Глава 4. Коммуникация и действие

I

Анализ самореферентного образования систем на основе двойной контингентности вынуждает нас к пересмотру распространенного представления о том, что социальная система состоит если не из лиц, то хотя бы из действий. Обоснование этого с помощью теории действия можно рассматривать как господствующее в настоящее время. Оно, по-видимому, позволяет связать субъективные и системно-теоретические исходные пункты. Однако как можно мыслить такое «начало» теоретически, как можно реализовать его? Как М. Вебер, так и Т. Парсонс оперируют ограничением. Для Вебера социальное действие является особым случаем действия, определенным через социально направленное намерение. У Парсонса, против мнения которого можно было бы возразить с позиции Вебера, совершенно иная концепция — образование социальных систем есть аналитически обнаруженный вклад в эмерджентность действия как такового. Согласно этому социальные системы основаны на типе действия или на его аспекте, а субъект, так сказать, входит в систему через действие. Однако можно задаться вопросом, правильно ли так понимать отношение действия и социальности, прежде всего достаточно ли плодотворно такое понимание.

Если исходить из потенциала теории самореферентных систем и проблем комплексности, то многое говорит за то, чтобы отношение ограничения просто подвергнуть оборачиванию. Социальность не есть особый случай действия, а действие конституируется в социальных системах через коммуникацию и атрибуцию как редукция комплексности, как необходимое самоупрощение системы. Уже на

уровне общей теории систем говорят о «мутуалистической», или «диалогической», конституции. Тем самым подразумевается, что самореференция на уровне базальных процессов возможна лишь в том случае, если существуют по меньшей мере два процессора, перерабатывающих информацию, которые могут относиться друг к другу и тем самым к самим себе. Таким образом, самореференция предполагает дискретную инфраструктуру. Устройствами, необходимыми для этого, не могут быть ни элементы, ни подсистемы социальной системы, так как и элементы, и подсистемы производятся лишь их посредством. Системы состоят, скорее, лишь из избирательных согласований, создающих взаимодействие этих процессоров; а структура таких систем обладает лишь функцией делать вероятным непрерывное изменение и новое создание таких согласований.

Это соображение непосредственно ведет к теме данной главы. Базальный процесс социальных систем, производящий элементы, из которых они состоят, может быть в таких обстоятельствах лишь коммуникацией. Тем самым мы исключаем психологическое определение единства элементов социальных систем, что отмечалось при введении понятия элемента1. Но как относится этот коммуникационный процесс к действиям, элементам системы, которые он производит? Состоит социальная система в конечном счете из коммуникаций или из действий? Является предельное единство, при распаде которого исчезало бы социальное, успешным соединением разных отборов либо отдельным отбором, относимым на счет действия? Прежде всего следует научиться видеть, что здесь вообще имеет место различие, т. е. вопрос, подлежащий решению; и еще нужно научиться не поддаваться искушению отвечать на него просто и быстро, что, мол, мы стоим на позиции коммуникативного (= социального) действия.

По данному вопросу мы считаем, что коммуникация либо действие являются предельным элементом, основополагающим выбором, решительно определяющим стиль основанной на нем теории, например ее дистанцию от психического. Поэтому ему следует уделить некоторое внимание.

В литературе встречаются обе точки зрения: наряду с традиционной, основанной на теории действия2, есть и коммуникацион-

1 Ср.: гл. 1, II, пункт 4.

2 В соответствии с этим коммуникация является одним из видов действия наряду с другими. Такая точка зрения обычно вводится без доказательства, словно она единственно мыслимая. См., напр.: Moles A. А., Rehmer Е. Théorie des actes: Vers une écologie des actions. Paris, 1977. P. 15 ff.

но-теоретическая3, и, как правило, мало осмысливается их различие. У этой расплывчатости есть свои основания, ее невозможно устранить тотчас. По-моему, проблема состоит в том, что коммуникация и действие на самом деле не могут быть оторваны друг от друга (но, пожалуй, различимы) и образуют отношение, которое можно понимать как редукцию своей комплексности. Элементарный процесс, конституирующий социальное как особую реальность, есть процесс коммуникации. Однако чтобы быть способным к саморегуляции, этот процесс должен сводиться к действиям, разлагаться на них. Поэтому социальные системы создаются не из действий, которые будто бы производятся органическо-психической конституцией человека и существуют сами по себе; они разлагаются на действия и благодаря этому приобретают основания для присоединения дальнейших шагов коммуникации.

II

Поэтому предпосылкой всего дальнейшего выступает прояснение понятия коммуникации. Обычно здесь пользуются метафорой «переноса». Говорят, что коммуникация переносит сообщения или информацию от отправителя к получателю. Мы попытаемся обойтись без данной метафоры, потому что она обременяет предвзятыми проблематичными выводами.

Метафора переноса не годится, потому что из нее следует слишком много онтологии. Она внушает, будто отправитель передает то, что получает адресат. Это неверно уже потому, что отправитель ничего не отдает в том смысле, что сам утрачивал бы. Все метафоры обладания, владения, отдачи и приобретения, весь предметный метафоризм не подходит для понимания коммуникации.

Метафора переноса помещает суть коммуникации в акт переноса, в сообщение. Она направляет внимание к сообщающему и тре-

3 Ср., в частности, труды Г. Паска, построенные на понятии общения: 1) Conversation, Cognition and Learning. Amsterdam, 1975; 2) Conversation Theory: Applications in Education and Epistemology. Amsterdam, 1976; 3) Revision of the Foundations of Cybernetics and General Systems Theory // Proceedings of the VIII International Congress on Cybernetics 1976 // Natur, 1977. P. 83—109; 4) A Conversation Theoretic Approach to Social Systems // Sociocybernetics / Ed. R. F. Geyer, J. van der Zouwen. Vol. 1. Leiden, 1978. P. 15— 26; 5) Organizational Closure of Potentially Conscious Systems // Autopoiesis: A Theory of Living Organization / Ed. M. Zeleny. New York, 1981. P. 265—308.

бует его умений. Однако сообщение есть не что иное, как предложение сделать выбор, есть побуждение4. Лишь благодаря тому, что это побуждение подхватывается, возникает возбуждение, происходит коммуникация.

Кроме того, метафора преувеличивает идентичность того, что «переносится». При ее использовании возникает соблазн считать, что переносимая информация одинакова для отправителя и получателя. В этом может быть доля истины, но в любом случае идентичность еще не гарантирована содержательным качеством информации, а конституируется лишь в процессе коммуникации. В остальном идентичность информации следует мыслить вместе с фактом, что для отправителя и получателя она означает разное. В конце концов метафора переноса внушает, что коммуникация есть двузначный процесс, в котором отправитель нечто сообщает получателю. Здесь тоже следует сделать оговорку. Поэтому сначала надлежит перестроить терминологию.

Если исходят из понятия смысла, то первым делом становится ясно, что коммуникация всегда есть избирательное событие. Смысл не оставляет иного выбора, нежели делать выбор. Коммуникация выхватывает из любого актуального горизонта указаний, который она же и конституирует, нечто и оставляет в стороне иное. Коммуникация есть осуществление отбора. Правда, она отбирает не так, как берут что-либо из запасов. Такое воззрение отбросило бы нас к теории субстанции и к метафоре переноса. Отбор, актуализирующийся в коммуникации, конституирует свой собственный горизонт; он уже конституирует то, что отбирает как отбор, а именно как информацию. То, что информация сообщает, не только отбирается, оно само уже есть выбор и в силу этого сообщается. Поэтому коммуникация должна пониматься не как двухзвенный, а как трехзвенный процесс отбора. Всякий раз речь идет не только об отправлении и получении при избирательном внимании; в гораздо большей степени избирательность информации сама есть момент коммуникативного процесса, потому что лишь с ее учетом можно активизировать избирательное внимание.

4 Это понятие см.: Wagner J. J. Philosophie der Erziehungskunst. Leipzig, 1803 (например, на с. 55 говорится: «Всякое сообщение есть побуждение»). Не случайно, что такие представления возникают в контексте, который расширен теорией трансцендентального и проработан в теории отношений. В нем в то же время полемически выступают против непосредственного стремления к совершенствованию человека с помощью технических средств, предварительно поставив вопрос об «условиях возможности».

Данная теория коммуникативных синтезов и в другом аспекте высвечивает своеобразные отношения системы и окружающего мира. Система может коммуницировать не только о себе самой, но и так же свободно, даже, может быть, еще лучше, о другом. В отличие от жизни она не связана с пространственным существованием. Ее можно вообразить как постоянную пульсацию: с каждым тематическим выбором система расширяется и сжимается, воспринимает одни смысловые содержания и опускает другие. В этом аспекте система коммуникации работает со структурами, открытыми для смысла. Несмотря на это, она может создавать собственные границы и придерживаться их, потому что завышенные запросы коммуникации в системе могут быть ограничены14. Отсюда лишь вторично вытекают новые ограничения в выборе тем или форм выражения, с которыми следует считаться определенным системам. Ненормально, если в дипломной работе встречается выражение «все это — дерьмо»; но именно впечатление ненормальности выступает предпосылкой проверки понимания высказывания и его отнесения к системе.

III

Только что представленное понятие коммуникации проясняется как таковое. Чтобы показать его важность, здесь необходим небольшой экскурс. Он касается трансцендентально-теоретического поворота в феноменологическом анализе Гуссерля, а также критики, которой подверг этот поворот Ж. Деррида.

Различие информации и сообщения, к которому относится понимание и которое со своей стороны проецируется на понимание, выступает в «Логических исследованиях» Гуссерля15 как различие признака и выражения. Нас интересует отличие этой понятийной

14 С этой точки зрения изобретение книгопечатания имело бы успех лишь в том случае, если бы одновременно расширялись пределы возможностей, предполагаемые интересы вероятных читателей и создавались соответствующие воспитательные учреждения. См. об этом: Giesecke M. "Volkssprache" und "Verschriftlichung des Lebens" im Spätmittelalter — am Beispiel der Genese der gedruckten Fachprosa in Deutschland // Literatur in der Gesellschaft des Spätmittelalters / Hrsg. H. U. Gumbrecht. Heidelberg, 1980. S. 39—70.

15 Husserl E. Logische Untersuchungen. Bd 2. 1, 3. Aufl. Halle, 1922. §§ 1—8. — Для краткости изложения ниже мы опускаем подробные доказательства.

диспозиции от теории социальных систем16. Понятие признака всегда подразумевает заявление о чем-то ином — воспринимают ли нечто как знак чего-либо иного, принимают ли сообщение как знак намерения о сообщении и поддерживающих его представлениях. Всякое сообщение должно осуществляться с помощью признака, но бывают признаки и вне всякой коммуникации — например, каналы на Марсе есть знак разумных марсиан. Однако признаки имеют выразительную ценность, и тем самым значение, лишь в том случае, если они функционируют в «одинокой душевной жизни» и оживляют ее смыслом.

В переводе на язык наших понятий «выражение» означает не что иное, как аутопойесис сознания, а «смысл» или «значение» — необходимость приобретения структуры для этого в форме интенционального отношения к чему-либо. Согласно этому, существуют знаки с выразительной ценностью и знаки без таковой, бывают выражения с использованием знаков и без такового (последнее в случае просто-напросто «одинокой душевной жизни», внутренней речи). Лишь в случае коммуникации то и другое с необходимостью совпадают — в коммуникативной речи все выражения функционируют как признаки.

Философский интерес Гуссерля относится все-таки не к признаку, а к выражению, т. е. к тому, что сознание осуществляет в себе самом для себя самого. Этот интерес предопределен историко-философскими диспозициями, однако он опирается также и на недостаточное понимание коммуникативной реальности. Коммуникация понимается как действие, как речь, как оповещение, как сообщение (таким образом, не так, как здесь предлагается, — т. е. не как единство информации, сообщения и понимания). Так ограниченное понимание коммуникации способствует возврату философской теории к собственной жизни сознания, которое при случае (но не всегда, и не только) мотивирует себя к коммуникативному действию. В то же время именно поэтому от сознания следует требовать большего, нежели быть лишь операционным модусом психических систем. В трансцендентально-теоретическом понимании сознание вводится как субъект, т. е. как subiectum всего иного. Проблема «интерсубъективности» становится тем самым неразрешимой. На языке теории систем это означает, что такая философия использует лишь системную референцию психической системы и пытается скомпенеировать эту односторонность (помогающую ей мыслить единство) трансцендентально-теоретическим усилением.

16 К теории психических систем мы вернемся в гл. 7.

Критика Ж. Деррида совсем иная17. Она легко уводит от выражения и признака к противоположной позиции — к знаку как знаку. Трансцендентальная философия и ее центрирование на субъекте заменяется семиологией с центрированием на различии. Это ориентирует на утонченный анализ взаимодействия присутствия и отсутствия, с которым работает Деррида. Такое исходное положение помогает нам в том, чтобы при анализе коммуникации исходить из различия, а именно из различия сообщения и информации. Оно становится понятным через использование знаков и одновременно темпорализируется как "différance"(в смысле временн о го сдвига единства и различия). Проблема времени становится проблемой обозначения через различия и в такой форме занимает место старого вопроса о том, откуда берется субъект.

Нам не нужно выбирать здесь между философскими теориями, трансцендентальной теорией и семиологией. Возникшие при этом понятийные нюансы должны быть лишь проверены, прежде чем они будут переняты в эмпирических науках, которые тем не менее могут поучиться у философии теоретическим усилиям. Для построения теории в социологии важно прежде всего понимание, что обе позиции изложенной здесь контроверзы кладут в основу ограниченное понимание коммуникации. С помощью понятия коммуникации, которое мы используем, эти позиции прежде всего отбрасываются. Поэтому мы не возвращаемся ни к субъектно-теоретическому (связанному с теорией действия), ни к знаково-теоретическому (связанному с теорией языка, структуралистскому) основоположению, а должны при необходимости в отдельных случаях выяснять, какие из пониманий, полученные в этих теоретических перспективах, можно перенять.

IV

Если коммуникацию понимают как синтез трех отборов, как единство информации, сообщения и понимания, то она реализуется тогда, когда осуществляется понимание, и в той мере, в какой оно осуществляется. Все дальнейшее происходит «вне» единства элементарной коммуникации и предполагает его. Это особенно справедливо для четвертого вида отбора: для принятия либо отклонения

17 Derrida J. La Voix et le phénomène. Paris, 1967. Немецкое издание: Die Stimme und das Phänomen: Ein Essay über das Problem des Zeichens in der Philosophie Husserls / Hrsg. J. Horisch. Frankfurt, 1979.

сообщенной редукции смысла. В случае адресата коммуникации понимание смысла ее отбора следует отличать от принятия или отклонения того или иного выбора как предпосылки собственного поведения. Это различение имеет существенное теоретическое значение. Поэтому мы посвящаем ему самостоятельный раздел.

Если мы говорим, что коммуникация имеет целью и вызывает изменение состояния адресата, то тем самым подразумеваем лишь понимание ее смысла. Понимание является тем третьим отбором, который завершает акт коммуникации. Например, информация о том, что табак, алкоголь, масло и мороженое мясо вредят здоровью, действует в зависимости от того, доверяют ей либо нет. В текущий момент эту информацию уже невозможно игнорировать, а можно лишь доверять ей или нет. Как бы ни решали, коммуникация создает состояние получателя, которого без нее бы не было, но которое определяется лишь самим получателем. Поэтому принятие или отклонение, а также дальнейшая реакция не входят в понятие коммуникации18.

В качестве смены состояния получателя коммуникация действует как ограничение — она исключает еще не определенную произвольность настоящего момента (энтропию). В другом отношении, причем именно вследствие этого, коммуникация, однако, расширяет возможности. Она провоцирует (можно ли сказать, со-провоцирует?) возможность отклонения. «Любое произнесенное слово инициирует противоположный смысл»19, именно противоположный смысл, которого без произнесенного слова вообще не могло бы быть. Таким образом, определение всегда способствует и сопротивлению, что можно знать и учесть, прежде чем решиться на коммуникацию.

Однако принятие и отклонение требуемого и понятого выбора не являются частью коммуникативного события; это — акты присоединения. В самой коммуникации противоположный смысл дан лишь латентно, лишь как отсутствующее присутствующее. Единство отдельной коммуникации есть в динамическом отношении не что

18 Для этого не следует требовать каких-либо дальнейших объяснений, но мы предусмотрительно добавляем, что в противном случае отклоненная коммуникация вообще не была бы никакой коммуникацией, а отклонение коммуникации было бы невозможным. Но это была бы совершенно нереалистичная понятийная конструкция. Коммуникация отличается именно тем, что она открывает ситуацию для принятия/отклонения.

19 Из: Ottiliens Tagebuche. Die Wahlverwandtschaften, цит. по: Goethe's Werke / Hrsg. L. von Geiger. Bd 5. 6. Aufl. Berlin, 1893. S. 500.

логически и уже в рамках общей теории коммуникации. Однако и она не «объясняет», почему, несмотря на управление через средства коммуникации, возникает поведение, противоречащее кодам, и неэффективная коммуникация, не достигающая цели управления поведением. Поэтому следует скомбинировать теорию трансакций и теорию средств коммуникации, чтобы понять, какие последствия имеет открытость коммуникации для принятия либо отклонения предложенного смысла в социальных системах. Следовательно, разработка этой темы предполагала бы развитую теорию общества и теорию интеракции. Не вступая на этот окольный путь, вернемся к общей теории коммуникации.

V

Понятие коммуникации, ориентированное на различие и отбор, проясняет проблемы и границы коммуникативного поведения, наблюдаемые и описываемые уже столетиями. Однажды включившись в коммуникацию, уже не вернуться в рай простых душ (даже, как надеялся Кляйст, с черного хода). Это типически демонстрируется в теме искренности, актуальной прежде всего для Нового времени22. Искренность является некоммуникабельной, так как посредством коммуникации она становится неискренной. Ибо коммуникация предполагает различие информации и сообщения, причем и то и другое как контингентных. В таком случае, весьма вероятно, можно сообщать что-либо и о себе, о своих состояниях, настроениях, позициях, намерениях; однако лишь таким образом, чтобы демонстрировать себя как контекст информаций, которые могли бы быть и другими. Поэтому коммуникация вносит всеобъемлющее, универсальное, неустранимое подозрение, а любое заверение и успокаивание лишь регенерируют его. Этим объясняется и значимость этой темы в ходе усиленной от-дифференциации общественной системы, которая затем все больше и больше рефлектирует о своеобразии коммуникации. Неискренность искренности становится темой, как только общество познает нечто сохраняемое не как естественный порядок, а как коммуникацию23.

22 Ср., напр.: Trilling L. Sincerity and Authenticity. Cambridge Mass., 1972.

23 «Под обществом я понимаю коммуникации людей между собой» (фр.), — пишет физиократ Н. Будо; см.: Baudeau N. Première Introduction à la philosophie économique ou analyse des états polices (1771), цит. по: Physio-crates / Ed. E. Daire. Paris, 1846; переиздано: Genf, 1971. P. 657—821 (663).

Эта проблема зафиксирована прежде всего как антропологическая; однако она восходит к общему парадоксу теории коммуникации. Не обязательно думать то, что говорят (например, произнося: «Доброе утро»). Но нельзя также утверждать, что мыслят то, что говорят. Хотя что-то можно выразить словами, но уверение в этом вызывает сомнение и вредит намерению. Кроме того, здесь следовало бы допустить, что могут сказать не то, что думают. Но когда говорят это, то партнер не может знать, что именно думают, когда утверждают, что не имеют в виду то, что говорят. Он попадает в парадокс Эпименида. Он не может знать этого, даже если бы постарался понять говорящего; таким образом, коммуникация теряет смысл.

Основания для парадокса некоммуникабельности заключаются в том, что понимающий должен предполагать у коммуницирующего самореференцию, чтобы на ее основе отделять информацию от сообщения. Поэтому в каждой коммуникации сообщается возможность дивергенции самореференции и сообщения. Без этого фона коммуникация не могла бы быть понятой, а без перспективы понимания она вообще не состоялась бы. Можно ошибаться самому, вводить в заблуждение другого; но нельзя исходить из отсутствия такой возможности.

Хотя, как уже отмечалось, коммуникация возможна и без намерения сделать сообщение, если Ego все-таки может различать информацию и сообщение. При этом условии коммуникация возможна и без языка, например с помощью улыбки, вопросительного взгляда, нарядов, отсутствия, — а в общем и целом обычно через отклонение от общепринятых ожиданий24. Однако сообщение всегда следует интерпретировать как отбор, а именно как самоопределение ситуации с воспринятой двойной контингентностью. Поэтому коммуникации недостаточно, когда наблюдаемое поведение понимается лишь как знак чего-либо иного. В этом смысле быстрая походка может быть воспринята как знак спешки, а темные тучи — как знак дождя; но быструю походку можно понять и как наигрыш спешки, занятости, недоступности и т. п., и ее можно использовать с целью вызвать такое впечатление.

24 То, что в разрыве или прерывании ожидаемого хода событий содержатся особые шансы для коммуникации, должно было иметь особое значение для эволюции от-диффренцировавшихся форм коммуникации. Мы можем здесь лишь указать на это соображение. Оно могло бы подтвердить, что эволюция на самом деле обращается к случаям, способствующим комплексности.

ризонты понимания, можно коммуницировать с совершенно незнакомыми, если в случае сомнений или трудностей взаимопонимания есть возможность переспросить. Нет необходимости все осуществлять в прямой коммуникации, если в распоряжении имеется метауровень для коммуницирования об успехе или неудаче коммуникативного взаимопонимания.

В вербальной коммуникации рефлексивный возврат к ней самой настолько прост, что требуются специальные барьеры для его исключения. Они срабатывают в случае сознательного употребления метафор и образных выражений, преднамеренных двусмысленностей, парадоксов, остроумных, шутливых оборотов речи. В то же время эти формы речи сигнализируют о том, что нет смысла переспрашивать о том, «почему» и «каким образом». Они функционируют лишь в данный момент либо вообще не работают28.

Соображения данного раздела позволяют понять, как складываются отношения усиления. Все зависит от того, что можно установить исходное различие. Оно заключается в различии наблюдателем двух избирательных событий: информации и сообщения. Если это имеет место, то сюда может примкнуть дальнейшее, в отношении чего могут формироваться ожидания, соответственно развиваться и кодироваться специализированное поведение, а именно речь. Понятия можно определять по-разному; в частности, для понятия коммуникации есть много действительно разных предложений29. Мы закладываем в основу формулировку, ориентирующую на то, чему коммуникация способствует прежде всего, а именно на различие, конституирующее процесс и обеспечивающее его свободу.

VI

Коммуникация является координированной избирательностью. Она осуществляется лишь в том случае, если Ego определяет свое собственное состояние на основе сообщенной информации. Коммуникация имеет место и в том случае, если Ego считает информацию неправильной, не хочет выполнять пожелание, содержащееся в ней,

28 См.: Gregory J. A Comparative View of the State and Faculties of Man with those of the Animal World. 2 ed. London, 1766. P. 145 ff. — Остроумие и юмор сегодня указывают на своего рода короткое замыкание в различии уровней логических типов. Однако при этом не уделяется внимания темпоральной структуре, необходимой связи с текущим моментом.

29 В приложении к соч.: Merten К., а. а. О. дается 160 определений понятия коммуникации.

не хочет следовать нормам, на которые она указывает в данном случае. То, что Ego должен различать информацию и сообщение, делает его способным к критике, и в случае необходимости — к непринятию. Это ничего не меняет в том, что коммуникация состоялась. Напротив, как обсуждалось выше, непринятие также является определением своего состояния на основе коммуникации. Таким образом, возможность непринятия необходимо встроена в процесс коммуникации.

Исходя из этого, мы можем определить элементарное событие коммуникации как минимальное единство, которое еще можно отрицать. Это мыслится не логически, а коммуникативно-практически. Каждая фраза, каждое требование открывают много возможностей отрицания: не то, так это; не так; не сейчас, и т. п. Эти возможности остаются открытыми как смысловые указания до тех пор, пока Ego не реагирует. Поначалу само сообщение есть лишь оферта для участия в отборе. Лишь реакция завершает коммуникацию, и лишь по ней можно судить, что осуществляется в качестве единства. Именно поэтому коммуникацию нельзя понимать как действие; причем и тогда, когда задают вопрос о последнем, далее неразложимом единстве. Мы вернемся к этому в разделе VIII.

Прежде всего интересно, что коммуникация редко выступает как отдельное единство — как возглас предостережения, крик о помощи; как тотчас же выполнимая просьба; как приветствие; как соглашение у двери о том, кто пройдет вперед; как покупка билета в кино. Отдельные коммуникации такого рода часто безмолвны, часто возможны почти без слов, но в каждом случае весьма контекстуальны. Более яркое выделение коммуникативного события требует связывания в процесс большего количества коммуникативных единиц — процесс берется здесь в смысле, определенном выше30, как темпоральное связывание множества избирательных событий через взаимное обусловливание31. От-дифференциация требует осуществления коммуникации с доступом к самореференциям нового рода. Коммуникативный процесс может реагировать в себе на самого себя; в случае необходимости он может повторять, дополнять, пересматривать сказанное; он допускает диалог; он может быть рефлексивным, рассматривая себя как коммуникативный процесс. От-дифференциация и относительная независимость от контекста предполагают, очевидно, упорядоченное внутреннее отсутствие про-

30 С. 78—80 данного издания.

31 Мы помним о том, что единство самой коммуникации основано на связи избирательных событий; но это — другой вопрос.

бы в конце концов быть теми, в качестве кого выступали в коммуникации, — соблазнитель должен в конце концов влюбиться37.

Связующий эффект усиливается, если темы коммуникации допускают моральные обертоны или вообще являются моральными темами. Мораль регулирует условия взаимного уважения или неуважения38. Поэтому с помощью тем, подходящих для морализации коммуникации, можно провоцировать уважение; можно демонстрировать самого себя как достойного уважения и осложнять другим возможность возражения; можно проверить, заслуживает ли некто уважения; можно попытаться поймать других в сеть условий уважения, чтобы потом содержать их в ней; но можно вынудить других к моральным обязательствам, чтобы затем бросить их на произвол судьбы наедине с обязательствами; можно использовать морализирование, чтобы показать, что не дорожат чьим-то уважением. В зависимости от того, сколько свободы дает общество в обращении с моралью39, она может либо по-дюркгеймовски служить усилению солидарности, либо акцентировать критику, преимущества соблюдения дистанции и конфликты.

Таким образом, темы служат одновременно социальными, предметными и временными структурами коммуникативного процесса, причем они функционируют как генерализации, потому что не определяют, какие выступления, когда, в какой последовательности и кем делаются. Поэтому на уровне тем можно актуализировать смысловые указания, которые вряд ли можно сделать заметными в отдельной коммуникации. В конечном итоге благодаря этому коммуникация является типично, но не обязательно, тематически управляемым процессом. В то же время темы являются редукциями комплексности, открытой благодаря языку. Чисто языковая правильность формулировок еще ни о чем не говорит. Лишь на основании тем можно контролировать правильность своего и чужого коммуникативного поведения в смысле тематической пригодности. В этом

37 Это излюбленная тема романов (см., напр.: Constant В. Adolphe). Соответствующие временные сдвиги отмечаются и эмпирическим исследованием: мужчина влюбляется первым и романтически, женщина — несколько позже и по-настоящему. Ср.: Murstein В. I. Mate Selection in the 1970s // Journal of Marriage and the Family 42 (1980). P. 777—792 (785).

38 Таково, во всяком случае, социологическое понятие морали. Подробнее см.: Luhmann N. Soziologie der Moral // Theorietechnik und Moral / Hrsg. N. Luhmann, S. H. Pfurtner. Frankfurt, 1978. S. 8—116.

39 Отчасти (а для обывательского мышления в первую очередь) это — вопрос дифференциации морали и права; отчасти — вопрос социальной мобильности, легкости и относительной безболезненности прекращения контактов.

отношении темы являются как бы вербальными программами действия 40. В таком случае, даже когда говорят лишь о том, как лучше ловить мышей мышеловкой, можно сказать еще очень многое, но не все, что угодно; тема дает предварительную ориентацию, достаточную для быстрого отбора своих выступлений и проверки гожего в выступлениях других; по мучениям, претерпеваемым мышами, можно проверить моральную чувствительность участников и поменять тему, если чувствуется, что она уже исчерпана для себя и остальных.

VII

И темы, и выступления могут быть отклонены. Помимо этого в любой коммуникации следует считаться с немалой долей потерь, с неясностями, с некондиционной продукцией. Тем не менее это терпимые трудности, это — лишь фрагменты проблематики, заложенной гораздо глубже. Теперь, после того как мы обрисовали функционирование коммуникации, мы должны спросить более категорично, возможно ли вообще ее нормальное функционирование.

В контексте достижений эволюции успех коммуникации поначалу должен выглядеть крайне невероятным41. Коммуникация предполагает живые существа, живущие сами по себе со своим окружающим миром и собственным аппаратом переработки информации. Каждое живое существо рассматривает и перерабатывает то, что оно воспринимает, само по себе. Как при таких обстоятельствах вообще возможна коммуникация, т. е. скоординированная избирательность? Этот вопрос лишь усугубляется благодаря нашему расширению понятия коммуникации с двухзвенного отбора до трехзвенного. Речь идет не только о том, что живые организмы находятся в согласии друг с другом; и не только о простой увязке их поведения, как в танце. Они должны искать и находить согласие в контингентных обстоятельствах мира, которые, таким образом, могут быть и иными. Если даже преодоление двойной контингентности не есть нечто надежное, то как можно использовать эту нена-

40 В смысле, которого мы коснемся подробнее ниже, на с. 415—421 данного издания, посредством различения ценностей, программ, ролей и личностей.

41 Я следую здесь уже опубликованным рассуждениям. См.: Luhmann N. Die Unwarscheinlichkeit der Kommunikation // Luhmann N. Soziologische Aufklärung. Bd 3. Opladen, 1981. S. 25—34.

сделать в форме устного разговора49. В ходе этого рассуждения в конечном итоге вновь следует ввести различие тем и выступлений, продемонстрированное в предыдущем разделе. Оно является предпосылкой того, чтобы элементарные коммуникативные события вообще формировались как процессы с упорядоченной, от-дифференцированной избирательностью. Общественная репродукция коммуникации должна, в соответствии с этим, идти через репродукцию тем, которые затем сами организуют свои выступления. Темы не создаются каждый раз случайным образом сызнова, но вместе с тем они и не заданы языком в достаточном количестве, как например слова в лексике (так как в языке все слова считаются равными, а не ранжируются по тематической пригодности в коммуникативных процессах). Следовательно, необходимо нечто промежуточное, примиряющее интеракцию и язык — своего рода запас возможных тем, имеющихся наготове для быстрого и сразу же ясного начала конкретных коммуникативных процессов. Мы называем этот тематический запас культурой 50, а если он сохраняется специально для целей коммуникации, то — семантикой. Следовательно, серьезная, достойная сохранения семантика является частью культуры благодаря тому, что передает нам историю понятий и идей. Культура не является с необходимостью нормативным смысловым содержанием, она является, пожалуй, установлением смысла (редукцией), способствующим различию в тематических коммуникациях подходящих и неподходящих выступлений, либо корректного или некорректного использования тем51.

Такое терминологическое упрощение комплексной теоретической дедукции позволяет сформулировать вопросы об отношении культуры (точнее, семантики) и системных структур в общественном развитии52. Однако чтобы при этом прийти к исторически при-

49 Обыденное восприятие мыслит как раз обратное, потому что оно интерпретирует коммуникацию телеологически, как направленную на согласие. В таком случае устное общение (диалог, дискурс) должно, конечно, выступать идеальной формой, а всякая технизация коммуникации через письменность и печать — это признак упадка или временная мера.

50 Мы не можем пускаться здесь в обсуждение этого понятия культуры по сравнению с другими. Предложенный в тексте термин не очень далек от обычного словоупотребления. Археологи наверняка отнесли бы к культуре и мышеловки, мы же — лишь возможность делать их предметом коммуникации, репродуцированную в объекте.

51 В иной терминологии, но не по существу, см.: Parsons Т. Culture and Social System Revisited // The Idea of Culture in the Social Sciences / Ed. L. Schneider, Ch. Bonjean. Cambridge Engl., 1973. P. 33—46 (36).

52 Отдельные статьи об этом см. в: Luhmann N. Gesellschaftsstruktur und Semantik. 2 Bd. Frankfurt, 1980—1981. См. также известный тезис о дивергенции культуры и социальной структуры (правда, без системно-теоретического понимания) в: Bell D. The Coming of Post-Industrial Society: A Venture in Social Forecasting. New York, 1973, в частности р. 477. Консервативная и прогрессивная литература о бедствиях постоянно создает подобные представления.

емлемым высказываниям, аппарат гипотез должен быть насыщен все-таки намного сильнее, чем это возможно на уровне общей теории социальных систем. Здесь можно ограничиться лишь обозначением исходных пунктов.

VIII

В начале этой главы мы затронули вопрос, чем, собственно, является предельный, далее не разложимый элемент соотнесений в социальных системах — действием или коммуникацией? Сейчас мы возвращаемся к этому вопросу. Попытаемся ответить на него, выяснив соотношение коммуникации и действия, и в то же время определить, как конституируются элементы социальных систем.

В качестве исходного пункта следует придерживаться того, что коммуникация не может пониматься как действие, а коммуникативный процесс — как цепочка действий. Коммуникация включает в свое единство больше избирательных событий, нежели акт сообщения. Поэтому коммуникативный процесс нельзя понять полностью, если видеть в нем не более чем сообщения, одно из которых влечет за собой другие. В коммуникацию всегда входит и избирательность сообщаемого, информации, и избирательность понимания. Именно те различия, которые обеспечивают это единство, составляют сущность коммуникации.

К тому же в социальных системах, образующихся посредством коммуникации, для разложения элементов есть лишь коммуникация. Можно анализировать высказывания, прослеживать их во временных, предметных и социальных смысловых отношениях, можно образовывать все меньшие смысловые единства в деталях, вплоть до бесконечной глубины внутреннего горизонта — однако все это всегда лишь посредством коммуникации, значит, с большой затратой времени и социально претенциозным образом. В распоряжении социальной системы нет иного способа разложения, она не может использовать ни химические, ни нейрофизиологические, ни ментальные процессы (хотя все они существуют и содействуют ей). Иначе говоря, конститутивный уровень коммуникации не может не использоваться, он имеется в распоряжении для разложения, продолжаю-

следовало бы понимать самоописание системы как различие системы и ее окружающего мира. Самоописание есть не только способ копирования, опускающий детали, не просто набросок модели или географическая карта «я»; оно должно — во всяком случае лишь так оно способно оправдать себя — повышать доступную пониманию комплексность тем, что представляет систему как ее различие с окружающим миром и на этом основании приобретает информацию и точки присоединения примыкающего поведения. Редукция к действию, по-видимому, идет в противоположном направлении; она представляется направленной на моменты голой саморепродукции — саморепродукции как стимулирования действия действием. Эта узкая направленность, видимо, не дает гарантии удовлетворения требований, сформулированных здесь для самоописания, как раз если считают, что совершают редукцию от коммуникации к действию (через смысловые темы, отсылающие к окружающему миру).

На эту дилемму традиция, не формулируя проблемы как таковой, реагировала тем, что каждый раз предлагала два понятия действия: пойетическое и практическое, производственно-техническое и самооценочное71. Тем самым мы оказываемся в семантике дискуссии о «рациональности». Однако тема рациональности в конечном итоге распалась на типологию разных рациональностей, отношение которых друг к другу уже не может быть больше установлено в соответствии с требованиями рациональности — например, по принципу иерархии. С точки зрения техники конструирования теории, это — по-видимому, ложный путь: вместо того чтобы возвратиться к основной проблеме (трансцендирующей действие), различают два ее типа; вместо проблематизации приходят лишь к дуализму. Проблему рациональности также следует отложить для последующего рассмотрения. Однако его исходный пункт лежит именно здесь и заключается в вопросе о том, как в самоописание социальной системы, редуцированное к взаимосвязям действий, можно встроить различие систем и окружающих миров и благодаря этому приобрести ин-

71 В этом месте также стоит посмотреть со стороны на парсоновскую теорию общей системы действия. Парсонс получает свою схему четырех функций через декомпозицию понятия действия и затем репроецирует ее на мир {Parsons Т. A Paradigm of the Human Condition // Parsons T. Action Theory and the Human Condition. New York 1978. P. 352—433). Таким образом, различие системы и окружающего мира смягчается изоморфией, и на основании этого возникает возможность работы с моделями входа и выхода, с моделями двойного обмена и т. п. Такое предложение может позволить себе не кокетничать с двумя разными понятиями действия, а использовать одно для критики другого, придав затем этой критике оттенок общественной.

формационный потенциал. Либо, формулируя лаконичнее: как можно посредством редукции комплексности усиливать комплексность, доступную пониманию.

IX

Ответ гласит: через обусловливание коммуникации, т. е. через образование социальных систем. При этом коммуникацию можно понимать как способ самовозбуждения системы и наполнения ее смыслом. Она возбуждается опытом двойной контингентности, осуществляется при этом условии так же хорошо, как и неизбежно, и на этом основании приводит к образованию структур, оправдывающих себя в данных условиях. Можно представить себе, что это предоставляет в распоряжение как бы неиспользованный потенциал эволюции, который, за неимением лучшего, будет использовать любую случайность, чтобы создать порядок. В этом отношении эта концепция согласуется с теорией "order from noise".

Вне всякого сомнения, к условиям возможности коммуникативного системного образования относятся высококомплексные окружающие миры. Прежде всего должны быть обеспечены две противоположные предпосылки: с одной стороны, мир должен быть достаточно плотно структурирован, поэтому не по чистой случайности возникает согласованное понимание вещей; коммуникация должна быть способна схватывать что-либо, что нельзя как угодно разлагать или перемещать в себе (даже если никогда не удается понять, что это есть в конечном итоге)72. С другой стороны, именно на том же основании должны существовать различные наблюдения, различные «ситуирования», постоянно репродуцирующие неодинаковые перспективы и неконгруэнтные знания73. Этим предпосылкам соответствует, что коммуникация не может пониматься как вклад,

72 Также и на общетеоретическом уровне можно сформулировать, что «сгруппированные окружающие миры» являются предпосылкой более высокоорганизованных разновидностей систем. См., напр.: Emery F. E., Trist Е. L. Towards a Social Ecology: Contextual Appreciation of the Future in the Present. London, 1973. P. 45 ff.

73 Следствия можно проследить вплоть до структурных проблем социальных систем. См., напр.: Williamson О. Е. Markets and Hierarchies: Analysis and Antitrust Implications. New York, 1975. — Здесь говорится о неравномерном распределении знаний, об «информационном воздействии» и о вытекающих отсюда относительных преимуществах рынков и иерархий в экономической системе.

редуцированной комплексности. Она сама себе обеспечивает возможность ориентированного продолжения коммуникации посредством самоописания как редукции коммуникации к действию. Такие системы подвержены эволюционному отбору способом, не вытекающим непосредственно из биологической эволюции. То, что они переводят случайности в осмысленную информацию, для них неизбежно; однако оправдывается ли в эволюции то, что они в таком случае производят как избыточность и как различие, и на протяжении какого времени это оправдывается, невозможно вывести из неизбежности образования порядка.

Если коммуникация запущена, то возникает система, поддерживающая особый род отношения к окружающему миру. Окружающий мир доступен ей лишь как информация, познаваемая как отбор, понятная лишь через изменения (в самой системе либо в окружающем мире). Несомненно, существуют другие бесчисленные предпосылки окружающего мира, прежде всего, конечно, наличие людей с сознанием. Однако эти условия возможности коммуникации не входят в коммуникацию автоматически; они могут, но не должны стать ее темой. Таким образом, предметное содержание как раз параллельно собственной позиции систем сознания в окружающем мире. Здесь также осознаются не физиологически комплексные процессы восприятия, а лишь их продукты76. С помощью таких редукций возникают новые степени свободы в обращении с окружающим миром. Не подчеркивая различия психических и социальных систем, сознания и коммуникации, Морин формулирует принцип: «В итоге мы фактически обречены на знание одного лишь мира сообщений, и больше ничего. Но в то же время мы можем читать мир в форме сообщений»77.

X

Таким образом, на вопрос, из чего состоят социальные системы, мы даем двойной ответ: из коммуникаций и из их отнесения в качестве действий. Ни один из этих моментов не был бы способен к эволюции без другого.

Важно ретроспективно продемонстрировать себе, что мы ответили на многократно уточненный вопрос. Сама постановка вопроса

76 Обстоятельство, важность которого для теории познания редко оценивается по достоинству. Но ср.: Serres M. Le point de vue de la bio-physique // Critique 32 (1976). P. 265—277.

77 Morin E. La Méthode. T. 1. Paris, 1977. P. 356.

нe нацелена на совокупность того, что необходимо для возникновения и поддержания социальных систем. Магнетизм и желудочный сок, воздух, распространяющий голосовые волны, двери, которые можно закрыть, часы и телефоны — все это представляется более или менее необходимым. Однако парадигма различия системы и окружающего мира учит, что не все, в чем есть потребность, может быть объединено в системное единство.

Поэтому мы задаем вопрос о предельных единствах, из которых состоит социальная система и через соотнесение которых она может отличать себя от своего окружающего мира. Раньше этот вопрос вызывал два противоположных ответа: субстанциональный, т. е. онтологический, и аналитический. Единство элементов предопределено (как единство действия через намерение действующего у М. Вебера), гласил один ответ. Оно есть лишь аналитический конструкт (как единый акт у Т. Парсонса), гласил другой ответ. Оба ответа преодолены второй сменой парадигмы, переходом к теории аутопойетических систем. Что бы ни функционировало как единство, оно становится единством через единство самореферентной системы. Оно не есть ни единство само по себе, ни единство только лишь за счет способа отбора наблюдателем; оно не является ни объективным, ни субъективным единством, а есть лишь относительный момент способа связывания системы, который репродуцируется именно через это соединение.

В таком случае в эту теорию может и должно быть вновь встроено различие конституирования и наблюдения. Это сделано выше с помощью различения коммуникации и действия. Коммуникация является элементарным единством самоконституции, действие является элементарным единством самонаблюдения и самоописания социальных систем. Оба являются высококомплексными обстоятельствами, которые используются как единство и сокращаются до формата, необходимого для этого. Различие коммуникации в полном смысле синтеза отборов и относимого действия способствует избирательной организации сопутствующей самореференции; а именно в том смысле, что коммуникацию можно использовать лишь рефлексивно (например, оспаривать, переспрашивать, возражать), если можно определить, кто действовал коммуникативно. Поэтому на вопрос об индивидах, атомах, элементах, из которых состоят социальные системы, нельзя дать более простой ответ. Любое упрощение в этом месте было бы утратой богатства отношений, которую вряд ли может позволить себе общая теория социальных систем.

Дата добавления: 2015-12-01