, затем снова вспыхнули фары: дальний свет – ближний свет. На последнем ближнем свете он увидел в зеркало ритмичные проблески синего и, почувствовав вспышку гнева на самого себя, включил поворотник и съехал к тротуару. Фары приблизились.

Сосредоточься!

Он что, ошибся насчет доктора Теннента и его шлюхи? Или какой-нибудь сосед запомнил номер и позвонил в полицию?

Он опустил стекло и наблюдал в зеркало, как из остановившейся позади него машины выбрался полицейский, надел фуражку и с фонарем в руке направился к нему.

Луч фонаря ударил Томасу в лицо, ошеломив его, затем погас. Он мигнул – беспокойно, но стараясь сохранять спокойствие. Полицейскому было где-то двадцать пять, а выглядел он даже моложе. Томас обратил внимание на то, что он близко наклонился к нему, скорее всего стараясь уловить запах алкоголя.

– У вас что, дома пожар, сэр?

Он изумленно посмотрел на полицейского. Он так удивился вопросу, что почти забыл применить бостонский акцент своего друга доктора Джоэля – ведь он ехал в его машине.

– Пожар?

Полицейский заметил его акцент. Казалось, он смягчился, но едва-едва.

– Куда вы так торопитесь, сэр?

Томас говорил наиболее приятным из своих голосов:

– Извините меня, офицер. Похоже, я заблудился. Я еду домой, в Челтнем, и, кажется, кружу на одном месте. – Он дополнил свое объяснение подходящей улыбкой.

– С такой ездой вы завершите вечер в больнице. Или собьете какого-нибудь прохожего. Вы пили сегодня?

Тем же голосом:

– Нет. Я придерживаюсь убеждения, что езда на автомобиле и алкоголь несовместимы.

– При всем уважении, сэр, но даже пьяный вел бы машину лучше. Это ваш автомобиль?

– Да.

– На кого он зарегистрирован?

– На меня.

– Как ваше имя?

– Доктор Джоэль. Доктор Теренс Джоэль. – Томас продиктовал имя по буквам.

– Доктор Джоэль, ваша манера вождения заставляет меня заподозрить, что вы находитесь под воздействием алкоголя, поэтому я собираюсь подвергнуть вас тесту на наличие спирта в крови. Выйдите, пожалуйста, из машины.

Томас подчинился. Офицер указал ему на близко проезжающие автомобили и отвел на тротуар. Томас видел, что в полицейской машине сидит еще один офицер, женщина. Она что-то передавала по рации. Возможно, они проверяют его водительские права. С этим у него все в порядке.

– Вы являетесь гражданином Великобритании, доктор Джоэль?

– Да.

Проходящие люди оборачивались и смотрели на них, и это не нравилось Томасу.

– Вы владеете выданными в Великобритании водительскими правами?

– Да.

Вокруг собрались ротозеи. Они его раздражали. Еще его раздражала вонь автомобильных выхлопов. И полицейский. У него было широкое костистое лицо боксера легкого веса.

Полицейский осветил фонарем пассажирское сиденье «форда-мондео».

– Откуда вы едете, доктор Джоэль?

Томас решил держаться как можно ближе к правде.

– Из Барнса. Ездил в гости к друзьям.

– Вы здорово отклонились от короткой дороги, если направляетесь в Челтнем.

Томас мысленно выругался.

– Ну… понимаете, я легко теряюсь в Лондоне.

Офицер открыл дверь со стороны пассажира и взял лежавшие на сиденье кассеты. В свете салона он рассмотрел одну из них и повернулся к Томасу.

– Вы поклонник Рэя Чарльза?

– Да.

– Georgia on my Mind – великая песня. – Офицер улыбнулся холодной мимолетной улыбкой.

Томас спросил себя, означает ли она что-нибудь. Неужели они знают, что он весь вечер следил за доктором Теннентом?

– Что на второй кассете, сэр? Что на ней записано?

– Рабочие материалы.

– Где вы работаете?

– Я ученый… Работаю на правительство. Информация на пленке – секретна. Я вынужден просить вас, чтобы вы немедленно положили ее на место.

Офицер был слегка обескуражен. Он положил кассеты обратно на сиденье. Томас наслаждался моментом. Он запустил руку в карман и сжал пальцами лежащую там монету. Затем, уже около полицейской машины, когда офицер вынимал аппарат для получения алкогольной пробы, он подбросил ее и поймал в ладонь.

Решка.

– У вас сегодня удачный день, офицер, – сказал он.

Тест на алкоголь ничего не показал. Полицейский попросил Томаса подуть в аппарат еще раз, но снова безрезультатно. Поэтому он прочитал Томасу короткую лекцию о безопасности дорожного движения и отпустил его, подробно рассказав, как выехать на М-4.

Кладбище располагалось почти по дороге.

Было половина первого ночи. Томас взял фонарь, который доктор Джоэль держал в бардачке автомобиля. Кладбищенские ворота были закрыты, и ему пришлось перелезть через них. С краю было светло, так как сюда доходил свет уличных фонарей, но далее вглубь территория кладбища темнела, словно озеро в безлунную ночь.

Он включил фонарь, миновал автомобильную стоянку, часовню и быстро пошел по ухоженной широкой тропе.

Новые могилы располагались дальше. Ему не нужно было вглядываться в могильные камни, их обозначал блеск слюды цветочных букетов, запах цветов и недавно потревоженной земли.

Целых пять минут быстрой ходьбы понадобилось, чтобы достичь нужного ряда, в котором находилась могила матери. Он молча стоял, освещая землю и траву лучом фонаря, и его злоба росла.

Сука.

Она была здесь, под землей, жесткая и безмолвная – такая, какой он в последний раз держал ее в своих руках, такая, как и все остальные здесь. Мертвая. Недвижная. Больше не человек. Труп.

Он некоторое время молча смотрел в землю, затем вдруг закричал:

– Ты, глупая сука, зачем тебе понадобилось умирать?! Зачем?! – Его голос сорвался на визг. – Зачем?! Зачем?! Зачем?!

Он упал на колени. По небу ползла луна, почти полная, но не совсем. Она была похожа на погнутую монету.

Он прижался лицом к земле и втянул воздух носом, пытаясь уловить хоть слабый отголосок духов «Шанель номер пять». Ничего. Пахнет лишь землей и травой. Он встал с колен, пнул траву, отправив кусок дерна лететь в темноту.

Ну и лежи здесь, сука. Мне все равно.

Затем выкрикнул:

– Лежи здесь всю чертову ночь!

Страх барабанной дробью ворвался в сон Майкла.

Сумрак был ужасающе громким, оглушительным, давящим. Майкл угодил в него, мгновенно перейдя из глубокого сна в настороженное бодрствование.

В спальне кто-то был. Он слышал шаги по полу, смутно видел остановившуюся у окна темную фигуру.

О господи.

Он вспомнил о машине, стоявшей вечером у его дома. Этой машины испугалась Аманда…

Аманда?

Все возвращалось.

Здесь была Аманда, они занимались любовью…

Где она? Он провел рукой рядом с собой и ощутил только простыню. Страх пронзил все его существо. Позвонить в полицию. Найти какое-нибудь оружие.

Повторяющееся металлическое лязганье. Латунные кольца занавесок бьются друг о дружку. В комнату ворвался вертикальный столб дневного света, на фоне которого стоящая у окна фигура казалась призраком.

Обнаженная женщина. Аманда.

Он испытал такое облегчение, будто всю комнату залило солнце. Майкл, боясь пошевелиться, молча смотрел на нее, вдыхая оставшийся от нее в постели мускусный запах.

Занавески снова сошлись вместе, но не слишком плотно – между ними осталась узенькая, льющая оранжевый свет щель.

– Никого нет, – сказала Аманда, повернувшись к нему, будто почувствовала, что он проснулся.

Она скользнула обратно в постель и в его объятия. От утренней прохлады ее спина покрылась гусиной кожей. Они обнимали друг друга и целовались, лежа на одной подушке. Ее дыхание было мятным – она, наверное, только что почистила зубы. Он надеялся, что изо рта у него не слишком скверно пахнет. Он наслаждался ощущением обнаженного тела, прижатого к нему.

– Ты волнуешься о той машине? – спросил он.

– Да нет. Я просто хотела удостовериться, что это не…

– Не твой бывший?

– Я не смогла его хорошенько рассмотреть, но думаю, это не был Брайан. Хотя и допускаю, что он мог за мной следить.

– У меня есть бинокль. Если эта машина появится снова, мы сможем хорошо ее рассмотреть.

Аманда вздернула брови и улыбнулась.

– Ты что, любишь подглядывать за соседями? Зачем тебе бинокль?

– Для наблюдения за скачками.

– Ты любишь скачки? Без препятствий или с препятствиями?

– С препятствиями. Кэти любила… – Он оборвал себя, не желая ничего вспоминать и досадуя на себя за то, что упомянул имя жены.

Повисла неловкая пауза, и, чтобы скрасить ее, Аманда осторожно убрала прядь волос с его лба.

– Расскажи мне о себе, – сменила она тему. – У тебя есть братья или сестры?

– Есть брат. Он на три года старше.

– Чем занимается?

– Металлург. Работает в Сиэтле, на «Боинге».

– Вы с ним близки?

– Нет, не особенно. Мы нормально ладим, когда приезжаем друг к другу в гости, но мы не очень хорошо друг друга знаем – три года все же большая разница для мальчишек.

Аманда нежно поцеловала его в глаза. Он обнял ее крепче, и она сама прижалась к нему, как бы успокаивая. Ее рука скользнула вниз по его животу, добралась до паха и начала очень нежно его поглаживать.

– А родители живы?

– Да. – Он тяжело дышал от нахлынувшей истомы.

– Чем они занимаются?

«Сказочная женщина», – подумал Майкл. С ней он узнал, как по-настоящему занимаются любовью. Рядом с ней он ощущал незнакомое ему доселе чувство покоя и умиротворенности. И в то же время никто так не возбуждал его.

Кажется, я влюбляюсь в тебя, Аманда Кэпстик. Кажется, я по уши, безнадежно влюбляюсь в тебя.

– Мой отец на пенсии. Он работал врачом общей практики в Лимингтоне, городке на краю Нью-Фореста. А мать была его секретаршей.

Сладко-мучительная ласка продолжалась.

– Красивое место. Ты там вырос?

Сквозь сжатые зубы:

– Да.

– Он еще занимается медицинской практикой?

Легкие втягивают воздух со свистом. Ты сводишь меня с ума!

– Нет. Ему уже восемьдесят четыре. Он поздно женился. В основном плавает на своей лодке. Мать занимается садом, играет в бридж и беспокоится обо мне.

– Моя мать тоже обо мне беспокоится, – сказала Аманда. – Для родителей мы всегда маленькие дети.

– Да. Все переворачивается только в самом конце, когда они превращаются в беспомощных детей. – Он погладил ее по волосам. – А теперь ты расскажи о своих родителях.

– Отец был художником. Он бросил мать, когда мне было семь, и уехал в Индию, чтобы медитировать на горе и ждать просветления. Он попал там в автокатастрофу на своем мотоцикле и умер от заражения крови в больнице в Дели.

– Мне жаль.

– Я едва его знала, он всегда где-то пропадал. А мать – она сумасшедшая. – Аманда улыбнулась. Он видел ее лицо будто в тумане. – По-хорошему сумасшедшая, очень милая, но невозможно эксцентричная. Живет в Брайтоне, ей сорок четыре, и она еще не решила, чем ей лучше заняться в жизни.

– Она вышла замуж во второй раз?

– Нет. У нее было много любовников, в основном неудавшихся художников, или актеров, или писателей. По образованию она художник-график, но ее всегда тянуло к другим вещам. Сейчас она болеет фэн-шуй. Большие компании платят ей огромные деньги за то, что она расставляет мебель в их офисах.

– Здесь все в порядке с точки зрения фэн-шуй?

– Думаю, она одобрила бы устройство твоего дома.

– Большое облегчение слышать это.

– Тебе бы она понравилась. Она всем нравится. – Аманда помолчала, затем добавила: – Думаю, ты бы ей тоже понравился.

Снова возникла пауза, но на этот раз в ней не было неловкости, а было волшебство для них обоих. Майкл лежал не шевелясь, не веря, что все это происходит в действительности, что Аманда Кэпстик с ним, обнаженная, в его объятиях, прижалась к его восставшему члену, а на его лице – ее теплое мятное дыхание.

– Ты беспокоишься о Брайане? – спросил он. – Он склонен к насилию? – Майкл говорил, а его пальцы бежали по животу Аманды вниз, чтобы зарыться в нежные волосы.

– Он подлый. Но я не думаю, что он объявится здесь в три часа ночи с топором в руках, – это не его стиль.

– Я неплохо умею обороняться от топора, – сказал Майкл. – Однажды на меня напала пациентка.

– Почему? Что случилось?

Ему хотелось заняться любовью.

– Потом.

– Нет, сейчас! – Аманда так сильно его сжала, что он задохнулся, затем улыбнулся и поцеловал ее в лоб.

– Ну хорошо, хорошо! Я был экспертом по делу об опекунстве. Засвидетельствовал в суде, что мать-ответчица не в состоянии заботиться о своих детях. Спустя год она встретила меня на автостоянке с топором, какие используют дровосеки.

– Она поранила тебя?

– Хотела оттяпать мне ногу, но к счастью, попала в «дипломат». А потом мне удалось отнять у нее топор.

– Я и не знала, что психиатрия – это контактный вид спорта, – сказала Аманда.

Майкл улыбнулся:

– Я тоже, до этого случая.

Помолчав секунду, Аманда спросила:

– Почему ты стал психиатром? Ты всегда хотел им стать?

Этот вопрос часто задавали Майклу.

– В детстве я сильно интересовался биологией и медициной, – ответил он, – частично, видимо, из-за того, что отец был врачом. Получил диплом по психологии, но потом решил, что психиатрия – гораздо более связанная с биологией наука. Я всегда интересовался природой человека, задавался вопросом, что же движет нами. Психиатрия – естественная комбинация науки о теле и науки о разуме. Я бы хотел, чтобы отношение обывателей к психиатрии было чуть более теплым. – Он одарил ее двусмысленным взглядом.

– Я думаю, оно и так чересчур теплое, – сказала она. – И с каждым мгновением становится все теплее и теплее.

– В действительности мы находимся в самом низу медицинской цепочки. Мы – последний рубеж, и к нам обращаются тогда, когда все другие средства исчерпаны. Нам доверяют немногим больше, чем торгующим змеиным жиром шарлатанам.

– Ты сердишься на меня за то, в каком свете я хотела выставить тебя в своем фильме?

– Ты когда-нибудь слышала о том, что если ухватить мужчину за причинное место, то получишь в придачу полную власть над его разумом и душой? – улыбнулся Майкл.

Их глаза встретились, и Аманда, долго не раздумывая, нырнула под простыню и приникла к этому самому месту губами.

– Я не слышала об этом, но догадывалась, – оторвавшись на мгновение, ответила она.

– Открой свой подарок!

Она и сама не могла усидеть на месте! Лучи апрельского солнца плескались, словно рыбки, в глубине ее изумрудных глаз.

– Ну, давай, Том-Том, открой его, открой! С днем рождения!

Она волновалась даже больше, чем он сам!

Складки ее шелкового халата тихо зашелестели, длинные волосы заструились, когда она потянулась к нему через стол. В пепельнице на столе тлела сигарета.

Подарок предназначался Томасу, но он знал, как много для нее значит, чтобы подарок ему понравился. Она хотела, чтобы он ему понравился! И он знал, как она рассердится, если этого не случится.

На дни рождения Томас всегда надевал свой лучший костюм с галстуком, однотонной рубашкой и черными туфлями. И теперь в этом костюме он сидел за большим столом в комнате для завтраков, которая смотрела окнами на сад, защищенный от соседских взглядов высокими деревьями и густым ухоженным кустарником.

Ему нравилось гулять там, но мать редко разрешала ему это. Она много раз объясняла ему, какие опасности его там поджидают. В кустарнике могут прятаться плохие люди, которые схватят его и унесут навсегда. Солнечный свет может сжечь человеческую кожу. Лондонский воздух очень вреден для легких. Там встречаются кусачие и жалящие насекомые, а от собачьих экскрементов можно ослепнуть. С неба падает ужасная дрянь, когда самолеты опорожняют свои туалеты. Она разлетается мельчайшей пылью и медленно опускается прямо на людей.

В подвале их дома был тренажерный зал и сауна, и они посещали их каждый день. Им совершенно незачем было выходить на улицу, кроме исключительных случаев, как сегодня, – сегодня они собирались в «Музей науки». Только нищие и плохие люди без крайней необходимости выходят на улицу. И только плохих детей, которых не любят папа и мама, отправляют в школу, где им приходится учиться вместе с толпами других детей, вместо того чтобы к ним каждый день приходил учитель, такой как мистер Гудвин.

Под руководством матери Томас каждый вечер молился Богу, благодарил Его за то, что Тот создал его хорошим и дал ему любящую мать. Он просил Бога помогать ему каждый день находить что-нибудь новое, отчего его любовь к матери должна возрастать.

На столе лежали три открытки. Одна была от бабушки Ламарк, и на ней был нарисован слон, несущий в хоботе воздушный шарик. Внутри открытки был прикреплен скрепкой десятифунтовый банкнот. Вторая была от тети Стеллы, в ней был книжный купон на пять фунтов. На открытке была нарисована большая шестерка и ниже написано слово «сегодня!».

Он не знал, что другим детям дарят на дни рождения игрушки. Никто никогда не говорил ему этого, и у него не было возможности узнать это каким-либо способом: в тех книгах, которые ему разрешали читать, не упоминалось ни об игрушках, ни о днях рождения.

Он не знал и того, что их домашней прислуге – кухарке (миссис Дженнер), горничной (Эльвире), камеристке (Ирме), дворецкому (Даннингу), секретарю (Эниду Дитерингу), садовнику (Ламборну) и учителю мистеру Гудвину – было запрещено дарить ему в день рождения открытки или подарки. Тот же запрет распространялся и на Рождество.

Стукнула дверь, и Томас обернулся на звук. У двери почтительно стоял Даннинг, пожилой учтивый мужчина во фраке, с гладко зачесанными назад волосами. По знаку Глории Ламарк он обратился к Томасу:

– Доброе утро, господин Томас. С днем рождения.

– Спасибо, Даннинг, – откликнулся Томас.

Дворецкий обратился к матери:

– Когда вы будете готовы, госпожа?

– Том-Том, сегодня у тебя будет особый завтрак, который бывает только на дни рождения. Ты рад? – спросила Томаса мать.

Он кивнул. Конечно, он рад! Каша, бекон, яйца, помидоры, печеные бобы, жареный хлеб, гренки, мармелад! Поощрительный завтрак, который он получал только тогда, когда исключительно хорошо себя вел. В остальное время он ел скучные швейцарские мюсли из коробки, на которой был изображен нудный старик в очках.

– Чему ты больше рад – подарку или завтраку?

Томас поколебался. Если он даст неправильный ответ, то, возможно, лишится и того и другого.

– Подарок. – В его голосе была неуверенность, смешанная с надеждой.

Какой радостью вспыхнуло ее лицо! Томас просиял. Похоже, сегодня будет хороший день!

– Ты можешь угадать? Можешь, Том-Том? Угадай, что это.

Квадрат со стороной в два фута, толщиной чуть больше двух дюймов, завернутый в кремовую бумагу и перевязанный голубой лентой. Тяжелый. Он перевернул его в руках. Твердый и тяжелый.

Нет, он не мог догадаться. В самом деле не мог.

Его мозг исследовал варианты. Что может находиться в плоской коробке? На Рождество мать подарила ему конструктор «Меккано», он тоже был в плоской коробке и очень тяжелый. В инструкции, прилагавшейся к набору деталей, рассказывалось, как построить подвесной мост. А он построил из него клетку. Он ловил пауков и сажал их туда, чтобы посмотреть, сколько они смогут прожить без еды и воды. Некоторые жили очень долго.

Может быть, это еще один конструктор.

Зажегшись надеждой, он развязал ленту, и она упала на пол.

– Не рви бумагу, Том-Том, она нам еще пригодится.

– Хорошо, мамочка. – Он развернул обертку, тщательно следя за тем, чтобы она даже не помялась, затем снял ее, открыв подарок.

Это была фотография в серебряной раме. Его мать, в длинном платье и черных перчатках, разговаривала с другой женщиной, также в длинном платье и перчатках.

– Это принцесса Маргарет! Разве это не замечательный подарок, Том-Том?

Он ничего не ответил.

– Я подумала, что лучше всего повесить ее над твоей кроватью, чтобы ты видел ее каждое утро, когда проснешься. Правда, там ей самое место?

Томас смотрел в стол, скрывая свое разочарование.

– Это та премьера, о которой я тебе рассказывала. Это было еще до твоего рождения. Мы сняли этот фильм, чтобы собрать денег для «Оксфам». Они помогают детям, которым меньше повезло в жизни, чем тебе. Принцесса Маргарет сказала мне, что обожает мои фильмы! Ты бы хотел когда-нибудь встретиться с принцессой?

Томас не понимал до конца, что такое принцесса.

– Да.

– Тогда тебе нужно быть хорошим очень долгое время. Принцессы ни за что не придут на встречу с плохим мальчиком. Ты не смотришь на фотографию. Она тебе точно нравится?

Томас посмотрел на фотографию и кивнул.

– Принцесса очень расстроилась, когда я оставила свою карьеру для того, чтобы родить тебя, Том-Том, – ведь это означало, что она больше не увидит новых фильмов с моим участием. Она спрашивала меня, ценишь ли ты эту жертву, и я сказала ей, что ты чудесный сын и очень ценишь это. Я была права, когда ответила так, Том-Том, разве нет?

Он кивнул.

– Ты ведь ценишь это, да, Том-Том?

Почти шепот:

– Да.

Глория Ламарк взяла фотографию, повернула ее к себе и всмотрелась в нее.

– Это было семь лет назад. Я до сих пор так же красива? – В ее голосе была почти тоска.

Зрелище печали на лице матери заставило Томаса позабыть о своем разочаровании. Он не выносил, когда его матери было грустно.

– Ты сейчас еще красивее, – сказал он.

Она протянула к нему руку, пахнущую хвоей. Он взял ее своими маленькими ручками и поцеловал.

– Я рада, что тебе понравился подарок, – сказала мать. И улыбнулась.

Томас улыбнулся в ответ и сжал ее руку. Он был счастлив.

Наконец-то успокоился. Пыль на фотографии. Томас вытер ее тряпкой и отступил назад. Его мать разговаривает с принцессой Маргарет. Старая фотография. Одна из десятков, развешанных по стенам его комнаты. Он долго не смотрел на нее.

Долго? Сколько?

Где ее сняли? По какому случаю?

Память опять подводила его. Кто-то будто наудачу вырывал из нее страницы. Бесполезная чепуха никогда не забывалась: он с фотографической точностью мог вспомнить электронные схемы плат всех бывших у него компьютеров, каждую микросхему, переключатель, проводок, гайку, винт, спайку. Полностью бесполезные знания. А необходимые вещи исчезали. Такие, например, как этот репортер, Джастин Флауэринг, который был его гостем, который нуждался в его гостеприимстве, его внимании, его заботе. Он забыл о нем вчера и не принес ему еды и воды.

Одну стену комнаты полностью, от пола до потолка, занимали полки с научными и медицинскими книгами и книгами по технике. На трех остальных стенах не было ничего, кроме фотографий матери.

На столе стоял мощный микроскоп и набор заключенных в стекло образцов клеток животных и человека. Ему нравилось изучать невидимое глазу. Возможно, когда-нибудь он предпримет какое-нибудь биологическое исследование. Он не слишком уважал Дарвина и предпочитал ему своего тезку, Карла Ламарка. Когда-нибудь он всерьез этим займется. Ему нравился процесс исследования. Часы, дни, месяцы, годы наблюдений, экспериментов, терпения.

Дата добавления: 2015-07-16