Глава восьмая.

– Братишка!
– Кенни, отвали, – хмуро отозвался Сеймур, пытаясь отцепить от себя брата, решившего поиграть в рюкзак.
Обнял старшего брата со спины и не собирался отпускать, вместо этого старательно совал нос в чужие дела, заглядывая через плечо Сеймура в попытке рассмотреть, чем тот занят. Бэнкс ничего провокационного не делал, порно не скачивал, журналы с обнажёнными моделями под учебными материалами не прятал. Просто сидел перед открытой тетрадкой с девственно-чистыми листами и прикидывал, как ему поступать в дальнейшем. Что делать, как жить и каким образом защитить неприкосновенность личной жизни, оградив себя от расспросов любопытного новичка.
Не зря ему этот Кроули с самого начала не понравился. Чем больше времени проходило с момента знакомства, тем сильнее росла уверенность в том, что первое впечатление в данном случае не обмануло, а дало самое верное представление о личности этого человека. Он был высокомерным, самовлюблённым, несколько надменным, но вместе с тем ещё и любопытным. То ли просто нечем было себя занять, то ли природная наглость дала о себе знать. Привык, что с ним все запросто начинают общаться, вот и решил, что традиция обязана распространяться на новых одноклассников. Идиот. С большой буквы.
По его подсчётам Сеймур, видимо, должен был забиться в экстазе от осознания, что новичку знакомо имя Трэнта Бэнкса. Всячески поддерживать разговор, тоже восхищаться талантом собственного отца, разделяя мнение окружающих, но ожидания себя не оправдали. Сеймур при всём желании не мог изобразить улыбку, услышав имя отца, да тут же начать петь хвалебные оды в адрес покойного родителя.
Единственным светлым пятном этого дня стал футбольный матч на физкультуре, когда Хантер въехал локтем в лицо Кроули, и тот вынужден был капитулировать, скрывшись в школьном туалете. Ему разбили губу, и Натаниэль в тот момент выглядел достаточно жалко, хоть решимость из взгляда и не исчезла. Одержав победу над самопровозглашённым капитаном, Спейд выглядел довольным и счастливым. Сеймур его восторг от происходящего разделял на сто процентов и даже поинтересовался, насколько этот поступок был случайностью, а насколько – заранее спланированным действом. По злорадному смешку капитана школьной команды по футболу понял, что случайности там нет вообще. Хантер, к слову, тоже заметил действия старосты, который всеми правдами и неправдами пытался сбить новичка с ног, чтобы тот приложился о землю. Конечно, полноценной дракой сие действо назвать не получалось, но всё же определённое моральное удовлетворение получить от него было реально.
Увы, устроить реальную драку Бэнкс не имел возможности, поскольку должностью старосты дорожил, потому должен был демонстрировать примерное поведение, а не сеять вражду в рядах старшеклассников. Вот и приходилось сублимировать, списывая свои действия на то, что в спорте главное – победа. Для достижения поставленной цели все средства хороши, а ему хотелось принести победу своей команде. Так гласила официальная версия.
По неофициальной, он действительно хотел подраться с Кроули, потому открыто нарывался на драку, демонстрируя своё отношение к новичку, безмерно любопытному и раздражающему.
Кеннет, продолжавший изображать рюкзак, сопел брату в ухо и мешал сосредоточиться на собственных планах.
– Злой гоблин, – произнёс он, отцепившись от Сеймура.
Но раствориться в неизвестности не торопился. Бросил свой рюкзак на пол и оперся ладонями на столешницу. Старший брат окончательно смирился с мыслью, что в одиночестве ему сегодня побыть не дадут, потому тяжело вздохнул и захлопнул тетрадку.
– У матери вроде выходной? Почему бы тебе с ней не пообщаться?
Кенни отрицательно покачал головой.
– Она уехала.
– Так чего с ней не поехал? – Сеймур активно давал понять, что его чужое общество нисколько не радует.
И за то время, что они жили под одной крышей, Кеннет должен был уже понять, что старший брат предпочитает проводить время в одиночестве, а не с кем-то. Однозначно, не с ним, потому что у них даже общих интересов в силу возраста нет. Кенни не обременён ворохом проблем. Основные его размышления крутятся вокруг «актуальных вопросов», как украсть сладости, чтобы окружающие не заметили, или же, как подольше задержаться на улице в компании своих друзей, чтобы мать не начала орать. Сеймур занят обдумыванием многочисленных проблем, связанных со школьной жизнью. Да и не только со школьной. Он старается бороться с призраками прошлого, которые никак не желают оставить его в покое, постоянно напоминая о своём существовании. Да ещё Дафна никак не может вычеркнуть из жизни Трэнта, предаётся ностальгии и воспевает его, как величайшего человека современности, забывая о том, что далеко не все готовы разделить её мнение. Уж Сеймур точно не готов.
– Она сказала, что хочет побыть в одиночестве, – просветил брата Кеннет.
Сеймур тяжело вздохнул, осознавая, куда именно отправилась Дафна. Снова будет рыдать на могиле отца, а, вернувшись, устроит вечер воспоминаний. Хотя пора бы ей уже вычеркнуть этого человека из памяти. Шесть лет прошло, это не так мало. Некоторым хватает и одного года, чтобы навсегда позабыть, а кто-то только счастлив и вздыхает с облегчением уже на следующий день. Но нет, у Дафны иной взгляд на жизнь.
Когда все уже думать забыли о Трэнте, Дафна продолжает восторгаться им, как человеком, а его творчеством, как венцом классической музыки.
Будь у неё возможность, она бы, не задумываясь, возвела в честь Трэнта музей. Она всю жизнь только и делала, что поклонялась таланту мужа, не замечая его человеческих качеств. Просто бешеная фанатка, вроде тех, что так активно рвутся в гримёрки к звёздам, надеясь на благосклонность, а когда оную получают, совершенно теряют остатки разума. Примерно такая ситуация рисовалась в воображении Сеймура. История любви родителей казалась ему как раз историей взаимоотношений поклонницы и звезды, в которой было всё, что угодно, кроме заявленной ранее любви.
Обожание и стремление посвятить всю жизнь служению со стороны матери, некое снисхождение со стороны отца. Для Сеймура не являлось тайной, что родители учились в одном классе, но до выпуска и несколько лет после оного они даже не думали переводить отношения на иной уровень, а Трэнт вообще не видел в Дафне объект желания, она была для него раздражающим элементом, настойчиво мельтешащим перед глазами, который убрать никак нельзя. Она живой человек, который сам способен распоряжаться свободным временем, решая, на что его тратить. Дафна тратила на преследование кумира, появляясь на каждом концерте, поджидая его после репетиций. Она всячески превозносила его талант, захлёбываясь восторгом, а о себе совершенно позабыла. Доводилось Сеймуру слышать, что творческим людям именно такие вторые половины и нужны, которые смогут посвятить свою жизнь другому человеку, не станут завидовать чужому успеху и готовы будут ко всем закидонам со стороны знаменитости. Ведь, как известно, творческие люди – личности взбалмошные, далеко не каждый способен вынести такое соседство.
Дафна была способна на многое. Сеймур не мог поручиться наверняка, но где-то процентов на девяносто девять готов был заявить, что мать легко отдала бы свою жизнь, если Трэнт этого потребует. Для Дафны вообще никого и ничего в этом мире не существовало, кроме Трэнта и его музыки. Она бредила им, возводила в ранг величайших музыкантов, которых должен знать и помнить каждый человек, считающий себя музыкальным эстетом.
Критики в своё время только подогревали интерес к персоне Трэнта, говоря, что у него просто золотые руки, а сам он впишет множество листов в историю мировой скрипичной музыки. Как же они ошибались... Или просто Сеймур предвзято относился к гению своего отца, ставя под сомнение и не испытывая угрызений совести от осознания, что его мнение расходится с мнением большинства.
Он слышал немало записей отца, видел его концерты, но никогда не зарождалось в груди того щемящего чувства, о котором говорили окружающие. Он не плакал, не рыдал, не сгорал вместе с этой музыкой, не восставал из пепла. Он смотрел на отца и видел только техничную игру, отточенное годами мастерство и рамки. Жёсткие рамки, в которых держался Трэнт. Его манера игры была классической, без какого-либо новаторства, без изысков, хотя окружающие говорили о том, что Трэнт мог своей игрой открыть новую эпоху скрипичной музыки.
И Хельга тоже об этом говорила.
Бэнксу вспомнилась одна из относительно недавних встреч, когда ему довелось пообщаться с бывшим преподавателем. Вообще-то, изначально увидев её в толпе, он хотел сделать вид, что не узнал Хельгу, но Линдберг сама его окликнула, и это было бы невежливо – пройти мимо с гордо вскинутым подбородком. Тем более что Хельга ему ничего плохого не сделала. Это отец, а не она изобретала какие-то извращённые методы подачи материала, наказывая за любую провинность. Она была достаточно профессиональным педагогом, и её частные уроки остались одним из лучших воспоминаний детства. Помнится, Линдберг оказалась единственным человеком, решившим вступиться за Сеймура перед Трэнтом. Жаль, что эффект получился обратный. Вместо того чтобы прислушаться к мнению преподавателя, Трэнт вообще перестал отпускать старшего сына на занятия к Хельге, решив, что справится со всем самостоятельно.
И жизнь из чёрно-белой превратилась в сплошной траур...
Поговорить с Линдберг оказалось приятно. Она пригласила Сеймура к себе домой, при этом к его внешнему виду отнеслась с пониманием, даже ничего комментировать не стала. Хотя человек её возраста вряд ли мог оценить такую попытку проявления собственного «я», что на тот момент активно демонстрировалось Сеймуром. Их встреча пришлась как раз на период готической жизни, Мэнсона и «Пути из ада». Дафну едва удар не хватил, когда она увидела сына с чёрными волосами и в новом прикиде, а вот Хельга даже глазом не моргнула, бровью не повела.
Она в отличие от большинства людей старой закалки не пыталась навязать окружающим своё мнение, да и вообще старалась в чужую жизнь не лезть. Однако к бывшим ученикам относилась с теплотой, а вырастила она не одно поколение скрипачей. Независимо от того, становились они профессионалами или же так и оставались на уровне любителей, развлекающих своей игрой родных и близких на семейных вечерах, они признавали, что без властной руки преподавателя не смогли бы добиться никаких результатов. Большинство из них попадали к Хельге в тот момент, когда родители отчаивались найти хорошего преподавателя, а чадо готово было разломать скрипку на мелкие щепки и бросить в огонь. Линдберг могла заразить своей идеей, заставить музыку ожить, превратив её из набора нот в настоящую историю, которой хочется верить и сопереживать, которой легко проникнуться от начала и до конца. Если кого и считал Сеймур гениальным в тандеме своего отца и преподавателя, то это звание, безоговорочно, доставалась Хельге.
Тогда Линдберг планировала отойти от дел, занималась всего с двумя детьми, которые стремительно прогрессировали в освоении инструмента. Сейчас уже точно перестала преподавать, вместо этого занялась претворением в жизнь своей мечты о путешествиях.
Они разговаривали в тот день очень долго, потеряв счёт времени. Речь заходила о многих аспектах жизни, но, естественно, в приоритете оставалась музыка. Хельга спросила Сеймура о его планах на будущее, а он признался, что уже несколько лет не играет. И даже к скрипке не притрагивается, потому что не может пересилить себя, преодолев психологический барьер, связанный с именем отца. А скрипка – одна из первых ассоциаций к имени отца. Сильнее связь только со словами «кровь», «линейка» и «боль».
Удивительно, но в доме постороннего человека Бэнкс чувствовал себя гораздо свободнее, нежели в пределах родного жилья. Даже наряд, не очень-то вписывающийся в атмосферу, не заставлял его чувствовать себя лишним, а упоминание о делах давно ушедших дней не спровоцировало всплеска негатива, как это было в случае с Натаниэлем.
– Всё-таки мне жаль, что ты бросил занятия, – произнесла Хельга.
Сеймур сидел в кресле, обхватив чашку с чаем ладонями и изредка покусывал губу. Тема разговора о собственных достижениях, которые могли быть при условии, что он не бросит занятия, всегда порождали нервозность. Он верил другим словам, которые гласили, что он бездарен, а потому скрипка для него чужеродна, он будет смотреться намного органичнее с метлой в руках, в должности уборщика, но не на сцене. Пусть даже он пару раз принимал участие в концертах, и людям нравилось его выступление. Разумеется, это были не сольные вечера, а конкурсы молодых дарований, проходившие на местном уровне. На международные конкурсы Бэнкса отец не выдвигал, считая, что Сеймур не вытянет, только опозорится. После общения с отцом, его ждало полное разочарование в собственных способностях, да и к инструменту не получалось питать нежные чувства, только отторжение.
– Почему? – поинтересовался Бэнкс, глядя на своего бывшего преподавателя.
– Ты талантливый мальчик. Мог бы добиться больших высот, если бы не остановился на середине пути.
– Хотите сказать, что, не сделай я этого, меня ждала блестящая карьера скрипача?
– Вполне могло быть и так, если бы ты сам захотел. Музыка – это вовсе не насилие над личностью. Не она выбирает человек, он сам делает выбор. Хочет он связывать свою жизнь с музыкой или же нет. Да, я прекрасно понимаю, что в твоей ситуации мои слова могут показаться насмешкой, но такой цели перед собой никогда не ставила. Ты способный, у тебя есть тяга к музыке, которую так старательно отбивал Трэнт, Будь у тебя желание, ты смог бы привлечь к себе внимание публики.
– Как сын своего отца? – усмехнулся Сеймур. – Нет уж, спасибо.
– Это уже другой разговор, – чуть снисходительно заметила Хельга. – Совсем не обязательно. Я не думаю, что тебя стали бы сравнивать с отцом. А если бы и сравнивали, что в этом такого? Ты сам знаешь, что вы отличаетесь друг от друга. Манера держаться на сцене, способ подачи материала у вас разный. Правда, не обижайся, но есть одно сходство.
– Внешность?
– Нет, я не об этом.
– Тогда о чём?
– Трэнт своим воспитанием пытался сломать тебя, но не мог признать главного. Вся проблема исключительно в нём самом. Он сломался ещё раньше, до того момента, когда несчастный случай оборвал его карьеру. Я занималась твоим отцом с ранних лет, потому прекрасно помню, каким он был в самом начале своего звёздного пути, каким пришёл к логическому завершению истории. Если ты помнишь, он прославился именно среди ценителей классической музыки. В настоящее время он не получил бы и сотой части тех почестей, что имел тогда. Дело не в нём, а в поколении, которое было в тот период. Новаторство – это похвально, чудесно. Но, увы, добиться поставленной цели, будучи приверженцем всего нового, ой, как непросто. В то время, когда Трэнт начинал карьеру, его идеи казались большинству людей настоящим безумием, а музыку его называли безвкусицей. Ему не хотелось всю жизнь провести в среде той музыки, что была ему не по душе.
– Это какой?
– Его воротило от классики. Непоколебимой, просто таки давящей. Я не говорю, что классическая школа – это плохо, однако она накладывает определённый отпечаток, заставляет держать себя в рамках. Но историю творят не те, кто идёт по проторённому пути, а те, кто однажды решился рискнуть, не боясь получить статус безумца.
– Мой отец не смог?
– Нет.
– Поэтому вы говорите, что он сломался?
– Именно, мальчик мой, – ответила Линдберг, поправляя резной воротничок своей рубашки. – Трэнт, попав на сцену, держал себя именно в рамках классического исполнения, он отверг собственные принципы и решил получить славу самым простым путём. Перед тем, как сделать свой выбор, он приходил посоветоваться со мной. И, знаешь, ничем хорошим встреча не закончилась. Он обозвал меня старой дурой и ушёл, хлопнув дверью. Потому я была очень удивлена, когда он привёл тебя и попросил научить владению инструментом.
– Не очень-то воспитанно с его стороны, – заметил Сеймур.
Хельга засмеялась.
– Зато честно. Ведь к тому моменту он был всего лишь восемнадцатилетним юношей, а я разменяла пятый десяток. Эта разница в возрасте действительно казалась пропастью, потому я не обиделась. В конечном итоге, я оказалась права, он не смог добиться успеха со своими сочинениями, хотя они были, чудо, как хороши. Но не для того времени. Трэнт признал это и даже извинился. Правда мне его извинения и не требовались.
– Отец сочинял музыку? – удивился Бэнкс-младший.
Он не мог представить отца в процессе создания той или иной мелодии. Трэнт казался тем самым человеком, который не создаёт музыку, только пользуется плодами чужого труда. Нет в нём никакой гениальности, даже минимальной, только слава, полученная незаслуженно, потому что... Да много причин. Повезло, оказался в нужное время в нужном месте, удачлив оказался от рождения, просто попал в настроение, которое тогда было ближе всего для окружающих. И всё же...
Сеймур видел отца не созидателем, а человеком, требовавшим соблюдения всех правил, импровизация и попытка хотя бы немного отойти от стереотипов вызывала у него приступ немотивированной злости, словно сын не решился немного разнообразить сочинение, а, как минимум, убил человека. Трэнт постоянно напоминал ему, что с такой манерой игры добиться успеха нереально. Если Сеймур не желает осваивать классический стиль, то дорога у него одна – оставаться бездарным ничтожеством до конца дней своих.
Судя по рассказам Хельги, ярым консерватором отец стал после того, как сам обжёгся на новаторских штучках. Ему говорили, что такая музыка никому по вкусу не придётся, она слишком неформатная, потому не стоит уделять ей много внимания. Как развлечение – сколько угодно, как основное направление работы – никогда. Трэнту не хватило уверенности в своих силах, веры в реальность исполнения мечты, он сдался под напором обстоятельств.
– Сочинял. И был на редкость продуктивным композитором. У него были готовы около десятка мелодий, плюс ещё имелись наработки для создания других композиций, но все они так и остались на бумаге. Он начал писать их в шестнадцать лет, в восемнадцать показал их мне, пару даже сыграл. Прежде, чем получить гневную отповедь и прозвище старой дуры, я успела поделиться с ним своими впечатлениями. Они были двоякими.
– В каком смысле?
– В том самом, Сеймур. Я лишь сказала, что его сочинения слишком хороши для современной публики, которая не желает принимать новаторства, потому лучше отложить эти композиции до лучших времён, которые, несомненно, настанут. Я знала, что лет через десять-двадцать, да хоть бы и тридцать, он сможет воспользоваться этими наработками, и они придутся по душе публике, которая начнёт смотреть на мир чуточку шире, нежели прежде. Но Трэнт подумал, что я над ним издеваюсь, просто завидую таланту и хочу зарубить его на корню. Он решил показать наработки другим людям, с которыми к тому времени начал сотрудничать. Продюсерам, так называемым. И они действительно завернули его деятельность, сказав, что большего бреда в жизни не встречали. Трэнт пришёл сюда, едва ли не приполз, сидел под дверью и рыдал, говоря, что я была права, а он ошибался. Трэнт собирался уничтожить свои наработки, чтобы больше никогда не вспоминать о провале, но я всеми силами старалась отговорить его. Вроде бы получилось. И, только не злись, прошу тебя, но мне кажется, что сочинения отца отлично сочетались бы с твоей манерой игры.
– Даже если это так, наработок отца всё равно больше нет, – сообщил Бэнкс, усмехнувшись кривовато.
Он помнил, с каким ожесточением отправлял в огонь все листы, исписанные нотами, которые только нашлись в доме, чтобы они никогда не попадались на глаза и не напоминали о своём существовании. Ни единого листка не осталось в доме. Сеймур знал это наверняка, потому что перевернул там всё вверх дном, выжигая не только листы, но и части своей памяти, не желавшей хранить воспоминания об отце, о его «замечательных» уроках.
– С чего ты взял? – удивилась Линдберг, поставив чашку на стол и доливая себе ещё немного чая.
– Это очевидно. Через некоторое время после его смерти, я сжёг все ноты, что хранились у отца. Даже слабо не представляю, что он там мог насочинять, но и не горю желанием узнавать. Если ноты отправились в огонь, туда им и дорога.
Хельга едва заметно улыбнулась. Кажется, чужое заявление её повеселило.
– Ты не думал, что эти сочинения хранятся не у твоей матери?
– А у кого? Отец доверял только ей, поскольку знал, она любому глотку перегрызёт, но его личные вещи отвоюет, как сторожевой пёс на цепи.
– До того, как твой отец лишился возможности играть и сделал предложение Дафне, у него были иные планы на жизнь, иные приоритеты и...
– Другая женщина? – продолжил логическую цепочку Сеймур, не ожидая, что попадёт прямо в цель.
– Именно, – подтвердила Хельга.
На этот раз она не улыбалась, выглядела предельно серьёзной. И на то имелся ряд причин. Во-первых, ей не хотелось рушить понятия об этике, но она сейчас именно этим и занималась, уничтожая стройную теорию о том, что Трэнт и Дафна всю жизнь провели душа в душу, никогда не расставаясь со времён школы. Линдберг знала, что это всё – лишь мечты самой Дафны. Морисон ходила за Трэнтом по пятам, навязывая своё внимание, игнорируя его желания, оплетая своей любовью, как паутиной, мешая дышать. Она являлась ярким примером сталкера, не знающего чувства меры, не понимающего, когда нужно остановиться, чтобы не превратиться из человека, к которому относятся нейтрально, в вечный раздражитель. Пару раз Хельга даже сталкивалась с этой белобрысой девчонкой у своего дома, где Дафна дожидалась объект своего восторга. Это действовало на нервы Линдберг. А уж самого Трэнта наверняка доводило едва ли не до истерики.
– То есть... – начал Сеймур.
– В свои восемнадцать он даже не думал о заключении этого брака. У него была другая девушка, которую он любил и мнением которой дорожил. Но их любовь не смогла пройти испытания.
– Из-за того, что та дама вышла замуж?
– Нет, из-за твоего отца.
– Я не очень понимаю, что же вы хотите мне сказать, – честно признался Бэнкс.
– Твоя мать всегда была такой... – Хельга на время замолчала, пытаясь подобрать наиболее подходящее по ситуации слово. – С придурью, – определилась наконец. – Она не мыслила своей жизни без Трэнта, ходила за ним, словно тень, постоянно его преследовала, не позволяя вздохнуть спокойно. Селина была другой. Я видела её только пару раз. Однажды Трэнт приводил её на занятия, и эта девочка наблюдала за действиями твоего отца. Знаешь, у неё на глазах выступили слёзы, когда она послушала его игру, но это были не надрывные рыдания, сопровождаемые воплями о гениальности твоего отца. Это были слёзы искренние, из глубины души, потому что девочка прониклась не столько исполнением, сколько самой музыкой, она чувствовала каждую ноту, каждый кусочек мелодии. Селина не умела играть, но зато умела слышать. И я бы каждому музыканту, который любит своё дело, пожелала такого слушателя, а не безумную фанатскую толпу. Но что-то я ушла от темы. Родители Селины развелись, когда твоему отцу как раз исполнилось восемнадцать. Девочка осталась с отцом, и они уехали из этого города. Трэнт отдал ей все наработки, которые у него имелись, она увезла их с собой. Все те годы, что они провели на расстоянии, нисколько не пошатнули уверенность обоих в том, что им стоит быть вместе. Селина собиралась вернуться сюда, но... Трэнт попал в аварию, сломал руку, на карьере скрипача пришлось поставить крест, а вместе с этим он решил отказаться и от любимой девушки. Твой отец был немного странным. Он не умел разграничивать понятия, лишь чёрное и белое, только «да» или «нет». Никаких «может быть». Он стремительно перевернул свою жизнь с ног на голову. Сделал предложение Дафне, которая всё это время продолжала крутиться рядом, разорвав общение с Селиной. Думал, что недостоин её. Она, конечно, тоже вышла замуж, потеряв надежду на возобновление отношений с Трэнтом, а становиться разлучницей она не хотела и в семью лезть не планировала. Если она не выбросила сочинения твоего отца, они до сих пор должны храниться у неё. Я не могу поручиться за Селину на сто процентов, однако, я не верю, что человек, настолько тонко чувствующий музыку, мог запросто выбросить будущие, как сказали бы сейчас, хиты. Не устану повторять, что Трэнт, при всех его недостатках, был человеком талантливым. Его наработки чудесны. Не шедевральны, но, определённо, хороши. Их стоит лишь немного отшлифовать, и они станут потрясающими мелодиями.
– Вот только я не знаю, где найти эту девушку. Она ведь при замужестве сменила фамилию, и в этот город возвращаться не планирует.
Хельга снова улыбнулась бывшему ученику.
– Знаешь, это и, правда, сложная задача, но я почему-то верю своей интуиции. Не смотри на меня так. А то сразу представляю, как ты говоришь, что старуха выжила из ума окончательно. Не знаю, почему, но я жду момента, когда услышу эти мелодии или же узнаю о их судьбе. Говорят, что настоящая любовь способна пройти через любые испытания, она не ржавеет и остаётся навсегда. Селина любила искренне. И твоего отца, и ту музыку, что он создавал. Не слепо обожала, а именно любила. Она вполне могла отправить своего ребёнка в школу искусств. Возможно, он или она играют на скрипке, и мелодии, созданные твоим отцом, обретут жизнь. Но я знаю, что услышу, и сейчас они будут уместны, как никогда ранее.
Сеймур ничего не сказал, потому что его мысли действительно были близки к тому, что озвучила Линдберг. Выражались культурнее, нежели во фразе о сумасшедшей старухе, попрощавшейся со способностью мыслить трезво, но посыл имели тот же самый. В любом случае, он не верил и не ждал триумфального появления сочинений отца, потому предпочёл перевести всё в шутку.
– Если узнаете эти мелодии, скажете мне?
– Обязательно, – ответила Хельга. – Только зачем тебе?
– Чтобы стрясти авторский гонорар за использование чужой интеллектуальной собственности, – пояснил он и засмеялся.
Линдберг тоже посмеялась, но по иным причинам. Она понимала, что Сеймур ей не поверил. Однако она чувствовала, что ещё побывает на концерте, где прозвучат знакомые ей мелодии, казалось бы, утраченные навсегда, а теперь ставшие ценной находкой. Она верила, что Селина не даст пропасть этим мелодиям. Она верила в эту девочку с чистыми эмоциями и настоящей, искренней любовью к музыке.
И вот теперь, сидя за столом и глядя на тетрадь, Бэнкс вспоминал разговор о наследстве отца, которое попало в руки незнакомой девушки. Если ей тогда исполнилось пятнадцать, сейчас должно быть около сорока пяти. В любом случае, она уже не маленькая, наивная девочка с лучистыми глазами. У неё есть своя семья, муж, ребёнок или несколько детей. Повседневные заботы, за которыми она вряд ли вспоминает о днях своей молодости. Вряд ли она хранит подарок Трэнта, мечтая однажды показать его миру. В перспективы, нарисованные Хельгой, Сеймур не верил. Будь Дафна на месте той женщины, она бы приложила все усилия, но ребёнка от мира музыки оградила. Чисто из принципа, чтобы не становился напоминанием о человеке, который разбил сердце.
Бэнкс шумно выдохнул и уронил голову на столешницу. Призрак отца зачастил в его жизнь. Сначала эти расспросы со стороны Кроули, потом воспоминания о разговоре с Линдберг, как апофеоз – сообщение о том, что Дафна решила свой выходной потратить ради поездки на кладбище. Сеймур после похорон никогда там не был и знал, что к отцу приходить не станет. У них при жизни была взаимная неприязнь, так зачем же после смерти лицемерить и делать вид, что дороже людей друг для друга не существовало? Пусть Дафна носится со своим обожаемым, это в её компетенции.
– Сеймур!
– Да что тебе ещё нужно?! – огрызнулся он, глядя на брата.
Тот выглядел так, словно не понимал, по какой причине Сеймур злится. Или реально не понимал, потому что сам источал оптимизм и доброжелательность, а старший брат вечно походил на злобную колючку, которая только и умеет, что царапать и причинять боль.
– Тебе плохо? – заботливо поинтересовался Кеннет.
– С чего ты взял?
– Ну, ты сначала сидел прямо, а потом...
– Мне хорошо, – процедил Сеймур. – Мне очень хорошо.
«Заебись просто», – додумал про себя.
По привычке. Поскольку, будь Дафна дома, Кенни не упустил бы случая после этих слов выпалить нечто в духе «Мам, Сеймур матерится», а потом огрести ещё и за то, что ябедничает, от брата. Чтобы сократить число конфликтов, старший из братьев старался следить за своей речью и давать поменьше поводов для кляуз.
– Тогда приготовь мне поесть, – радостно выдал заметно повеселевший Кеннет.
Не дожидаясь ответа, он выскочил из комнаты Сеймура. В коридоре разнёсся топот, словно по этажу пробежало стадо слонов.
– У самого руки отвалятся – приготовить? – крикнул Бэнкс-старший вдогонку.
Ответа на его вопрос, конечно, не последовало. А Сеймур окончательно убедился во мнении, что его брат прохаванный малолетний приспособленец, который ничего не делает просто так. Только если видит в действиях собственную выгоду. Стоило сразу догадаться, по какой причине он решил изобразить приступ братской любви и заглянул в комнату.
– Для чего ещё существуют старшие братья? – проворчал Сеймур, отодвигая стул и поднимаясь из-за стола. – Разумеется, чтобы готовить еду младшим.
Но вступать в дополнительную перепалку ему не хотелось, потому пришлось уничтожить приступ лени и спуститься вниз, дабы вплотную заняться приготовлением обеда.

Дата добавления: 2015-12-01