Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Климов Григорий - Песнь победителя 1 страница

Климов Григорий - Песнь победителя 3 страница | Климов Григорий - Песнь победителя 4 страница | Климов Григорий - Песнь победителя 5 страница | Климов Григорий - Песнь победителя 6 страница | Климов Григорий - Песнь победителя 7 страница | Климов Григорий - Песнь победителя 8 страница | Климов Григорий - Песнь победителя 9 страница | Климов Григорий - Песнь победителя 10 страница | Климов Григорий - Песнь победителя 11 страница | Климов Григорий - Песнь победителя 12 страница |


Читайте также:
  1. 1 страница
  2. 1 страница
  3. 1 страница
  4. 1 страница
  5. 1 страница
  6. 1 страница
  7. 1 страница

 

(Также книга издавалась под названиями "Крылья холопа",

"Берлинский Кремль", "Машина террора")

Издательство “Россия”, New York, 1972

Copyright 1972 by Gregory Klimov

Library of Congress Catalog Card Number: 75-190303

Электронная версия книги может содержать опечатки

 

 

"Песнь победителя" - автобиографическое и первое произведение Григория Петровича Климова, принесшее ему известность в послевоенной Европе, а затем и во всем читающем и думающем мире. Первое издание этой книги вышло под названием "Берлинский Кремль", которое было навязано автору из политических соображений. Книга имела предисловие мэра Западного Берлина. По этой книге в 1954 году в Западной Германии был поставлен фильм, получивший премию года. А позже были созданы фильмы в Англии и США.

С согласия автора для российских читателей книге дано название "Песнь победителей".

ОГЛАВЛЕНИЕ


Глава 1. Военная академия

Глава 2. Солдат и Гражданин

Глава 3. Песнь победителя

Глава 4. Рациональное зерно

Глава 5. Берлинский Кремль

Глава 6. Будни оккупации

Глава 7. В Контрольном совете

Глава 8. Плоды победы

Глава 9. Главный штаб

Глава 10. Майор Государственной безопасности

Глава 11. Король атом

Глава 12. В когтях системы

Глава 13. Между двух миров

Глава 14. Диалектический цикл

Глава 15. Эмиссары маршала

Глава 16. Партия Сталина

Глава 17. Душа Востока

Глава 18. Член Политбюро

Глава 19. Крылья холопа

Дополнение. Цена свободы

Обращение к читателям и издателям


Свободу и Родину мало любить —

— за них нужно бороться!

 

Говорят, что во времена царя Ивана Грозного какой-то холоп изобрел слюдяные крылья, чтобы летать, как птица. Он залез на колокольню, приладил крылья, прыгнул вниз – и убился. С тех пор выражение “крылья холопа” употребляют в смысле стремления подневольного человека вверх, к правде, к свободе, к счастью что, однако, далеко не так просто. Так, окрыленный этими чувствами, русский солдат выиграл войну – и проиграл послевоенный мир.

Потому 2-е дополненное издание книги “Берлинский, Кремль” выходит под новым названием “Крылья холопа”, что в данное время более соответствует содержанию книги.

•••

Автор – самый обычный русский человек, солдат и гражданин. Автор имеет меньше оснований обижаться на Сталина, чем большин­ство русских. Он ровесник Октябрьской Революции, вступивший в активную жизнь практически в первые дни войны 1941 года. Его мысли и переживания – это то, чем живет и что думает молодое поколение советских людей.

Автор не ренегат коммунизма, так-как он никогда не был членом ВКП(б). Он знает теорию и практику сталинского комму­низма как и каждый русский – своей кровью, своим телом. Автор вовсе не исключение в современном советском обществе, он любит свободу и демократию не больше и не меньше, чем любой из русских.

Книга эта – по существу дневник, хотя автор не ставит целью описание своей личной жизни. Книга эта – о советских людях сегодняшнего дня, о тех, кто и сегодня еще носит золотые погоны, водит танки и самолеты, живет и трудится по ту сторону Железного Занавеса.

Если эти строки попадут в Берлин, то многие советские солдаты и офицеры, – гораздо больше, чем это описано в книге, – втайне подумают: “Да ведь это же про меня самого написано!”

Автор

Глава 1. ВОЕННАЯ АКАДЕМИЯ

1.

“Кли-и-имов!” – проникает откуда-то издалека сквозь грубое сукно шинели и свинцовую усталость солдатского сна.

Нет – это наверное мне просто снится. Под натянутой на голову шинелью так тепло. Свеженаломанные ветки под брезентом плащ-палатки такие мягкие и уютные. Конечно – это мне только снится!

“Капитан Кли-и-имов!” – снова раздается в ночной тишине. Слышно как кто-то вполголоса переговаривается с часовым, шагающим между сонными рядами палаток.

Можно сравнительно легко обходиться без пищи, но оставаться без сна – значительно труднее. Как-то утром, сладко потягиваясь и поправляя висящие на поясе ручные гранаты, я заинтересованно посмотрел на свое ночное ложе. Ночью, забравшись в разрушенное здание, я в темноте нащупал какую-то угловатую кучу и, разбросав ее поровнее, завалился спать. Не помню что мне снилось, но утром я обнаружил, что спал посреди развороченной кучи толовых шашек. Здание дрожало от обстрела, а я сладко похрапывал на целой тонне динамита. Да, великое дело фронтовой сон!

“Приказано немедленно явиться в Штаб Фронта,” – доносится голос, переговаривающийся с часовым, и снова громче, – “Капитан Кли-и-имов!”

Э-э! Штаб Фронта это не шутка. Тут под землей разыщут. Я сбрасываю служащую одеялом шинель. Сырой, пропитанный испарениями болот воздух, смешанный со специфическим солдатским запахом, густо наполняющим палатку, ударяет в лицо. Пищат невидимые комары. Стараясь не беспокоить спящих, я задом выползаю из палатки.

“А-а-а-а?!” – кряхчу я, еще полупьяный ото сна. – “Кого тут, собственно, кличут? Климова что-ли?

“Товарищ капитан, посыльный из Штаба Фронта”, – докладывает из темноты часовой.

“Где он там? В чем дело?

“Товарищ капитан, Вам приказ”, – сержант в кожанном шлеме протягивает мне продолговатую бумажку.

“Капитана Климова Г.П. откомандировать в Управление Кадров Штаба Ленфронта к 8.00 17 июля 1944 года”, – читаю я при свете карманного фонаря. Внизу пометка рукой командира КУКСа: “Приказываю немедленно выбыть в УК Ленфронта”.

“Хм, должно быть что-то интересное! Хоть не даром разбудили”, – думаю я и спрашиваю сержанта: “Есть какие-либо дополнительные приказания?”

“Приказано немедленно отвезти Вас в Штаб”, – отвечает тот, нажимая ногой на стартер связного мотоцикла.

В прицепе мотоцикла с меня слетают последние остатки сна. Мы трусимся по ухабам запущенной лесной дороги, осторожно перебираемся через ветхие бревенчатые мостики, проезжаем по полусожженной безжизненной деревне. На фоне светлеющего неба чернеют каменные трубы печей и расщепленные артиллерийским обстрелом доски крыш. Колеса мотоцикла буксуют на песке, плавная качка, рычание мотора, затем мы переваливаемся через травянистую канаву и с облегчением чувствуем под собой гладкое полотно асфальтированного ленинградского шоссе.

В легком, стелющемся над влажной землей, утреннем тумане мелькают аккуратные пригородные дачи в зелени деревьев. Поблескивают зеркальной гладью лужи мелких озер и бесчисленных болот. Бледно-желтые пятна песчаных дюн. На горизонте подни­маются к небу трубы ленинградских фабрик и заводов. Ровной светло-серой лентой летит нам навстречу прямое, как стрела, шоссе.

Да, ночной вызов в Штаб обещает быть интересным! Попусту не гоняют курьеров и не поднимают людей среди ночи из болота. Мои соседи по палатке сейчас просыпаются. Увидев мое пустое место, они обрадуются сначала, что вытянули меня, а не кого-нибудь из них. Узнав-же, что меня вызывали в Штаб Фронта, они заинтересованно почешут затылки и переглянутся.

Курсы Усовершенствования Командного Состава Ленинград­ского Фронта – КУКС, где я волею судеб обретаюсь на сегодняшний день, – это довольно специфическая воинская часть. “Антикварная лавочка”, как говорят курсанты.

Здесь можно встретить сравнительно молодых людей, оброс­ших бородами и усами самых диковинных фасонов. Эти угрюмые типы даже в жаркую пору таскают на голове меховую шапку – кубанку с красной шелковой лентой наискосок – знак партизанского звания. Это – бывшие офицеры и командиры парти­зан­ских отрядов, из которых теперь выколачивают партизанский дух и приучают к армейской дисциплине.

Вскоре после освобождения Ленинграда из кольца блокады в январе 1944 года в городе торжественным парадом было отмечено вступление партизан Ленинградской области. Через месяц в Ленинград с фронта были поспешно отозваны несколько спецбригад НКВД для разоружения расходившихся лесных вояк. Партизаны вели себя в городе как завоеватели во вражеской крепости и с пытающимися призвать их к порядку милиционерами разговаривали не иначе, как на языке ручных гранат и автоматных очередей. Милиционеров они считали своими потомственными врагами и открыто хвастались кто сколько “лягашей” уложил.

После парада и последующего разоружения всех партизан без особого шума загнали в телячьи вагоны и переправили в спецлагеря НКВД. “Диким” партизанам поют гимны в газетах как националь­ным героям-патриотам, но когда они из лесов попадают на свет Божий, то их первым делом зовут перед ясные очи НКВД. Чем вы, собственно, занимались граждане партизаны?

Одно дело регулярные партизанские отряды из переодетых частей Красной Армии или полурегулярные, имеющие присланных из центра командиров и центральную радио- и авиасвязь. Но если вы околачивались в лесах и выходили на “продразверстку” только когда кончались самогон да сало... Тогда держитесь – не помогут вам и красные ленточки на лбу!

Перетрусив и перемыв бывших партизан в десяти водах, НКВД отправляло их в регулярную армию, а командиров – для переквалификации на КУКСы, подобно КУКСу Ленфронта.

На КУКСе мои уши часто ласкают загадочные слова:

“Ты откуда – из “восьмерки”? – спрашивает один.

“Нет, – из “девятки”, – нехотя отвечает другой.

Оказывается “восьмерка” и “девятка” – это 8-й и 9-й Штурмо­вые Батальоны Ленфронта. Так называются офицерские штрафные батальоны, где офицеры пускаются в бой в качестве рядовых солдат. Если они останутся в живых, то снова получают прежнее офицерское звание. Если останутся в живых... Потери в штурмбатах составляют обычно 90-95 процентов состава после каждой боевой операции.

Когда Красная Армия перешла в наступление и начала освобождение оккупированных немцами территорий, то всех быв­ших советских офицеров, обнаруженных на этих территориях, собирали и, подобно партизанам, отправляли в спецлагеря НКВД. Тех, кого НКВД считало недостойными для показательной виселицы, после такого предбанника отправляли в следующее отделение чистилища – в штурмовые батальоны. Там им предоставлялась возможность кровью искупить свою вину перед Родиной. Пока воюйте! После войны будет время поговорить более детально.

Оставшиеся в живых после кровавой купели, как правило, из госпиталей, – из штурмбатов уйти можно было только лишь буквально ценой пролитой крови, – для окончательного перевоспитания отправляли на КУКСы. У моих товарищей по КУКСу я часто видел солдатские книжки из штурмбата, где после строк “рядовой” и “пехотинец” на обороте стояла пометка “полковой комиссар” или “командир эскадрильи”.

Да, любопытный человеческий материал на нашем КУКСе! Практически – это долговременный резерв Ленинградского Фронта. Чтобы офицеры не жирели и не слонялись без дела их с серьезным видом заставляют играть в солдатики. Бывшего командира пулеметной роты учат сборке и разборке пулемета системы Максим, а командиру стрелкового батальона объясняют устройство винтовочного затвора непревзойденного образца 1891 года.

На КУКСе большой процент “новых украинцев”. Когда Красная Армия отступала из Украины, то многие солдаты из местных жителей, проходя мимо родных сел, запросто бросали винтовки в канаву и шли “до дому”. “Пропади она пропадом эта власть!” – сплевывали они вдогонку отступающим частям.

Когда Красная Армия начала изгонять немцев с Украины, то “домоседов” быстренько собирали, – этим занимались даже не военкоматы, а сами командиры передовых частей, – совали им снова винтовки в руки и, даже не переодев в шинели, в чем были – в первую линию боя! Их так и называли – “пиджачники”. Берега Днепра, как весенними цветами, пестрели трупами в разноцветной гражданской одежде.

Рядовой состав, обычно без фильтрации органами НКВД, включался в действующую Армию. Свести мелкие личные счеты государства и личности можно будет позже. На данном этапе больше требовались солдаты для Армии, чем рабочая сила для концлагерей.

На КУКСе хотя и не произносилось вслух, но чувствовалось некоторое напряжение между украинцами и русскими. Украинцы больше помалкивали, как провинившиеся младшие братья. Русские иногда беззлобно замечали: “Эх вы, хохлы...”

“Эх! Эти немцы..!” – вздыхали украинцы, – “Не оправдали нашего доверия, сучьи дети!”

Однажды по батальонам КУКСа заходили списки. Среди курсантов искали крымских татар. Я помню расстроенное лицо старшего лейтенанта Хайфутдинова, когда он заполнял графы этого списка против своей фамилии. По слухам мы знали, что все без исключения население Крымской АОСР по приказу Кремля меняет квартиру. За нелояльное к советской власти поведение во время немецкой оккупации несколько миллионов людей переселяют в Сибирь, сами республики ликвидируются.

Среди курсантов этот приказ повел к следующему разговору:

“А калмыки знаешь как под Сталинградом работали?” – сказал один. – “Немцы спереди прут, а те сзади. Целыми полками по ночам вырезали!”

“Интересно – почему это донские и кубанские казаки без дела сидели?!”, – добавил другой.

“От казаков-то что осталось? Рожки да ножки”, – отозвался третий. – “Ведь эти теперешние казачьи части – там ни одного казака нет. Только и есть казачьего, что лампасы!”

Офицеры не возмущались, что калмыки вырезали их полки. Они только удивлялись, почему казаки бездействовали. Донские и кубанские казачьи области издавна считались антисоветскими гнездами. Там с особенной жестокостью был применен искусствен­ный голод 1933 года. До 1936 года казаков, как единственную из национальных группировок, не брали для регулярной службы в Армии. Теперь для людей было поразительно, что казаки, испокон веков славившиеся своим свободолюбивым духом, не выступили против Советской власти.

Среди курсантов много бывших армейских политработников. Большинству людей этой категории сняли голову еще в спецлагерях НКВД. Зато те, кто благополучно проскочил и эти лагеря и штурмбат, оказались действительно чертовски живучими. Попав на КУКС они, с подлинно коммунистической волчьей хваткой, зубами и когтями вцепились в свое прежнее хлебное ремесло – должность пастухов человеческого стада. Несмотря на все сита и воды НКВД, они даже в игрушечных условиях КУКСа умудрились никому неизвестными путями пролезть на должности командиров наших курсовых подразделений. Курсанты никогда не пропускают удобного случая, как-будто по ошибке язвительно обращаться к ним “товарищ политрук” или “товарищ комиссар”, хотя эти звания теперь в армии упразднены.

Несмотря на разношерстный состав, “антикварная лавочка” является оживленным местом торга. Почти каждый день в КУКСе появляются таинственные комиссии – “покупатели” как зовут их курсанты.

Например требуются партизаны в Югославию. Условия – 25.000 рублей на бочку, месячный отпуск, затем парашютная высадка в Югославии. Учить людей не требуется – народ уже доста­точно тертый. Записываются в очередь. В особенности бывшие партизаны, которым не дает покоя армейская дисциплина. То неожиданно массовые поиски людей с польскими фамилиями – набор в польскую “национальную” армию, не знаю уж какую по счету. Следующий раз требуются кандидаты в Высшую Разведшколу РККА. Условия – звание не ниже майора и законченное высшее образование. Даже при столь жестких условиях кандидатов хватает.

Эта оживленная торговля объясняется острой нехваткой специальных кадров в Армии. Здесь же в КУКСе масса свежего еще нерассортированного человеческого материала, который до последнего времени, в партизанах или на оккупированных территориях, был недоступен для учета.

Большинство моих товарищей по КУКСу – это буквально люди с того света. Молодой мужчина с седыми висками спокойно, даже с некоторой неохотой, рассказывает свою историю. О том, как он бежал через всю Европу из немецкого плена во Франции, о своем повторном пленении уже на оккупированной территории России, затем кацет и снова побег. Как он дважды был под расстрелом, как он тяжело раненый выбрался из могилы из-под трупов товарищей. О двух годах партизанской жизни в болотах и лесах Ленинграда. И в награду за верность Родине – чистилище лагерей НКВД, кровавая купель штурмбата и наконец тихая заводь КУКСа.

Почти у каждого курсанта КУКСа за плечами подобный путь. Это были единицы. Сотни остались лежать по обочинам этого пути. Характерно, что эти люди не любили рассказывать свои истории.

Среди такого состава я был настоящим молокососом, к тому же невинным как новорожденный младенец. Я попал на КУКС из 96 Особого Полка Резерва Офицерского состава – ОПРОС 96 после ранения в боях за Новгород и трехмесячного пребывания в госпитале.

Как раз в момент моего нахождения в госпитале в б. Инженерном Замке или, как его называли раньше, Павловском Дворце, Ленинград гудел неожиданной вестью. По постановлению Ленинградского Совета все важнейшие исторические улицы и площади Ленинграда были снова переименованы – им вернули их прежние дореволюционные имена. Невский проспект из “Проспекта имени 25-го Октября” снова обернулся Невским. Марсово Поле избавилось от своей столь же косноязычной клички и опять стало Марсовым. Мы смотрели на все это и только диву давались. Наверно скоро и колхозы отменят...

Штаб Ленинградского Фронта помещается в огромном подковообразном здании б. Генерального Штаба напротив Зимнего Дворца. Необходимый мне подъезд Управления Кадров выходит внутрь знаменитой исторической Арки Генерального Штаба. Сквозь эту Арку в 1917 году революционные матросы и красногвардейцы Петрограда штурмовали Зимний Дворец.

В приемной на толстых метровых подоконниках сидят, болтая ногами, несколько офицеров.

“Капитан, ты тоже сюда?” – обращается ко мне один из них. Получив утвердительный ответ, он задает мне неожиданный вопрос: “А ты на каком-нибудь иностранном языке балакаешь?”

“А что тут, собственно, покупается и продается?” – спрашиваю я в свою очередь.

“Пока что устраивают экзамен по иностранным языкам. И чего я их, дурак, раньше не учил?!” – с тоской вздыхает лейтенант, поглядывая на дверь.

“Производят набор в какую-то спецшколу или даже Академию,” – поясняет мне другой, – “Первое условие – знание какого-либо иностранного языка и законченное среднее образование. Видно что-то солидное. Говорят далее в Москве,” – тоном скрытого вожделения добавляет он, безнадежно чмокнув губами.

Из-за завешенной портьерой двери выскакивает потный и красный офицер.

– “Эх, черт... Как по немецки “стена” называется? “Окно” знал, “стол” знал, а вот “стену” забыл... Ах, досада..! Теперь, наверное, не выгорит мое дело”, – бормочет он разочарованно, отирая пилоткой пот со лба – “Слушайте, хлопцы! Учите скорее все, что в комнате есть.. Он пальцем кругом тыкает и спрашивает как это называется.”

Из ожидающих в приемной офицеров двое знают финский язык, один – румынский, у остальных – школьные знания английского и немецкого. Какие эти знания мне хорошо известно. Чем у людей меньше шансов, тем больше желания попасть в загадочное место, где требуется знание языков. Все, что связано с иностранным – автоматически щекочет в носу и возбуждает фантазию. К тому-же людишки что-то определенно пронюхали и каждый старается скрыть это друг от друга – как-бы кто не занял его место. Недаром все так волнуются.

Я невольно ухмыляюсь. Тут вам не пять частей затвора образца 1891 года! Производя тактическую разведку, я мирно заваливаюсь на стоящую в дальнем углу скамейку и, накрыв лицо пилоткой, продолжаю прерванный ночной отдых. Армия притупляет чувства и делает из человека автомат. Пусть другие грызутся за свое счастье, от меня оно не уйдет.

Когда называют мою фамилию, я прохожу в дверь кабинета и по всем правилам гитлеровской армии стучу сапогами и рапортую по немецки таким громовым голосом, что сидящий за столом майор испуганно содрогается.

Он недоуменно смотрит на меня, наверно думая что меня спросить – “стол” или “окно”, затем спрашивает что-то по-русски, я отвечаю по-немецки. Майор-экзаменатор снова по-русски, я опять по-немецки. В конце-концов майор не выдерживает, смеется и, предлагая мне стул, спрашивает: “Где это Вы, капитан, так наловчились?”

Я вынимаю из кармана мои документы доармейского периода, каким-то чудом сохранившиеся у меня, и кладу их на стол перед майором.

“Ага, вот это замечательно”, – говорит он, – “А я сначала подумал, что Вы немец. Так я Вас сразу проведу к полковнику”.

Через вторую дверь он проводит меня в соседний кабинет и представляет начальнику Управления Кадров: “Товарищ полковник, вот верный кандидат! Насчет языка можете не беспокоиться – он меня уже напугал. Я думал – диверсант”. Он оставляет на столе папку с моими бумагами и удаляется.

Полковник действительно не беспокоится о языке. Он сразу начинает моральную обработку. Для офицеров очень важна и строжайше проверяется морально-политическая характеристика.

“Так вот, капитан Климов”, – начинает полковник. – “Мы хотим послать Вас в очень ответственное и привилегированное Высшее Учебное Заведение Красной Армии”. Тон у полковника явно торжественный.

“Чтобы Вы поняли меня – я обрисую Вам ситуацию”, – продолжает он. “Москва требует от нас ежемесячно определенный контингент кандидатов. Мы посылаем их в Москву, все они там проваливаются ко всем чертям и затем их нам с ругательными письмами возвращают обратно. Этих неудачников мы затем отправляем в штрафные роты”, – как бы попутно замечает он, бросив на меня многозначительный взгляд.

Хлопнув ладонью по пачке украшенных двойной зеленой линией бумаг на столе, он продолжает: “Москва ежедневно бомбит нас шифровками – давайте людей! А их у нас нет. Это одна сторона дела! Теперь другая сторона. Вы с КУКСа, там много людей с подмоченным прошлым. Я не спрашиваю Вас, какой у Вас хвост – подмоченной или нет. Во всяком случае Вы должны быть безупречно чистым. Без этого Вы не попадете туда, куда мы хотим Вас послать. А послать мы Вас должны! Понимаете?!”

Мне нравится оригинальная откровенность полковника. Вот что значит найти правильного покупателя! Тут и подмоченный товар за первый сорт сойдет. Я успокаиваю его, что у меня все в абсолютном порядке.

“Мне наплевать – все-ли у Вас в порядке или нет”, – отвечает он; – “На этом КУКСе много всяких чудаков. Вчера один из ваших бывших полковников клялся мне, что он пехотный лейтенант. Мы его хотим послать в Разведшколу, а он упирается как козел – говорит, что не умеет писать”.

Пример полковника меня не удивляет. Люди, раньше занимав­шие ответственные посты, пройдя этапы, обычно предшествующие КУКСу, теряют вкус к чинам и ответственным должностям и мечтают только об одном – чтобы их оставили в покое.

“Может быть и Вам такая блажь в голову придет”, – звучит голос начальника Отдела кадров. – “Так повторяю – это дело серьезное. Если нам нужно Вас послать – так пошлем! Никакие фокусы Вам не помогут. В противном случае мы можем повернуть дело так, что Вы не хотите служить в Армии. Знаете, чем это пахнет? Трибуналом!”, – веско заканчивает полковник. Он уже знает, что курсантов КУКСа после штурмбатов не запугаешь какими-то штрафными ротами. Тут только Трибунал еще может помочь, т. е. верный расстрел.

Меня невольно заставляет улыбнуться комичность положения. Там, за дверью, люди потеют и дрожат, мечтая попасть в неизвестное заманчивое святилище. А здесь полковник угрожает мне расстрелом, если я вздумаю почему-либо отказываться. Иными словами он дает мне понять, что, если у меня есть какие-либо компрометирующие данные в прошлом, то я должен забыть о них и не писать в анкете. Об остальном полковник позаботится.

Окинув меня критическим взором, полковник снимает трубку телефона и звонит в Штаб КУКСа:

“Так вашего Климова мы отправляем. Приготовьте все бумаги по форме 12-а. Чтобы с двенадцатичасовым поездом он выбыл в Москву”, – говорит он начальнику Штаба. – “Потом, что они у вас бегают оборванные как бродяги? Немедленно переоденьте! Чтобы не срамил наш фронт в Москве”.

Через несколько минут в следующей комнате мне вручают запечатанный сургучными печатями пакет с моим личным делом и путевые документы в Москву в воинскую часть номер такой-то.

В приемной меня окружает взволнованная стая кандидатов. Со всех сторон сыпятся вопросы: “Ну как? Провалился? Здорово спрашивают?”

Я пожимаю плечами и показываю командировку в Москву.

“Значит, действительно в Москву вербуют?”, – слышатся голоса. – “Э, вот везет людям! Ну – счастливого пути!” – Мне жмут руки со всех сторон.

Из под холодных сводов Арки Генштаба я выхожу на залитую солнцем Дворцовую площадь. Мне еще не верится, что все это действительность, а не сон. Что через три часа я сяду в московский поезд, а не буду ползать с пулеметом по пескам и болотам вокруг Ленинграда. Такому счастью, феноменальному счастью действительно трудно поверить. Многие офицеры, жители Ленинграда, провели по три года на Ленинградском фронте и за все время не получили ни одного отпуска в Ленинград. Даже на КУКСе офицеров-ленинградцев не отпускают домой, в баню или в город водят только строем. Для москвичей попасть по служебной командировке на несколько дней в Москву – считается несбыточной мечтой. Неужели я теперь возвращаюсь в Москву?

Я оглядываюсь кругом. Да, вот тут кругом меня – Ленинград, а в кармане хрустят бумажки, и стоя посреди пустой Дворцовой Площади, еще раз читаю. Да! Никакого сомнения! Москва... Я подмигиваю бронзовому ангелу в гранитной высоте голубого неба и улыбаюсь во весь рот. Мы с тобой почти братья! Я чувствую как у меня за плечами растут крылья. Нет, жизнь действительно хорошая штука! Чертовски хорошая штука!

Я нарочно иду навстречу патрулям в зеленых фуражках, торчащим на всех мостах и перекрестках. Ленинград считается пограничной зоной и проверяется патрулями погранохраны НКВД с особой строгостью. Зеленые шапки – это злейшие враги всех людей в военной форме. Не так давно я сам просидел двое суток в холодной камере комендатуры без еды и без папирос, пока за мной из КУКСа не прислали сопровождающего с автоматом, тоже офицера-курсанта. Под, таким конвоем меня без погон и без пояса через весь Ленинград возвратили назад в КУКС.

Преступление мое заключалось в том, что я вышел из бани на улицу. Пока наша команда наслаждалась в парной, я быстро помывшись, вышел из душного предбанника подышать свежим воздухом на весеннюю улицу. Тут же у порога меня и сцапали, как дезертира, зеленые шапки. Теперь я плюю на них с высокого дерева. Теперь я еду в Москву! Со всеми сургучными печатями и подпи­сями!

До чего только взрослый человек может одуреть от неожидан­ной радости! Так вот тянешь солдатскую лямку и счастлив, когда солнце подходит к обеду. А тут вдруг нежданно-негаданно... Москва! Это же все равно, что солнце упало с неба!

В Штаб-квартире КУКСа, в бывших зданиях Военно-Электротехнической Академии им. Буденного в Лесном, меня встречают как именинника. Через полчаса я переодет с головы до ног – на мне новые сапоги, новая форма, даже новый вещевой мешок, туго набитый консервами и папиросами.

Ровно в полдень я подхожу к билетной кассе Октябрьского Вокзала и сую в окошко путевые документы.

“Пятьдесят шесть рублей”, – коротко произносит встрепанная голова за окошком.

Я начинаю торопливо рыскать по карманам. Ах, черт – деньги! Этого еще не хватало! За время моего пребывания в Армии я забыл, что это такое, все мое жалование автоматически переводили домой.

Вы думаете – безвыходное положение? Ничего подобного! При социализме все делается очень просто, жизнь легка до смешного. Я метеором, сбив по дороге пару медлительных лунатиков, выскакиваю на вокзальную площадь. Затем я развязываю свой вещмешок и издаю призывной свист. До чего хорошо торговать при социализме! Только развяжи торбу – и покупатели бегут сломя голову.

Через пять минут, облегченный на несколько банок консервов, но зато с полным карманом денег, я снова подхожу к кассе. Еще через десять минут подо мной стучат колеса. Я еду в Москву. Что там такое арабские сказки? Чепуха!

За окном вагона с высоты прямой как стрела насыпи Октябрьской дороги медленно разворачиваются в панораме соломенные крыши деревень, чахлые поля в рамке поблескивающих водой озер, взорванные железнодорожные станции, лежащие в грудах обугленного кирпича. И все же на душе у меня легко. Вопреки всему наша Армия идет вперед. Чаша весов истории медленно, но неуклонно опускается в нашу сторону.

Еще недавно я был очевидцем нашего мощного прорыва на Карельском перешейке в июне месяце. Часами содрогалась земля в сплошном реве артиллерийской подготовки. Беспрерывной лентой, втягивая колеса над нашими головами, кружились бомбардировщики и штурмовики. Бомбили, ровняли бетон ДОТов с землей и снова шли на посадку за новым грузом бомб.

Еще совсем недавно весь КУКС взбудоражено гудел радостной вестью – союзники наконец высадили десант на Атлантическом побережье. Несколько дней мы смертельно боялись, что десант будет сброшен в море или что это только лишь очередной дипломатический, а не военный маневр. Я не совещался с людьми в Кремле и не знаю, что они думают. Но все мы читали советские газеты и в них настойчивые просьбы о помощи, порой даже обвинение союзников в умышленном бездействии.

Будучи в непосредственной близости фронта, мы очень хорошо знаем, во что обходится наступление или даже короткая сводка Информбюро: “На Нарвском участке фронта без перемен”. А в это время там ложатся до последнего солдата целые дивизии в бесплодных попытках прорвать нарвскую оборону. Эстонские части немецкой армии стоят на границах своей родной земли на смерть, крепче чем немцы. Ленфронт истекает кровью, а Информбюро только не видит перемен. Важны результаты, а не человеческие жизни. Так-же смотрят на это дело и западные политики.


Дата добавления: 2015-07-16; просмотров: 82 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Особенности циркуляции атмосферы летом| Климов Григорий - Песнь победителя 2 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.021 сек.)