Институциональные ограничения

На выборах нижней палаты парламента России применяется “смешанная несвязанная” избирательная система [Голосов 1997]. Две части этой избирательной системы по-разному влияют на партийное строительство и, следовательно, стимулируют собственные стратегии участия элит в выборах. С одной стороны, это формирование избирательного объединения (блока), с другой — выдвижение своих кандидатов в одномандатных округах в качестве либо независимых, либо “партийных”. Теоретически, пропорциональная система должна вести к появлению многочисленных небольших партий [Duverger 1995], ибо голоса, поданные за мелкие партии, не теряются, как происходит при мажоритарной схеме в одномандатных округах. При этом величина округа имеет решающее значение: чем она больше, чем значительнее степень пропорциональности при распределении мест между партиями или кандидатами. Введение заградительного барьера ослабляет влияние данной закономерности, оказывая действие, сходное с уменьшением величины округа, и чем барьер выше, тем его воздействие сильнее [Taagepera, Shugart 1989]. В свою очередь, система относительного большинства, применяемая в одномандатных округах, способствует сокращению количества партий и часто ведет к формированию двухпартийной системы [Rae 1971]. Отсюда — различные наборы факторов успеха на выборах по двум частям российской избирательной системы. Система относительного большинства благоприятствует партиям, имеющим прочные региональные сети либо выдвигающим в качестве кандидатов в округах местных нотаблей. Одновременно она открывает окно возможностей для мелких локальных партий, которые не в состоянии преодолеть заградительный барьер. Стимулы к коалиционным взаимодействиям между партиями в рамках этой системы чрезвычайно слабы [Яргомская 1999]. Что же касается пропорциональной системы, то она позволяет победить партиям, не обладающим поддержкой на местах, и делает вероятным успех организаций, имеющих ярко выраженную идентичность. Такую идентичность можно почерпнуть из двух источников: а) путем артикуляции харизматических качеств возглавляющего список лидера; б) на идеологической основе.

Очевидно, что “партия власти” способна реализовать свое предназначение, т.е. стать “партией большинства”, лишь при одновременной максимизации успеха по обеим частям избирательной системы. Достижима ли эта цель? В одномандатных округах естественной стратегией выглядит выдвижение местных начальников, которые, во-первых, вполне узнаваемы избирателями, а во-вторых, в состоянии задействовать такой важный политический ресурс, как клиентелизм. Иначе говоря, “партия власти” превращается в “партию начальства”. Эта стратегия, наиболее последовательно реализованная НДР на выборах 1995 г., оказалась проигрышной. Одна из причин проигрыша заключалась в том, что накануне президентских выборов многие местные начальники просто отказались идти на выборы под флагом НДР [Марков 1996]. Результатом стала слабость кандидатов движения: лишь десяти из них удалось пройти в округах. Однако это можно объяснить и недоработками создателей НДР. Более фундаментальная проблема состояла, думается, в том, что опора на административную элиту подорвала идеологическую идентичность движения. Действительно, оптимальный в рамках местной электоральной политики имидж “крепкого хозяйственника” трудно ввести в какие-то идеологические рамки. С этим связана отмечаемая многими авторами размытость стратегических программных ориентиров “партий власти” в России. Но отсюда же, как представляется, проистекает и их принципиальная неспособность выгодно позиционировать себя на поляризованном электоральном поле. Другой ресурс привлечения избирателей — персональная харизма лидера — до 1999 г. не играл заметной роли в формировании имиджа “партий власти”. Ниже мы остановимся на этом подробнее. Сейчас же ограничимся констатацией того факта, что используемая на российских думских выборах избирательная система препятствует успеху “партий власти”, ибо задаваемые ею стимулы к партийному строительству внутренне противоречивы.

Особенности избирательной системы, применяемой на выборах главы государства, и время проведения последних оказывают значительное влияние на стратегии в области партийной политики. При выборах российского президента действует мажоритарная схема: в ситуации, когда ни один из претендентов не набирает абсолютного большинства голосов, проводится второй тур, в котором участвуют два кандидата, получившие наибольшую поддержку в первом туре. Согласно сформулированному М.Дюверже закону, мажоритарная система в два тура способствует формированию многочисленных, но связанных между собой партий [Duverger 1954]. Провоцируя увеличение числа кандидатов в первом туре, такая схема создает сильные стимулы к коалиционным взаимодействиям. “Каждая партия, — пишет Р.Мозер, — теряет мало, но приобретает все, выставляя своего кандидата в первом туре. Добившись успеха, кандидат может либо стать одним из финалистов, либо создать коалицию для участия во втором туре. Если же кандидат терпит неудачу, он может присоединиться к коалиции более успешного участника” [Moser 1999]. При этом пропрезидентские парламентские коалиции нередко в значительной степени отличаются от тех, которые создавались для участия в выборах. Вообще, в системах с сильным президентом парламентские альянсы неустойчивы. Поэтому оптимальная для президента стратегия все же заключается в том, чтобы в парламенте его поддерживала та самая партия, которая привела его к успеху на президентских выборах. Предпочтительно, чтобы такая партия опиралась на большинство, но в любом случае она должна быть достаточно сильна, дабы цементировать собой парламентскую коалицию.

Между тем нетрудно заметить, что мажоритарная электоральная формула не слишком благоприятствует подобному исходу. Порождаемая этой формулой тенденция к фрагментации партийной системы влияет на результаты парламентских выборов [Mainwaring, Shugart, Linz 1997: 467], так что цена политически однородного думского большинства может оказаться непомерной для президента. Стратегически проигрышный вариант, когда большинство создается ситуационно, для поддержки отдельных законопроектов, начинает давать определенные тактические преимущества. Ясно, что в подобной ситуации “партия власти” становится излишней. Можно ли блокировать эту тенденцию путем институциональной инженерии?

Исследователи отмечают, что независимо от избирательной системы, применяемой на выборах президента, фрагментация снижается, если они проходят одновременно с выборами парламентскими [см. Shugart, Careu 1992; Mainwaring, Shugart, Linz 1997]. Дело в том, что при одновременных выборах президентская партия неизбежно добивается весомого представительства в парламенте. В России, однако, сложился квазипарламентский формат электорального цикла, при котором парламентские выборы предшествуют президентским. Такое электоральное расписание ведет к тому, что выступающие на думских выборах “партии власти” не способны привлекать голоса, поданные за президента. Более того, проведение выборов в конце президентского срока побуждает избирателей переадресовывать “партии власти” все накопившиеся претензии к инкумбенту. Именно так, по нашему мнению, и произошло в России в 1995 г., когда не только избиратели, но даже элиты не захотели связывать себя с курсом обанкротившегося политического руководства. При этом на последовавших полгода спустя президентских выборах лояльность к действующему президенту заметно возросла, что в значительной мере было обусловлено институциональным различием между выборами “первого” и “второго” порядков [см. Шевченко 1999]. Таким образом, принятое в России электоральное расписание, при котором парламентские выборы превращаются в своего рода "черновик" президентских, является крайне неблагоприятным для “партий власти”.

Заключение

Как показало исследование российского институционального дизайна, формирование в парламенте партии большинства является рациональной стратегией правящей группы. В то же время эта стратегия естественно вытекает из особенностей генезиса и функционирования современной российской политической элиты. Проведенный анализ позволяет констатировать, что теоретически оправданная модель “партии власти” — это партия парламентского большинства, служащая опорой президента как в парламенте (в виде доминирующей фракции), так и в ходе выборов (в качестве его собственной электоральной машины). Перспективы сохранения конкретной “пар­тии власти” в качестве инструмента реализации стратегии правящей группы зависят от степени ее соответствия данному определению. Успех в формировании партии большинства в парламенте и на президентских выборах способствует тому, что партия и дальше будет использоваться для достижения этих целей. Несоответствие же вышеуказанным критериям, скорее всего, должно привести к отказу от дальнейшей поддержки подобной организации. Критическим здесь является вопрос о том, будут ли издержки по сохранению существующей организации выше, чем затраты на создание с нуля новой “партии власти”. Как представляется, отсутствие надежды на то, что неудачно выступившее образование будет в состоянии решить поставленные перед ним задачи на следующих выборах, делает более вероятным создание новой “партии власти”. Не вдаваясь в рассмотрение электоральных неудач “Выбора России” и НДР, можно констатировать, что оба движения были “выброшены за ненадобностью” их создателями и опекунами, причем такой исход был в решающей степени обусловлен неадекватностью институциональных стимулов к их формированию. Поддается ли российский институциональный дизайн реформированию, направленному на оптимизацию среды для “партии власти”?

Мы видели, что одно из основных препятствий к созданию эффективной “партии власти” связано с взаимной противоречивостью стимулов к партийному строительству, порождаемых двумя частями применяемой на парламентских выборах избирательной системы. Стало быть, простое институциональное решение проблемы состояло бы в реформе, заменяющей “смешан­ную” избирательную систему на “однородную”. Вопрос лишь в том, какую из частей сохранить. Уже при Б.Ельцине довольно широкое распространение получило мнение, что “помилования” заслуживает система большинства в одномандатных округах. Такую позицию в ходе кампании 1999 г. высказывали и лидеры “Единства”. Думается, однако, что отмена выборов по партийным спискам устранила бы важнейшее институциональное условие существования российских политических партий вообще, а значит — и “партии власти”. Обеспечив представительство местных нотаблей, система большинства оставила бы президента один на один с парламентом, озабоченным местными проблемами и решающим их на основе клиентелизма. Вряд ли такая мера способствовала бы консолидации власти в стране. Даже опыт самого “Единства” свидетельствует о том, что шансы “партии власти” на успех по списочной части выборов отнюдь не ниже, чем в одномандатных округах. Правда, выборы по партийным спискам требуют формирования четкого имиджа партии, а мы уже видели, что идеологическая идентичность “партии власти” по необходимости размыта. Однако этот недостаток можно компенсировать за счет харизматичности. Более того, в условиях сильной президентской власти подобный выбор становится естественным. Конечно, при этом возникает потребность в определенной адаптации дизайна президенциализма. Но способы такой адаптации вполне очевидны.

Во-первых, “партия власти” выиграла бы в случае отказа от мажоритарной системы в пользу системы простого большинства. Это снизило бы трансакционные издержки, неизбежные при формировании коалиций перед вторым туром выборов, и приблизило бы партийную систему к бинарному формату. Тогда выросла бы и потенциальная полезность “партии власти”. Во-вторых (и это, вероятно, еще важнее), эффективная “партия власти” в России станет реальной лишь при соответствующем электоральном расписании. Чтобы ориентирующаяся на президента партия могла занять видное место в Думе, последняя должна избираться либо одновременно с главой государства, либо сразу после него. В последнем случае вступает в действие так наз. эффект медового месяца, обеспечивающий особо благоприятные для президента результаты парламентских выборов. Своего рода симуляция такого эффекта имела место в ходе думской кампании 1999 г., когда именно “наследник”, а не действующий президент провел в Думу движение “Единство”. Надо заметить, что изменение электорального расписания как способ институциональной инженерии весьма выгодно уже потому, что не требует значительной ревизии существующего законодательства (чего нельзя сказать об изменении избирательной системы).

Таким образом, “партия власти” — стратегия не только рациональная, но и принципиально реализуемая. Но каковы возможные последствия осуществления этой стратегии? Несомненно, важнейшим условием российской демократизации выступает расширение политического участия граждан, а это, в свою очередь, требует развития партий совсем иного типа. Более того, можно утверждать, что “партии власти” серьезно препятствуют становлению массового демократического участия. Однако подобное утверждение имеет смысл лишь в контексте анализа, игнорирующего переходный характер российской государственности. Низкий уровень смены элит в ходе российской политической трансформации привел к появлению целого ряда феноменов, которые, не являясь демократическими по существу, служат средствами адаптации авторитарных элит к новым институциональным условиям. Наиболее яркий пример такого рода феноменов — комплекс явлений, связанных с так наз. российским федерализмом. Не секрет, что последний долго был прикрытием для самых архаичных, авторитарных элементов государственного уклада [см. Петров 2000]. Не исключено, что преодоление подобных элементов когда-нибудь приведет демократическую Россию к государственной централизации. Однако, на наш взгляд, допустим и другой вариант развития событий — постепенное наполнение демократической институциональной формы, каковой, собственно говоря, и является федерализм, адекватным ей содержанием. Сходным образом обстоит дело и с “партией власти”. Она может остаться прибежищем авторитарных тенденций или исчезнуть за ненадобностью, но возможна и ее эволюция в направлении “нормальной” партии, полностью адаптированной к условиям демократического общества. Такой путь представляется более органичным, если не более вероятным.

Дата добавления: 2015-12-01