Рассказ Гэса Лэндора

С 15 по 16 ноября

Помнится, в самом начале расследования мы с капитаном Хичкоком обсуждали множество вариантов возможного развития событий и наши действия в каждом из них. Например, что мы станем делать, если злоумышленниками окажутся кадеты или солдаты. Мы теоретически допускали даже то, что убийство мог совершить кто-то из преподавателей. Но чтобы преподавательский сын… такой вариант почему-то не возник ни у кого из нас.

– Артемус Маркис? – недоуменно воскликнул капитан Хичкок.

Мы сидели в холостяцком жилище капитана. Вряд ли кадеты бывали здесь, иначе они бы изрядно удивились: ревнитель порядка не очень-то заботился о порядке в собственном доме. На столе валялись ломаные гусиные перья, мраморные часы покрывал слой пыли, а парчовые портьеры отчетливо пахли затхлостью. Впрочем, меня обстановка дома не раздражала.

– Артемус, – повторил Хичкок. – Боже милосердный! Я ведь знаю его чуть ли не с детства.

– И вы готовы за него ручаться? – спросил я.

Я понимал, что задаю достаточно бесцеремонный вопрос. За Артемуса, как и за любого кадета, поручилось американское правительство. Он поступал в академию без каких-либо поблажек, сдав все требуемые экзамены. За три с лишним года муштры в «королевстве» Сильвеинуса Тайера он не совершил ни одной серьезной провинности. Еще несколько месяцев – и Артемус Маркис станет достойным выпускником академии.

Казалось бы, весьма красноречивые свидетельства о стойкости характера этого молодого человека. Меня удивило другое: Хичкок защищал не столько Артемуса, сколько самого доктора Маркиса. Капитан поспешил сообщить мне, что Маркис-старший участвовал в битве за Лаколь-Милз[112]и был ранен. Полковник Пайк[113]лично вынес ему благодарность, отметив исключительное усердие в лечении раненых. За все годы службы в академии доктор Маркис показал себя с лучшей стороны. Уравновешен, доброжелателен. Я слушал Хичкока и мысленно представлял, как у доктора начинают появляться крылышки и нимб над головой.

Всякий раз, когда Хичкок начинал говорить со мной в такой манере (даже не знаю, как ее обозначить), во мне поднималось раздражение.

– Капитан, разве вы слышали, чтобы я сказал хоть слово против уважаемого доктора Маркиса? По-моему, я вообще не заикнулся о нем.

Хичкок почувствовал мое состояние и отступил. Оказывается, он всего-навсего хотел объяснить мне, из какой в высшей степени порядочной семьи происходит Артемус Маркис. Чтобы юноша, выросший в такой замечательной семье, был замешан в столь чудовищном преступлении… нет, это просто немыслимо.

Признаюсь, читатель, мое раздражение сменилось скукой. Капитан Хичкок восхвалял семейство Маркисов, даже не замечая, что повторяется. И вдруг он замолчал.

– Был один случай, – с явной неохотой произнес Хичкок.

Я замер, стараясь ничем не показывать своего интереса.

– Это произошло несколько лет назад. Артемус тогда еще не был кадетом. Как-то у мисс Фаулер пропала кошка…

Хичкок опять замолчал, роясь в памяти.

– Уже не помню, при каких обстоятельствах эта кошка пропала, но конец у нее был ужасный.

– Хозяйка нашла расчлененный кошачий труп?

– Да. В медицине это называется вивисекцией… Знаете, мистер Лэндор, я начисто забыл про тот случай. Только сейчас вспомнил. Меня тогда поразило, как горячо доктор Маркис убеждал бедную мисс Фаулер, что кошка умерла еще до четвертования. Но случай этот очень сильно подействовал на доктора.

– Артемус сознался в содеянном?

– Конечно же нет.

– Однако у вас были причины его подозревать.

– Я знал, что Артемус – мальчишка развитый и смышленый. Не злонамеренный, ни в коей мере. Но шаловливый.

– И к тому же – сын врача.

– Да, мистер Лэндор.

Капитан Хичкок заметно разволновался. Он отодвинулся в сумрак и стал катать в ладони шарик, не то мраморный, не то глиняный.

– Мистер Лэндор, прежде чем мы продолжим наши… предположения, я бы хотел знать: вы что-то узнали об отношениях между Лероем Фраем и Артемусом?

Совсем немного, но сведения заслуживают внимания. Мы знаем, что Артемус поступил в академию годом раньше Фрая. Никаких признаков дружественных отношений между ними не наблюдалось. Они не ели за одним столом и не жили в одной комнате. Насколько мне удалось выяснить, они никогда не ходили в одной шеренге и не сидели вместе на богослужениях. Я успел расспросить несколько десятков кадетов, и никто из них не говорил, что Фрай был дружен или просто знаком с Артему сом.

– А что вы скажете о кадете Боллинджере?

– Здесь есть тоненькая ниточка, – ответил я. – Одно время Боллинджер дружил с Фраем. Два года назад они вместе развлекались на летних учениях, опрокидывая палатки новичков. Оба входили, правда недолго, в какое-то общество. Название у него странное: Амо… сопическое?

– Амософское общество[114], – поправил меня Хичкок.

– Вот-вот. Боллинджер показал себя заядлым спорщиком. Фрай был поспокойнее, споры его не занимали. Вскоре он вообще покинул это общество. С тех пор его никогда не видели вместе с Боллинджером.

– И это все?

Если бы его вопрос был задан начальственным тоном, я бы ответил утвердительно и мы переменили бы тему. Но в голосе Хичкока я уловил нотки растерянности.

– Не совсем, капитан. Есть одна маленькая зацепочка, правда косвенного характера. Похоже, Боллинджер и Фрай оба ухаживали за сестрой Артемуса. У меня сложилось впечатление, что Боллинджер считает себя первым претендентом на ее внимание.

– Вы говорите о мисс Маркис? Думаю, это маловероятно.

– Почему?

– Об этом вам стоило бы спросить у преподавательских жен. Уж они-то хорошо знают: от мисс Маркис отступаются даже самые настойчивые кадеты.

«Все, кроме одного», – подумал я и мысленно улыбнулся.

Кто бы мог представить, что мой маленький петушок ринется туда, куда петухи покрупнее и посильнее боятся заходить?

– Выходит, она – неприступная гордячка? – спросил я Хичкока.

– Как раз наоборот. Настолько скромна, что можно усомниться, смотрится ли она когда-нибудь в зеркало.

Щеки капитана слегка порозовели. Значит, и он был открыт зову плоти.

– Так это и есть причина ее затворничества? – спросил я. – Неужели мисс Маркис настолько застенчива?

Застенчива? – переспросил Хичкок. – Вы бы вовлекли ее в спор о Монтескье[115], тогда бы увидели, какая она застенчивая. Дело не в этом. Мисс Маркис всегда была загадкой. Многие пытались ее разгадать, но… Сейчас ей двадцать три, и о ней почти уже не говорят, а если и вспоминают, то заменяют ее имя прозвищем.

Тактичность не позволяла капитану назвать это прозвище, но, видя мое любопытство, он решился переступить пределы допустимого.

– Ее называют Старая дева печали.

– Ну, Старая дева еще понятно. А при чем тут печаль?

– Боюсь, этого я не смогу вам сказать.

Я улыбнулся.

– Вы умеете тщательно выбирать слова, капитан. Надеюсь, под «не смогу вам сказать» вы не имели в виду «не хочу вам говорить»?

– Мистер Лэндор, я сказал вам то, что и хотел сказать. Без всяких подтекстов.

– Вот и прекрасно, – с наигранной бодростью в голосе подхватил я. – Теперь можем вернуться к нашим непосредственным делам. На очереди у нас, если не возражаете, посещение комнаты Артемуса.

Видели бы вы, как помрачнело его лицо! Но капитан и сам понимал необходимость этого шага.

– Предлагаю сходить туда завтра утром. Десять часов вас устроит? И еще, капитан: пусть этот вынужденный визит останется между нами.

Утро выдалось холодным. Облака висели низко и казались острыми, как льдинки. Западный ветер ударял в узкое пространство между каменными зданиями обеих казарм, становясь еще пронзительнее и яростнее. Он пробирал нас с Хичкоком до костей, и мы дрожали, как две рыбины на леске.

– Капитан, если вы не против, я бы вначале хотел заглянуть в комнату кадета По.

Хичкок не возражал. Он даже не спросил, чем вызвана такая просьба. Возможно, он устал ждать результатов моего расследования. Возможно, у него имелись подозрения насчет моего помощника, с легкостью окружающего себя легендами. А может, капитану просто хотелось поскорее уйти с улицы.

Боже мой, до чего же маленькой оказалась комната, которую кадет четвертого класса По делил с двумя своими однокашниками, проводя в ней дни и ночи! Эту, с позволения сказать, комнату было бы правильнее назвать чуланом или коробкой. Тринадцать футов в длину, десять в ширину, да еще разделенная перегородкой. В комнате царил собачий холод, пахло дымом камина со скверно прочищенной вытяжкой и еще чем-то солоноватым и весьма противным. Два настенных подсвечника, дровяной короб, стол, стул с жесткой прямой спинкой, лампа, зеркало. Никаких кроватей или коек в монастыре Тайера не было – кадеты спали на узких подстилках прямо на полу. Утром эти подстилки полагалось туго сворачивать и ставить к стене… Убогое, ничейное пространство, которое язык не поворачивался назвать жилым. Ничто не свидетельствовало о том, что в двадцать второй комнате Южной казармы обитает человек, который некогда плавал в реке Джеймс и постигал премудрости грамматики в Стоук-Ньюингтоне, который пишет стихи и чем-то отличается от двух с лишним сотен остальных кадетов, превращаемых стараниями академии в офицеров и джентльменов.

Конечно, внешние тяготы нередко лишь способствуют расцвету души. Оглядев это убогое обиталище, я подошел к кофру, принадлежащему По, и откинул крышку. К ее внутренней стороне был аккуратно прикреплен гравированный портрет Байрона. Правила академии требовали единообразия даже в личных вещах, и за такую картинку кадет легко мог получить взыскание. Капитан Хичкок либо не заметил мятежного английского лорда, либо его голову занимали другие мысли.

На боковой стенке кофра имелся матерчатый кармашек. Я опустил туда руку и извлек небольшой предмет, обернутый в черный креп. Под ним скрывался медальон с портретом молодой женщины в платье эпохи ампир[116]. Девичья хрупкость ощущалась во всем ее облике и в больших красивых глазах. Такой я видел эту женщину двадцать один год назад, в театре на Парк-стрит, где она пела «Никто меня замуж не берет».

У меня сдавило горло. Так бывало всякий раз, когда я слишком долго думал о своей дочери. Следом вспомнились слова По, произнесенные им у меня дома: «В таком случае мы с вами оба одиноки в этом мире».

Шумно выдохнув, я опустил крышку кофра и защелкнул замок.

– А у него в комнате порядок, – нехотя признался Хичкок.

Да, капитан. И этот столь милый вашему сердцу порядок кадет По обречен поддерживать еще три с половиной года. Три с половиной года ему надлежит заботиться о правильно свернутой подстилке, о мундире, застегнутом на все пуговицы, и о начищенных сапогах. И что будет ему наградой за усердие? Чин второго лейтенанта и служба в каком-нибудь заштатном гарнизоне на западной границе. Унылая, однообразная жизнь, иногда прерываемая набегами индейцев. Он и там будет писать стихи, а затем читать их туповатым офицерам, их неврастеничным женам и дохнущим от скуки дочерям. И кто знает, не начнет ли Вест-Пойнт казаться ему потерянным раем?

– Идемте, капитан, – сказал я Хичкоку. – Нам еще надо побывать у Артемуса.

Комната, где жил Маркис-младший, оказалась просторнее: двадцать пять футов в длину и девятнадцать в ширину. Первая и единственная привилегия, которой пользовались кадеты старших классов. Здесь было несколько теплее, чем у По, но обстановка показалась мне еще более убогой: подстилки в заплатках, замызганные одеяла, спертый воздух, закопченные стены. Поскольку окна комнаты выходили на запад, горы загораживали дневной свет. Даже сейчас внутри царил сумрак, и, чтобы осмотреть все углы, нам с Хичкоком пришлось чиркать спички. При их скудном свете я обнаружил сложенный телескоп Артемуса, засунутый между ведром с водой и ночным горшком. И никаких следов запретных пирушек: ни карт, ни обглоданных куриных косточек, ни трубок. Табаком в комнате и не пахло (хотя на подоконнике я заметил табачные крошки).

– Перво-наперво я всегда заглядываю в дровяной короб, – сообщил мне Хичкок.

– Ну что ж, капитан, давайте заглянем туда вместе.

В коробе лежали обыкновенные дрова. Между ними белел старый лотерейный билет компании «Ловкий счастливчик». Вытащив еще несколько поленьев, мы нашли лоскут от носового платка и полупустую пачку бразильского сахара. Все эти трофеи Хичкок складывал на пол. Я уже собирался сунуть нос в пачку, когда со стороны коридора послышался странный звук. Похоже, кто-то притронулся к замочным скобам (хотя комнаты на замок не запирались, двери были снабжены этими скобами). Следом послышался второй звук, намного тише первого.

– А знаете, капитан, похоже, нас здесь ждали.

Только сейчас солнце добралось до западных склонов гор. Оно согнало с них утреннюю голубизну. Постепенно жилище Артемуса стало наполняться желтоватым светом. Настоящим светом, который и помог мне разобраться в происходящем.

– Вас что-то настораживает? – спросил Хичкок.

Он по-прежнему был поглощен исследованием дровяного короба. Следующей находкой капитана оказался небольшой пакет, завернутый в коричневую бумагу. Хичкок торжественно протянул мне пакет, но меня сейчас больше волновала дверь. Я подергал ручку. Так оно и есть: нас заперли. Кто-то вогнал в скобы крепкий деревянный клин.

– Нам не выйти, – сказал я.

– Отойдите! – рявкнул капитан.

Отложив пакет, он подошел к двери и дважды с силой ударил ее ногой. Дверь выдержала его натиск. Еще два удара были столь же безрезультатны. Тогда мы оба принялись колошматить дверь, поочередно ударяя по ней носками сапог. Но даже сквозь этот грохот нам по-прежнему был слышен звук, раздавшийся с внешней стороны. Казалось, там шипит и трещит зажженная свеча, на фитиль которой попали капли воды.

Первым опомнился Хичкок. Капитан схватил один из кадетских кофров и запустил им в дверь. Она чуть-чуть поддалась. Воодушевленные этим слабым достижением, мы с Хичкоком предприняли совместный таран двери с помощью все того же кофра. Дверь приоткрылась, но не более чем на три дюйма. В такую щель можно было едва просунуть руку. Новый удар Хичкока – и скобы вместе с винтами полетели на пол. Дверь со скрипом распахнулась… На пороге лежал черный шар размером с небольшую дыню. К нему был прикреплен длинный пылающий фитиль. Это его шипение и треск мы слышали, сражаясь с дверью.

Хичкок схватил бомбу и в три прыжка очутился у ближайшего окна. Он распахнул створки и, удостоверившись, что внизу никого нет, швырнул черный шар во двор. Тот приземлился в траве, продолжая дымить и шипеть.

– Отойдите от окна, – приказал мне капитан.

Однако я, как и он, приклеился взглядом к бомбе. Фитиль продолжал гореть. Теперь мне казалось, что он горит чересчур медленно. Это все равно как читать чужую книгу, заглядывая через плечо владельца: ты уже давно прочитал, а он все мусолит страницу, и тебе не дождаться, когда же он ее перевернет.

Фитиль догорел и… потух. Выбросил несколько прощальных искр, и все. Никакого взрыва – только колечки дыма, тающие в холодном воздухе. И мысль, посещавшая меня не впервые: кто-то хорошо знает о нашем расследовании и не собирается этого скрывать.

Удостоверившись, что черный шар и впрямь не опаснее дыни, мы вернулись в комнату Артемуса. Капитан Хичкок нагнулся за свертком и с величайшей осторожностью, будто у него в руках была запеленатая мумия фараона, развернул коричневую бумагу.

Сердце… Когда-то бившееся и полное жизни, а сейчас густо покрытое пятнами засохшей крови, похожими на ржавчину.

Дата добавления: 2015-12-01