Глава 3. 4 страница

– Мне поручил Аджубей Алексей Иванович… Вы уж, пожалуйста, проследите лично…

В тех или иных вариациях эта фраза фигурировала почти в каждом разговоре.

Елена Дмитриевна, как мне казалось, была умнее большинства своих подруг и частенько с тревогой взглядывала на меня, – будто бы испытывала неловкость.

Некоторое время я не предлагал никаких тем – приноравливался к своему новому положению. Но посетительницы нашей комнаты знали меня по прежней работе, наверняка читали мои статьи, очерки, репортажи.

Надо сказать, что все эти дамочки, налетевшие на газету, как мухи на сладкий пирог, начисто были лишены способности писать – в этом я вскоре мог и сам убедиться, но мне казался совершенно фантастическим и необъяснимым тот факт, что все они в сумках, папках носили вырезки своих собственных выступлений – в газетах, журналах – и охотно их показывали.

Впрочем, со временем для меня стала приоткрываться завеса и над этой тайной.

Как-то Марина Вовк в разговоре, как бы между прочим, называла мои статьи и наиболее удачные, как ей казалось, заголовки, сюжеты, персонажи. И тут же излагала план своей статьи, которую мечтала написать и уже собрала материал. Поинтересовалась, как бы я построил сюжет статьи, с чего бы начал, чем бы закончил.

Я охотно развивал свой взгляд на её статью, предлагал на выбор заголовки и, главное, сообщал соображения по поводу сюжета, композиции, и даже эпизоды один за другим выстраивал в нужный порядок. Она тут же записала нашу беседу, а дня через три-четыре подсунула мне свою объёмистую записную книжку, сказала:

– Иван! Набросай начало, ну что тебе стоит?

Я стал набрасывать начало. А она, видя мою сосредоточенность, выводила из комнаты подружек одну за другой, наконец, и саму Елену Дмитриевну, «чтобы не болтала по телефону», увлекла за собой в коридор.

Зная в подробностях материал, я «набрасывал» абзац за абзацем, писал час, а может, и больше – женщины не входили. Я подумал: «Напишу-ка ей всю статью! Что из этого выйдет? Неужели и она, как тот "выдающийся" фельетонист?..»

Писал до обеда. И никто ко мне не входил – Вовк, как волк, надёжно стерегла двери. Выходя из комнаты, вручил ей блокнот и пошёл в буфет. Тут одиноко сидела за столом и пила кофе Елена Дмитриевна. Подозвала меня, посадила рядом.

– Что будешь есть? – спросила фамильярно.

– Пару котлет и чашку кофе.

– Сиди, сейчас принесут.

Через две-три минуты принесли обед: две большие котлеты, обрамлённые сложным и вкусным гарниром, круто заваренный кофе и чашечку сливок.

– Ну, Марина, ну, Марина!.. – качала она головой. – Вы ведь, наверное, всю статью ей написали?

– Набросал некоторые мысли.

– Знаю, как «набросал», знаю. Ну, Марина…

Я сказал, что помогать женщине – наш мужской долг, и тут я не вижу ничего особенного. Подруга ваша – женщина одинокая, она будто бы нездорова, как ей не помочь?

– Здоровье – да, у неё неважное. Однако живёт она…

Тут Елена Дмитриевна запнулась и больше о своей подруге не распространялась. Святой её гнев мне был понятен: она много лет работала в газете и никогда не печаталась. Ей был неприятен такой напор подружки, ведь в случае опубликования статьи та приобретала репутацию серьёзного журналиста. Впрочем, эту репутацию она уже имела. Теперь она устремлялась к славе маститого публициста. Интересно, каких высот можно достигнуть таким образом?..

После этого Марина Вовк долго у нас не появлялась, а на шестой день статья её была опубликована, но не у нас, а в другой газете. И дана броско, заголовок набран аршинными буквами, между главками много воздуха. И вверху полужирным шрифтом: «Марина Вовк».

Читал статью и дивился: моё и не моё. Весь текст, который я «набросал» ей в блокнот, был здесь, в статье, но по нему как-то неловко и даже нелепо разбросаны другие, чужеродные слова, ничего не прояснявшие, а, казалось, лишь затемнявшие и запутывавшие смысл написанного.

– Ну что, узнали свою статью? – спросила Елена Дмитриевна.

– Она добавила своего текста, но, по-моему, лучше бы не добавляла.

– Ах, господи! Что там она могла добавить! Ей легче танцевать чечётку, чем писать статьи.

Чечётку? М-да-а…

Мы оба невольно рассмеялись. Вовк в свои пятьдесят лет казалась совершенной развалиной: это была очень полная низкорослая, не имевшая шеи женщина. Рыжие волосы ежовыми колючками торчали по сторонам, жёлто-зелёные глаза, хотя и обращались к вам, но смотрели один в левую сторону, другой – в правую.

Как-то я в Донбассе заехал в байбачий питомник и увидел там байбаков – древних жителей Приазовской степи. Глаза у них высоко на лбу и всё время тревожно оглядывают пространство над головой: зверёк боится орлов и всё время смотрит в небо… Мне невольно вспомнилась Вовк. Было в её фигуре, но особенно в глазах, что-то общее с этим жителем Приазовья.

Интересно, что и после опубликования статьи она к нам долго не заходила, а когда пришла, то о статье не проронила ни слова. Розанова её спросила:

– Статью напечатали?

– Да, тиснули в одной газете, но, гады, как всегда, испортили. – И, повернувшись ко мне: – Тебе, Иван, спасибо: твои наброски пригодились.

В тот день она пришла на редакционное совещание; сидела в ряду «классиков», недалеко от главного редактора. И вид у неё был почти величественный.

В «Известиях» аджубеевского периода я воочию наблюдал в евреях удивительную черту – занимать любой пост, лишь бы он дался в руки, при этом нимало не заботясь об успехе дела. Слов «Я не справлюсь, у меня нет знаний и опыта» они не ведали. Лишь бы царить, лишь бы захватывать власть!

Но – журналистика! Как певцу нужен голос, спортсмену – ловкость и сила, журналисту нужна литературная одарённость. Но так думал я. Марина Вовк и почти все другие посетительницы нашей комнаты так не думали.

Скромнее всех из них была моя «vis a vis» Розанова. Но у неё были свои таланты: она точно знала, какая статья пройдёт легко, какую надо проталкивать, а какая и вовсе не пойдёт.

Однажды Шумилов попросил меня подготовить к печати статью академика-хирурга из Ленинграда Углова Фёдора Григорьевича. Статья потрясла меня силой фактов, откровениями по поводу бед, чинимых нашему народу алкоголем. Я с жаром принялся её готовить. Но Розанова мне сказала: «Не пойдёт!» Я на неё посмотрел с удивлением и продолжал готовить. И затем каждый день ходил в секретариат с просьбой поставить статью в номер. Тщётно. Статью задробили на всех уровнях.

Это было моё первое знакомство с академиком Угловым, – в тот раз – заочное. Шумилов – в прошлом ленинградец – сказал об Углове: «Ещё до войны начал борьбу с алкоголизмом, бьётся мужик, как рыба об лёд».

Я тогда не знал, что люди, правящие бал в средствах информации и там, выше, как огня, боятся отрезвления народа.

Много у дьявола средств, чтобы погубить, извести народ, хитры бесы, велеречивы, изобретательны. Давно, очень много веков назад, подсмотрели они в природе человека слабость – тягу к средству, позволяющему ему забыться, хоть на время уйти в мир розовых красок и почти волшебного состояния полёта в никуда. Средство это – алкоголь.

Императрица Екатерина Вторая мудрая была женщина: она, хотя и из немцев, но понимала, что властвует над людьми русскими, правит государством российским, потому с почтением относилась к своим подданным, но и она оценила силу алкоголя, изрекла: «Пьяным народом легче управлять».

Гитлер ломал голову над вопросом: как извести русских?.. Стрелять в затылок и закапывать, как это делали пламенные революционеры, – хлопотно. Печи газовые строить – дорого. И его осенило: «Никакой гигиены, никаких прививок – только водка и табак».

Компьютера у него не было, но была немецкая привычка всё считать и взвешивать, и ещё была унаследованная от папочки-портного страсть – во всём видеть выгоду.

Достоевский, наш русский пророк и печальник, тоже видел силу алкоголя. Знал, что бесы, рвущиеся в кремлёвские дворцы, непременно обратятся к наивернейшему средству эксплуатации, развращения и сживания со свету людей. Вещал великий писатель: «Набросились там евреи на местное литовское население…»

С чем набросились?.. С пиками, саблями? Оружие это вроде бы не в чести у евреев. С винтовками наперевес? Но и с винтовкой в атаку евреи не ходят. Тогда с чем же? Ах, вот оно… «Чуть не сгубили всех водкой», – скажет Достоевский. На наш русский народ тоже набросились – с этим же оружием.

Потери? Их никто не считал – свалили в безымянную могилу. Во главе Статистического управления СССР многие десятилетия стоял еврей Старовский. Не потери он считал от водки, а прибыль. Только вот чья эта прибыль, кому она шла в карманы – сводки не указывали.

Но мы, славяне, кажется, и здесь уцелели. Живучи же мы, братцы! Право слово! Сумели-таки протолкнуть в стан чужебесов своих учёных-экономистов – академика Струмилина, профессоров Лемешева, Искакова… Эти подсчитали и потери. Сказали, например, народу, что от продажи спиртного он несёт в шесть раз больше убытков, чем получает денег в казну.

Другие потери… Их так много, что никакая, даже самая современная техника не способна ни исчислить их, ни вложить в блоки памяти.

Заходил в отдел писем, просматривал свежую почту. Однажды в небольшом анонимном письме прочёл:

«У вас под носом, в магазине "Электротовары", обосновалась шайка жуликов, а вы спите. Зайдите к директору магазина, потребуйте список очередников на холодильники – там же одни мёртвые души! Все адреса и фамилии пишут "от фонаря", сходите хоть по одному адресу, и вы убедитесь, что всё это липа».

Никому ничего не сказал, а в магазин зашёл. Директор, толстый, холёный дядя восточного типа, встретил меня тревожным вопросом:

– Что вам надо?

Я вежливо поздоровался, назвал себя и поинтересовался: как можно купить холодильник?

Тревога в глазах директора нарастала: он буквально сверлил меня чёрным проникающим взглядом, пытался понять, действительно ли мне нужен холодильник?

– У нас очередь. Есть список, но… для вас…

– Я хотел бы в порядке очереди.

Взгляд директора потеплел, он, очевидно, решил, что я действительно хочу купить у них холодильник.

– Вы извините, но для «Известий»… Это такая газета. И с нами рядом. Мы вам устроим самый лучший и пришлём на дом.

– Нет-нет, я – как все, на общих основаниях. У меня принцип. Занесите меня в список.

Директор достал толстую тетрадь, стал записывать: фамилию, адрес…

– Мы вас известим.

И хотел снова сунуть тетрадь в ящик стола, но я протянул руку.

– Дайте посмотреть. – Прочёл несколько раз две-три фамилии, стоящие рядом с моей, запомнил адреса.

– Жаль, нет телефонов, я бы у соседей по списку спрашивал, когда подойдёт наша очередь.

Директор вышел из-за стола, склонился надо мной:

– Извините, вы меня извините, но ещё раз хочу спросить: вам такая морока очень нужна? У вас нет других дел, да? Мы сами позвоним, когда надо, выпишем и привезём, а?.. Из чего тут делать себе проблему?

– Мне дали квартиру, но я туда въеду через месяц…

– И хорошо! Въезжайте себе через месяц, а мы в тот самый день доставим вам холодильник. Тёпленький, прямо с завода!..

– Хорошо, – согласился я, довольный тем, что совершенно рассеял подозрения директора. И вежливо с ним расстался.

Некоторое время потолкался в торговом зале, заметил, что чеки на холодильники оплачивают всё больше восточные люди. Тут же им заказывают машины для перевозки, контейнеры на железную дорогу. Даже невооружённым взглядом можно было разглядеть тайные блатные сделки.

Поехал по адресам. Конечно же, адреса проставлены наобум, фамилии вымышлены – мёртвые души! Темой этой занимался ещё три дня, а на четвёртый написал фельетон «Операция "Холод"». Однако сдавать его не торопился. Зашёл к Шумилову, рассказал о своём замысле. Он спросил:

– Там, поди, орудуют евреи?

– Кажется, да, впрочем, фамилия директора вроде бы русская.

– Директор знает, что ты о нём пишешь в газету?

– Кажется, нет!

– Кажется. Это тебе, мой друг, всего лишь кажется. А знаешь ли ты, в какую кучу ты сунул свой нос? Наши в редакции все уже в курсе дела. Фельетон зарежут. А тебя возьмут на заметку, скажут: опасный.

– Да полноте вам, Николай Дмитриевич! – не выдержал я. – Неужели у них всё так повязано? Должны же они думать и о газете, об интересах государства!

Николай Дмитриевич спокойно выслушал мою тираду. У него не было никакой охоты спорить, возражать. Он имел вид крайне усталого и совершенно разбитого человека. Недавно вышел из больницы, жену даже сам не сумел похоронить – не было сил. Он после нашествия Аджубея, похоже, капитулировал. Взгляд его водянисто-серых, некогда синих глаз, потух, смотрел в себя. Я, видимо, его раздражал.

– Простите, Николай Дмитриевич. Я не хотел вас озадачивать. Подумаю над вашими словами.

– Не лезь на рожон, – проговорил он тихо. – Сгореть просто, важно уцелеть. Две-три таких акции, и они… не потерпят.

Шумилов склонился над статьёй, давая понять, что говорить со мной больше не хочет.

Я вышел. Слонялся по коридорам, этажам – хотел было зайти к кому-нибудь, но с ужасом понял, что зайти не к кому. Из русских тут оставался Анатолий Васильевич Скурихин, великий мастер фоторепортажа, да ещё несколько человек, которым душу не откроешь. Пришёл к себе. Тут уже щебетал привычный кружок дамочек, жаждущих от имени «Известий» и главного редактора кого-то протолкнуть, кого-то защитить, кому-то помочь… Пытливо взглянул на них: не знают ли о моём замысле? Нет, они будто бы ничего не знали. Внезапно пришла дерзкая мысль…

Вышел из редакции, позвонил из автомата в Московскую ОБХСС знакомому следователю, рассказал суть дела. Попросил сохранить в тайне мою фамилию.

– Сейчас же буду в магазине, – сказал он мне.

Прошёл день, два… Следователь позвонил на квартиру, сказал:

– Дело раскручиваю на всю катушку. Директора магазина взяли под стражу.

Утром следующего дня я «выкатил» фельетон. Предварительно сократил перечень еврейских фамилий, директора назвал по имени-отчеству. Газета вышла с фельетоном. Следствие получило серьёзную поддержку, в дело вовлекались новые и новые лица. Процесс обещал быть громким. Шумилову я сказал:

– Видите, Николай Дмитриевич, обошлось.

– Не совсем, – сказал он. – К сожалению, не совсем.

И снова посоветовал.

– Будь осторожен.

«Что значит не совсем?» – думал я. Но ответ на этот вопрос не замедлил явиться. Половина редакционных перестала со мной здороваться. Иные проходили мимо, словно мы не знакомы. Спускаясь в буфет, меня догнал Вася Васильев – один из немногих русских журналистов иностранного отдела. Положил мне руку на плечо, сказал:

– А ты, Иван, антисемит. Не думал, не думал…

– А ты, Вася, работаешь в иностранном отделе, а не знаешь, что антисемитизм – орудие сионизма, а я какой же сионист?.. Путаешь ты, Вася, путаешь.

Он даже шаг придержал от неожиданности, выкатил на меня вечно пьяные глаза. Он крепко «зашибал», имел жалкий, убогий вид и частенько «стрелял» трёшки, в том числе и я ему ссужал несколько раз. Думаю, они его держали с умыслом: смотрите, мол, вот ваш русский – на кого он похож?

В буфете Вася подсел ко мне.

– Ты, Иван, меня удивил. Не понимаю этого, чтобы антисемитами были сионисты. Растолкуй.

– И понимать нечего. Каждое проявление антисемитизма вызывает сочувствие к евреям, желание им помочь. Вот они, сионисты, даже к диверсиям прибегают, лишь бы переломить антиеврейские настроения. Ты, может, слышал, недавно в Стамбуле, в синагоге, во время службы взорвалась бомба. Погибло около сотни еврейских старцев. Турецкие власти нашли террористов: ими оказались три выходца из Ливана, евреи, члены партии сионистов.

Я поднялся. Говорить с ним не хотелось.

Елена Дмитриевна посуровела со мной, взгляд её потух, говорила мало, – сосредоточенно разбирала письма, что-то подчёркивала, что-то помечала в календаре, в тетради для записок, всегда перед ней лежавшей.

Я сейчас, глядя на неё и видя, как она ко мне переменилась, как-то обострённо понял, почувствовал каждой клеткой бездну, разделявшую меня с этими людьми, ложность своего положения. Внешне я должен был улыбаться, сохранять со всеми добрые отношения, но в то же время я видел, как трудно играть эту роль, слышал закипевшую неприязнь, которую уже многие и не могли скрывать от меня.

Я поражался несходству наших натур, взглядов, всех жизненных установок. Я стремился вскрыть и обличить порок, не думая о том, какая тут задета национальность, какие фамилии вытаскивались на свет божий. Ежедневно читал газеты, в том числе и свою, где разносились, развенчивались бюрократы, мерзавцы, лихоимцы, и русские, иной раз – украинец, белорус или узбек, и не было у меня никаких обид, жалости, лишь бы вымести сор из общего дома, принести пользу людям – но здесь же…

Зацепи еврейскую фамилию – и на тебя смотрят зверем. И не один или двое свирепеют, а сразу все, как по команде. Как же прозорливо и точно сказал наблюдавший их древний историк, кажется, Плиний: «Нет тысячи евреев, а есть один еврей, помноженный на тысячу».

И ещё я думал: к чему же могут прийти люди, проявляющие такую неразумную спайку? Люди, в природе которых заложен такой дружный коллективный эгоизм?..

Дата добавления: 2015-07-19