Юнг К.Г. 20 страница

Змея, благодаря своему свойству скидывать кожу, считается символом возобновления, возрождения, точно так же как и жук (солнечный символ), о котором говорят, что он, будучи лишь мужского пола, обладает самопроизводительной силой.

Имя “Хнум” (другое название для Тума, под которым всегда разумеется солнце-бог) происходит от глагола хпит, то есть вступать в союз, сочетаться ¹³³. Хнум появляется преимущественно в роли гончара, слепляющего свое собственное яйцо. Поэтому надо думать, что крест есть символ чрезвычайно сгущенный; но главнейшее его значение — значение дерева жизни, почему он в является материнским символом. Отсюда понятно и его смиволизирование в человеческом облике. Фаллическая форма Crux ansata относится к абстрактному смыслу “жизни” и “плодородия”, равно как и к значению “сочетания”, которые мы смело можем принять за cohabitatio с матерью с целью возобновления, возрождения ¹³⁴. Поэтому в древнеанглийской “Жалобе Марии” ¹³⁵ проявляется не только трогательный, но, несмотря на свою наивность, и чрезвычайно глубокомысленный символизм: Мария упрекает крест, называя его коварным деревом, несправедливо и неосновательно погубившим “непорочный плод ее чрева, ее прелестную птичку” ядовитым напитком (коварство Изиды, смертоносный любовный напиток), смертоносным напитком, предназначенным лишь для причастных греху потомков грешника Адама. Сын же ее вины не имеет. Она плачет и жалуется:

“Крест, ты сына моего злая мачеха, ты повесил его так высоко, что я не могу поцеловать даже его ног! Крест, ты смертельный враг мой; ты умертвил мою синюю пташку!”

Sancta Crux отвечает:

“Жена, тебе я обязан своей славой; чудесный плод твой, что теперь я ношу, сияет алым цветом ¹³⁶. Не только для тебя, нет, для спасения всего мира расцвел в тебе этот дивный цветок.

О взаимоотношении двух матерей (Изиды утром и Изиды вечером) Sancta Crux говорит:

“Тебя венчали небесной царицей ради младенца, что ты родила. Я же в день судный предстану лучезарной святыней перед всем миром; и тогда раздастся мой плач по твоему святому, невинно на мне убиенному сыну”.

В плаче по умирающему богу сливаются убивающая матерь-смерть и жизнетворящая родительница-мать; чтобы внешним знаком закрепить их союз, Мария целует крест и примиряется с ним. Наивная египетская древность еще сохранила связь противоположных тенденций в материнском образе Изиды. Эта imago конечно ничто иное как символ libido сына по отношению к матери; она показывает конфликт между любовью и кровосмесительным противлением. Преступное кровосмесительное намерение сына проявляется в форме коварного преступления, проецированного в imago матери. Отдаление сына от матери означает разрыв человека с родовым, животным сознанием, с недочетом в индивидуальном сознании — недочетом столь характерным для инфантильно-архаического мышления. Только благодаря беспощадности “кровосмесительного запрета” мог возникнуть сознавший себя самого индивидуум, до тех пор составлявший одно целое со своим племенем; и лишь так стала возможной идея индивидуальной и окончательной смерти. Итак, через грех Адама смерть вошла в мир. (Ясно, что это нужно понимать не буквально, а в порядке противоположности.) Самооборона матери от кровосмесительной связи принимается сыном как злодеяние, предающее его страху смерти. (С примитивной свежестью и страстностью перед нами этот конфликт восстает в эпосе Гильгамеша, где кровосмесительное желание также проецировано на мать.) Невротик, который не в силах отстать от матери, имеет на то веские причины: страх смерти приковывает его к ней. Кажется, нет достаточно сильного понятия, достаточно мощного слова, чтобы выразить значение этого конфликта. Слагались целые религиозные системы для того только, чтобы облечь в слова его силу. И не может быть, чтобы источником столь упорной, тысячелетиями длящейся борьбы за надлежащее выражение являлась только фактическая данность, ограниченная узко-вульгарным понятием инцеста; нет, очевидно нужно понимать закон, первоначально выражавшийся и окончательно выраженным “запретом кровосмешения”, как принуждение к доместикации религиозные же системы считать установлениями, прежде всего принимающими в свое лоно все влечения животной природы, не служащие непосредственно культурным целям, организующими их и постепенно приспособляющими их к сублимированному применению.

Последующие видения мисс Миллер не требуют подробного разбора. Следующее видение представляет собой “пурпурный морской залив”. Морская символика непосредственно примыкает ко всему предыдущему. Эти названия ясно указывают на то, какие искомые представления заложены в основе их. Они делают понятным выбор слов, которым пользуется Гете в том месте, где Фауст хотел бы лететь за солнцем на крыльях страстной тоски, чтобы “пить его вечное сияние при свете вечного дня!”

“Ущелья диких гор с высокими хребтами

Стеснить бы не могли стремления души;

Предстали бы моря, заснувшие в тиши,

Пред изумленными очами.”

Фауст, как и всякий герой, направляет свое страстное томление на тайну возрождения и бессмертия; поэтому. путь его ведет к морю и опускается в глубины чудовищной бездны смерти; но страх и тиски ее являются вместе с тем путем, ведущим к новому дню.

“Готов я в дальний путь! Вот океан кристальный

Блестит у ног моих поверхностью зеркальной

И светит новый день в безвестной стороне!

Вот колесница в пламени сиянья

Ко мне слетела! Предо мной эфир

И новый путь в пространствах мирозданья.

Туда готов лететь я — в новый мир.

О наслажденье жизнью неземною!

И смертные врата, которых избегает

Со страхом смертный, смело сам открой

И докажи, пожертвовав собой,

Что человек богам не уступает.

Пусть перед тем порогом роковым

Фантазия в испуге замирает;

Пусть целый ад с огнем своим

Вокруг него сверкает и зияет —

Мужайся, измени удел унылый свой,

Сойди в ничтожество отважною стопой!”

Следующее видение мисс Миллер — крутой утес, кажется нам как бы подтверждением вышесказанного. (Ср. gouffre.) Заключением всего ряда отдельных видений

является, как сообщает автор, беспорядочное сочетание звуков, что-то вроде ва-ма, ва-ма. Это совершенно

варварский и примитивный звук. Так как автор нам ничего не сообщает о субъективных источниках этих звуков, то нам остается одно лишь предположение:

в связи с целым можно, пожалуй, принять этот звук за легкое искажение общеизвестного детского призыва “ма-ма”. (Ср. с последующим.)

Наступает перерыв видений — после чего деятельность бессознательного возобновляется с прежней силой.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Фрейд: Die Traumdeulung.

² Сведениями об Индре и Урваре, о Домальди и Раме я обязан господину д-ру Абэггу в Цюрихе.

³ Христианское средневековье также представляло себе Троицу, обитающей во чреве Пресвятой Девы.

⁴ Inman: Symbolism. Plate VII.

⁵ Иной формой того же мотива является персидское понимайте дерева жизни, находящегося в дождевом озере Вурукаша. Семева этого дерева смешиваются с водой, чем поддерживается плодородие земли. Вендидад 5, 57 и др. гласит: “Воды текут в озеро Вурукаша, к дереву Хвапа; там растут все мои деревья, всякого рода, и я их туда ниспосылаю дождем как пищу для чистого мужа, как корм для статной коровы.” (Этим выражается оплодотворение на досексуальной ступенж!) Есть и другое дерево жизни, белый Хаома, растущий в источнике Ар.^исура, в живой воде. (Шпигель: Eran Altertumskunde, I 465, 467.

⁶ Прекрасные указания по этому вопросу нам дает Rank: Der Mythus von der Geburt des Helden.

⁷ Тень==вероятно душе, по природе своей подобной libido. Ср. к этому первую часть.

⁸ Я должен однако заметить, что Норк (Norte Realworterbuch См. слова The ben и Schiff), опираясь на разные, отчасти весьма сомнительные и шаткие основы, ратует за то, что Фивы “корабельный город”. Как на одну из этих его основ я укажу на место из Диодора (Diodor I, 57), по которому Сезострис — (Норк устанавливает связь между ним в Ксизуфросом) — дарует верховному богу в Фивах корабль длиной в 280 локтей. В беседах Луция (Apulejus: Metam. lib. II, 28) ночное плвание по морю употребляется как образное выражение для эротического понятия: “корабль Венеры нуждается лишь в одном грузе, именно, чтобы во время ночного бдения в лампе было много масла, а в кубке много вина.” Во время “ночного плавания по морю” Озирис еще во чреве матери совокупляется со своей сестрой; мы находим тут соединение двух мотивов: совокупления и беременности.

⁹ Психологически весьма показательно то, как Иисус обращается со своей матерью, как грубо ои отталкивает ее: тем упорнее и тем сильнее должна разрастаться в его подсознательном тоска по ее imago. Наверное не случайность, что имя Мария сопровождало его в течение всей его жизни. Ср. изречение Матф. 10, 35 и д.: “Ибо Я пришел разделить человека с отцом его и дочь с матерью.— Кто любит отца или мать больше, нежели Меня, не достоян Меня.” Это прямо-таки враждебное намерение, напоминающее легенду о Бертраве де Бора, направляется против кровосмесительных связей и заставляет людей переводить свою libido на умирающего, возвращающегося в лоно матеря и воскресающего Спасителя, героя Христа.

¹⁰ Гал. 4, 26 и д.

¹¹ Половой орган.

¹² Рогам дракона придаются следующие атрибуты: “Они будут пожирать мясо жены и будут жечь ее огнем”. Рог — фаллическая эмблема, в единороге он является символом Св. Духа (Logos). Архангел Гавриил травит единорога и загоняет его в лоно Пресвятой Девы; это следует понимать как намек на Conceptio inunaculata. Но рога суть также солнечные лучи; поэтому солнце-боги часто изображаются рогатыми. Солнце-фаллос — прообраз рога (солнечное колесо и фаллическое колесо); поэтому рог следует понимать также как символ власти. В разбираемой нами цитате рога “жгут огнем”, и “пожирают мясо”; в этом мы узнаем картину адских мучений, когда огонь libido (неутолимой страсти) “жжет” душу. То же неутолимое, пожирающее томление страсти должно “пожреть” или “сжечь” и блудницу. Прометея постигает такая же участь: солнце-птица (libido) пожирает его внутреняости; с тем же правом можно было бы сказать, что он пронзен “рогом”. (Я намекаю тут на фаллическое значение копья).

¹³ В вавилонском подземном мире души облечены в крылатые одежды, подобно птицам. См. эпос Гильгамеша.

¹⁴ В брюггском евангелии XIV века находится миниатюра, на ко-, торой “жена”, прекрасная как матерь Божия, по пояс стоит в драконе.

¹⁵ По-гречески козленок, уменьшительное от неупотребляемой, овей. (У Феофраста оно имеет значение “молодых побегов”.) Родственное слово означает праздник, ежегодно справляемый в Aproce в память Лина: во время этого праздника с жалобным пением оплакивали растерзанного собаками Лина, новорожденного мальчика-младенца, сына Псамафы и Аполлона. Мать бросила ребенка из страха перед отцом своим, Кротопом. Но Аполлон из мести послал дракона Поину в страну Кротопа. Дельфийский оракул повелел ежегодный плач женщин и девушек по погибшему Лину. Почитание отчасти выпало также на долю Псамафы. Геродот (П, 79) указывает на то, что плач по Лину тожественен с финикийским, кипрским и египетским обычаем плача по Адонису (Таммузу). Геродот говорит, что в Египте Лин известен под названием Манэра. Бругш доказывает, что слово Манзр происходит от египетского жалобного клича “Маа-н-хру”, то есть “приди на зов”. Поина отличается тем, что у всех матерей из утробы вырывает детей. Эту же совокупность мотивов мы встречаем в Апокалипсисе 12, I, где говорится о рожающей жене, облеченной в звездный венец; дракон угрожает ее младенцу, но он уносится на небо. Иродово избиение младенцев не что иное, как очеловечение этого “исконного” образа. Агнец — значит сын. Дитерих для объяснения этого пассажа указывает на миф об Аполлоне и Пифоне, который он по Гигину передает следующим образом: “Пифону, сыну земли, великому дракону, было предсказано, что сын Лето его убьет. Лето была беременна от Зевса: однако Гера устроила так, что Лето могла родить только там, куда не проникает солнце. Когда Пифон узнал, что ей пришло время родить, он начал ее преследовать, чтобы убить. Однако Борей унес Лето к Посейдону. Тот отправил ее в Ортигию и залил остров морскими волнами. Не найдя Лето, Пифон возвратился на Парнас. На острове, вновь поднятом Посейдоном из воды, Лето родила. На четвертый день после своего рождения Аполлон отомстил, убив Пифона. Рождение на потаенном острове тоже принадлежит к мотиву “ночного плавания по морю”. (См. Фробениус: 1, с. passim.). Типическую особенность этой “островной фантазии” впервые верно воспринял Риклин. Красивую параллель, к тому же с достаточным материалом для кровосмесительных фантазий, мы находим у Н. de Vere Stacpool: The blue lagoon. (Параллель “Paul et Virginie”).

¹⁶ Апокал. 21, 2 и д.: “Святой город Иерусалим новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего”.

¹⁷ Сказание о Сактидеве в Сомадеве Бгатте гласит, что герой, благополучно выдержав поглощение рыбой (страшная мать), увидел наконец золотой град и вступил в брак со своей возлюбленной принцессой. (Фробениус I. с. 175).

В апокрифических деяниях св. Фомы СП век по Р. X.) церковь понимают как девственную матерь-супругу Христа. Одна из литаний апостола гласит:

“Приди, священное имя Христа, ты, что выше всех имен.

Приди, власть Всевышнего и велика” милость Его.

Приди, дарующи” высшую благодать,

Приди, благодатная матерь.

Приди, хранительница мужского,

Приди, жена, что открываешь сокровенные тайны” и т. д.

В другой литании мы читаем:

“Приди, величайшая благодать.

Приди, супруга (дословно сообщество) мужского,

Приди, жена, что ведаешь тайну избранного.

Приди, жена, что показываешь сокровенное

И открываешь неизреченное, святая

Горлица, воспроизводящая птенцов-близвецов,

Приди, сокровенная мать” и так далее.

Отношение между церковью и матерью не подлежит никакому сомнению, равно как и понимание матери как супруги. Понятие Девы введено по необходимости для того, чтобы скрыть кровосмешение. “Сообщество мужского” указывает на мотив состояния постоянного совокупления. “Птенцы-близнецы” указывают на старинную легенду, по которой Иисус и Фома якобы были близнецами. Это очевидно соответствует мотиву Диоскуров; поэтому Фома неверующий должен был вложить свой перст в Иисусову рану; Цинцендорф верным чутьем угадал сексуальное значение этой раны, как символа, указывающего на двуполую природу первосущности (libido). Ср. персидскую легенду о деревьях-близнецах, Мешия и Мешиане, равно как и мотив Диоскуров и мотив совокупления.

¹⁹ Апок. 22, 1 и д. И не будет больше проклятия.

²⁰ Ср. с этим Фрейд-. Traumdentung. Далее Абрагам: Traum und Mythus, 22 f.

²¹ Исаяя 48, 1: “Слушайте это, дом Иакова, называющиеся именем Израиля и происшедшие из источника Иудина”.

²² Вирт: Aus orientalischen Chroniken.

²³ Цитаты из Фауста Гете приведены по переводу Николая Хо-лодковского под редакцией Петра Вейнберга. (Прим. переводч.)

²⁴ Вместо столбов так же и coni, так например в культе Киприды, Иштар и др.

²⁵ В одном целебесском мифе деву-голубицу, бывшую в плену, по образцу мифа о деве-лебеде, звали Утагаги, по белому волоску на ее макушке, обладавшему магической силой. Фробениус: 1. с. 307.

²⁶ Дальнейшие доказательства тому см. Prellwitz: Griech. Etym.

²⁷ Siecke: Der Gott Rudra im Rigveda. Archiv fur ReUgionswissenschaft III, 237 ff.

²⁸ Фиговое дерево — дерево фаллическое. Знаменательно то, что Дионис посадил у входа в Гадес фикус, так, как на могилах воздвигали фаллосы. Кипарис, посвященный Киприде, стал исключительно знаком смерти, потому что его ставили у дверей дома, где находится покойник.

²⁹ Существует искаженный вид научного мышления, который отличается тем, что исследователь искусственно притворяется сам перед собой глупым и не понимающим некоторых вещей, которые он в другое время отлично понимает. Такая искусственно придуманная глупость должна якобы служить углублению при обсуждении аргументов. Это схоластический метод.

³⁰ Поэтому дерево бывает иногда и солнечным образом. Русская загадка, сообщенная мне д-ром ван Опгейзеном гласит: “Стоит дерево посреди деревни и видно в каждой избе,— что это такое?” Ответ: “Солнце и солнечный свет”.— Норвежская загадка гласит: “Стоит дерево на высокой горе И капает в море, Светит золотом ветвей — Отгадай-ка ты скорей!” Дочь солнца собирает по вечерам золотые ветви с дивного дуба.

“Горько плачет солнышко

В яблочном саду.

С дерева упало

Яблочко златое.

Не плачь, не плачь, солнышко,

Бог создаст другое,

Золотое, рудное,

Серебрененькое.”

Срывание яблока с райского дерева можно сравнить с похищением огня — отведение libido от матери обратно на себя. (Ср. нижеследующие объяснения специфического подвига героя).

³¹ Отношение сына к матери было психологической основой для многих культов. В христианской легенде отношение сына к матеря догматически чрезвычайно ясно. Робертсона (Evan”. Myth. стр. Зв) тоже поразило отношение Христа к Мариям: он выскавал предположение, что это отношение указывает на древний миф, “в котором палестинский бог, быть может по имени Иошуа, появляется попереме—о то в роли возлюбленного, то в роли сына мифической Марки: естественное колебание первобытной теософии, встречающееся также, хотя и с некоторыми отклонениями, в мифах о Митре, Адонисе, Аттисе, Ози-рисе и Дионисе; все эти божества приводятся в связь с богинями-матерями, являющимися то супругой, то двойником женского пола, потому что мать и супруга иногда отожествляются”.

³² Гете, Фауст, II ч., IV акт.

³³ Ранк показал это на прекрасных примерах в мифе о Деве-Лебеде. (Die Lohengrinsay. Schrtften aur anywandten Seelekkuade.)

³⁴ Мутер говорит в главе о первых испанских классиках живописи: “Тик где-то раз написал: “Сладострастие есть великая тайна нашего существа. Чувственность — маховое колесо нашей машины. Она толкает наше существование вперед и придает ему радость и жизнь. Все, что в мечтах наших представляется нам прекрасным и благородным, вплетено в движение этой машины. Чувственность, сладострастие одушевляет музыку, живопись и все искусства. Все желания человеческие кружат вокруг этого одного полюса, как мотыльки вокруг зажженой свечки. Чувство изящного, художественное чутье — все это выражение того же самого, только на разных наречиях и разными выговорами. Все это не что иное, как влечение человека к сладострастию. Даже набожность я считаю лишь отводным руслом для чуственного влечения”. Тик высказывает то, что никогда не следует забывать при исследовании древнего церковного искусства, а именно: “стремление стирать границы между земной и небесной любовью и незаметно претворять одну в другую всегда было руководящей мыслью, сильнейшим возбудительным средством католической церкви”.

³⁵ Иоанн 3, 3 и д.

³⁶ Мы не станем вжаться в рассуждения о причинах необычайной силы таких фантазий. Однако мне кажется, что не трудно проследить чувством, какие мощные силы кроются за вышеприведенной формулой.

³⁷ Лактанций говорит: “Мы знаем, что есть такие животные, которые имеют привычку зачинать своих детенышей посредством ветра или дуновения воздуха; почему же в таком случае вам кажется чудом, когда утверждают, что дева зачала во чреве благодаря Духу Божьему?” (Робертсон. Evang. Myth. стр. 31).

³⁸ Поэтому в Новом Завете так сильно и подчеркивается сыновство.

³⁹ Мистическое чувство близости к Богу, так называемое личное, внутреннее переживание.

⁴⁰ Однако сексуальная слащавость все еще повсюду явственно выступает, так например в символике агнца и в духовных песнопениях, обращенных к Иисусу, жениху души.

⁴¹ Или же в суррогатах, заменяющих религию.

⁴² Такое состояние несомненно было идеальным для прежних времен, когда человек был вообще инфантильнее; оно идеально и поныне для той части человечества, которая еще осталась инфантильной; спрашивается, велика ли еще эта часть?

⁴³ Ср. Фрейд: Jahrbuch Bd. Ill, стр. I и д.

⁴⁴ Никогда не следует терять из виду, что мы тут вращаемся в области психологии, которая, как известно, отнюдь не должна иметь трансцендентного значения — и это ни в положительном, ни в отрицательном отношении. Тут перед нами беспощадное оправдание теоретико-познавательной точки зрения, зафиксированной Кантом — и это не только в теории, но, что гораздо того важнее, и на практике. Не будем этого больше делать, перестанем играть в инфантильное мировоззрение, ибо все это лишь удаляет и отчуждает человека от его подлинной и высшей этической цели, то есть от нравственной автономии. Религиозный символ следует, правда, удержать, как постулат или как транссцендентную теорию, или еще как предмет обучения, конечно после неизбежного очищения его от некоторых устарелых частей; но в этот символ следует влить новое содержание постольку, поскольку того требует уровень культурных стремлений каждого данного момента. Однако для “взрослого” человека эта теория отнюдь не должна стать позитивным верованием, иллюзией, показывающей ему действительность в ложном свете. Человек есть двойственное существо, а именно: существо к культурное, и животное; поэтому он нуждается в в двоякой истине, а именно в культурной истине, то есть в символической, транссцендентной теории, и в истине естественной, соответствующей нашему пониманию “реально истинного”. Поскольку “реальная” истин” есть лишь образное истолкование апперцепции внешней реальности, постольку зке и религиозно-символическая теория является лишь образным истолкованием некоторых эндопсихических апперцепции. Но существенная разница состоит в том, что эа транссубъективной действительностью упрочена транссцендентальная основа, тогда как изучение психологических явлений покоится словно на основе субъективно ограниченной и неустойчивой; и это вследствие деспотизма внугренних эмпирических данных. Поэтому “реальная” истина есть та, которая имеет хотя бы относительно универсальную значимость; психологическая же истина есть лишь функциональное явление, в пределах данной человеческой культурной эпохи. Такова по крайней мере скромная точка зрения современного эмпирика Но если бы удалось, неизвестным мне и неожиданным путем, отнять у психологического момента его характер биологического эпифеномена и предоставить ему взамен этого положение физикальной сущности, то психологическую истину можно было бы свести к “реальной”-истние или, скорее, наоборот, ибо тогда психологическое, по отношению к конечной теории, имело бы право на высшую ценность, и это вследствие его непосредственности.

⁴⁵ Я и тут должен снова заметить, что слову инцест (кровосмешение) я придаю более широкое значение, чем этому термину, в сущности, подобает. Как libido есть то, что стремится вперед, так инцест есть приблизительно то, что устремляется вспять, в младенческое состояние. То, что для ребенка еще не имеет кровосмесительного значения, то имеет его для взрослого человека, обладающего вполне развитой сексуальностью; такое устремление вспять становится инцестом только для взрослого человека, и это потому, что взрослый, перестав быть ребенком, имеет сексуальность, больше не переносящую, собственно говоря, возвратно устремляющегося применения.

⁴⁶ Ср. Фробениус: Das Zeitalter des Sonnengottes.

⁴⁷ Ср. саги о ночных марах, где мар является в образе красивой женщины.

⁴⁸ Это очень сильно напоминает о воздвигнутых в храмах Астарты фаллических колоннах. И действительно, по одной из версий жену царя звали Астартой. Этот символ напоминает кресты, содержащие в себе реликвии и носящие весьма подходящее название тела, груди.

⁴⁹ Госпожа Шпильрейн приводит случай, где у одной душевнобольной проявлялись многочисленные намеки на мотив раздробления или изрезания на куски. Обломки самых разнообразных предметов и веществ “варятся” или “сжигаются”. “Из пепла может восстать человек”. Пациентке представлялись раздробленные на куски дети в стеклянных гробах. Упоминаемым ею “мытью, чистке, варке, сжиганию” присуще, наряду со значением полового общения, еще и значение беременности — последней вероятно в преобладающей мере.

⁵⁰ Последние следы этой примитивной древней теории о происхождении детей мы находим в учении о карме-, гены в теории наследственности Менделя тоже близки к этому. Никогда не следует терять из виду субъективной обусловленности всякого познания.

⁵¹ Деметра собрала члены растерзанного Диониса, после чего вновь родила бога.

⁵² Ср. Diodorus III, 62.

⁵³ Символика.

⁵⁴ Как добавление следует еще сказать, что кинокефаль Анубис, восстановивший труп Озириса (он же гений звезды пса, Сириуса); играет роль компенсации. В такой роли он изображен на многих гробницах. Собака же постоянный спутник целителя Эскулапа, Теорию Крейцера лучше всего подтверждают следующие слова Петрония:

“Я прошу тебя очень, чтобы ты у подножия моего надгробного памятника изобразил суку для того, чтобы мне выпало на долю через это твое благодеяние жить после смерти.” На материнское, возрождающен значение собаки указывает кроме того ее отношение к Гекате песьеголовой, богине подземного мира. В качестве звезды пса ей приносили в жертву собак для охранения от чумы. Ее близкое отношение а Артемиде, как богине луны, ясно указывает на то, что она является противоположностью всякой плодородности. Кроме того Геката первая приносит Деметре весть о похищении младенца. (Роль Аиубиса!) Богине рождения Илитии тоже приносили в жертву собак, а сама Геката при случае играла роль богини брака и рождения.

⁵⁵ Фробениус (1. с. стр. 393) замечает, что богам огня (солнце-героям) часто не достает одного члена. К этому он приводит следующую параллель: “Тут бог выворачивает людоеду руку, точно так же как Одиссей выкалывает благородному Полифему глаз, после чего солнце восходит и таинственно ползет по небу. Уж нет ли какой-либо связи между зажиганием огня и выворачиванием руки?” Этот вопрос получит ясное освещение, коль скоро мы, следуя античному ходу мыслей, допустим, что выворачивание руки, в сущности, имеет значение кастрации (символ похищения жизненной силы). Это соответствует легенде об Аттисе, оскопившем самого себя из-за матери. Такое отречение, которое в сущности символически указывает на кровосмесительную связь с матерью, влечет за собой открытие огня, согласно с вашим вышеприведенным предположением. Впрочем надо заметить, что выворачивание руки прежде всего значит только “преодоление”, побеждение, и поэтому может случиться как с героем, так и с его противником. (Ср. например Фробениус: I. с. стр. 112 и 395).

⁵⁶ Ср. главным образом описание финской чаши.

⁵⁷ Проф. Фрейд любезно сообщил мне, что можно найти еще одну детерминанту для темы о неравных братьях в явлениях рождения ребенка и последа. По экзотическому обычаю к детскому месту относятся точно так же, как к самому новорожденному младенцу.

⁵⁸ Бругш: Religion und Mythologie des alten Aegypten, стр. 354.

⁵⁹ Бругш: 1.с.стр. 310.

⁶⁰ Бругш: 1. с. стр. 310.

⁶¹ Атману присуще также и свойство жидкости, поскольку его можно отожествить с Пурушей в Риг-Веде. “Пуруша покрывает всю землю и окружает ее со всех сторон, разливаясь над ней на высоте десяти пальцев.”

⁶² Бругш: 1. с. стр. 112 и д.

⁶³ В Фпваиде главный бог Хнум замещает в своей космогонической компоненте дуновение ветра, из которого впоследствии развился “несущийся над водами Дух Божий”; исконный образ космических прародителей, тесно обнявших друг друга, пока наконец сын не разрывает их (Ср. выше символику Атмана.)

⁶⁴ Бругш: стр. 128 и д.

⁶⁵ Сербская песнь, на которую ссылается Гримм (Myth. II, стр. 544)

⁶⁶ Фробсниус: 1. с.

⁶⁷ Sir Edwin Arnold: The light of Asia (Свет Азии), стр. 5.

⁶⁸ Ср. рождение германского Ашана, где также во время рождения присутствуют скала, дерево и вода. Хидгера тоже находят сидящим на земле, покрытой цветами.

⁶⁹ Эвфемпстическое слово для смерти.

⁷⁰ Странно, что именно здесь, V. 288, мы находим описание сна, сидящего высоко на ели: “Там сидел он окруженный ветвями, полными шишек колючих, словно голосистая птица, летающая ночью в горах.”

Кажется, как будто этот мотив принадлежит к Гиеросгамосу. Ср. также волшебную сеть, которой Гефест ловит Арея и Афродиту, застигнув их на месте преступления, и в которой задерживает их на посмешище богам.

⁷¹ Похожий ритуал мы находим в пленении изображений Геракла и тирского Мелькарта. Набирав тоже окутывали покровами.

⁷² Ср. “Звучащее солнце”.

⁷³ К мотиву поглощения принадлежит также мотив “смыкающихся скал”. (Фробениус: 1. с. стр. 465.) Герой должен проплыть на своем корабле между двумя скалами, которые захлопываются. (Подобно защемляющей двери, смыкающемуся стволу.) Во время прохода обыкновенно защемляется хвост птицы (или корма корабля и так далее); это опять-таки относится к мотиву кастрации (“выворачивание руки”), ибо кастрация становятся на место кровосмешения с матерью. Кастрация происходит в форме полового акта. Шеффелъ использовал этот образ в своей известной песне: “Селедка полюбила устрицу” и так далее. Дело кончается тем, что во время поцелуя устрица отщемляет своему возлюбленному голову. Голуби, приносящие Зевсу амброзию, тоже должны пролетать между смыкающимися скалами. “Голуби” путем инцеста (проникая в мать) приносят Зевсу пищу бессмертия, подобную яблокам (грудям) Фрейд. Фробениус замечает, что с мотивом смыкающихся скал тесно связан мотив скал или пещер, раскрывающихся только в силу магического слова. Показательнее всего в этом отношении южноафриканский миф, гласящий (Фробениус, стр. 407): “Нужно назвать скалу по имени и громко крикнуть: Скала Утуньямбили, раскройся, дабы я мог войти! — Если же скала не пожелает раскрыться для данного человека, то она может ответить: Скала не раскрывается для детей ее, вскрывают только ласточки, летающие в воздухе!"

Дата добавления: 2015-07-19