Глава двенадцатая.

Жизненный опыт необходим, жить без него отвратительно. Во всяком случае, так любят повторять люди в возрасте, которые уже успели многое повидать, неоднократно напороться на грабли, набить шишки и пополнить свою копилку многочисленными знаниями. В юности многого не знаешь, на мир смотришь широко открытыми глазами, а, увидев препятствие, идёшь вперёд без сомнений, не разрабатывая определённый план действий, надеясь, что всё получится, несмотря ни на что. Именно в таких ситуациях люди свой жизненный опыт и получают. Но откуда ему взяться у того, кто всегда осторожен и старается сделать свою жизнь как можно менее событийной? Каждый новый день похож на предыдущий, а тот в свою очередь ничем не отличается от предшественника. Сеймур был как раз тем человеком, который не желал делать свою жизнь разнообразной, он существовал как робот, изначально расписав свою судьбу на много лет вперёд, зная, что пройдёт ещё немало времени, а он будет всё таким же, как теперь. Зануда с потенциальным раздвоением личности и кошмарами, которые одолевают его. И, скорее всего, будут одолевать в дальнейшем.
Даже у Кеннета больше шансов на яркую, интересную жизнь. Он уже сейчас не закрывается от общества, окружен приятелями и вроде даже с какой-то девчонкой встречается. То есть их отношения сложно назвать любовью, но детская симпатия имеет место быть. И даже то, что их дразнят женихом и невестой нисколько детишек не смущает. У Сеймура даже этого не было, да и не могло быть, если честно.
Ещё один пункт, который ставил его ниже Кенни.
Ещё один пункт, согласно которому отец бы в нём разочаровался.
А если задуматься, то таких пунктов наберётся масса.
Влюбиться в кого-нибудь и позволить себе быть счастливым? Хороший метод, но только не для него. Даже Райли имеет больше шансов на осуществление своей мечты, нежели он, Бэнкс. Сеймур вообще сомневался, что найдётся однажды человек, способный выдержать его кошмары, провоцирующие истерику, страхи и некую оторопь перед призраком отца. Бояться надо живых, а он трясся, как осиновый лист, при мысли о мёртвом человеке. Его любой разумный человек без промедления запишет в сумасшедшие и предпочтёт держаться на расстоянии, только бы самому не подхватить вирус безумия.
«Ты утонешь в своих страхах, комплексах, переживаниях, – мрачно думал он, размахиваясь и швыряя камень в воду. – Вот как этот камень и утонешь, потому что не можешь избавиться от прошлого, сколько бы ни старался. Оно висит на твоей шее и тянет вниз, не позволяя взлететь. Да и откуда бы взяться крыльям?».
Бэнкс снова набрал полную пригоршню камней и принялся бросать их в воду. Это занятие его нисколько не успокаивало, на благодушный лад не настраивало, но зато помогало агрессии вырываться на свободу, не задерживаясь внутри. Более действенным способом стал бы, наверное, только физический контакт, а именно – драка. Но только в драке сложно заранее предсказать, кто победит, а так... Воде доставалось, но она не отвечала на чужие действия, не могла причинить ответную боль. Подобный расклад можно было посчитать наиболее выигрышным. Никто не страдает, всем хорошо. Чего ещё можно пожелать? Ничего. Разве что одного. Чтобы, вернувшись домой, он больше не чувствовал гнёта со стороны стен, не вспоминал сцены из прошлой жизни, не скулил от отчаяния и не верил, что настолько ничтожен, как говорил отец. Но отказаться от уверенности в правдивости последнего утверждения было сложнее всего, поскольку родилась она не из единичного замечания, а из многолетней долбёжки, когда и дня не проходит без напоминания об этом. Оно словно сверлило мозг, проходя насквозь, цепляясь своими мерзкими тёмными лапами за всё, до чего дотрагивалось, и вырвать её с корнем мог разве что маг с многолетним стажем. Жаль только, что в магию Сеймур никогда не верил, а потому и спасения для себя не видел.
Любовь?
Как же. Бэнкс нуждался в определённом типе любви, но ему такого расклада никто не гарантировал. Несчастная любовь пролетала мимо кассы, поскольку страданий и так хватало. Не хотелось ему ещё и в отношениях обжечься, да так сильно, чтобы в воздухе палёным мясом воняло, а желание начинать встречаться с кем-то благополучно отправилось на свалку «гениальных» идей. Однако в его жизни не могло быть по-другому. У него всё было до высшей точки. Ненависть, отчаяние, отторжение... И любовь тоже должна была вписаться в эту закономерность. Если любить, то отчаянно, до последнего вздоха. Иначе, зачем ему вообще нужны эти чувства? Секс? Да не смешите. Он прекрасно и без оного обходился. Не зря же его некоторые считали полностью асексуальным, раз он до сих пор никого себе не нашёл и даже не пытается этого сделать. О его личной жизни знали так мало, что вообще сомневались в её наличии, и, надо сказать, в большей степени, не ошибались, потому что личная жизнь осталась в прошлом. В том самом периоде шестнадцатилетия и попытки бунтарства.
Если быть совсем откровенным, то он вообще склонен был считать, что какие-то подвижки на личном фронте оказались напрямую связаны с переменами во внешнем виде. Когда он был представителем готической субкультуры, пусть и довольно относительно, выглядел наверняка выразительнее. Каштановые ресницы и брови, правда, говорили без слов, что тёмная шевелюра – результат работы парикмахеров, но всё равно, не особо контрастировали с общим обликом и смотрелись органично. И кожаные штаны, и чёрный цвет... Возможно, они делали его внешность более привлекательной, нежели та, что получена от природы?
Здесь Бэнкс снова склонен был сравнивать себя с отцом. Стоит ли говорить, за кем оставалась победа в противостоянии? Тем не менее, снова проводить эксперименты над своей внешностью он не собирался. Его напрягало сходство с Трэнтом, но вместе с тем оно должно было тренировать силу воли. Хочет рано или поздно избавиться от своих кошмаров? Должен начать с малого. Например, без страха смотреть в зеркало, принимая свою внешность такой, какая есть, потому что это именно он, а не Трэнт там отражается.
Возвращаться домой сейчас было бессмысленно, и Сеймур прекрасно это понимал. Мать ещё не приехала, а Кеннета носит где-то... Прибежит он незадолго до приезда Дафны, побросает все вещи в прихожей и сделает вид, что всё это время прилежно занимался. В качестве доказательства будут продемонстрированы горы учебников на столе, не меньшее количество раскрытых тетрадей и ладони, перепачканные чернилами. Иногда Сеймуру хотелось поступить так, как действовал Кенни, а именно примерить на себя роль ябеды, настучав на младшего брата, но он сомневался, что Дафна поверит ему на слова. Всё же Кеннет был действительно у неё любимым ребёнком. Он ведь не разочаровал отца. Ни разу. Разочаруйся в нём Трэнт, находился бы Кеннет на той же позиции, что и старший брат. То есть, равнодушие, в большей степени и невнимательность к его делам. Он мог привлечь к себе внимание Дафны только одним способом, если бы снова взял в руки скрипку и начал играть, но он ничего такого не планировал. Во всяком случае, не сейчас.
«Никогда», – подсказал себе мысленно.
Сегодняшнее происшествие снова убедило Сеймура в правдивости и закономерности тех выводов, что он сделал ранее. Он не создан для игры на скрипке. Как только он коснётся струн смычком, случится что-то непоправимое. Скорее всего, он просто сломается. Не смычок, а сам Бэнкс. Его психика подобной нагрузки не выдержит, слишком много всего хлынет из прошлого. Он и ныне не способен контролировать воспоминания. Что же с ним станет потом, когда в руках окажется привычный инструмент?
После таких умозаключений сам собой напрашивался вопрос. Кто же, на самом деле, нужен Сеймуру? Только ли любовь? Или муза, по совместительству человек, способный не только пробудить вдохновение, но и вытащить самого музыканта на поверхность из той тёмной воды, в которой он плавает с шести лет? Если подумать, то это целых две трети прожитых лет, нереально долго... Иногда кажется, что целая вечность.
У отца была эта самая Селина, именно она когда-то дарила ему вдохновение одним только фактом своего существования. Трэнт писал музыку в то время, когда девушка была рядом с ним. После её отъезда ни одна мелодия не родилась в голове этого человека. Попрощавшись с игрой, он мог бы продолжить свою музыкальную карьеру в качестве композитора, но он этого не сделал. Будто Селина в своё время увезла с собой не только ноты, но и часть души. Жизнь с Дафной была совсем иной по качеству. Никакой музыки, никакого вдохновения. Только злость на окружающих за их тупость и непонимание, да на себя за то, что утратил смысл жизни, попрощавшись с возможностью выходить на сцену.
«Их чувства были взаимны, – напомнил сам себе Сеймур. – А в твоём случае...».
В его случае всё было печальнее хотя бы в силу отсутствия веры в возможность кого-то искренне полюбить. Он прекрасно помнил, почему развалились прошлые отношения, по чьей вине и с чьей подачи. Ему сказали, что он равнодушный конченый отморозок, полностью погрязший в своих проблемах. Он не умеет чувствовать настроение других людей и даже не пытается это делать, поскольку природой вообще не создан для того, чтобы любить. Полностью зациклен на своих проблемах, их же и превозносит. Бэнкс даже не спорил, спокойно проглотив конченого отморозка, тупого ублюдка и самовлюблённую сволочь. Он ушёл, даже не обернувшись. Лишь в какой-то момент дёрнулся в сторону, поняв, что ему в голову запустили кружкой из-под пива. Театральный жест, пошлый и избитый. При расставании бить посуду – такой моветон.
Он был в корне не согласен с чужим заявлением, поскольку изначально ничего не обещал, любви до гроба не сулил и вообще не говорил, что мечтает об отношениях, которые продлятся максимально долго. Такое желание появилось гораздо позже, уже после расставания, когда он понял, что просто так, от скуки встречаться с человеком не может. Они сидят за одним столом, они гуляют по одной улице, но у них нет ничего общего. Даже странно думать, что они пара. И кто вообще такую чушь сказал? И когда?
Сеймуру не хотелось обожания и превозношения. Ему хотелось обычных человеческих отношений, но он так погряз в своём одиночестве, что теперь даже не представлял, каким образом выбирать себе так называемую вторую половину и как пытаться заинтересовать в своей персоне?
«Ты всю жизнь проведёшь в одиночестве. Кому нужно такое ничтожество?», – усмехнулся внутренний голос, но тут же заткнулся.
И хорошо, что сделал это. Второго приступа Бэнкс за один день просто не выдержал. Его это медленно, но верно убивало. Данное чувство его мучило и терзало покруче, чем пытки во времена средневековья. Но если там могли помиловать, его на свободу никто не отпускал. Уже много лет Сеймур жил в невидимой клетке, именуемой одиночеством, и очень сомневался, что однажды сможет сломать её прутья.
Должность старосты была хороша ещё и тем, что Бэнкс, вращаясь среди учеников, чувствовал себя счастливым, хотя бы немного. Нужным. К нему обращались, с ним советовались, его привлекали к общественной работе. Любой другой, оказавшийся на его месте, поспешил бы перекинуть свои обязанности на тех, кто находится поблизости, но Сеймур был счастлив сделать что-то для других людей. Если с ним советуются, если с ним разговаривают, значит, он не такое уж ничтожество. Правда? Или же нет?
Последний камень полетел в воду, и Бэнкс оперся ладонями на ограждение моста, на котором стоял.
Каким ветром его вообще занесло в этот лес? Он ничего такого не планировал, само собой получилось. Шатался без определённой цели по городу, свернул в сторону от оживлённых более или менее улиц и направился сюда. Наверное, именно это ему и нужно было. Побыть в одиночестве за пределами собственного дома, выдохнуть с облегчением и направиться обратно, ждать появления Кеннета. Или матери. Или обоих сразу. Могло быть и так, что Кенни отправился вместе с Дафной в ветеринарную клинику. Он любил ездить к матери на работу и делать вид, что помогает. Вреда от него было больше, чем пользы, но Дафне это льстило. Любимый сыночек во всём был умницей.
– Что ты здесь делаешь? – ворвался в его размышления чужой голос, и Сеймур резко обернулся.
В некотором отдалении стоял Кроули, собственной персоной. Его вечная сумка на длинной ручке снова болталась где-то на уровне коленей, совершенно не сочетаясь с общим видом и всё теми же выпендрёжными шмотками, которые так любил новичок. Волосы он никогда в хвост не забирал, потому сейчас их свободно трепал ветер, и они лезли в рот. Натаниэль прижимал к груди несколько больших тетрадей в твёрдой обложке. Наверное, ради них и вышел из дома.
Райли умудрился подцепить простуду и всю прошлую неделю на занятиях отсутствовал. Скорее всего, в начале этой собирался появиться в школе, вот и попросил у закадычного друга конспекты. А Кроули пошёл забирать их, чтобы и самому иметь возможность подготовиться к предстоящей лабораторной работе.
– Тебе-то что? – вместо приветствия ответил Бэнкс.
Когда рядом появлялся Натаниэль, держать свои эмоции под контролем не получалось. Хотелось сказать какую-то грубость. И главная причина крылась в том, что рядом с ним Сеймур чувствовал себя жалким, а после вчерашнего происшествия – жалким вдвойне. Вспоминал Селину, историю жизни своего отца и понимал, что Кроули намного сильнее подошёл бы на роль идеального сына Трэнта. Он бы наверняка оправдал все ожидания. И постановка рук у него была бы правильная, и подбирать мелодии он научился бы моментально, не тратя на это много времени. Может, он и сейчас умеет. Они ведь никогда на эту тему не общались, потому неизвестно, какими талантами обладает новичок. Только ли в футболе может себя отлично показать или и в других областях блистает?
– Мне ничего, – отозвался тот. – Просто заинтересовался, вот и спросил. Или с тобой только по особому разрешению можно беседу заводить?
– Иди уже, куда шёл, – прошипел Бэнкс.
– Пожалуй, так и сделаю.
Натаниэль поправил лямку сумки, которая так и норовила сползти с плеча, прошёл мимо старосты и направился в сторону, противоположную той, куда собирался потом Сеймур. Можно было выключить приступ внезапной паранойи и понять, что Натаниэль даже не думал за ним следить, оказавшись здесь совершенно случайно, а не потому, что планировал завести разговор на нейтральной территории, доставая своим вниманием и словами о желании подружиться. Он как раз этого и не делал, в их с Вэнсом тандеме роль липучки была отведена другому человеку. Это Райли мог ходить по пятам, навязывая своё внимание так сильно, что его хотелось послать. Впрочем, у Бэнкса большинство собеседников в эту категорию попадали. Стоило только сказать «привет», как у него в голове проносились мысли, насколько он ненавидит человека. Немного преувеличенно, конечно, но им многие вещи воспринимались своеобразно. Искреннее желание помочь он расценивал, как попытки залезть в душу, а сам этого страсть, как не любил, потому старался держать дистанцию.
– А ты что здесь делаешь? – крикнул вдогонку Натаниэлю Сеймур, мысленно обругав себя и едва не скопировав типичный детский жест, когда они закрывают рот обеими ладонями.
Что ему вообще в голову ударило? С чего он решил начать разговор с Кроули? Всё же было отлично, тот почти дошёл до противоположного конца моста. Останавливать его – это, как минимум, глупо, но Бэнкс всё же задал вопрос. Надо было окончательно убедиться, что за ним не следили. Хотя, это и так понятно. Натаниэль не похож на человека, который будет унижаться и сталкерить за кем-то, слишком много чести.
– Даже не знаю, что делать, – протянул Кроули. – То ли от восторга в обморок завалиться, то ли придумать какую-нибудь дерьмовую реплику в ответ и скопировать твою недавнюю реакцию на безобидный вопрос.
– Просто ответить – никак? – усмехнулся Бэнкс, засунув руки в карманы.
– Просто отвечаю. Я живу поблизости.
– Неужели?
– Может, тебя ещё проводить до своего дома и продемонстрировать, что я живу именно здесь? Иногда твоя паранойя переходит все границы, – заметил Натаниэль, но всё же развернулся и направился обратно, к однокласснику.
В принципе, он знал, что поступает не совсем разумно. Ему нужно было наплевать на вежливость, идти домой и не разводить здесь споры, которые они с Сеймуром могли вести до посинения. Скорее, нормальный разговор по душам был для них недоступной роскошью, о которой можно только мечтать. Впрочем, Кроули не мечтал. Он смирился с мыслью, что староста его по каким-то причинам не жалует, да ещё и подозревает во всех смертных грехах. Вэнс как-то признался, что его заподозрили в слежке. Натаниэль только посмеялся над этим предположением. Да, два месяца назад, месяц, он ещё задавался какими-то вопросами, но сейчас основательно остыл к идее проведения расследования, поняв, что она ничем хорошим завершиться не может. Бэнкс никого к себе подпускать не желает, потому история его никогда не станет достоянием гласности. Просто стоит принять, как данность, знание, что у Сеймура были плохие отношения с отцом. Почему так получилось – другой вопрос. Но не принципиально знать, что разрушило понимание между представителями разных поколений.
– Не стоит, – сдержанно отозвался Бэнкс. – Это лишнее.
– Может быть, – хмыкнул Кроули. – Просто прими к сведению, что я на роль твоего персонального сталкера не пробовался, и впредь делать этого не планирую.
– Но мы почему-то постоянно пересекаемся.
– Постоянно? Всего-то два раза.
– Этого достаточно.
– Для того чтобы заподозрить меня в неравнодушии к твоей персоне? Какая самовлюблённость потрясающая, – хохотнул Натаниэль.
Самовлюблённость! Как же! Да Сеймур бы что угодно отдал за возможность частично избавиться от комплекса неудачника и ничтожества, полюбив себя на десять процентов. На большее он не рассчитывал, понимая, что продолжит метания и процесс копания в самом себе даже если ему миллион человек одновременно признается в любви. Слишком глубоко оказались спрятаны корни проблемы, слишком сложно их обнаружить и уничтожить до полного исчезновения.
– Ты никогда не думал, что сумку можно носить наискосок? – внезапно спросил, понимая, что съехал с основной темы разговора, перекинувшись на малозначимую ерунду, которая вообще внимания не стоит. – Вот так.
Добавил, проведя пальцем по своей куртке, демонстрируя, как именно Натаниэль должен носить свои вещи.
– Она тебе тоже чем-то мешает? – усмехнулся Кроули. – Или просто хочется даже к таким мелочам придраться?
– Я просто советовал, как лучше, – ответил Бэнкс.
– Мне и так нравится.
Натаниэль пожал плечами, активно давая понять, что чужое мнение его нисколько не затронуло, и свои советы Сеймур может приберечь для кого-нибудь другого, если с ним вообще решатся заговорить, зная о мерзком характере, да и о том, как он реагирует на любые замечания.
– Она бьёт по ногам.
– Но это же мои ноги.
– И этот мерзкий звук...
– Значит, я должен носить сумку так, как нравится тебе только потому, что тебя же раздражает звук хлопка? Супер! – развеселился Кроули. – Впервые мне так беспалевно высказывают претензии относительно моего стиля и моих привычек. То есть, если тебе не понравятся длинные волосы, то я должен буду постричься? А если тебе не понравится сам факт моего существования, то я должен буду... сдохнуть? – спросил, всё так же, чуть насмешливо. – Ах, да! Забыл, тебя ведь уже факт моего существования бесит.
Не дожидаясь ответа на свои вопросы, он забрался на ограждение и посмотрел на одноклассника сверху вниз.
– Вашему королевскому величеству будет угодно, чтобы я прыгнул? – поинтересовался.
Сеймур разрывался между желанием ответить согласием на предложение и молчанием. Но вместе с тем в голове крутилось ещё множество вариантов ответа, большинство из которых несло в себе лишь одну мысль. Самое большее, что грозит Натаниэлю после этого прыжка – простуда, как у напарника Паджета, поспорившего на сотню. Причина прыжка Кроули, если бы он всё же решился на совершение данного поступка, была бы так же нелепа, как и у того чудака. Или даже глупее, потому что там какая-никакая, а материальная выгода имелась, здесь можно было пронаблюдать только желание выебнуться перед собеседником.
– Да прыгай, – хмыкнул Бэнкс. – Только, боюсь, что утонуть у тебя не получится. Воды максимум до уровня твоей шеи.
– Но до берега ещё надо добраться, а плавать я не умею, – заметил Натаниэль, продолжая балансировать на не особо широком ограждении.
Лгал, конечно, пытаясь проверить, настолько ли Сеймур его ненавидит, что скажет прыгать. Он бы прыгнуть не решился. Помнил о неудачном опыте, когда едва не ушёл на дно. А уж в тёплой одежде сигать в воду было проявлением не геройства, а сумасшествия, не меньше.
– Прыгай, – повторил Бэнкс. – Мне всё равно.
– И не подумаю, – ответил Кроули, наградив его отвратительно сладкой улыбкой. – Ещё радовать тебя.
Он собирался спрыгнуть с ограждения на мост, но немного не рассчитал, оступился и полетел в воду.
Сеймуру на секунду показалось, что он оказался на съёмках туповатого шоу розыгрышей, и Натаниэль просто притворяется. Вот сейчас он снова окажется на мосту и скажет, что это была глупая шутка. Но ничего такого не происходило, а Бэнкс метнулся к ограждению раньше, чем додумал свою мысль до конца. Он перегнулся через ограждение и успел ухватить одноклассника за рукав трэнча. Кроули, явно ничего такого не ожидавший, посмотрел вверх, не веря, что это староста бросился его спасать, несмотря на недавние заявления.
Глядя на свою обнажившуюся до запястья ладонь, Сеймур думал о том, что наблюдательный Натаниэль, несомненно, заметит шрамы, если не сумел разглядеть их вчера. И, как только окажется на мосту, снова доебётся со своими вопросами.
«Так отпусти его», – посоветовало подсознание.
«Да пошло ты», – ответил Бэнкс, сильнее вцепляясь в ткань.
В воду что-то шлёпнулось, Кроули выпустил из рук тетради, и их понесло течением вниз. Натаниэль перехватил чужую ладонь своей, и теперь Бэнкс не держался за довольно скользкую ткань, а чувствовал прикосновение руки. Им уже приходилось однажды обмениваться рукопожатиями, но тогда ощущение от соприкосновения кожи было почему-то совершенно иное. Сейчас...
Освободив вторую руку, Кроули удалось быстро сориентироваться, подтянуться и ухватиться за нижнюю перекладину ограждения. Сумка снова начала съезжать, и Натаниэль поймал себя на мысли, что в чём-то Сеймур был прав. Если бы он носил эту хрень, перекинув через голову, было бы не столько эстетичнее, сколько удобнее в таких вот ситуациях.
– Отпусти руку, – хрипло выдохнул он, чувствуя, как вторая ладонь, которой он цеплялся за ограждение, начинает соскальзывать, вспотев.
– Уверен, что сможешь выбраться? – спросил Бэнкс.
– Уверен, – ответил Кроули. – Давай на счёт три.
– Давай.
– Три!
Сеймур отпустил, и только потом произнёс:
– А где один и два?
– Я хреново считаю, – выдохнул Натаниэль, ухватившись за ограждение и второй ладонью, после чего вновь подтянулся и уцепился уже за верхний край.
Кроули уперся на нижний край носком ботинка и, поняв, что держится довольно крепко, полностью взобрался на мост. Перемахнул через ограждение и, на всякий случай, во избежание повторения данной ситуации, отошёл от края, на середину моста. Больше болтаться над водой ему не хотелось, в честь тетрадок можно было без зазрения совести исполнить «Реквием», а собственная выходка казалась дикостью. Натаниэль попытался отдышаться и прийти в себя.
– Людей разыгрываешь ещё хреновее, – «порадовал» Бэнкс, садясь прямо на мост, согнув ноги в коленях и раздвинув их слегка.
Он запрокинул голову, прижимаясь затылком к ограждению и закрывая глаза.
– Из-за тебя мои конспекты пойдут на корм рыбам.
– Я не просил тебя отплясывать на ограждении, потому если и винить кого, то только себя.
– Это всё твоя дурная энергетика. Наверняка желал мне падения.
– Ага, – устало выдохнул Сеймур. – А ещё я взглядом убивать умею. Представляешь?
– Даже не сомневаюсь в этом.
– Ну-ну, – Бэнкс ухмыльнулся.
Глаза он так и не открыл. И смотреть на одноклассника не хотел, потому как ощущал нечто странное. Может, это результат сегодняшней истерики такой? Побочный эффект, что называется.
– И почему ты меня так ненавидишь? – поинтересовался Натаниэль, покачав головой. – Даже представить не могу.
– Потому что ты похож на моего папашу, – ответил Сеймур.
Вообще-то он не собирался развивать эту тему, но сейчас, после небольшого стресса, который ему довелось пережить в связи с недавними событиями, слова сами собой сорвались с языка. Прикусить его Бэнкс не успел.
– Тогда я удивлён, что ты меня не утопил. Судя по нашему разговору, ты его не особо жаловал.
Сеймур едва слышно скрипнул зубами.
– Внешность у вас всё же разная, – произнёс отчуждённо. – Но и в противном случае я не стал бы опускаться до убийства.
– И чем же мы с ним так похожи? – продолжал упорствовать Кроули, подозревавший, что, возможно, сегодня у него есть единственная возможность поговорить с одноклассником откровенно.
Когда они окажутся в стенах школы, снова каждый будет заниматься своими делами, и общения, как такового, не получится. У Бэнкса снова большую часть времени займут члены школьного совета, а у него – Хантер со своим футбольным клубом и Вэнс со своими страданиями на тему отсутствия постоянной пассии.
Сеймур молчал, потому что сегодня никаких сходств с отцом в Натаниэле не видел. И разговор их развивался не в том ключе, в каком мог бы происходить с человеком, похожим на Трэнта. Кроули не стремился собеседника унизить, не говорил, какой тот отстойный и вообще такое днище, с который никто в школе не общается. Натаниэль не пророчил ему одиночества и не пытался оскорбить намеренно, если только отвечал на оскорбления самого Бэнкса.
– Разве только тем, что Селина любила нас обоих, – сам же ответил на свой вопрос Натаниэль. – Да и то, это любовь разного толка. Меня она любит исключительно, как родственника.
– А Трэнта любила, как мужчину, – подхватил Сеймур. – Если хотел удивить меня историей связи между нашими семьями, то не получилось. Я в курсе того, что мой отец когда-то сох по твоей матери и собирался на ней жениться, а потом сломал руку, бросил играть и выбрал Дафну. Я всё это знаю.
– Зато я не знал.
– Неужели?
– Да. Единственное, что мне известно о твоём отце, так это то, что он потрясающе играл и подарил Селине какие-то ноты.
– Какие-то? Ты не знаешь, какие именно?
– Нет.
– И на скрипке ты не играешь?
– Даже в руках никогда не держал, – честно признался Кроули.
– Тогда зачем тебе вообще знать что-то о моём отце? Чисто из любопытства, чтобы понять, каким мог быть наш общий родитель, если бы он женился на Селине? Так тебе этого лучше не знать. Если бы ты играл, я списал бы всё на стремление походить на Трэнта, но так...
– То, что я не умею играть, не значит, что я не умею слушать. Логично? – заметил Натаниэль. – Не знаю, почему, но люди, которые связаны с творчеством, кажутся мне интересными личностями. Есть в них что-то уникальное, особенное. Вот и было любопытно, что же уникального в твоём отце.
– Сволочизм, – хмыкнул Сеймур. – У моего отца был гениальный сволочизм. И больше ничего.
– Уверен в этом?
– Я прожил под одной крышей с ним двенадцать лет. И ты полагаешь, что я никогда не знал собственного отца? Забавно. Разумеется, окружающие знали его лучше. А я так. Завидую просто гению, великолепию и таланту.
– Как знаешь.
Кроули на продолжении разговора настаивать не стал, а развернулся и всё же зашагал в направлении своего дома, жалея о том, что вообще решил вернуться. Если бы не влез в этот разговор, тетради остались целыми, а Бэнкс не начал вновь заводиться, услышав об упоминании своего отца. Впрочем, сегодня именно он поднял эту тему, потому, как сам и говорил, винить следует только себя, а не окружающих.
Открыв глаза, Сеймур проводил одноклассника взглядом. Перевёл его на ладонь, вспоминая момент, когда держал Натаниэля. Момент, когда их взгляды встретились, и на какую-то ничтожную долю секунды ему показалось...
– Кроули! – крикнул он, не особо надеясь на удачу.
После того, что произошло на мосту, Натаниэль мог проигнорировать чужой вопль, сделать вид, что не заметил его, и спокойно идти дальше. Но Кроули остановился и обернулся.
– Что? – спросил, не особо-то разбрасываясь словами.
Какой толк тратить их на человека, который понятия не имеет, как правильно строится цивилизованный диалог?
Бэнкс некоторое время молчал, разглядывая одноклассника, столь стремительно ворвавшегося в его жизнь и постепенно, но уверенно рушившего прежние устои. Ещё до момента встречи на мосту он поставил перед собой одно условие. Никогда, ни при каких условиях не влюбляться в Натаниэля. В кого угодно, но только не в этого человека. А теперь его уверенность пошатнулась за каких-то полчаса общения.
– Хочешь быть моей музой? – спросил Сеймур.
– Что? – продублировал свой недавний вопрос Кроули, окончательно растерявшись от того, что ему довелось услышать.
– Ничего. Забудь, – хмыкнул Бэнкс. – Это была глупая идея.
Он поднялся на ноги, отряхнул джинсы и направился в противоположную от Натаниэля сторону, так ничего и не пояснив. А Кроули так и не мог заставить себя сдвинуться с места до тех пор, пока из поля зрения не исчезла рыжая макушка, пока знакомый силуэт не скрылся за поворотом. Только тогда он побрёл домой, не зная, как расценить последние слова Сеймура. То ли запомнить. То ли действительно сделать вид, что ничего не услышал.

Дата добавления: 2015-12-01