Рассказ Гэса Лэндора

7 декабря

После стольких вечеров, проведенных в стенах тесного гостиничного номера, мы с По решили сменить обстановку и навестить заведение Бенни Хейвенса. Я почти месяц не наведывался в «Красный домик», но что мне нравится у Бенни – тут никогда не удивляются твоему долгому отсутствию и не лезут с расспросами. Конечно, люди есть люди. Бенни на мгновение приоткроет рот, Джаспер Мейгун пристанет с просьбой почитать ему из «Нью-йоркской газеты новостей и объявлений». Даже Джек де Виндт, поглощенный очередным вариантом поиска Северо-Западного прохода, взглянет в твою сторону. И не более того. Давай, Лэндор, проходи. Ты появился, и все забыли, сколько ты отсутствовал.

Возможно, я был единственным, кто ощущал свое долгое отсутствие. Знакомая обстановка казалась новой. Я помнил, что за доской для метания дротиков жили мыши, но вроде раньше они не поднимали такой возни. И мокрые сапоги барочников так отчаянно не скрипели. Запах плесени, свечного воска и множество других запахов атаковали мои ноздри, будто я открыл крышку заброшенного колодца.

И конечно, в зале, как всегда, хлопотала Пэтси. Она смахнула со стола, за которым сидел пароходный механик, остатки закуски и поставила кружку крепкого сидра. Мне показалось, что и ее я вижу впервые.

– Добрый вечер, Гэс, – сказала Пэтси.

Голос у нее звучал ровно, будто мы виделись только вчера.

– Добрый вечер, Пэтси.

– Эй, Лэндор! – окликнул меня Бенни. – Я вам не рассказывал историю про муху? Нет? Так вот: сидит себе англичанин, и вдруг в его кружку пива падает муха. Англичанин, как истинный джентльмен, презрительно морщит губы и отодвигает кружку…

И голос Бенни казался мне знакомым и в то же время нет. Он входил не в уши, а проникал сквозь кожу, отчего слова воспринимались легкими щипками.

– В другой раз муха шлепается в кружку ирландца. Тот ее даже не замечает и преспокойно выпивает пиво вместе с мухой.

Глаза Бенни не отпускали: они жгли насквозь, как два уголька. Пришлось подойти к его стойке и смиренно дослушать историю.

– Третьим, к кому залетела муха, был шотландец. Он молча вытащил ее из кружки и потребовал: «А ну, тварь, выплевывай мое пиво, которое ты успела вылакать!»

Джаспер Мейгун загоготал с такой силой, что поперхнулся выпитым джином. Следом от смеха затрясся барочник, который перекинул его дальше – в центр зала. Там смех подхватил преподобный Эшер Липпард и пустил по кругу. Вскоре жестяной потолок и каменный пол звенели от хохота, а он все не умолкал, он продолжался, пока не стал сплетаться в толстую звуковую нить. И только одна ниточка была какой-то бесцветной и жалкой, словно крик голодной индюшки. Я дружно смеялся вместе со всеми, пока не сообразил, что ниточка эта тянется от меня.

Мы с По условились, что наша встреча будет «случайной», поэтому, когда он за двадцать минут до полуночи появился в «Красном домике», я добросовестно изобразил удивление:

– Никак это вы, мистер По?

– Кого я вижу? Вот уж не ожидал вас здесь встретить, мистер Лэндор!

Даже не знаю, зачем мы ломали эту комедию. Пэтси и так знала, что По работает на меня, а остальным посетителям «Красного домика» было все равно. Для них юный поэт ничем не отличался от прочих кадетов, регулярно наведывавшихся сюда вечерами. По вовсе не улыбалось столкнуться здесь с однокашниками, но судьба берегла его. Других кадетов в зале не было, а потому мы не стали прятаться в темном углу, а расположились ближе к очагу, наслаждаясь свежеприготовленным флипом. Мы вновь чувствовали себя парой старых холостяков, уставших от своих комнат и решивших поразвлечься на стороне.

В тот вечер По говорил о мистере Аллане. Скорее всего, тему разговора определило недавнее письмо мистера Аллана. Тот сообщал о возможном приезде, но при условии, что сумеет найти судно, идущее в эти края, и что хозяин не сдерет с него три шкуры за провоз.

– Каков скупердяй! – в сердцах воскликнул По. – И так было всегда, с самого моего детства. Он стремился сэкономить везде, где только можно. А если уж платил, то не уставал напоминать, сколько я ему стою.

По рассказал мне, что житье у мистера Аллана мало отличалось от условий какого-нибудь сиротского приюта. Опекун не желал тратиться ни на одежду, достойную юного джентльмена, ни на достойное обучение. Мистер Аллан находил миллион уверток и отговорок, отказывая По в удовлетворении даже самых скромных запросов. Когда юноше понадобились деньги на издание первой книжки стихов, мистер Аллан ледяным тоном заявил: «Поэтические гении могут не рассчитывать на мою помощь». Пятьдесят долларов за легальное увольнение из армии По был вынужден занять у сержанта Балли Грейвза; мистер Аллан и здесь ловчил и отнекивался. Эти деньги сержант Грейвз (назойливый, как всякий кредитор) до сих пор требовал с По, грозя пожаловаться академическому начальству. Ну разве это честно, разве справедливо, чтобы По с его тонкой душевной организацией страдал, ощущая себя униженным из-за каких-то пятидесяти долларов?

Жертва скупости мистера Аллана отхлебнула новый глоток флипа и продолжала свой горестный рассказ:

– Говорю вам, Лэндор, этот человек всегда противоречил самому себе. На словах он учил меня стремиться к славе и известности, а своими действиями уничтожал любые мои замыслы. Я без конца слышал от него: «Крепко стой на своих ногах» и «Будь неуклонно верен долгу», но это были общие фразы. Его истинная суть обнажалась в вопросе, который он мне часто задавал: «А почему ты должен иметь то, чего в твоем возрасте не было у меня?» Заботами мистера Аллана я не столько учился в Вирджинском университете, сколько влачил голодное существование. Чтобы не умереть с голода, я был вынужден через восемь месяцев оставить учебу и пойти в армию.

– Восемь месяцев? – переспросил я, стремясь сдержать улыбку. – Раньше вы говорили, что проучились там три года.

– Я такого не говорил.

– Говорили, друг мой.

– Сами посудите: ну как я мог провести в университете три года, если мистер Аллан зажал меня в такие тиски, какие не снились инквизиции? Он старался вернуть каждый цент, потраченный на меня. Если бы, допустим, мистер Аллан заплатил за этот бокал флипа, то через полчаса стал бы требовать с меня мочу.

Я вспомнил недавнюю историю, рассказанную Бенни, и хотел пересказать ее По. Однако мой друг встал и с мальчишеской усмешкой объявил, что должен ненадолго отлучиться.

– Внесу свою лепту в воды Гудзона, – сказал По.

Он хихикнул и направился к двери, едва не налетев на Пэтси, перед которой пустился в долгие извинения и даже собрался снять шляпу, но потом вспомнил, что оставил оную на столе. Не взглянув на него, Пэтси прошла к нашему столу и начала деловито смахивать крошки и вытирать многочисленные лужицы. Ее движения были плавными и размеренными. Совсем как тогда, у меня на кухне. Я и забыл, какими обворожительными могут быть самые простые действия, если их выполняет Пэтси.

– Ты что-то молчаливая сегодня, – сказал я.

– Так лучше слышно.

– К чему тебе слышать, если можно (здесь моя рука скользнула под стол)… чувствовать?

Она перехватила мою руку своей. Рука тоже была частью Пэтси; не той частью, к которой я стремился, но и этого мне хватило, чтобы я весь запылал. Мне сразу же вспомнилась наша последняя ночь… ее белое зрелое тело… запах, напоминающий аромат кедровой смолы. Такой запах не спутаешь ни с каким другим. Я бы его узнал и через миллион лет (если бы у меня сохранился нос). Иногда мне кажется, что душа и есть запах. Кучка атомов, хранящая человеческую неповторимость. (Интересно, как По отнесся бы к моему определению души?)

– До чего же хорошо, – прошептал я.

– Прости, Гэс, мне нужно на кухню. Видишь, сколько у нас сегодня народу? Только успевай поворачиваться.

– Ты бы хоть посмотрела на меня.

Она подняла свои прекрасные шоколадно-коричневые глаза и тут же вновь их опустила.

– Пэтси, что случилось?

Она вскинула плечи, и они горками с двух сторон окружили ее шею.

– Не надо было тебе браться за эту работу, Гэс.

– Почему? – удивился я. – Обыкновенная работа. Каждому приходится что-то делать.

– Нет. – Пэтси наполовину отвернулась. – Ты меня не понимаешь. Эта работа сделала тебя другим. По глазам вижу. Ты вроде и здесь, но тебя здесь больше нет.

Нас обоих окутало молчание. А потом… должно быть, тебе, читатель, знакомо это состояние, когда не хочется признавать правоту чужих слов? Самое простое – перекинуть упрек тому, от кого ты его услышал.

– По-моему, это ты изменилась, а не я. В чем причина – не знаю, но постараюсь понять.

– Нет, Гэс, я осталась прежней, – упрямо повторила Пэтси.

Она даже не хотела на меня смотреть.

– Теперь я понимаю, почему ты ни разу не послала за мной.

– Ты же знаешь, у меня сестра болеет и я должна ей помогать.

– А как насчет кадетов, Пэтси? Им ты тоже должна помогать?

Она не вздрогнула.

– Я поняла, что ты слишком занят, Гэс, и тебе не до меня, – едва слышно проговорила Пэтси.

– Не настолько занят, чтобы у меня не нашлось… – сказал я, привстав со стула.

И тут совсем некстати вернулся По. Холод и выпитый флип повергли его в беззаботно-блаженное состояние, когда окружающий мир существует постольку-поскольку. По шумно опустился на стул и стал растирать замерзшие руки.

– Нет, эти зимы не для моей вирджинской крови. Слава богу, что есть флип. И слава богу… здесь мои хвалы исчисляются десятками… слава богу, что есть вы, Пэтси. Ваше присутствие озаряет эти длинные томительные часы. Я непременно должен написать вам сестину[149].

– Кто-то должен это сделать, – сказал я, вспомнив, как недавно он обещал посвятить мне стихотворение.

– Кто-то, – эхом отозвалась Пэтси. – Наверное, у вас получатся красивые стихи.

По проводил ее долгим грустным взглядом. Затем склонился над бокалом и с такой же грустью сказал:

– Плохо дело. Любая женщина, которую я вижу – какой бы красивой она ни была, – обязательно возвращает мои мысли к Лее. Я ни о ком не могу думать – только о ней. Я живу только ради нее.

Он сделал несколько глотков. Флип громко булькал у него в горле.

– Лэндор, мне страшно вспоминать, каким я был, пока не встретил ее. Жалкое, никчемное существо. Ходячий мертвец. Я маршировал на парадах, отвечал на вопросы, делал то, что от меня требовали, и все равно оставался мертвым. И вот Лея пробудила меня к жизни. Я ожил, но какой ценой! До чего же это больно – находиться среди живых!

Он спрятал лицо в ладонях.

– Думаете, я хочу вернуться в прежнее состояние? Нет, Лэндор! Никогда! Я готов страдать в тысячу раз сильнее, но только не возвращаться в страну мертвых. Я не могу туда вернуться. Не хочу… Что мне делать, Лэндор?

Я допил флип и отставил бокал.

– Погасите в себе любовь, – сказал я По. – Перестаньте любить.

Будь По трезвее, он наверняка счел бы мой совет оскорбительным. Но сейчас… сейчас влюбленный кадет По не успел и рта раскрыть, как в зал через заднюю дверь ввалился преподобный Эшер Липпард.

– Сюда идет офицер!

Думаете, заведение Бенни Хейвенса забурлило? Ни в коем случае. Эти спектакли повторялись каждую неделю, и к ним давно привыкли. Обычно посланца Тайера засекали еще на подходе и всегда успевали предупредить кадетов, наличествующих в зале. Их спешно выпроваживали (чаще всего через заднюю дверь), а дальше уже все зависело от их умения прошмыгнуть под носом у проверяющего. Пэтси не слишком деликатно выволокла моего друга из-за стола и сунула ему в руки плащ и шляпу. Бенни продолжил начатое, сопроводив кадета к задней двери, где миссис Хейвенс дала ему прощальный пинок и с шумом захлопнула дверь. По исчез в ночи.

Вторая часть спектакля бывала довольно скучной. Кадеты убегали. Через некоторое время являлся проверяющий офицер, которого встречали с тупым равнодушием. Он оглядывал зал и спрашивал, не было ли здесь сегодня кадетов. Посетители качали головами и отвечали привычным «нет». Если офицер не был знаком с правилами игры, он пытался уличить посетителей во лжи. Те, кто не впервые играл в эту игру, понимали, что правды они все равно не узнают. Поэтому чаще всего проверяющий садился передохнуть, а потом тихо покидал заведение. Иногда перед уходом он и сам пропускал стаканчик.

Несколько минут мы ждали, когда же явится замеченный Липпардом офицер, но дверь так и не открывалась. Наконец Бенни сам ее распахнул и выглянул наружу, вертя шеей.

– Никого, – хмуро пробормотал он.

– Может, он заметил этого парня и погнался за ним? – предположил Джек де Виндт.

– Тогда бы мы хоть шум услышали, – резонно возразил Бенни. – А с чего вы взяли, Эшер, что видели офицера?

Глазки-бусинки Эшера блеснули.

– Как это, с чего я взял? Глаза у меня еще не настолько залиты, чтобы не разглядеть нашивку.

– Вы видели нашивку? – насторожился я.

– Представьте себе, Лэндор, видел. У него был фонарь, и свет как раз падал на рукав с нашивкой.

– А что еще вы сумели увидеть? Может, заметили, как он выглядел?

– Нет, Гэс, – уже без прежней уверенности ответил Липпард. Его мышиные глазки скользнули по сторонам. – Он так держал фонарь, что я видел только нашивку.

Ледяной дождь. Совсем как в ночь убийства Боллинджера. Острые крупинки успели облепить дверную ручку, застрять между ветвей кустарников и покрыть блестящим налетом шаги, ведущие к главной дороге.

Возле первого следа я остановился. Я ждал, а может – вслушивался в ночные звуки. Шепчущий звук ветра, достигнув сахарного клена, начинал шелестеть, словно крылья летучих мышей. Где-то надо мной, на полуголых ветках березы, каркала одинокая ворона.

Ну и темнота! Ни луны, ни звезд. Единственным источником света был факел у двери заведения Бенни. Факел отражался на ледяной корке, покрывшей можжевеловый куст. Корка, как хорошее зеркало, отражала все, что было вокруг, включая и Гэса Лэндора. Я стал разглядывать собственную физиономию, когда услышал новый звук. Наверное, так звучал бы мраморный шар, катящийся по замерзшим следам.

Звук этот был чужд природе. Он исходил от человека, точнее, от убегавшего человека.

Не прослужи я половину жизни в полиции, наверное, я бы еще подумал, стоит ли пускаться в погоню. Но во мне сохранился инстинкт полицейского: если кто-то от тебя убегает, его нужно догнать.

Обледенелые ступени заставили меня карабкаться на четвереньках. Вскоре я уже стоял на дороге, ведущей к Вест-Пойнту. Только не думай, читатель, что я кого-то увидел. В такой темноте увидеть что-либо было невозможно. Я ощутил впереди себя какое-то перемещение. А главное – услышал скрип сапог.

Их скрип стал моей путеводной нитью. Я шел на звук, стараясь не отставать от хозяина сапог. Вскоре я даже разглядел в темноте более темное пятно – его силуэт. Расстояние между нами сокращалось, ибо его шаги делались все громче. Затем помимо скрипа сапог я услышал лошадиное пофыркивание. Лошадь была где-то рядом, футах в двадцати.

Это открытие изменило все. Если незнакомец оседлает лошадь, я уже не сумею стащить его вниз. Броситься на него немедленно? Нет, это глупо. Лучше дождаться момента, когда он начнет забираться в седло, – в это время любой всадник наиболее уязвим.

Добавлю, что мое нынешнее положение выгодно отличалось от недавнего приключения в шкафу Артемуса. Во-первых, не было той жуткой тесноты. Во-вторых, глаза успели настолько привыкнуть к темноте, что я различил силуэт лошади, стряхивающей лед с холки, а также другой силуэт – человеческий. Я угадал: всадник намеревался залезть в седло.

Судьба подбросила мне еще один безошибочный ориентир – белую полоску на одежде незнакомца. Я бросился вперед и схватился за эту полоску. Я вцепился в нее, как утопающий цепляется за спасительную веревку. Незнакомец упал, увлекая за собой и меня.

Мы покатились по крутому склону, собирая на себя его липкую грязь. Острые ледяные иголки кололи мне лицо, спина Чувствовала каждый задетый камень. Мой противник не то вскрикнул, не то застонал и вдруг резко надавил ладонью мне на глаза. Меня обожгло болью; перед мысленным взором засверкали разноцветные звезды.

Когда мы достигли подножия холма, я вновь потянулся за белой полоской, однако нашел лишь темноту. Нет, не ночную темноту, а какую-то иную, властно требовавшую погрузиться в нее. И я погрузился…

К счастью, обморок мой длился недолго. Я очнулся в слякотной грязи, чувствуя себя беспомощной мухой, опрокинутой на спину. Вдалеке слышался цокот копыт. Мой противник скакал в северном направлении.

«С очередным провалом вас, мистер Лэндор», – мысленно поздравил я себя.

Вот тебе и опыт службы в полиции! Я сцепился с незнакомцем, совсем забыв, что у него может быть сообщник (и, возможно, не один). Так оно и вышло. Я вспомнил: когда мы катились вниз, рядом шуршали камни. Не мы их задели. Значит, сообщник, все время находившийся поблизости, спустился вниз и ударил меня сзади. Удивительно, что он еще не вышиб мне мозги!

Думаю, я провалялся в грязи не менее получаса. Только тогда у меня хватило сил встать и доковылять до «Красного домика». Миссис Хейвенс, охая, принялась осматривать мою голову. Собравшиеся не замедлили угостить меня выпивкой.

– А это у вас откуда? – спросила миссис Хейвенс, очищая рукав моего плаща.

Если б не она, я бы даже не обратил внимания на полоску белой крахмальной материи с налипшими комочками грязи и какого-то сора. То был мой единственный трофей, завоеванный в ночном поединке. Белый воротничок, какие носят священники.

Дата добавления: 2015-12-01