Мартин Хайдеггер 3 страница

Однако, задаваясь вопросом о ценности, следует прежде всего, ес­ли воля к власти уже распознана как принцип ценностного пола­гания, задуматься над тем, что есть необходимая, если исходить из этого принципа, и что есть высшая — сообразная этому прин­ципу — ценность. Коль скоро сущность ценности заявляет о себе тем, что в ней — полагаемое волей к власти условие сохранения, возвышения, то открывается перспектива характеристики задаю­щего тут меру ценностного слада.

Сохранение достигнутой очередной ступени власти состоит всякий раз в следующем: воля окружает себя всем тем, на что она может в любое время уверенно положиться, всем тем, в надежности чего может почерпать свою безопасность. Такое окружение ограничи­вает со всех сторон постоянный состав всего того налично-присутствующего (ούσία согласно расхожему значению этого слова у греков[35]), что находится в непосредственном распоряжении воли. Однако постоянное лишь тогда становится стойко постоянным, то есть тем, что всякий миг и всегда готово к тому, чтобы им распо­ряжались, когда оно поставлено и стоит. Останавливают, ставя и пред-ставляя. Все, что таким образом стойко постоянно, есть ос­тающееся, непреходящее. Ницше, будучи верен владычествующей в истории метафизики сущности бытия (бытие = длящееся налич­ное присутствие), называет это стойко постоянное «сущим». Постоянное, и на сей раз будучи верен присущему метафизическо­му мышлению способу выражать мысль, Ницше нередко называет «бытием». С самых начал западного мышления сущее считается истинным и истиной, причем, однако, смысл «сущего» и «истинного» многообразно изменяется. Ницше же, когда он попросту име­нует бытием, или сущим, или истиной все прочно утвержденное в воле к власти ради ее сохранения, Ницше несмотря на все совер­шаемые им переоценки и оборачивания метафизики последова­тельно остается на пути ее преданий. Соответственно истина есть здесь условие, полагаемое в сущности воли к власти, а именно ус­ловие сохранения власти. Истина как такое условие есть цен­ность. Поскольку, однако, воля может волить, лишь распоряжа­ясь стойко постоянным, истина есть необходимая для воли к влас­ти, исходя из ее сущности, ценность. Но только теперь слово «ис­тина» не означает уже ни несокрытости сущего, ни взаимосогла­сия познания с предметом, ни достоверности как доставляемого усмотрением останавливания и обеспечения представляемого. Те­перь истина хотя, правда, и берет свой исток в трех названных способах своего бытийствования, но она есть о-станавливающее обеспечение стойкого состава того окружения, на основе которого воля к власти волит саму себя.

В аспекте обеспечения очередной достигнутой ступени власти ис­тина — необходимая ценность. Но ее недостаточно для того, что­бы достичь новой ступени власти, потому что стойко постоянное, взятое само по себе, никогда не бывает способно дать то, в чем испытывает потребность воля к власти в самую первую очередь и прежде всего — для того чтобы возвыситься над самой собою и тем самым впервые войти в возможности повелевания. Таковые предоставляются ей лишь благодаря провидящему насквозь взгля­ду вперед, неотмыслимому от сущности воли к власти; ибо как воля к большей власти («больше власти!»), воля сама в себе на­целена в определенной перспективе взгляда на возможности. Раз-верзание и по-ставление таких возможностей — это то самое ус­ловие для сущности воли к власти, которое, как в буквальном смысле пред-шествующее, превосходит условие, названное пер­вым. Поэтому Ницше говорит (Воля к власти, афоризм 853 -относится к 1887—1888 годам): «Но истина не считается высшей мерой ценности, тем более наивысшей властью»[36].

Создание возможностей воли, исходя из которых воля к власти впервые освобождается для самой себя, — вот в чем заключается для Ницше сущность искусства. В полном соответствии с этим ме­тафизическим понятием Ницше, говоря об искусстве, думает от­нюдь не только и не в первую очередь об эстетической сфере дея­тельности художников. Искусство — это сущность всякого воления, какое открывает перспективы и овладевает ими: «Художест­венное творение, когда оно является помимо художника, напри­мер, как тело, как организация (прусский офицерский корпус, орден иезуитов). В какой мере художник лишь предварительная ступень. Мир как рождающее само себя творение искусства...» (Воля к власти, афоризм 796 — относится к 1885—1886 годам)[37].

Постигаемая исходя из воли к власти сущность искусства состоит в том, что искусство впервые побуждает волю к власти быть самой со­бой и подгоняет ее к тому, чтобы она поднималась над самой собою. Поскольку Ницше волю к власти как действительность действи­тельного нередко называет жизнью, в чем слышится тающий отголосок ζωή и φύσις раннегреческих мыслителей, то Ницше может сказать, что искусство — «великое стимулирующее средство жиз­ни» (Воля к власти, афоризм 851 — относится к 1888 году)[38].

Искусство — полагаемое в сущности воли к власти условие того, чтобы воля к власти, будучи волей, могла подниматься до власти и давать возрасти власти. Поскольку искусство так обусловлено, оно есть ценность. Будучи тем условием, которое в иерархии обус­ловливания предваряет обеспечение постоянного состава, а тем самым предшествует любому обусловливанию, искусство — та ценность, которая впервые открывает всю высоту восхождения. Искусство — высшая ценность. Оно выше ценности истины. Каж­дая из этих двух ценностей по-своему окликает другую. Обе они, взятые вместе, определяют в своем ценностном соотношении еди­ную сущность воли к власти, которой самой в себе присуще полагание ценностей. Воля к власти — это действительность действи­тельного, или же, беря слово в более широком смысле, нежели в том, в каком обычно употреблял его Ницше, — бытие сущего. Когда метафизике приходится высказывать сущее в аспекте бы­тия, именуя по-своему основу сущего, основное положение мета­физики воли к власти непременно выразит эту основу. Это основ­ное положение высказывает, какие ценности полагаются по мере сущности и в какой ценностной иерархии внутри сущности полагающей ценности воли к власти как «эссенции» сущего они пола­гаются. Положение такое гласит: «Искусство ценнее истины» (Во­ля к власти, афоризм 853 — относится к 1887—1888 годам)[39]. Основное положение метафизики к власти — это ценностное поло­жение.

Из этого высшего ценностного положения явствует, что ценност­ное полагание сущностно двойственно как таковое. В ценностном полагании — все равно, явно или нет, - полагаются соответ­ственно одна необходимая и одна достаточная ценность, — однако каждая исходя из преобладающего способа сопряженности их. Та­кая двойственность ценностного полагания соответствует его принципу. То, исходя из чего полагание ценностей как таковое поддерживается и направляется, - это воля к власти. Воля к власти — изнутри единства своей сущности — взывает к услови­ям возрастания и сохранения самой себя и тянется к ним. Взгляд на двойственную сущность ценностного полагания особо ставит мышление перед вопросом о сущностном единстве воли к власти. Коль скоро воля к власти — это «эссенция» сущего как такового и сказать так значит выразить истинное для метафизики, мы, задумываясь о сущностном единстве воли к власти, задаемся вопро­сом об истине этого истинного. Тем самым мы достигаем высшей точки этой и вообще всякой метафизики. Однако что значит здесь — высшая точка? Поясним, что мы имеем в виду, на при­мере сущности воли к власти, оставаясь при этом в границах, какие поставлены нашему сегодняшнему рассуждению. Сущностное единство воли к власти не может быть ничем иным, как самой же волей к власти.

Сущностное единство — это тот способ, каким воля к власти приводит себя пред себя самое. Оно ставит волю к власти пред нею самой, поверяя ее ею же самою, так, что, будучи так поверяема, она впервые репрезентирует себя в своей чистоте и тем самым в высочайшем своем облике. Однако ре-презентация здесь — это не какое-то представление себя зад­ним числом, — нет, ею же самой определяемая презентность есть тот способ, каким и в качестве какого воля к власти есть.

Однако такой способ быть есть вместе с тем и способ, каким воля к власти ставит себя вовнутрь несокрытости самой себя. Вот в чем по­коится ее истина. Вопрос о сущностном единстве воли к власти — это вопрос о способе, каким бытийствует та истина, в которой воля к власти есть как бытие сущего. А эта истина вместе с тем есть и та истина сущего как такового, в качестве которой есть метафизика. Итак, та истина, о которой спрашиваем мы сейчас, — это не та ис­тина, которую, как необходимое условие сущего как сущего, пола­гает сама воля к истине, а та истина, в которой уже бытийствует полагающая условия воля к власти как таковая. То Единое, в котором она бытийствует, — сущностное единство воли к власти, — уже са­мо затрагивает волю к власти.

Какова же, спросим теперь, эта истина бытия сущего? Она может определять себя лишь исходя из того, чего она истина. Коль ско­ро, однако, в пределах метафизики нового времени бытие сущего определилось как воля, а тем самым как воление себя самого, самоволение, а самоволение в самом себе уже есть вéдение самого себя, самовéдение, — сущее, ύποκειμενον, subiectum, бытийствует по способу вéдения самого себя, самовéдения. Сущее (subiectum) презентирует себя, и вот как именно: оно презентирует себя себе же самому по способу ego cogito[40]. Такая презентация самого себя, ре-презентация (пред-ставление), есть бытие сущего qua subiectum. Самовéдение становится субъектом как таковым. В самовéдении со­бирается все вéдение, все доступное вéдению в таком вéдении. Это собрание знаний, подобно тому как горные хребты — это собрание гор. Субъективность субъекта в качестве такого собирания есть соagitatio (cogitatio)[41], conscientia, со-весть, conscience. A co-agitatio в самом себе уже есть velle, воление. Вместе с субъектностью субъекта наружу выходит, в качестве его сущности, воля. Мета­физика нового времени, будучи метафизикой субъектности, мыс­лит сущность сущего в смысле воли.

В субъектность в качестве ее первейшего сущностного определе­ния входит то, что представляющий субъект удостоверяется в себе самом, и это значит, постоянно удостоверяется и в представляе­мом им как таковом, заручается им в его достоверности. В соот­ветствии с таким удостовериванием у истины сущего как достоверности-совéдения характер удостоверивания (certitudo). Вéде­ние самого себя, в котором и соведенность-достоверность как та­ковая, есть со своей стороны разновидность прежней сущности истины, а именно истины как правильности (rectitudo) представле­ния. Однако правильность состоит теперь уже не в приравненности к чему-либо налично-присутствующему — не продуманному в своем наличном присутствии. Правильность состоит теперь в том, что все подлежащее представлению устрояется в направлении той правой меры, того эталона, какой положен вместе с притязания­ми на вéдение, присущими представляющей res cogitans sive mens[42]. Притязания эти идут в направлении достоверности, а до­стоверность состоит в том, что все, что бы ни представлялось, всякое представление, сгоняется[43] в ясность и отчетливость мате­матической идеи (idea) и в ней собирается. Тогда ens — это ens co-agitatum perceptionis. Теперь представление правильно, если удовлетворяет таким притязаниям на достоверность. Удостоверен­ное в своей правильности, представление право и верно, оно гото­во к тому, чтобы им, о-правданным, распоряжались. Истина сущего в смысле присущей субъектности самодостоверности есть как достоверность (certitudo), в сущности о-правдание представ­ления и всего в нем представляемого перед присущей ему самому ясностью. Оправдание же (justificatio) — это совершение iustitia, и тем самым само Правосудие. Субъект, будучи субъектом всегда и везде, удостоверяется в самом себе — заручается достовернос­тью самого себя. Он оправдывает себя перед полагаемыми им же самим притязаниями на справедливость.

В самом начале нового времени с новой силой встал вопрос, каким же образом человек может удостоверяться в том, что сам пребудет постоянно, то есть удостоверяться в своем спасении в це­лом сущего, и это значит — перед сущим из сущего, перед основанием всего сущего (перед Богом). Такой вопрос о достоверности спасения есть вопрос оправдания, то есть правосудия (justitia).

В пределах метафизики нового времени Лейбниц впервые мыслит subiectum как ens percipiens et appetens[44]. Мысля vis[45], присущую ens, он впервые ясно мыслит волевую сущность бытия сущего — сущность как волю. В духе нового времени он мыслит истину су­щего как достоверность. В 24 тезисах метафизики Лейбниц говорит (тезис 20): justitia nihil aliud est quam ordo seu perfectio circa mentes[46]. Эти mentes[47],то есть res cogitantes[48], согласно тези­су 22, суть primariae mundi unitates[49]. Истина как достоверность заручается самоуверенностью, она есть порядок (ordo) и непрес­танное утверждение, констатация, то есть совершающееся и со­вершенство (per-fectio). Присущее сáмому первому сущему, собственно-сущему свойство быть порукой есть justitia (правосудие). Кант в своем критическом основоположении метафизики мыслит конечное самоудостоверение трансцендентальной субъективности как quaestio juris[50] трансцендентальной дедукции. Это самоудос­товерение есть вопрос правовой, вопрос оправдания представляю­щего субъекта, который сам утвердил свою сущность в само­управстве своего «я мыслю».

В сущности истины как достоверности - поскольку последняя мыслится как присущая субъектности истина, а истина как бытие сущего, — скрывается испытанная на основе оправдания самоуве­ренности справедливость-правосудие. Хотя она и правит как свой­ственная субъектности сущность истины, в рамках метафизики субъектности она все же не мыслится как истина сущего. Правда, справедливость-правосудие как ведающее само себя бытие сущего обязано, напротив, выступить перед мыслью метафизики нового времени, как только бытие сущего начинает выявляться как воля к власти. Эта последняя ведает себя как сущностно полагающую ценности, она заручается условиями своего собственного сущност­ного постоянства и тем самым постоянно становится праведной перед самой собою, будучи в таком становлении правосудием и справедливостью. Собственная сущность воли к власти должна репрезентировать себя в таком правосудии-справедливости и в ка­честве его, а это значит, если мыслить в духе метафизики нового времени, — быть. Подобно тому как в метафизике Ницше мысль о ценности фундаментальнее, чем основополагающая мысль о до­стоверности в метафизике Декарта, — постольку, поскольку до­стоверность может считаться правой лишь при условии, что она будет признаваться высшей ценностью, — то в эпоху, когда вся западная метафизика приходит к своему завершению у Ницше, усмотренное самоудостоверение субъектности оказывается оправ­данием воли к власти в согласии с той справедливостью-праведно­стью, какая правит в бытии сущего.

Уже в раннем, довольно широко известном своем сочинении — во втором из Несвоевременных размышлений, носящем название О пользе и вреде истории для жизни (1874), — Ницше ставит на место объективности исторических дисциплин «Справедливость»[51] (раздел 6). В остальном же Ницше нигде не касается справедли­вости. И только в решающие годы — 1884-й и 1885-й — когда перед его мысленным взором стоит «воля к власти» как основопо­лагающая черта сущего, Ницше заносит на бумагу, но не публи­кует две мысли о справедливости.

Первая запись (1884) озаглавлена — Путь свободы. Она гласит: «Справедливость как образ мысли созидающий, отбрасывающий излишки, уничтожающий, исходящий из оцениваний; высший реп­резентант самой жизни» (XIII, 98)[52].

Вторая запись (1885) гласит: «Справедливость как функция влас­ти, широко обозревающей все окрест, — она поднимается над ме­лочными перспективами добра и зла, стало быть, обладает куда более широким горизонтом преимущества, — намерение сохра­нить нечто такое, что больше, чем вот та или эта личность» (XIV, афоризм 158)[53].

Подробное разъяснение этих мыслей вышло бы за рамки предпри­нятого нами осмысления. Сейчас достаточно лишь сослаться на ту сущностную сферу, к какой принадлежит справедливость, как мыслит ее Ницше. Чтобы приготовиться к уразумению справедливости, какую имеет в виду Ницше, нам надо исключить все пред­ставления о справедливости, которые идут от христианской, гума­нистической, просветительской, буржуазной и социалистической морали. Потому что Ницше отнюдь не разумеет справедливость как в первую очередь определение этической и юридической об­ласти. Напротив, он мыслит ее исходя из бытия сущего в целом, то есть из воли к власти. Справедливо то, что сообразно правому. А чтó правое, определяется на основе того, чтó есть как сущее. Поэтому Ницше и говорит (XIII, афоризм 462, относящийся к 1883 году): «Право = воля к тому, чтобы увековечить данное соот­ношение сил. Предпосылка — удовлетворенность им. Все почтенное привлекается с тем, чтобы право выглядело как нечто вечное»[54].

Сюда же относится и запись следующего, 1884-го года: «Проблема справедливости. Ведь самое первое и самое властное — это именно воля и сила, готовая к сверхвластности. Лишь господству­ющий утверждает задним числом «справедливость», то есть меряет вещи своей мерой; если он очень могуч и властен, он может за­ходить чрезвычайно далеко, допуская и признавая предающегося опытам и искусу индивида» (XIV, афоризм 181)[55]. Вероятно — и это вполне в порядке вещей — ницшевское метафизическое по­нятие справедливости все еще способно поражать своей страннос­тью расхожее представление о вещах, и тем не менее это понятие вполне отвечает сущности справедливости, которая для начально­го этапа завершения нового времени, целой мировой эпохи, уже стала исторической в рамках борьбы за господство над землей, а потому — явно или скрыто, тайно или откровенно — определяет все поступки и действия людей, живущих в эту мировую эпоху.

Справедливость, как мыслит ее Ницше, — это истина сущего по спо­собу воли к власти. Но только и Ницше тоже не мыслил справед­ливость — ни явно как сущность истины сущего, ни говорил на основе этой мысли о метафизике завершенной субъектности. А справедливость — это истина сущего, как определена она самим бытием. Как такая истина, справедливость — это сама же мета­физика, как завершается она в новое время. В метафизике как таковой скрывается основание того, почему Ницше хотя и может постигать нигилизм метафизически как историческое совершение ценностного полагания, однако тем не менее не может мыслить сущность нигилизма.

Мы не знаем, какой скрытый облик был припасен для метафизи­ки воли к власти — облик, который складывался бы на основе сущности справедливости как ее истины. Ведь едва ли даже успел выразиться самый первый ее тезис — в такой форме даже еще и не тезис. Конечно, тезисность его в рамках метафизики — особо­го свойства. Конечно, первый ценностный тезис — это не то са­мое, что первая посылка целой дедуктивной системы тезисов. Ес­ли мы слова «основной тезис метафизики» будем разуметь осто­рожно — в том смысле, что он именует сущностное основание су­щего как такового, то есть именует сущее в целокупности его сущности, тогда этот тезис останется достаточно широким и доста­точно сложным для того, чтобы, начиная с самой основы, опреде­лять всякий раз способ метафизических высказываний в зависи­мости от характера метафизики.

Ницше еще и в иной форме выразил первый ценностный тезис метафизики воли к власти (Воля к власти, афоризм 822 — от­носится к 1888 году): «У нас искусство для того, чтобы мы не по­гибали от истины»[56].

Правда, это положение о метафизическом сущностном соотношении искусства и истины мы не должны понимать в соответствии с наши­ми обыденными представлениями об истине и искусстве. Ибо если мы все же поступим так, то все обратится в банальность, мы же — и вот в чем настоящая роковая беда — лишимся возможности попро­бовать вступить в существенный спор с утаенной позицией заверша­ющейся метафизики целой мировой эпохи — ради того, чтобы осво­бодить нашу собственную историческую сущность от затуманиваю­щих ее внешней истории и мировоззрений.

В только что приведенной формуле основного тезиса метафизики воли к власти искусство и истина мыслятся как два первых обли­ка господства воли к власти в соотнесенности с человеком. От на­шего мышления еще скрыто, как вообще надлежит мыслить сущ­ностную сопряженность истины сущего как такового с сущностью человека в рамках метафизики сообразно ее сущности. Такой вопрос почти не ставился, а вследствие преобладания философ­ской антропологии он безбожно запутан. Во всяком случае было бы ошибочно считать ницшевскую формулу свидетельством того, что Ницше философствует экзистенциально[57]. Такого не бывало. Он мыслил метафизически. Мы еще не дозрели до такой строго­сти мысли, как в следующей записи, относящейся к тому времени, когда Ницше размышлял над главным трудом всей своей жизни — Волей к власти:

«Вокруг героя все становится трагедией, вокруг полубога — все сатировой драмой; а вокруг Бога все становится — чем? быть мо­жет, «миром»?...» (По ту сторону добра и зла, афоризм 150, 1886 год)[58].

Однако пора нам научиться видеть, что мышление Ницше, пусть исторически оно и таково, что по букве должно было бы выдавать совсем иной нрав, не менее дельно и не менее строго, чем мышле­ние Аристотеля, который в 4-ой книге Метафизики мыслит суждение о противоречии как первую истину относительно бытия су­щего. Ставшее привычным, но от этого не менее сомнительное со­поставление Ницше с Киркегором основано на недоразумении, а именно не понятым здесь осталось то, что Ницше как метафизиче­ский мыслитель сохраняет близость к Аристотелю. Киркегор же, хотя он и чаще произносит имя Аристотеля, сущностно чужд ему. Потому что Киркегор не философ, а религиозный писатель[59], при­чем не один среди многих, а единственно сообразный судьбе своей эпохи. На этом покоится его величие, если только говорить так не недоразумение.

В основном тезисе метафизики Ницше наряду с сущностным соот­ношением ценностей «искусство» и «истина» поименовано и сущ­ностное единство воли к власти. На основе такого сущностного единства сущего как такового определяется метафизическая сущ­ность ценности. Ценность — это полагаемое вовнутрь воли к власти двойственное условие ее же самой.

Поскольку Ницше бытие сущего постигает как волю к власти, его мышление обязано мыслить в направлении ценностей. Поэтому и важно повсюду прежде всего ставить вопрос о ценности. Такое вопрошание постигает само себя как вопрошание, погруженное в историческое совершение.

Как обстоит дело с прежними высшими ценностями? Что означает обесценение их в аспекте переоценки всех ценностей? Поскольку мышление сообразно ценностям основывается внутри метафизики воли к власти, ницшевское истолкование нигилизма как процесса обесценивания высших ценностей и переоценки всех ценностей — это истолкование метафизическое, в смысле метафизики воли к власти. Коль скоро, однако, Ницше свое собственное мышление, учение о воле к власти как «принципе нового ценностного полагания» понимает в смысле настоящего завершения нигилизма, он уразумевает нигилизм уже не просто негативно — как обесценение высших ценностей, но одновременно и позитивно, а именно как преодоление нигилизма, ибо в явной форме постигаемая теперь действительность действительного, воля к власти, становится источником и мерой нового полагания ценностей. Новые ценности непосредственно определяют человеческое представление и рав­ным образом вдохновляют человеческие поступки и дела. Человеческое поднимается в иное измерение совершающегося.

В читанном нами 125-м афоризме Веселой науки безумец о люд­ском деянии, об убийстве людьми Бога, то есть о деянии, вслед­ствие которого обесценился сверхчувственный мир, говорит так: «Никогда еще не совершалось деяние столь великое — благодаря ему кто бы ни родился после нас, он вступит в историю более воз­вышенную, нежели все бывшее в прошлом!»

С осознания того, что «Бог мёртв», начинается осознание ради­кальной переоценки прежних высших ценностей. Сам человек пе­реходит с таким осознанием в иную историю, в историю высшую, поскольку в ней принцип всякого ценностного полагания, воля к власти, особо постигнут и воспринят как действительность дей­ствительного, как бытие всего сущего. Самосознание, в котором человечество нового времени обладает своей сущностью, тем са­мым совершает последний шаг. Оно волит самого себя как испол­нителя безусловной воли к власти. Деградация задающих меру ценностей прекратилась. Нигилизм — взгляд, что «высшие цен­ности обесцениваются», - преодолен. То человечество, которое свое собственное человеческое бытие волит как волю к власти, постигая такое человеческое как действительность, в целом опре­деленную волей к власти, — это человечество определяется таким сущностным обликом человека, который поднимается над преж­ним человеком.

Есть наименование такого сущностного облика поднимающегося над прежним людским складом человечества, — это «сверхчело­век». Под таковым Ницше разумеет не какую-то отдельную чело­веческую особь, в которой способности и намерения всем извест­ного обычного человека гигантски умножены и возвышены. «Сверхчеловек» — это и не та людская разновидность, что возни­кает лишь на путях приложения философии Ницше к жизни. Сло­во «сверхчеловек» наименовывает сущность человечества, которое, будучи человечеством нового времени, начинает входить в завер­шение сущности его эпохи. «Сверхчеловек» — это человек, кото­рый есть на основе действительности, определенной волей к влас­ти, и для нее.

Человек, сущность которого волится изнутри воли к власти, - вот сверхчеловек[60]. Воление этого волимого, волимого именно так, должно соответствовать воле к власти как бытию сущего. Поэтому вместе с мышлением, мыслящим волю к власти, и неот­делимо от него возникает вопрос: в какой облик должно войти и установиться бытийствованию человека, волимого изнутри бытия сущего, в каком облике должно ему разворачиваться, чтобы удов­летворяло оно воле к власти и тем самым было бы способно пере­нять господство над сущим? Внезапно и нежданно для себя чело­век обнаруживает, что бытием сущего поставлен перед задачей перенять господство над землей. Достаточно ли обдумывал преж­ний человек, каким способом начало меж тем выявляться бытие сущего? Удостоверился ли прежний человек в том, что его бытийствование достаточно зрело и сильно, чтобы соответствовать тре­бовательному зову бытия? Или же прежний человек лишь пробав­ляется отговорками и обходится кружными путями, которые все снова и снова уводят его прочь от постижения того, что есть? Прежнему человеку хотелось бы остаться прежним, а меж тем он уже волим сущим, бытие которого начинает выявляться как воля к власти. Прежний человек в его существе вообще не подготовлен еще к бытию, какое начинает меж тем властно править во всем сущем. В этом бытии властно правит необходимость того, чтобы человек поднимался над прежним человеком — не из любопыт­ства и не для ради простого произвола, но исключительно ради бытия.

Когда Ницше мыслит сверхчеловека, его мысль берет исток в таком мышлении, которое мыслит сущее как сущее онтологически, тем са­мым встраиваясь в сущность метафизики, притом не умея пости­гнуть эту сущность в рамках метафизики. Поэтому от Ницше, как и от всей доницшевской метафизики, по-прежнему скрыто, в какой степени сущность человека определяется изнутри сущности бытия. Поэтому в метафизике Ницше необходимо затуманивается само ос­нование сущностной взаимосвязи между волей к власти и сущнос­тью сверхчеловека. Однако внутри всякого затуманивания уже правит выявление. Та existentia, что относится к essentia сущего, то есть к воле к власти, — это вечное возвращение равного. Бы­тие, как мыслится оно в нем, заключает в себе связь с сущностью сверхчеловека. Однако такая связь поневоле остается непродуман­ной, не-мыслимой, в ее сообразном бытию существе. Поэтому и для самого Ницше вполне неясной остается взаимосвязь мышле­ния, способного мыслить сверхчеловека в облике Заратустры, с сущностью метафизики. Поэтому и характер книги Так говорил Заратустра как творения остается скрытым. И лишь тогда, ког­да в будущем мысль окажется в состоянии мыслить эту «Книгу для всех и ни для кого» в единстве с Шеллинговыми Исследова­ниями сущности человеческой свободы (1809), а это значит - в единстве с творением Гегеля Феноменология духа (1807), а стало быть, - в единстве с Монадологией (1714) Лейбница, и когда она будет в состоянии мыслить все эти творения не только метафизически, но и изнутри сущности метафизики, лишь тогда будут обоснованы право и обязанность, почва и кругозор для того, чтобы разбирать это творение и спорить с ним.

Легко возмущаться идеей и образом сверхчеловека, которые сами же подготовили свое собственное неуразумение, легко выдавать свое возмущение за опровержение, - легко и безответственно. Трудно вступить в ту высокую ответственность, изнутри которой Ницше продумывал сущность того человечества, что в бытийной судьбе воли к власти определяется к перенятию господства над землей, — трудно, но неизбежно для грядущей мысли. Сущность сверхчеловека — это не охранная грамота для буйствующего произвола. Это основанный в самом же бытии закон длинной цепи величайших самопреодолений, в продолжение которых человек постепенно созревает для такого сущего, которое как сущее всеце­ло принадлежит бытию — бытию, что выявляет свою сущность воления как воля к власти, бытию, что своим выявлением творит целую эпоху, а именно последнюю эпоху метафизики.

Дата добавления: 2015-07-16