Рассказ Гэса Лэндора

1 ноября

– Нет, чуть выше… хорошо… а теперь посильнее… ой, как здорово, Гэс… О-ох…

До знакомства с Пэтси я никогда не думал, что женщина в постели может столь откровенно руководить мужчиной, добиваясь от него того, что нужно ей. Двадцать лет я прожил в браке с женщиной, которая свои «наставления» ограничивала лишь улыбкой. Наверное, тогда мужчине этого вполне хватало. Пэтси совсем другая. Мне уже сорок восемь, но рядом с нею я в чем-то становлюсь похож на кадетов, вечно провожающих ее ошалелыми глазами. Пэтси не будет просто лежать и ждать. Она берет мою руку и с бесцеремонностью погонщика мулов перемещает туда, куда ей нужно. Рядом с нею испытываешь неземное блаженство, и кажется, оно будет длиться вечно. И в то же время Пэтси – вполне земная особа, совсем не похожая на утонченных нью-йоркских девиц. Коренастая, коротконогая, с сильными руками, покрытыми паутинкой черных волос, с крепкими ляжками и тяжелой грудью. Когда я обнимаю Пэтси, мне кажется, что и эти ляжки, и этот белый мягкий живот принадлежат мне и никто никогда их у меня не отнимет. Так продолжается, пока я не встречусь с ее глазами – большими красивыми глазами цвета сливочных ирисок. Глаза Пэтси живут своей жизнью.

Должен признаться тебе, читатель: не кто иная, как Пэтси, торопила меня в то воскресенье поскорее выпроводить По. Мы с ней договорились встретиться в шесть у меня, а останется она или уйдет – зависело от ее настроения. На сей раз она пожелала остаться. Однако, проснувшись часа в три ночи, я обнаружил, что лежу один. Тускло светила ночная лампа. Я лежал, ощущая спиной всю жесткость своего соломенного матраса, и… ждал. Достаточно скоро я услышал: ш-шарк, ш-шарк.

К тому времени, когда я выбрался из постели, Пэтси успела очистить кухонный очаг от углей и золы. Теперь она примостилась на козлах и неистово начищала мой старый чайник. Пэтси не стала одеваться, а накинула первое, что попалось ей под руку, в данном случае – мою ночную рубашку. Рубашка была застегнута только наполовину, и белая грудь Пэтси, высунувшаяся оттуда, казалась волшебным облаком. Крупный сосок с капельками пота вполне сошел бы за маленькую луну.

– У тебя дрова кончились, – по-хозяйски сообщила мне Пэтси. – И щетка никуда не годится.

– Может, ты оставишь эти хлопоты до утра? – осторожно спросил я.

– Медь твою мне все равно не отскрести. Там копоть уже въелась. Нельзя так запускать дом. Ты бы хоть нанял кого-нибудь.

– Пэтси, прошу тебя, перестань мучить чайник. Тебе что, не спалось?

Облезлая щетка из конского волоса вновь заплясала по стенкам чайника.

– Гэс, ты так храпел, что и мертвец проснулся бы. Мне оставалось либо уйти, либо заняться делом. Стыдно жить в таком запустении. Но не волнуйся, я не собираюсь к тебе переселяться, – добавила Пэтси.

«Я не собираюсь к тебе переселяться, Гэс». Знакомые слова. Я их слышу каждый раз, когда Пэтси берется разгребать грязь в моем жилище. Ей думается, что я боюсь этого сильнее всего на свете. Нет, девочка, есть вещи и пострашнее.

– Тебе, может, и нравится жить вместе с мышами и пауками. Нашел себе компаньонов! Будь жива Амелия…

И это тоже я слышу постоянно.

– Да, Гэс, будь жива Амелия, можешь мне верить, она бы не позволила превратить дом в такой хлев.

Мне забавно слушать эту воркотню Пэтси. Можно подумать, будто они с Амелией были давними подругами и теперь она по-приятельски помогает мне не зарасти грязью. Казалось бы, меня должно раздражать, что эта девчонка запросто называет мою покойную жену по имени, а не «миссис Лэндор», что она так же запросто надевает передник Амелии (пусть всего на пару часов и раз в неделю). Но знаете, о чем я думаю? Мне не отделаться от мысли, что Амелии понравилась бы Пэтси. Моя жена оценила бы ее спокойный нрав, ее находчивость и умение не поступаться своим достоинством. Пэтси все тщательно продумывает. Одному Богу известно, как ей удалось поладить со мной и у нас дошло до всего такого.

Я сходил в спальню за нюхательным табаком. Увидев жестяную коробку, Пэтси удивленно вскинула брови:

– У тебя еще остался табак? Чудеса!

Она тоже взяла щепотку, втянула ноздрями табачный порошок и запрокинула голову. В таком положении Пэтси оставалась некоторое время, медленно вдыхая и выдыхая.

– Забыла тебе сказать, Гэс: у тебя сигары кончились. И дымоход опять забился. А в погребе белки шастали.

Я медленно опустился на каменный бордюр, окаймлявший кухонный очаг. Ощущение было такое, словно я нырнул в озеро. Копчик обожгло холодом, и сейчас же холодная струйка поползла вверх по позвоночнику.

– Раз уж мы не спим, Пэтси… – начал я.

– То что?

– Расскажи мне про Лероя Фрая.

Она провела ладонью по влажному лбу. Луну успели закрыть тучи. Кухня освещалась тонким язычком единственной свечки. Света едва хватало, чтобы увидеть капельки пота на шее Пэтси и голубоватые прожилки на груди.

– А разве я не рассказывала тебе про него? Ты, наверное, забыл.

– Ах, Пэтси, разве я могу упомнить всех твоих воздыхателей?

Она слегка нахмурилась.

– Тут и рассказывать-то нечего. Этот парень ни разу не заговорил со мной. Вообще не помню, чтобы слышала от него хоть слово. Он и глядеть на меня стеснялся. У Бенни появлялся по вечерам, и не один, а с Моузесом и Тенчем. У них в ходу были одни и те же шутки, но Фрай все равно смеялся. Странный у него был смех. Знаешь, на что похож? На чириканье дрозда. И еще помню: он всегда пил только пиво. Пил пиво и глазел на меня. Стоило мне поднять глаза – он тут же отворачивался. И как будто не сам, а у него на шее была петля и кто-то дергал за нее, чтобы он отвернулся.

Пэтси спохватилась, но было слишком поздно. Щетка замерла в ее руке. Губы плотно сжались.

– Прости, Гэс, – шепнула она. – Вырвалось. Я забыла, как его…

– Ничего, Пэтси.

– Еще могу сказать: этот Фрай очень быстро краснел. Наверное, оттого, что у него была совсем белая кожа. Говорят, такие люди всегда быстро краснеют.

– Он был девственником?

Видел бы ты, читатель, как она на меня посмотрела!

– А я почем знаю? Про такие дела у его дружков спрашивать надо, – сердито бросила мне Пэтси и потом добавила, уже спокойнее: – Он был чем-то похож на телка. Я даже представляла его рядом с коровой. Знаешь, бывают такие здоровенные норовистые коровы. Бокастые, с толстым выменем.

– Не надо дальше про коров. Мне и так тоскливо, что Агарь исчезла.

Пэтси принялась вытирать чайник холщовым полотенцем. Я следил за ее порхающими руками и вдруг поймал себя на мысли, что пальцы Пэтси, в отличие от ее тела, довольно грубы и неухоженны. Ничего удивительного, если ей постоянно приходится что-то мыть и скрести. Разве у подавальщицы могут быть холеные ручки?

– Похоже, в ночь своей смерти Фрай должен был с кем-то встретиться.

– С кем-то? – переспросила Пэтси.

– Ну да. Мы пока не знаем, был ли это мужчина или женщина.

Не поднимая головы, она сказала:

– И потому, Гэс, ты хочешь меня спросить?

– О чем?

– Где я была… Когда это случилось?

– Двадцать пятого числа.

– Тебе нужно знать, где я была в тот вечер?

– Я и не собирался спрашивать тебя об этом.

– Мне нечего скрывать, Гэс.

Пэтси еще раз обтерла днище, затем порывисто опрокинула чайник на стол. Тем же полотенцем она вытерла вспотевшее лицо и сказала:

– В ту ночь я осталась у сестры. У нее возобновились приступы мигрени. Кому-то надо присматривать за малышом. От ее мужа никакого толку… Вот там я и была.

Пэтси сердито тряхнула головой.

– Я и сегодня должна была бы ночевать у нее.

Но если бы она осталась у сестры, ее бы сейчас не было здесь, и следовательно… Или Пэтси хотела услышать от меня, что все это было бы вовсе не здорово?

Я взял еще щепотку табака. Я чувствовал, каких слов она ждет. Все вполне понятно: темная осенняя ночь. Рядом с мужчиной – полуодетая женщина, которая ему небезразлична. Что он должен ей сказать? Однако в моей голове параллельно шевелилась и другая мысль. Сначала неясная, затем она отлилась в образ. Я увидел две руки, уцепившиеся за оконный косяк гостиничного номера.

– Пэтси, ты что-нибудь знаешь о кадете По?

– Об Эдди?

Меня словно ударили. Я стал рыться в памяти, но так и не вспомнил, чтобы кто-нибудь при мне называл По этим уменьшительным именем. Насколько могу судить, кадетов в академии называли преимущественно по фамилии.

– Грустный он паренек, – сказала Пэтси. – Хорошие манеры. Красивые пальцы. Наверное, ты и сам заметил. Странно: говорит по-книжному, а бокал держит, как дырявое ведро. Про него тебе тоже нужно знать, девственник он или нет?

– Пока что меня это не волнует, но парень он весьма странный.

– Думаешь, из-за того, что он не лишился невинности?

– Вовсе не поэтому.

– Или потому, что пьет, не зная меры?

– Нет! У него голова забита на редкость бессмысленными фантазиями и… предрассудками. Представляешь, Пэтси, он вдруг показал мне недописанное стихотворение и стал уверять, будто оно имеет отношение к смерти Лероя Фрая. Более того, По утверждал, что стихотворение ему продиктовала во сне его покойная мать.

– Я думала, его мать жива.

– Нет, она умерла достаточно давно. Если загробная жизнь действительно существует, наверное, у его матери есть заботы поважнее, чем диктовать сыну стихи.

Пэтси встала. Она поставила чайник на полку, потом неторопливо запихнула грудь внутрь рубашки и застегнула пуговицы.

– Какая мать желает дурного своему сыну? Значит, у нее были причины нашептать ему эти стихи.

Это было сказано с таким важным видом, что я подумал, не подшучивает ли она надо мной. Нет, Пэтси говорила вполне серьезно.

– Пэтси, неужели и ты веришь во всю эту чушь? Во все это общение с усопшими?

– Мне не надо верить, Гэс. Я каждый день разговариваю со своей матерью. Сейчас даже больше, чем при ее жизни.

– Боже милостивый! – воскликнул я.

– Она спрашивала, как ты выглядишь. Я сказала ей, что ты уже в годах и иногда говоришь без умолку. Но у тебя такие замечательные большие руки. И еще ребра. Мне очень нравится трогать твои ребра.

– И что же, она тебя… слушает? А она тебе отвечает?

– Иногда, если мне требуется услышать ее ответ.

Я вдруг почувствовал, что закоченел, и вскочил на ноги.

Прошелся по кухне, разгоняя в жилах застывшую кровь. Постепенно руки начали теплеть.

– Те, кого мы любим, всегда с нами, – тихо произнесла Пэтси. – Ты-то должен это знать лучше, чем я.

– Кроме нас с тобой, я никого на этой кухне не вижу. Понимаешь? Когда умирают те, кого ты любил, ты остаешься один.

– Ты не позволяешь себе поверить, Гэс. Ты не хочешь признать, что она сейчас тут, рядом с тобой.

Облака плотно затянули ночное небо. Громады холмов, такие красивые под лунным светом, тонули во мгле. Только на крыльце дома Дольфа ван Корлера по голландскому обычаю всю ночь горел фонарь. Где-то закукарекал ранний петух.

– Знаешь, Пэтси, когда я женился, то долго не мог привыкнуть спать вдвоем. Локоть, упершийся мне в лицо, волосы, попавшие в рот… было столько мелочей, лишавших меня сна. А теперь мне никак не научиться спать одному. Мне даже не заставить себя расположиться на всей кровати. Я по-прежнему лежу на своем краю, стараясь не натягивать на себя слишком большой кусок одеяла. Я уперся в подоконник.

– Что бы ты ни говорила, Пэтси, ее здесь давно уже нет.

– Гэс, я говорю не об Амелии.

– И моей дочери здесь тоже нет.

– Это ты так говоришь.

Я не хотел с ней спорить. Каждому здравомыслящему человеку было бы ясно, что моей дочери здесь нет. Судя по виду моего жилища, ее здесь и не было. Когда она только что родилась, жена часто вздыхала и говорила: «Прости, дорогой, что я не смогла подарить тебе сына». Я ее успокаивал, отвечая: «Дочь ничуть не хуже». Я оказался прав: сын не смог бы заполнить тишину, поселившуюся в доме после смерти Амелии. А так… Я вспоминаю вечера, когда я сидел, погруженный в свои «холостяцкие думы» (это выражение тоже придумала моя дочь). Но стоило мне поднять голову, и в дальнем конце комнаты я видел ее. Мою дочь. Худенькую, раскрасневшуюся от близкого соседства с пылающим камином. Она всегда была чем-то занята: либо зашивала мой порванный рукав, либо писала письмо своей тетке, либо улыбалась над строчками Александра Попа[56]. И мои мысли куда-то уходили, и я молча глядел на дочь, не в силах отвести от нее глаз.

Но чем дольше я смотрел на нее, тем тяжелее становилось у меня на сердце, ибо мне казалось, что я безвозвратно ее теряю. Наверное, я стал терять ее с того самого момента, как взял в руки маленький, отчаянно вопящий сверток. И ничто на свете не могло предотвратить эту потерю: ни любовь, ни что-либо еще.

– Единственная, о ком я нынче скучаю, – так это моя корова Агарь, – сказал я Пэтси. – Мне не нравится пить кофе без сливок.

Она внимательно поглядела на меня, будто застигла за каким-то дурным занятием.

– Не обманывай меня, Гэс. Ты никогда не пил кофе со сливками.

Дата добавления: 2015-12-01