Стервятники над Неммерсдорфом

30 августа. Мое пребывание в военном госпитале в Гротткау, которое началось 9 августа 1944 года, было для меня временем отдыха. После того, как мне удалили из правого плеча осколок длиной пять сантиметров, моя рана относительно быстро зажила. Вместо неудобной гипсовой шины «штуки» я уже вскоре после этого ношу руку просто на обычной повязке. С раненым фельдфебелем из зенитной артиллерии сухопутных войск мы открыли для себя кабачки маленького городка, и даже время от времени вместо привычного сывороточного пива могли достать кое-что алкогольное. В остальные часы я играл в карты или читал книги.

Здесь в военном госпитале я познакомился также еще с одним видом паразитов, о существовании которого я до сих пор еще ничего не знал: клопами! Маленькие, плоские коричневые чудовища, которых устроились в складках и канавках наших матрасов. Когда солдаты раздавливали их, от тех исходила ужасная вонь. Но о том, что, они были также в моем матрасе, я узнал только после того, как число жалоб солдат на ночные укусы увеличились, и все матрасы были подвергнуты проверке. Одна медсестра с юмором пыталась мне разъяснить, что моя кровь, мол, недостаточно вкусна для этих тварей, поэтому они отказались кусать меня. Я мог только радоваться этому, хотя я чувствовал себя не в своей тарелке, когда думал о том, что лежу на матрасе с паразитами. Поэтому я снова стал спокоен только после того, как мой матрас очистили от этой нечисти и продезинфицировали.

Пока я лежал в госпитале, ко мне приезжала мать. Я передал ей свои заметки, которые делал на румынском фронте после возвращения из отпуска. Мать привезла мне табак и сигареты, что очень обрадовало меня как заядлого курильщика, так как наши армейские пайки становились все меньше.

Для жаждущего впечатлений молодого солдата в этом маленьком городке не было ничего особенно интересного, кроме посещения кабачков. Тем не менее, я иногда находил небольшое развлечение у семнадцатилетней дочери нашего завхоза. Хельга была очень экзотически выглядящей красоткой. В своих длинных, иссиня-черных волосах она всегда носила яркий цветок, который напоминал мне о веселых женщинах и девушках Гавайских островов, которых я однажды видел на иллюстрациях к рассказу о путешествиях. Ее родители были очень строгими. Поэтому она постоянно стояла под их надзором, чтобы злые солдаты не могли причинить ей ничего плохого. Тем не менее, мы однажды нашли возможность целоваться. Когда меня выписали из госпиталя, она подарила мне на прощание свою фотографию, которая позже часто должна была напоминать мне о нескольких милых и беззаботных часах во время жестокой войны.

4 сентября. Я во второй раз оказался в роте для выздоравливающих в Инстербурге. Из-за напряженного положения на фронтах мой отпуск для лечения отменен. Моя рана уже не беспокоит меня. От нее остался только глубокий круглый шрам, примерно вдвое больше циферблата моих наручных часов. В моей палате в блоке для выздоравливающих я никого не знаю. Но один обер-ефрейтор говорит мне, что здесь должны быть также несколько солдат из 1-ого эскадрона нашего полка. Хотя я и нахожу некоторых из них, но они мне незнакомы. В последнее время слишком много новых солдат прошло через эскадрон. Некоторые пробыли у нас всего лишь несколько дней, прежде чем они погибли или были ранены. Но к моей самой большой неожиданности я спустя пару дней встречаю на казарменном дворе человека, которого уже давно считал мертвым. Это маленький Шрёдер, который 1 января 1944 года в моем окопе получил в голову пулю от русского снайпера. Ни санитар, ни я тогда не верили, что Шрёдер выживет. Тем не менее, санитар потом все же смог вывезти его на дивизионный медицинский пункт. Хотя Шрёдер заметно пополнел, а у левого уха у него шрам размером с тарелку, я сразу его узнал.

Это была радостная встреча. Шрёдер рассказал мне, что после выстрела в голову он пришел в себя только в тыловом госпитале уже в Германии. Его выздоровление продолжалось долго, но жизнь его удалось спасти. Это было чудо, если вспомнить, что разрывная пуля вырвала у него из головы кусок почти с кулак размером, от виска до левого уха. Теперь Шрёдер был в другом блоке для выздоравливающих и ждал своей выписки. До того, как он уехал домой, я провел с ним еще несколько часов. Когда мы вспоминали события на Никопольском плацдарме, мне постоянно приходила в голову Катя, в которой мы видели нашего доброго ангела. Осталась ли она жива, когда в ее деревню пришли советские войска? Для Шрёдера война теперь закончилась, но ему пришлось заплатить за это немалую цену. До конца жизни он будет мучиться от последствий ранения, страдая от нарушений слуха и зрения, а также от приступов головокружения.

8 октября. После Шрёдера я также случайно снова встретил в казарме нашего «Обера». После уже седьмого ранения его перевели в учебную роту, в которой он служит до сих пор. Хотя я никогда не чувствовал в себе желания когда-то стать командиром, «Обер» добился, чтобы меня направили в ту же роту инструктором новобранцев. Решающее значение имела беседа с командиром учебной роты, который вместо обычной муштры и придирок предпочитал обучать новобранцев использованию оружия и реальному бою.

9 октября. Обучающиеся в нашей роте представляют собой разношерстную массу. Это уже пожилые «фольксдойче», в большинстве случаев главы семейств, и солдаты морской пехоты, бывшие моряки, которым из-за ранений или отсутствия кораблей пришлось теперь переквалифицироваться в мотопехотинцев.

Из-за недисциплинированного поведения порой уже давно старослужащих матросов на должность инструкторов назначали преимущественно уже бывалых, награжденных орденами фронтовиков, потому что их моряки все же еще уважали. Тем не менее, нам, инструкторам, не всегда было просто подобрать правильный тон и подходящий метод, чтобы управляться с этими бесшабашными моряками, оказавшимися на суше.

Когда служба закончилась, я в последующие недели все время просто бил баклуши. Как у инструктора, у меня были привилегии, и я использовал их в полной мере. Потому я почти каждые выходные по узкоколейной железной дороге ездил в Кройцинген к подруге, с которой я всегда переписывался. Так как она, тем не менее, служила в составе так называемых флакхельферов, у нее не всегда находилось время для меня. (Flakhelfer, буквально «помощники в зенитной артиллерии», так называли молодых людей, которые по возрасту еще не могли служить в армии, а позднее и девушек, оказывающих помощь расчетам зенитных пушек и исполняющих другие задачи в противовоздушной обороне на территории Германии – прим. перев.). Совершенно неожиданно ее затем перевели в Апольду около Йены. После этого мы виделись лишь однажды. Она во время краткосрочного отпуска посетила меня в Инстербурге. Прежде чем мы из-за войны навсегда потеряли друг друга из виду, мы провели еще два прекрасных дня в Инстербурге.

10 октября. Русские подошли еще ближе. Говорят, что советские войска находятся уже на северном берегу реки Мемель. Поговаривают о том, что наши учебные роты должны быть передислоцированы в Польшу, в ту ее часть, которая пока не занята врагом. 16 октября сильные танковые части врага при поддержке штурмовой авиации начинают наступление из Литвы и на нескольких участках фронта добиваются глубоких прорывов. Наша казарма приводится в боевую готовность, и мы получаем боевые патроны. Мы все еще не верим, что учения в казарме внезапно сменятся настоящими боями. Но это действительно так, что враг собирается захватить нашу родину. Какой позор для сражающихся войск!

21 октября. Передовые части русских уже продвинулись на десять километров к югу-западу от Гумбиннена и по дороге на запад дошли до поселка Неммерсдорф на реке Ангерапп. В казармах все в волнении. Автомобили с офицерами носятся туда-сюда, и команды командиров громко звучат на дворе казармы. Для необученных рекрутов подгоняют старые грузовики, работающие на дровах, которые до сих пор использовались в качестве учебных автомобилей и машин снабжения. (Речь идет о так называемых «газогенераторных автомобилях» – прим. перев.) Нас по отделениям загружают в них, и мы протискиваемся между ящиками с боеприпасами и запасом дров для газового генератора грузовика и устраиваемся просто на полу.

Проехав совсем немного, мы застреваем в пробке. Дороги настолько забиты беженцами с тачками, повозками и лошадьми, что нашей колонне приходится ехать долгими окольными путями через леса, чтобы прибыть на предусмотренный для нас приказом участок фронта неподалеку от Неммерсдорфа. Уже во второй половине дня мы слезаем с наших грузовиков и дальше идем к Неммерсдорфу пешком по обочинам с обеих сторон дороги. Удивительно, но здесь еще не слышно никаких звуков боя. Меня только удивляют стаи воронов и ворон, которые сидят на деревьях повсюду вокруг и время от времени взлетают с громким карканьем.

Один из пожилых новобранцев из моего отделения показывает на черных птиц перед поселком и говорит: – Здесь много стервятников. Это не к добру!

- Почему стервятников? – возражает ему другой. – Это самые обычные вóроны и вороны, которые собираются осенью. Так бывает каждый год. Меня удивляет только то, что они не улетели, хотя здесь так громко стреляют.

- Именно потому, что они стервятники! – поучает его первый.

- Чушь! Это все суеверия и бабушкины сказки, – не сдается второй. Он обер-ефрейтор и раньше служил во флоте. Судя по диалекту, он восточный пруссак. А тот, который назвал ворон стервятниками, этнический немец из румынской Буковины. Его никак не удается заставить отказаться от своей веры в то, что вóроны и вороны не предвещают ничего хорошего. Потому он почти обиженно говорит: – Вот увидите, что я был прав! Так много стервятников в одном месте приносят несчастье!

Их дальнейшую дискуссию внезапно прерывает огонь пушек вражеских танков. Они находятся где-то в одном или двух километрах от нас и обстреливают дорогу. Мы все тут же ищем укрытие в придорожной канаве. Воронье с карканьем взлетает с деревьев и ищет защиту в близлежащем леске у Ангераппа.

Ближе к вечеру под покровом темноты мы приближаемся к деревне и окапываемся перед маленьким холмом. Русские, как нам говорят, закрепились в траншеях, выкопанных за последние недели бойцами фольксштурма и гражданским населением для защиты населения местечка. И вот теперь нашим учебным ротам завтра утром предстоит с криком «ура!» взять эти траншеи. Ночь проходит тихо, но новобранцы нервничают и никак не могут уснуть. Для них и для переученных моряков это будет их первый бой.

22 октября. Этим утром над полями лежит мглистый туман. Вместо поселка мы можем видеть только расплывчатые контуры. Наша рота лежит на правом фланге и ждет боевой приказ. Но еще до поступления приказа новобранцы из других рот слева от нас устремляются вперед с криком «Ура!». По ним открывают сильный огонь из винтовок и пулеметов. Я слышу, как многие зовут санитара. Когда и мы переходим в атаку, ответный огонь уже слабее. Тем не менее, у нас трое легкораненых и один тяжелораненый в моем отделении. Потери других рот должны быть значительны. Наряду с несколькими офицерами много унтер-офицеров и солдат погибли или были ранены. Противник тоже понес большие потери, их погибшие и раненые остаются лежать в траншеях. Остальные пытаются ускользнуть, но мы раз за разом атакуем их.

Когда мы прочесывали деревню, русские нам больше не попадались. Вместо этого мы обнаружили ужасные картины жестоко убитых людей, которые напомнили мне о зверствах, учиненных советскими солдатами над жителями советских же деревень, что мне часто доводилось видеть во время нашего отступления весной 1944 года. Здесь это были немецкие женщины, у которых с тела срывали одежду, чтобы изнасиловать их, а затем изувечить самым ужасным образом. В амбаре мы обнаружили старика, шею которого пробили навозными вилами так, что он был по-настоящему прибит к двери. В спальне одного дома все перины были разрезаны и замазаны кровью. В перьях лежали два зарезанных женских трупа и два убитых ребенка. Зрелище было настолько жестоким, что некоторые из наших рекрутов в панике выбежали прочь, и их жутко тошнило.

Я не в состоянии описать все эти ужасы в Неммерсдорфе так, как это было на самом деле. Мне не хватает подходящих слов, и мне очень тяжело рассказывать все то, что было сделано там с невинными женщинами, детьми и стариками. В какой-то момент я на долгое время думаю о том рекруте из Буковины, который вчера, глядя на множество воронов и ворон, с такой убежденностью говорил о стервятниках. По чистой ли случайности как раз в это время в поселке собрались целые стаи этих птиц?... Или за этим действительно кроется что-то большее?... Вероятно, определенное предчувствие, которое, однако, не каждый может объяснить? К сожалению, я больше не смог побеседовать с этим новобранцем об этом, так как это именно он получил такое тяжелое ранение во время нашей атаки ранним утром.

23 октября. После боев у Неммерсдорфа мы узнали, что местное отделение Национал-социалистической партии не предостерегло вовремя население поселка и не организовало его эвакуацию. Потому наступление советских войск застало местное население врасплох, буквально во сне. Местные уже не смогли убежать. А вот партийные функционеры, в отличие от них, успели вовремя унести ноги.

25 октября. Объединенными усилиями мощных немецких соединений советские войска снова удалось отбросить назад и стабилизировать линию фронта. Наш запасной батальон еще несколько дней оставался для охранения в районе Неммерсдорфа и занимал позиции в уже существовавших там траншеях. Сегодня утром нас сменили и отвезли обратно в Инстербург в казарму Гинденбурга. В последующие дни в казармах судорожно готовятся к отъезду. Учебные роты, наконец, окончательно передислоцируют в другое место.

27 октября. Сегодня нас увезли из Инстербурга. Но никто не знает, куда нас везут. Снова ходит множество разных слухов. Одни говорят об отправке на фронт, а другие о передислокации и продолжении обучения в Польше. За это время некоторых солдат морской пехоты отправили в другие части, а взамен их выделили нам бывших летчиков Люфтваффе.

Уже через два дня гадания заканчиваются. Нас выгружают в Лицманштадте (по-польски Лодзь), и мы с песнями маршируем через ворота польской казармы, которая станет нашей квартирой в течение следующих недель.

Дата добавления: 2015-07-19